Текст книги "Опытный аэродром: Волшебство моего ремесла."

Автор книги: Игорь Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

– Конечно же!.. Мне и самому версия с аккумуляторами казалась маловероятной… Однако… – Крымов сокрушённо покачал головой, – как это мы все же с прочностью опорной панели прошляпили!.. Ай-я-яй!.. Да и кто мог думать, что самолёт способен вращаться с такой бешеной скоростью и что эта скорость вызовет столь разрушительные инерционные силы!.. Результат, конечно, уникальный, и на «Иксе» мы теперь все учтём, а все же записываю себе в минус: больно уж худо получилось у нас в этих испытаниях… Слава богу, для вас с Дивовым окончилось все благополучно!.. Ещё раз позвольте, Сергей Афанасьевич, пожать вашу руку…

* * *

Открывая совещание, директор завода Митлев обратился к Стремнину и Дивову:.

– Товарищи советские соколы! – патетически сказал он. – Сегодня своими отважными действиями вы спасли уникальную технику, посадив повреждённую в воздухе машину! Об этом я непременно доложу министру, а сейчас от дирекции завода разрешите выразить вам самую горячую, самую сердечную благодарность: спасибо, дорогие товарищи!

Главный конструктор Крымов продолжил его выступление:

– И дело не только в том, что третьего «Сапфира» у нас нет… Рискуя собой, вы доставили на землю неоценимый материал конструкторам, учёным, прочнистам, металлургам, технологам… И теперь мы можем надеяться, что наш будущий «Икс» избегнет всех этих слабых мест, выявившихся при ваших умелых, рассудительных, мужественных действиях в лётных испытаниях «Сапфиров»… А ведь многие из здесь присутствующих и мысли не допускали о возможности саморазворота крыла от инерционных сил при вращении! Должен признаться, и я поначалу недоверчиво отнёсся к наблюдениям Сергея Афанасьевича Стремнина. Однако теперь все мы убедились в его правоте… Надо полагать, и первый «Сапфир» нами потерян по причине саморазворота крыла при вращении, повлекшего за собой потерю управляемости – в этом сомнения ни у кого из нас теперь нет. Более того: и пожар на первой машине был вызван этой же первопричиной – из пробитого панелью бака вытекло топливо, и при попытке запустить остановившийся двигатель произошло воспламенение… Так что нам остаётся лишь изумляться действиями товарищей Стремнина и Дивова, радоваться, что для них все обошлось благополучно, благодарить за неоценимый результат и извиниться за проявленное недоверие к их мыслям и наблюдениям!

На этом эмоциональная часть совещания и закончилась. Далее занялись обстоятельным разбором просчётов и недоработок, со всей очевидностью выявившихся на «Сапфире-2», и кой-кому из специалистов пришлось выслушать немало горьких слов, прежде чем совещание приняло решение «Сапфир-2» полностью разобрать для лабораторных исследований узлов конструкции и системы управления.

Когда совещание закончилось, Крымов попросил Стремнина зайти к нему в кабинет.

Основная база Крымова и ОКБ находились на юге. Но сибирский авиазавод занимался крымовской продукцией, и ему, Крымову, приходилось нередко наезжать сюда. Здесь, на заводе, имел он и группу специалистов – небольшой филиал конструкторского бюро.

– Сергей Афанасьевич, вы располагаете временем для неторопливого разговора? – спросил Крымов, когда Стремнин прикрыл за собой дверь.

– Вполне… Рад, если смогу быть полезен, Борис Иванович.

– Тогда присаживайтесь.

Сергей заинтересованно взглянул на именитого конструктора. Его длинные седые волосы высвечивали открытый лоб, а полноватое, усталое лицо красили внимательные, чуть улыбающиеся карие глаза. Главный интригующе медлил, и Сергей невольно перевёл взгляд на стопу научных бюллетеней, отчётов, журналов и ещё каких-то ярких подшивок на письменном столе.

– Разделяю ваше недоумение, – вздохнул Крымов. – Небось подумали: «Только перелистать и заголовки прочесть – рабочего дня не хватит!» Скажу прямо: мы задыхаемся от потока информации! Не в состоянии её толком переварить!.. И вот какие приходят мысли: не перестраивает ли этот информационный поток наш мозг на потребительский лад?.. Зачем, дескать, придумывать своё?.. Загляни в экспресс-информацию, в журнал и бери готовенькое!.. Все придумано, только копируй!..

Стремнин позволил себе деликатно усмехнуться и заметил:

– Путь соблазнительный… только ведёт он к тому, что, привыкнув, так никогда своего слова в творчестве и не скажешь, все будешь повторять за кем-то зады…

Крымов живо взглянул:

– Но если увидишь, что «другими» придумано что-нибудь интересное, остроумное, до чего ты не додумался, разве не стоит сделать так же, чтоб не допускать отставания?..

– Если ошеломит нечто, как вы сказали «интересное, остроумное», до чего я не смог додуматься, – что ж?.. Сяду копировать, коли заставят… Только, Борис Иванович, противен буду сам себе!..

– А как бы вы, Сергей Афанасьевич, распорядились с такой горой информации?

– Просмотрел бы заголовки и, отобрав самое важное, нужное, что интересует, разумеется, изучил… И, критически переосмыслив на основе своих знаний и опыта, создал нечто ещё более совершенное… А если бы такой возможности мне не дали, бросил бы конструкторскую работу: она стала бы неинтересной. Творить на основе человеческого опыта – да!.. Копировать – нет!..

– Спасибо, Сергей Афанасьевич; я разделяю вашу точку зрения и поступаю по возможности так же. Конечно, бывают и издержки, ошибки, не всегда что-то достаточно хорошо удаётся… Но зато как горжусь, если получается нечто остроумное!

Крымов вдруг встал и прошёлся по кабинету.

– А ведь привыкаем к собирательству сведений не только нужных, но зачастую вовсе не нужных мне как конкретному человеку, и мало-помалу заболеваем неким, я бы сказал, «информационным алкоголизмом»… Вот просиживающие вечерами у телевизоров, ей-богу, мне они напоминают небезызвестного гоголевского Пацюка перед миской заколдованных галушек…

Вы улыбаетесь, Сергей Афанасьевич?.. Может, думаете: «Что ж тут дурного?.. Поди, скоро изобретут такой домашний „комбайн“, который будет макать галушки в сметану и ловко подбрасывать ко рту: успевай только раскрывать рот!..» Иной и вовсе подумает: «Вот благодать-то настанет: ни черта делать не надо!..» Прямо страх берет от таких мыслей… Но, однако, я увлёкся. Прошу прощения. Уж очень это больной вопрос: я стараюсь подбирать к себе в коллектив людей творческих, а бездумное потребительство, так распространившееся нынче, крадёт и у творческих людей бесценное время, перестраивает их мыслительный аппарат на стереотипный лад… И тогда конец творчеству! Творческая деятельность всегда индивидуальна, неповторима и является способом самоосуществления личности.

Сергей все ещё не догадывался, к чему Крымов клонит разговор.

– Вот видите… Человек творческий непременно это заметит. Человек творческий, увлечённый делом, так или иначе думает о нём все двадцать четыре часа!.. Даже во сне!.. А вы человек творческий, я в этом убедился… И ещё мне говорили, что у себя в институте вы по собственной инициативе разработали оригинальную систему подцепки самолёта к самолёту в воздухе…

– Года три назад, Борис Иванович, я этим занимался, – потупился Сергей.

– И что же?

– НТС института тогда же мой проект «зарубил» на том основании, что он будто бы экономически не обоснован.

Крымов некоторое время молча смотрел на Стремнина, потом спросил:

– Не могли б рассказать, в чём суть вашей идеи?

– Конечно же, Борге Иванович! – оживился Сергей. Он подошёл к доске, схватил мелок, быстро изобразил самолёт. – В качестве самолёта-носителя, как видите, я избрал распространённый транспортный самолёт… Он удобен, так как подцепляемый самолёт, подходя снизу-сзади, должен иметь достаточный зазор между своим вертикальным оперением и хвостовой частью самолёта-носителя.

– Ясно, – кивнул Крымов, – продолжайте.

– Теперь рисую подцепляемый самолёт… Рисую его несколько позади хвоста носителя и ниже в связи с тем, что в своей системе я применил предварительный контакт подцепляемого самолёта с конусом, таким же образом, как этот контакт выполняется для заправки топливом в полёте, но в данном случае конус, выпускаемый вот отсюда, снизу складной контактной фермы, после того, как контакт произойдёт, служит для подтягивания малого самолёта вплотную к ферме самолёта-носителя. В момент, когда это произойдёт, на фюзеляж подцепляемого самолёта опускаются фиксирующие опоры и проушина, которая и входит в зацепление с основным замком подцепки на малом самолёте.

Вот, собственно, и вся суть моей системы. Добавлю, что контактная ферма, опущенная перед контактированием на несколько метров вниз из самолёта-носителя, после того, как меньший самолёт окажется к ней подцеплен, складываясь, поднимается вверх вместе с подцепленным к ней самолётом, и последний таким образом почти вплотную может примыкать к нижнему обводу самолёта-носителя.

Отцепка происходит в обратном порядке… Больше не знаю, что сказать, Борис Иванович… Готов ответить на вопросы…

Заканчивая последнюю фразу, Сергей заметил на лице Крымова улыбку, которая его все же несколько смутила.

– Что, Борис Иванович, я что-нибудь не так сказал?

– Да что вы, Сергей Афанасьевич, все предельно ясно. И ваша идея мне очень нравится… Но я не выдержал и улыбнулся из-за того, что немного схитрил: хотелось услышать рассказ о принципе предлагаемой подцепки из ваших уст… А вообще-то с вашим проектом я уже успел познакомиться: да вы, может быть, и знаете, что я обращался в ваш институт с просьбой выслать мне проект Стремнина для определения возможности его применения для будущего «Икса».

У Сергея учащённо забилось сердце. «Должен ли я верить своим ушам? – спросил он сам себя. – Неужели мою систему подцепки одобрил и намерен применить для своего перспективного самолёта сам Крымов?!»

– Спасибо вам, Борис Иванович!

Крымов подошёл к нему:

– Вот те раз!.. Это я должен сказать вам спасибо!.. Вы, голубчик, ещё не совсем понимаете, что за штуку вы спроектировали!.. Так что позвольте пожать вашу руку, и это рукопожатие давайте считать началом нашей совместной творческой деятельности!.. Ну вот… Так вы говорите, «зарубили» ваш проект, признав его экономически необоснованным?

– Да.

Крымов прошёлся взад-вперёд, задумчиво склонив голову. Потом заговорил как бы сам с собой:

– Что-то не припомню, чтоб наши авиационные учёные когда-либо так ревностно заботились о вопросах экономики… А тут пристёгнута к проекту обсуждаемому такая неотбиваемая формулировка!.. Попробуй с нею сунься в промышленность – и слушать никто не будет… А ведь на самом-то деле… – Крымов заглянул в глаза Стремнину, – тут против вас, Сергей Афанасьевич, сработал эффект психологической несовместимости… Не так ли?..

– Неловко говорить об этом, Борис Иванович… Но, как я заметил, посторонние люди относятся куда терпимей к проявлению в нас изобретательской жилки, чем коллеги по работе и особенно непосредственные начальники… К сожалению, мой случай не опровергает эту нелепую закономерность.

Крымов рассмеялся:

– И справедливость этой «нелепой закономерности» усиливает ещё и тот факт, что «посторонний» Крымов заметил и оценил по достоинству ваш проект… Словом, сказочные ситуации все ещё и в наше время не редкость!.. Будем надеяться, что, как всякая хорошая сказка, она окажется со счастливым концом!..

– Спасибо вам, вы меня окрылили, Борис Иванович!

– Вот как?.. Оказывается, и лётчику-испытателю нужна окрылённость!

Глава вторая

От КРЫМОВА – СТРЕМНИНУ:

«Уважаемый Сергей Афанасьевич!

Перечитал Ваше «философическое» письмо. Всегда ведь так: после бурных творческих горений наступает либо проклятущее уныние, либо (что опасней, если надолго!) – созерцательное умиротворение. Это, разумеется, у душ пылких и умов дерзновенных. Иные же ничегошеньки такого за собой не замечают, да и слава богу! А то сумасшедших было бы куда больше.

Но стоит ли завидовать этим иным, будто бы уже счастливым от возможности не пойти на работу, присоединиться к случайной выпивке… Вообще, «счастливым» от убогой мысли, что можно ничего не делать. Просто так, как они говорят, гулять и гулять, или, что ещё более метко ими же определено, балдеть?..

Нет, я этим «счастливцам» никогда не завидовал, и если бы такая жизнь грозила мне, ей-богу, к чёрту с ней покончил!

Талантливым людям – а Вас я причисляю к людям талантливым вне всякого сомнения – такая «счастливая» жизнь противоестественна. Если бы ей поддался талантливый человек, она бы выхолостила из него весь талант; во всяком случае, сделала бы его бесплодным.

Вот почему и считайте нормой, коли Вас не всегда понимают даже и близкие. В этом – атавистический парадокс: люди зачастую не понимают таланты, даже не любят их (ревнуют, завидуют, не признают) и… все же льнут к талантам, потому что без них было бы невыносимо скучно на земле!

Так служите же своему таланту: работайте, творите и… страдайте! В страдании, в творческих муках, а не в отдохновении и неге удел таланта, ибо, чем глубже выстрадано творение, тем ближе оно к мечте творца.

И ещё, если хотите: талантливый человек – своего рода охотник, а сытый охотник не добудет зверя, не поймает рыбу.

Буду в столице проездом 25-го. Остановлюсь в «Москве». Обязательно зайдите. Есть деловое предложение.

Ваш Б. Крымов».

* * *

Вот и месяц пролетел, как Сергей Стремнин вернулся из командировки. За это время в жизни нашего героя произошло знаменательное событие: он получил задание провести эксперимент с подцепкой в воздухе для Крымова. И теперь Стремнин мучительно раздумывал над тем, как быстро, без волокиты, с несколькими специалистами и рабочими, назначенными к нему в группу, и при отсутствии премиальных фондов изготовить экспериментальную систему подцепки, оснастить ею самолёт-носитель и небольшой одноместный самолёт и провести в воздухе столько подцепок, чтобы убедительно доказать всем, даже скептикам, и надёжную работоспособность, и безопасность в действии разработанной им системы.

В неё-то он верил! И прекрасно представлял себе всю технологическую последовательность её создания и отработки. Он даже договорился с Хасаном, как будут поочерёдно летать сперва на контактирование, а затем и на подцепку. И это, казалось бы, главное, его меньше беспокоило. Куда сильнее беспокойство овладевало им, когда думал о мастерских, о производстве, о рабочих, о всех тех людях, которые должны воплотить его идею в металл и сделать это быстро и безупречно!

В этой связи вспомнился Сергею недавний разговор с Крымовым. Главный конструктор был проездом в Москве, и Стремнин зашёл к нему в гостиницу. Крымов высказал заинтересованность в скорейшем проведении экспериментальных работ по подцепке в воздухе, а инженер-лётчик-испытатель (теперь уже и конструктор) позволил себе спросить о том, что его самого более всего волновало.

– Борис Иванович… Не могли б вы мне сказать, как вы подбираете людей?.. Ведь так, как у вас работают – увлечённо, не считаясь со временем, – трудно заставить людей работать.

– Я и не заставляю, ни боже мой! – взглянул с улыбкой Крымов.

– Платите хорошо?

– Зарабатывают, конечно, хорошо, потому что трудятся отменно. Но главное тут не в оплате.

– ?

– Я подбираю людей, влюблённых в дело и, по возможности, способных… Кстати, убеждён, что способных вокруг нас на порядок больше, чем мы себе представляем… Ну а затем всячески способствую, чтобы каждый на своём месте проявлял творческую инициативу, стараясь сделать как можно лучше. И когда получается и в самом деле интересно, я объявляю на все КБ: «Товарищи, подойдите все сюда на минуту!.. Взгляните, как у Иволгина получился этот узел оригинально, просто, изящно, остроумно!..» И никогда не упускаю случая заметить успех человека и сказать ему тут же, при всех коллегах, добрые слова. Так моё дело становится и их кровным делом. Да что там и говорить… – Крымов выдвинул ящик стола, – лучше прочту вам из Антуана де Сент-Экзюпери: «Не только кирка на каторге бывает ужасна… Нет, любой труд ужасен для человека, если человек не испытывает от него удовольствия, а не испытывает его он потому, что не видит непосредственного смысла своего труда…

Если труд расчленён между многими, если труд расчленён настолько, что человек может почти не замечать той частицы общего, творимого (так она незрима), человек воспринимает этот труд как бесполезность и постепенно отвыкает трудиться. Человек может опуститься… Человек не может быть в этих условиях творцом ».

Выделив интонацией последнее слово, Крымов поднял глаза:

– Вот что нам, организаторам творческого труда больших коллективов, надо ежедневно, как молитву, повторять, вставая утром с постели и перед тем, как потушить свет, подводя в мыслях итоги сделанного за день!

«Ведь, по сути, надо очень немногое, – подтрунивал над собой Стремнин, – нужно увлечь технической идеей рабочих!.. Именно увлечь!.. Заинтересовать – здесь не подходит. Заинтересовывают обычно рублём. У меня же ни гроша для премий нет. И не будет, пока я не докажу лётными испытаниями, что моя идея подцепки хороша. Пока в институте, в главке и, конечно же, Крымову не станет ясно, что созданную нами экспериментальную систему можно принять в качестве основы для создания промышленного образца. И тогда эта работа вольётся в русло огромной темы, имеющей крупные ассигнования, темы, включённой в план нашего главка.

А пока я выступаю с идеей на правах изобретателя, и у меня в кармане ни гроша!.. И тут уж остаётся один путь – увлечь людей идеей!

Легко сказать – увлечь! – усмехнулся Сергей.

Ну хорошо, увлечь Ваню Сидоркина – токаря с жилкой инженера-практика, – положим, я могу. Ваня приветлив, всем интересуется, умеет гордиться делом рук своих…

Допустим, увлеку и Федю Арапченкова… Ах, как он мне нужен, этот симпатичный, весёлый человек, а главное – слесарь-механик высшего разряда!.. – продолжал почти вслух Стремнин. – Допустим, и он в конце концов загорится нашим делом (незаметно для себя Стремнин назвал свою идею общим делом). Хорошо, хорошо… Ну а как быть с вятским мужичком Николаем Уключиным? Он, чуть что не по нём, и мастера пошлёт подальше, и технолога, и нормировщика, и представителя цехкома… Боюсь, к сердцу этого «медведя» ключей мне не подобрать… А ведь механик – золотые руки!.. Но утюг утюгом!.. И подойти-то к нему как – бог знает? Поздороваешься – буркнет не поднимая головы, в лучшем случае хлестанёт взглядом: мол, «ступай, ступай!» – ещё больше ссутулится над верстаком. И тогда на лице его словно написано: «Носит вас тут леший, бездельников!» А подойти к нему с хохмочкой, с прибауткой – ну держись!.. Уключин пуганет так, что завертишься на одной ноге. Очень серьёзный субъект и цену себе знает, и ему цену знают, поэтому самые трудные в сборке, отладке и доводке механизмы доверяют ему и прощают издержки характера… Как к нему подступиться, к этому бесподобному Коле?»

* * *

На другой день утром по пути на работу Стремнин разговорился с сослуживцем – научным работником, человеком уже в летах и многоопытным в жизни. Они шли лесочком. По бокам тропинки жались друг к дружке низкорослые ёлочки, заглушаемые величавыми соснами, где-то впереди долбил ствол дятел, недовольно, хрипло, как с похмелья, каркала ворона, и тропинка то и дело шарахалась из стороны в сторону, а утренняя свежесть напоена была ароматом хвои. И тут спутник Сергея поделился впечатлениями о прослушанном накануне докладе учёного-экономиста об организации производства в США. Сергей слушал-слушал и заметил с улыбкой:

– Родион Савельич… Вы же старый большевик, участник гражданской войны. Не за то ли вы боролись, чтоб облегчить людям труд, сделать его творчески радостным, счастливым?

– И за это, – насторожился Правдин.

– А восхищаетесь утончённой эксплуатацией, о которой рассказал вам лектор.

– Погодите, погодите… Это уж демагогия, Сергей Афанасьевич! Нам не меньше, чем капиталистам, нужна научная организация труда. Социалистическое государство заинтересовано в высокой производительности труда своих тружеников!

– Вот, вот, вот! – засмеялся Сергей. – «Больше продукции – больше богатств для поднятия уровня жизни». Это известно даже ребяткам из детского садика. Только им неизвестно, что лёгкий труд, неизнурительный, во всяком случае, зачастую интересный, творческий, – есть величайшее завоевание революции. Но об этом детям даже пожилые люди будто бы стесняются говорить.

– Да потому хотя бы, – вскипел Правдин, – что, мягко говоря, прохладца, с которой некоторые работают, которую мы наблюдаем – на стройке, у станка, на транспорте, в магазинах, в учреждениях… да-да, и в нашем почтенном институте! – подтачивает духовные силы общества, разлагающе действует на часть молодёжи, культивирует в её среде бездельников, циничных лодырей… И у меня, скажу вам прямо, сердце кровью обливается, когда я вижу таких. И приходит на ум тогда грустная мысль: если количество трудоустроенных бездельников будет расти в арифметической прогрессии, то в конце концов от преимуществ нашей экономики останется один пшик!

– Ого-го!

– Вот вам и «ого-го»! Учитесь, молодые люди, смотреть, как Ленин, правде в глаза!

– Чёрт возьми! – Стремнина тоже задело. – Я вовсе не за то, чтобы работа приобретала смысл профессионального клуба, где люди встречаются с намерением нескучно провести денёк. Я за научную организацию труда на социалистической основе. А это, на мой взгляд, создание на работе прежде всего вот какой обстановки: чтобы человек отчётливо видел им содеянное в общем деле, объективно сознавая, что, если он сделает лучше и больше, люди это сразу заметят и соответственно оценят. Причём оценят не только материально, но и по существу. Ну, что ли, так: «Поглядите, этот штурвал для самолёта собрал мастер Пузырьков, и можете полюбоваться, как красиво, безупречно он это сделал!.. Здесь лётчик может быть спокоен: ни одну кнопку на штурвале не заест, ни одна гайка не отвернётся!» И тогда этот Пузырьков будет гордиться делом рук своих, и работа станет для него удовольствием, а сам он будет чувствовать себя счастливым… И реже будет прибегать к «пузырьку»!

– А механизация и автоматизация производственных процессов?

– Само собой, и при ней. Но я настаиваю на том, что в первую очередь решает все человек, с любовью относящийся к предмету своего труда. В противном случае машины быстро разрегулируются, а человек станет бить баклуши, выжидая, когда кто-то придёт и наладит.

– А деньги?.. Материальное стимулирование как же?

– Я убеждён, Родион Савельич, что одними деньгами, особенно если они периодически добавляются, повышения производительности труда и качества продукции не достигнешь. Больше того, просто щедрые деньги, не соразмеренные точно с количеством и, непременно, с качеством изготовленной человеком продукции, способны вконец разложить некоторых. Мы, например, «подкидываем» водопроводчику «трёшку», а он выдаёт халтуру и пьянство на работе. Кран снова течёт, а водопроводчика днём с огнём не найдёшь. В другом случае, если, скажем, происходит надбавка к зарплате, человек, работавший ни шатко ни валко, так и будет продолжать, если не хуже, на следующий же день… Я сказал «если не хуже», подразумевая психологический нюанс: можно ведь рассудить и так: «Если я работал с прохладцей, а мне прибавили оплату, значит, я её стою… А может, я стою и того больше?!»

Правдин кивнул:

– Да, с этим согласен: деньги «срабатывают» лишь в случае, когда их количество соответствует количеству и качеству изделий, изготовленных конкретным человеком.

– И вот что в этой связи могу сказать… – Стремнин достал пропуск, они уже приближались к проходной. – Этот, как мы согласились, не самый совершенный метод денежной стимуляции труда я не могу применить в своей работе по созданию системы подцепки в воздухе – денег у меня нет. И так как о невыполнении работы не может быть и речи – это дело моей чести как новатора идеи, – то остаётся использовать один путь, чтобы работу быстро и отлично сделать…

– Любопытно, какой же?

– Создать обстановку, когда рабочие, вливаясь в мою группу, почувствуют себя вместе со мной творцами интереснейшего нового дела. Станут болеть за идею, да не так, как за свою футбольную команду – отболел, покричал, поспорил, да и баста до следующего матча, – а так, как если бы сами играли в своей команде, а за них переживали, им свистели, кричали, переживая за их игру, десятки тысяч болельщиков!

Правдин с интересом уставился на Стремнина.

– Ну что ж, Сергей Афанасьевич, поверьте… Я бы от души порадовался, если б у вас все это получилось. Во всяком случае, считайте меня в числе «десятков тысяч» ваших болельщиков!

В тот день ему повезло. Собравшись в полет, он пришёл несколько раньше к самолёту: механик все ещё лазил с отвёрткой, проверяя лючки. А на стремянке у хвостовой части фюзеляжа Сергей увидел как раз тех, в ком был страшно заинтересован, – Федю Арапченкова и Николая Уключина. Работали сосредоточенно, понимая без слов друг друга, заканчивали отладку специального прибора, установленного на самолёте для испытаний. Сергей остановился поодаль и наблюдал их в деле.

Закончив работу, Федор сразу же преобразился, лихо спрыгнул вниз, а Уключин задержался на площадке стремянки, собирая инструмент. И тут на Федю напало веселье: подбоченившись и явно потешаясь над согнувшимся по-медвежьи напарником, он заголосил на частушечный манер:

 
Николушка-Коля, побежим-кось в поле,
Побежим-кось во прудок, покупаемся с часок!
 

Ну и что, казалось бы?.. Отмахнись – и все тут. Ан нет! Уключина заело. Как говорят, «завёлся с полуоборота». Глухо ругнувшись, он кубарем скатился со стремянки и чуть было не сцапал заскорузлой лапищей весельчака за ухо. Тот, увильнув, отбежал, заливаясь смехом, и ещё задорней, как бы поправляя на себе платок, пропел частушку снова. «Николушка-Коля», взревев, схватил из ящика нейлоновый молоток и запустил им вскользь по бетону Федьке в ноги. Федор подпрыгнул и ещё громче залился, и самолётные механики захохотали: «Ну и скозлил!» А Уключин, взвалив на плечо ящик, направился было к мастерским. Тут его и окликнул Стремнин:

– Николай Евсеевич… Можно вас на минутку?

Уключин выглянул из-за ящика: мол, кто там ещё?..

– Здравствуйте! – приблизился к нему Стремнин.

Мастер все в той же выжидательно-напряжённой позе буркнул что-то в ответ. Тогда Сергей сделал знак и Федору. Тот подошёл к ним, и с лица его смехачество исчезло:

– Здравствуйте, Сергей Афанасьевич!.. Мы задержали вас, поди?.. – виновато спросил Федор.

– Нисколько: я специально пришёл сюда пораньше… Честно, хотелось застать вас обоих и условиться о встрече для серьёзного разговора по очень важному делу.

Федор с Николаем недоуменно переглянулись. Уключин даже опустил ящик с плеча и потеплел чуточку лицом.

– Затевается важное государственное дело, а без вас – знаю – не выйдет ничего… Так что хотелось бы поговорить по душам.

– Так ведь… если и правду мы вам нужны… мы со всяким удовольствием!.. – расплылся Федя. – Заходите, если не побрезгуете, ко мне хоть вечерком…

– А не стесним хозяйку?

– Да что вы?! Век будет товаркам хвастать, что в гостях у нас был известный лётчик-испытатель Стремнин!

– Уж известный! – усмехнулся Сергей. – Николай Евсеевич, надеюсь, и вы будете?.. Сможете уделить часочек времени?..

– Само собой, – солидно потупился Уключин.

– И ещё… к вам, друзья, просьба… Ваню бы Сидоркина пригласить?..

– Ванястого?.. Как штык будет!

– Тогда до вечера… Федя, вы живёте в новом доме, что у рынка?

– Второй подъезд, квартира 32!

– Обязательно буду.

* * *

Механик выжидательно поглядывал на них, и Сергей заторопился к самолёту. Через минуту он уже был в кабине и оттуда поглядывал вслед удаляющимся рабочим. Словно почувствовав его взгляд, оба как по команде обернулись, Федор поднял обе руки, стиснул их и потряс над головой. Отойдя далеко, они остановились, и Сергей, порулив на старт, помахал им через закрытый фонарь. Очень ему хотелось, чтоб они понаблюдали его взлёт, и Федор с Николаем, словно чувствуя это, задержались на поле ещё и глядели ему вслед, пока самолёт не скрылся из виду.

* * *

К тому, что было на столе – помидоры с майонезом, грибы и сыр, – хозяйка принесла с десяток сырых яиц. Хозяин не без гордости сказал:

– Двух кур держит – целое хозяйство…

Стремнин сырых яиц не ел, но стало интересно, как они будут расправляться с этой «закусыо».

Когда пропустили по стопке, Федор взял яйцо, проколол с обоих концов вилкой и, прижав к губам, высосал. Столь же ловко и, видно, привычно закусили сырыми яйцами Уключин и Сидоркин. Против каждого из них лежали аккуратненькие целые скорлупки.

Федор заметил, что Сергей наблюдал за их действом с интересом, и спросил у Сидоркина и Уключина:

– Бубликова Ивана Матвеевича помните?

– Ещё бы… лет десять, должно, в заготовительном вместе работали! – подхватил Сидоркин. Он слегка раскраснелся, на лоб упала прядь русых волос, а так выглядел особенно празднично, был при галстуке.

– Так вот, – продолжал Федор, – смешную историю я с ним разыграл… Иван Матвеевич, стало быть, всегда приносил на завтрак в узелке хлеб, сало и сырое яйцо. Завтракали мы в котельной. Там у Ивана Матвеевича был такой вроде бы чан с крышкой, к нему подведена была трубка с паром. В этом чану варили мы на завтрак колбасу, картошку. А Иван Матвеевич, как подойдёт время к завтраку, действует сам собой: неторопливо вымоет руки и берётся за свой узелок. Обернёт, бывало, яичко в тряпицу и опустит в чан. Подержит там несколько минут, остудит под холодной струёй, не спеша аккуратно очистит скорлупку, нарежет, смакуя, крутое яйцо тонкими ломтиками, расположит эти ломтики на большом ломте хлеба, посолит и принимается за еду, запивая чаем из алюминиевой кружки.

И так каждый день. Точь-в-точь одно и то же. День ото дня все те же движения, та же процедура.

И вот однажды, когда до завтрака оставалось с полчаса, ходил Иван Матвеевич где-то по цехам, а я развернул его узелок, взял яйцо, проколол с двух сторон иголкой, высосал и, набрав в рот воды, обратным же порядком «напоил» скорлупу. Отверстия – они были еле заметны – залепил белым мякишем.

Пришло время завтракать. Иван Матвеевич обернул яйцо в белую тряпочку и опустил в чан, закрыл крышкой и пустил пар. Я пил чай, наблюдал. Когда прошло пять минут, говорю:

– Иван Матвеевич, температура сухого пара градусов 200 – яйцо давно сварилось.

Он вынул яйцо, остудил и перед тем, как разбить, проверил, крутанул на столе и изумился: яйцо не стало вращаться!

Немного помедлив, он, видно, решил, что рано вынул, опять обернул его в тряпицу и опустил в чан.

Так проделывал раза три и все более поражался, прокручивая яйцо. Иван Матвеевич ворчал, что, мол-де, не идёт пар, хоть кран и открыт.

Надо было видеть бедного старика!.. Я уж и пожалел о своей затее.

Наконец он решил разбить удивительное яйцо.. И замер, не в состоянии поверить глазам своим: перед ним была лужица чистой воды и битая скорлупа…