Текст книги "Опытный аэродром: Волшебство моего ремесла."
Автор книги: Игорь Шелест
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)
– Пошли, Надюша, – Тамарин потянул девушку.
Она с огорчением оторвалась от стекла:
– Вот было бы чудно: проскакать с тобой на перекладных из Ленинграда в Москву!
От «Китайского дворца» молодые люди вышли на широкую липовую аллею, пересекающую Верхний парк. И здесь, как и повсюду, в этот ясный день продирались сквозь листву солнечные жгуты, разбрасывали причудливые рыжие пятна, поджигали вдруг выпорхнувшую из тени бабочку или шмеля… Где-то вдалеке кукушка чуть слышно вздумала отсчитывать кому-то годы: ку-ку, ку-ку… – смолкла. Ах, лето – чудная пора кипящей жизни! И солнце – не ты ли кровь горячишь?!
И вдруг Жос спросил:
– Надя, скажи как на духу: тебе не приходилось слышать от прохожих: «Господи, какая же прелесть!»?
Надя наморщила нос:
– Что-то не припомню…
Он заглянул ей в глаза серьёзно:
– Знаю, тебе говорили не раз… если не вслух, то про себя, и ты чувствовала это… Потому что это – твой воздух, кислород, которым ты дышишь, не замечая.
Она ответила с тихой улыбкой:
– Ты говоришь так, будто огорчаешься, что я делала вид, словно не слышу.
Жос поцеловал завитки её волос и ласково привлёк её к себе, но вдруг обернулся. Надя рассмеялась – позади растянулась группа туристов. Приподнявшись на цыпочки, Надя поцеловала его, сразу отогнав с его лица хмурь и заставив улыбнуться.
Среди льнущих друг к другу лип, дубов и чёрной ольхи стали возникать заботливо ухоженные полянки, лужайки. Жос и Надя прошли каких-нибудь двести шагов и, выйдя на большое поле, увидели в отдалении трехъярусное величавое здание, похожее на храм, с колоннами, увенчанное колоколообразным куполом.
– А вот и павильон Катальной горки – ещё одно замечательное творение Антонио Ринальди, – сказал Тамарин.
Надя удивилась:
– А где же сама горка?
– Не сохранилась. Для екатерининских времён это было любопытное инженерное сооружение: длинный, в полверсты, деревянный настил, возвышающийся на множестве столбов. Начиналась горка от павильона с высоты десяти сажен и спускалась вдоль этой поляны сюда, к лесу. Катались на тележках, оснащённых роликами, и это было любимое развлечение придворной знати. К середине прошлого века горка пришла в ветхость, её разобрали. А павильон, как видишь, сохранился и поныне во всей своей красе. Возле него-то нас и ждёт жёлтая «Волга» с удивительно симпатичным гидом-таксистом.
* * *
На обратном пути к Петродворцу Тамарин нет-нет и заглядывал в путеводитель. А Надя внимательно слушала пояснения шофёра, задавала вопросы: почему Петергоф называется Петергофом; когда он возник; сколько лет продолжалось строительство загородной резиденции Петра; кем был намечен проект первоначальной застройки; сохранились ли наброски, сделанные, как она слышала, рукой самого Петра; кто намечал разбивку парков, указал места расположения дворцов?
И на все эти вопросы, она, к некоторому своему удивлению, но и восхищению тоже, получила от таксиста-гида исчерпывающий ответ.
– Когда войдёте во дворец, – предупредил таксист, – обратите внимание на фотографии развалин, обгорелых, зияющих проломами стен без крыши. Нелегко поверить глазам своим, во что превратили Большой Петергофский дворец фашисты при своём отступлении. Потом, когда вы станете переходить из зала в зал, вы поймаете себя на мысли, что восхищаетесь не только интерьерами в их первозданном виде, но и уменьем мастеров нашего времени, воссоздавших все это из пепла с такой любовью и блеском. Словом, У вас будет чем от души восхититься!
Машина медленно двигалась по Красному проспекту Петродворца вдоль высокой решётчатой ограды Верхнего парка. Жос и Надя разглядывали бьющие в отдалении фонтаны, раскинувшийся за ними жёлто-оранжевый дворец, пышно-торжественный, своей центральной частью взметнувшийся повыше, сниженный на крыльях и снова взявший ввысь по краям яркими флигелями с золотым сиянием своих четырехгранных куполов. Надя вздохнула:
– Двадцать второй год живу на свете, а до сегодняшнего дня ничегошеньки этого не видывала!
Шофёр мотнул головой:
– Завидую вам. Экую-то радость нынче испытаете!.. Ведь первое впечатление самое незабываемое и счастливое… Наверно, потому, что воспринимается не умом, а сердцем!
– Что за фонтаны!.. – воскликнула Надя.
– Это только начало, – улыбнулся таксист, – то-то вы всплеснёте руками, увидя Большой грот с каскадами, всю перспективу Нижнего парка с Морским каналом!.. А будете любоваться могучим Самсоном – вспомните: он ведь создан в честь победы русских над Карлом XII в Полтавской битве в день святого Самсония 27 июля 1709 года – и воссоздан нашим ленинградским скульптором профессором Симоновым…
– Воссоздан?.. Ведь он был изваян знаменитым скульптором Козловским…
– Козловским – в 1801 году. До него, в 1735-м, Карлом Растрелли – отцом того, великого… Но первый Самсон был свинцовый и быстро пришёл в негодность. Козловский же создал своего Самсона из бронзы, и его шедевр стоял бы веки вечные, если б его не украли фашисты…
Вот мы и приехали, – сказал таксист, притормаживая. – Не поленитесь пройти по знаменитой Марлинской аллее, полюбуйтесь на самые старинные фонтаны – Адама и Еву – первая четверть восемнадцатого века!.. Эх, и завидую я вам!.. С каким бы восторгом и я пробежался с вами…
– За чем же дело?
– Работа, план. Да, вот что ещё хотел сказать: добираться отсюда до Ленинграда удобнее на «Метеоре». 30 минут – и вы у Зимнего дворца. Итак, в час добрый!.. Счастья вам и радости, друзья!
Глава вторая
Сказочное путешествие! – Надя откинулась на спинку скамьи у памятника Петру Великому. – Спасибо тебе, Жос!
– Тебе понравилось?
– Очень!
– И мне чертовски!
Тёмной громадой, весь в зеленовато-пепельных наплывах, как в пене и пыли, «кумир на бронзовом коне» вскинулся будто в самую синь неба. Некоторое время молодые люди глядели молча, потом Надя, как бы про себя, очень тихо прочла:
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной,
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?
– А ты знаешь, как ленинградцы спасли его во время блокады? – спросил Тамарин. – Что за народ?! Гибли от артиллерийских обстрелов, бомбёжек, от голода и холода, а памятник спасли… У самих в чём душа теплилась, а все же достало сил засыпать его горой песка… Вот как любили свой город!.. Да и сейчас любят: я был здесь в конце мая и изумился, увидев вокруг этой гениально вырубленной скалы целое море тюльпанов: будто тысячи алых сердец, тянувшихся к нему! Как мне хочется подарить тебе охапку цветов!
– Добрый мой, не бери в голову: что стало бы с гладиолусами, если б купили их утром?.. Пока не устроились в гостинице, покупать цветы безрассудно.
– О! Ты мне напомнила, – Тамарин взглянул на часы, – через полчаса буду звонить в представительство… А вдруг не получится?! Что тогда?.. Возвращаться ночным поездом в Москву?
Надя весело вскинула брови:
– Зачем?! Будем сидеть здесь, под копытами «Медного всадника»… Или вон там, на гранитном спуске к Неве, у сфинксов!..
– Браво! А я-то, я!.. Убогий обыватель… Только вот… боюсь, как бы ты не простудилась: августовские ночи под утро и туманны, и зело свежи.
Но Надя увлеклась «идеей»:
– Ночь при звёздах у невских сфинксов… Читаем друг другу стихи… «Люблю тебя, Петра творенье. Люблю твой строгий, стройный вид, Невы державное теченье, Береговой её гранит»… Или, дорогуй, ты мне тихонько напоёшь…
– Ну нет, красавица моя!.. Это днём я такой скромный, когда на нас вечно пялят любопытные глаза… Мужчины – на тебя с восхищением, на меня – с досадой и завистью…
А Надя подхватила с усмешкой:
– А женщины – наоборот!
– Уж будто?! – мотнул головой Жос. – Я не кончил мысль: нет, девочка, уста наши будут сомкнуты в поцелуе и безмолвны, как у Амура и Психеи там, в ораниенбаумском парке…
Надя рассмеялась:
– Увы! Только изваяния могут целоваться на вольном воздухе, не вызывая любопытства и осуждения. Амур и Психея застыли в поцелуе навеки, и ничего, а мы возле них на миг осмелились поцеловаться, и тут же откуда ни возьмись старуха зашипела… Так что, милый, вместо поцелуев споём-ка тихонько о воздушных замках из облаков, поговорим о том, как вы летаете с Серёжей Стремниным, как мои знакомые студенты строят под твоим руководством махолёт…
– Стоп! – воскликнул Тамарин. – С вас, королева, штраф… Помните уговор: кто первый заговорит об авиации…
Надя, преувеличенно обескураженно, полезла в сумку.
– С вас полтинник, сударыня!
– Это почему?
– По справедливости: студенческая стипендия раз в десять меньше моего заработка. Вот когда я проштрафлюсь – заплачу пятёрку! Только я-то уж буду начеку!.. Дружочек, ещё не вечер, вы, поди, ещё не раз проштрафитесь, и уж тогда – все разом.
Надя шутливо надула губы, но Жос, глядя с нежностью, поцеловал её. Надя смутилась и, чтобы скрыть это состояние, заговорила об Этьенне Фальконе, о том, что немолодым уже, пятидесятилетним, скульптор покинул свою родину – Францию, чтобы почти весь остаток жизни посвятить России и создать во имя её славы и величия своё главное творение. И тут Тамарин высказал мысль о значении благоприятного случая даже для очень большого таланта – ведь не вспомни Дени Дидро при разговоре с русской императрицей о Фальконе, не порекомендуй его, известного лишь своими аллегорическими изящными скульптурами и моделями для севрского фарфора, и не было бы «Медного всадника»…
Надя заметила, что и обыкновенному человеку, не только гению, в его труде нужна поддержка, вовремя сказанное доброе слово. Она вдруг спросила:
– Милый Жос, а помнишь амура работы Фальконе? С каким наслаждением мы разглядывали его в Музее изобразительных искусств! Что за чудо лукавая улыбка и этот пальчик, прижатый к губам! Мол, «милые влюблённые, а я все вижу!..».
Он поцеловал её руку.
– Девочка, все наши походы я помню во всех деталях и подробностях, потому что они всегда со мной, здесь, в моём сердце. Амур Фальконе в самом деле бесподобен. По свечению мрамора в улыбке – это просто чудо! Ещё более известны его шедевры – «Купальщица», «Пигмалион»… И я вовсе не хотел сказать, что Фальконе приехал в Россию малоизвестным скульптором – он был знаменит. И всё же главное творение его жизни – вот оно, перед нами!.. Мы опять остановились с тобой и не можем оторвать от него глаз. А сколько перед ним стоял зачарованно Пушкин, и «властелин судьбы» будоражил вновь и вновь воображение поэта!
Надя воодушевилась:
– Наши мысли на одной волне!.. Представь, я только что подумала о Пушкине… Скрестя на груди руки, он смотрит на Петра, и губы его чуть слышно шепчут:
Какая дума на челе!
Какая сила в нём сокрыта!
А в сём коне какой огонь!
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?
В мире множество конных монументов, но есть ли равный «Медному всаднику»?.. Вот он, разгорячённый конь, весь ещё в движении, перебирает в воздухе копытами, в стихийном порыве готов ринуться со скалы, но ему противостоит сильная воля мудрого человека, смело глядящего вперёд!.. Мне плакать хочется от радости, что все это я вижу!
– Прелесть ты моя! – Жос умилённо покачал головой. – Но каково?! Ведь и я, выходит, парень не промах! Влюбился в такую девушку!
Он обхватил Надю и закрутился с нею в порыве нахлынувшего восторга, не обращая внимания на публику. Один, два, три оборота… И вскрикнул:
– Мы вошли в штопор!.. Самолёт не выходит!
– Вывожу! – расхохоталась она. – С помощью ракеты: с вас, милый Жос, штраф!.. Уговор дороже денег!
Тамарин остановился в изумлении, все ещё обнимая Надю, и тут же, чуть не задохнувшись от смеха, почувствовал на себе взгляды прохожих. Надя потянула его за руку, и они, смеясь, побежали.
* * *
Они весело шагали вдоль Адмиралтейства к Невскому проспекту. Прикрывая ладонью глаза, Надя вглядывалась в трехмачтовый кораблик, парящий на высоте золочёного шпиля. Жос вспомнил о том, что знал он о строительстве по проекту самого Петра знаменитой верфи: что в тот день, когда начата была постройка – 5 ноября 1704 года – Пётр записал: «Заложили Адмиралтейский дом, и были в остерии, и веселились, длина 200 сажен, ширина 100 сажен», о том, что здание сперва состоялось деревянное, и были здесь верфи, на которых в петровские времена построено более двухсот шестидесяти пушечных кораблей, в силу чего русские моряки и одержали историческую победу при Гангуте в июле 1714 года…
Надя, с интересом слушавшая, тут взглянула на него:
– Господи, какую ж ты бездну всего этого помнишь!
– Понимаешь, Надюша, я в детстве хотел быть моряком, и все, что касалось кораблей, морских сражений и истории русского военного флота, выискивал в библиотеках и с жадностью читал… Вот почему и могу сказать тебе, что последующая перестройка Адмиралтейства выполнена Иваном Коробовым, а позже, в первой половине девятнадцатого века, Андрианом Захаровым. С тех пор здание и приобрело окончательный вид.
Надя с воодушевлением продекламировала:
…Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла…
Остановились против арки у фонтана, и девушка спросила:
– А кто эти античные воины по углам крыши первого яруса?
– Постой-ка… Один из них – Александр Македонский, другой Пирр… А больше что-то и не припомню.
– Пирр?! – взглянула с улыбкой Надя. – Тот самый?
– Угу, – кивнул Жос с видом, будто речь шла об общем знакомом, – но пиррову победу он одержал позже, до этого он куда успешней бивал римлян… А было это все, если не ошибаюсь, без малого лет за триста до нашего летосчисления.
– Ну хорошо, а что ты скажешь относительно женских скульптурных групп, что по бокам арки на гранитных постаментах?
– Скажу, что ужасно величавы эти морские дамы… И по чувству ответственности за порученное дело – держат-то на плечах мироздание – напоминают современных женщин!
Тамарин улыбнулся.
– Чьей они работы? – спросила Надя.
– Феодосия Щедрина. Мы сегодня видели его скульптуры в ряде петергофских фонтанов… Персея, например, с головой Медузы Горгоны в руке.
– А там, на верхнем ярусе, милый, сколько дивных статуй!
– Двадцать восемь – по числу колонн. И олицетворяют времена года – Весну, Лето, Осень и Зиму; стихии – Огонь, Воду, Землю и Воздух; ветры – южный, северный, восточный и западный… И ещё двух богинь – Изиду, покровительницу кораблестроения, и Уранию – богиню астрономии.
– Четырнадцать?
– Каждая повторена.
– Милый… А это что за барельеф, под крышей первого яруса?
– О, это знаменитая композиция Ивана Теребенева «Заведение флота в России»… Но, увы, кажется, не все фигуры я смогу назвать…
Ну, в центре – Нептун, это ты и сама видишь. Он передаёт Петру трезубец – символ владычества морского… Тут же Вулкан – бог огня, покровитель кузнечного дела… Так… Что касается дамы в тоге – похоже, это богиня мудрости Минерва… Здесь же Меркурий… Весёлый малый и большой плут – бог торговли и навигации. Прикосновением жезла к рогу изобилия заставляет источать всевозможные яства… Ох, как я проголодался!
– И я тоже!
– Так бежим на Невский и отметим наш солнечный день в лучшем ресторане!
* * *
Ближайшим на Невском проспекте оказался ресторан «Астория», но бородач в галунах преградил им путь:
– Ресторан обслуживает иностранных туристов.
Жос даже опешил:
– Вот те, бабушка, и юрьев день!.. А нам, советским, как же?..
– Зайдите в другой, – с видом градоначальника огладил бороду швейцар, – на Невском их много.
– А все же посоветуйте, где ближайший получше?
– Налево за угол – «Баку». Там хорошо кормят.
– Что ж, спасибо и на этом.
И они устремились в указанном направлении. Надя на бегу сказала:
– От этой осечки ещё сильнее есть захотелось!
– Но если и в «Баку» иностранцы, – пригрозил Жос, – сяду на пороге и стану демонстративно грызть кожаный ремень!
– Чур и мне кусочек!
– Конечно, девочка… Самый лакомый!
Все же им повезло: интуристы в «Баку» не столовались. В вестибюль Жос и Надя влетели все ещё с тревогой: а вдруг какой-нибудь симпозиум химиков-резинщиков, слёт закройщиков, конференция общества спасения на водах!
К счастью, никто не преградил дороги и, вымыв руки, они так приободрились и приосанились, что, глядя на них, можно было подумать: «Идут, гордецы, так, будто приглашены на ассамблею к самому Петру!»
От пряных запахов еды, от вида крахмальных скатертей и сервировки в голове помутилось. В зале оказалось два-три свободных столика. У одного из них наводил лоск рыжеволосый официант в белой куртке, при «бабочке», с белесыми бровями и обожжённым солнцем носом.
– Пожалуйте за тот столик, если вам будет угодно» – пригласил он приветливо.
– Очень даже угодно, – буркнул Тамарин. Пропустив Надю вперёд и следуя за ней, Жос невольно улыбнулся тому, как она, плутовка, не глядя ни на кого, шла, словно гарцуя, не видя, но чувствуя на себе взгляды, что ей, несомненно, нравилось, и это улавливалось во всём очаровании её юной женственности. Неотразимая Фрина! «Судите меня за то, что так вам нравлюсь, но знаю – взгляну – и оправдаете!»
Когда официант подошёл к их столу, Надя просто и мило сказала:
– Здрасьте!
Во взгляде того мелькнуло удивление. Наклонившись, он услужливо отодвинул для неё кресло. Садясь напротив и раскрыв было карту блюд, Жос несколько секунд не мог прочесть ни строчки. Надя, оперев подбородок на сомкнутые руки, глядела с тихой улыбкой, очевидно, все понимая и думая: «Глупыш ты мой, глупыш!» Он наконец взглянул на официанта:
– Скажите, хватит ли у вас еды на двух таких голодных?
– О, понимаю! – неожиданно посерьёзнел тот. – В нашем городе могут понять по-настоящему проголодавшегося человека… Для нас вы – наижеланнейшие гости!
– Приятно слышать… Только как бы вы не пожалели о неосторожно сказанном.
Тамарин хотел было углубиться в карточку, но официант предупредил его:
– Нужно ли тратить время, если вы так голодны?.. Я назову фирменные блюда, и, уверен, они придутся вам по вкусу. – Жос и Надя одобрительно переглянулись. – Извольте послушать: могу предложить вам на закуску немного красной рыбки, салат и грибки. На первое – сборную солянку (она у нас выше всех похвал!). На второе – жаркое из барашка в горшочке; к нему цветная капуста в сухариках…
– Все! Умоляю, ни звука больше!
Надя подхватила:
– Да, да, материализуйте как можно скорей ваши гениальные идеи!.. Смилуйтесь над нами!
– О кофе и пломбире поговорим потом, – скороговоркой добавил Жос. – Фу ты, господи, Наденька, чуть не забыл совсем! Что же мы выпьем в этот наш светлый день?.. Шампанского, а?
– Если есть, полусухое.
– К вашему удовольствию.
– Тогда пожалуйста.
Официант исчез. Надя рассеянно взглянула на публику в зале, на приспущенные тяжёлые кремовые портьеры над большими светлыми окнами, на люстры.
– Мой рыцарь, вам не кажется, что мы попали в царство добрых и заботливых людей: в Петродворце – удивительный таксист-гид, здесь – официант… Вздумай я рассказать в Москве, и поднимут на смех: «Ты бредишь! В сфере „обслуги“ таких теперь нет!»
Жос постучал костяшками пальцев о подлокотник:
– Ваше величество, не говорите под руку: бегу звонить насчёт гостиницы.
– Господи, как я неосмотрительна! – Надя подёргала себя за ухо.
Тамарин вышел, но очень скоро появился в зале, и Надя все поняла:
– Глядя на вас, можно подумать, что мистер Стерн в Штатах построил махолёт и…
Жос попробовал улыбнуться:
– Моё известие не так ужасно… И всё же оно пакостное: «На сегодня мест в гостиницах нет!»
Надя взяла его руку, глядя в глаза, как обиженному ребёнку, стала гладить. Жос замотал головой:
– Теперь видите, душа моя, какое допустил я легкомыслие, пригласив вас в этот город-музей «без вида на жильё».
– Не огорчайтесь, Жос… Я бесконечно счастлива! Ну побродим до утра по Ленинграду…
– Хорошо бродить по Питеру, Наденька, зная, что в любой момент можешь вернуться домой и прикорнуть. Сам-то я – пустяки! А каково сознавать, что натрепался девушке, что все-то будет о'кэй – и музеи, и парки, и номера в гостинице, – а потом водить её до утра по пустынным улицам, видя, как бедняжка падает от усталости и клацает зубами. Нет, это не фасон!..
Тогда-то и появился рыжий добряк с уставленным яствами подносом:
– Будто и не задержался, а вижу: настроение у гостей помрачнело…
Жос поспешил заверить его, что причина не в нём. Тот, раскладывая закуски, сказал тихонько:
– А все же обидно, если у нас испортили вам настроение.
Тамарин спросил:
– Вы, как видно, коренной ленинградец?
– И этим горжусь!
– Нам и говорили, что коренные ленинградцы – отзывчивый народ.
– Надеюсь, у вас не появились основания оспорить это?
– Представьте, звоню сейчас официальным лицам, которые заверили меня – я им телефонировал из Днепропетровска, – что забронируют для нас места в гостинице, а мне вдруг говорят: «Простите, что так получилось, но на сегодня мест в гостиницах нет».
Официант вскинул глаза:
– Коренные ленинградцы так поступить не могли.
– Может быть, может быть… Но от этого не развеселишься.
– Постойте-ка! Как же вам помочь?.. Значит…
– Я – доцент вуза, моя спутница – филолог. Приехали утром, сразу же помчались в Петродворец, в Ломоносов – располагаем только субботой и воскресеньем. Были уверены, что ко времени возвращения в город с гостиницей уладится… И вот…
– Ясно. А идея такая: наш метрдотель – Владимир Александрович – обстоятельный и милейший человек. К нам пришёл недавно, работал прежде во Дворце молодёжи администратором. Там отличная гостиница, и у него там много друзей…
Молодые люди и вина не пригубили, а в груди потеплело.
– Большущее спасибо за участие, – сказал Тамарин, – только нас-то он не знает.
– А я скажу ему о вас. Ну, схитрю чуток, будто вы видели его раньше там, во Дворце молодёжи, и теперь, оказавшись в трудном положении, попросили через меня узнать, не поможет ли устроиться в гостинице. Вам ведь на сегодня и завтра?
– На сутки! Завтра вечером мы уезжаем.
– Так скоро?
– Понедельник – день рабочий. – Тамарин посмотрел на официанта с сомнением. – А все же как-то неловко… Так вот с бухты-барахты…
– Не беспокойтесь: я сделаю первый шаг и попрошу его к вам подойти.
Жос понизил голос:
– Мы, очевидно, должны его как-то возблагодарить?
Официант предостерёг жестом:
– Избави вас бог хоть намекнуть на это!
Тамарин пожал плечами:
– Хорошо, что предупредили. А то, глядишь, черт попутал бы…. Случается, и доброта людская имеет свой тариф.
– Не стану разубеждать, но наш метр – человек настоящий. Словом, первый ход за мной, а вы постарайтесь развеяться. Приятного вам аппетита!
Как ни голодны были наши герои, но последующие минуты они провели не столько наслаждаясь едой, сколько в ожидании метра. Все мысли сосредоточились на предстоящем разговоре. Метрдотель представлялся вальяжным, толстым, во фраке, с улыбкой опытного физиономиста. Через минуту Тамарин уже костил себя за то, что вовлёк официанта в их деликатные заботы. «А теперь вот нужно объяснять метру, просить… Чёрт возьми, как все это нелепо!.. Вот я учёный, лётчик-испытатель первого класса приехал на два дня в Ленинград не по службе – по своим душевным устремлениям: возьмите с меня те же деньги за номера в гостинице, как с иностранца, но не унижайте, не роняйте достоинства советского человека перед заморским торговцем галантереей!»
С такими мыслями Тамарин уставился в тарелку, делая вид, что занят её содержимым, и тут услышал:
– Приятного аппетита, милые гости!
Жос поднял глаза и увидел довольно молодого, худощавого человека в тёмном костюме.
– Простите, Владимир Александрович, что побеспокоили вас… – начал было с некоторым смущением Тамарин. Метрдотель остановил его взглядом потеплевших глаз:
– Ни о чём не беспокойтесь, обедайте, отдыхайте. Я скоро освобожусь и напишу записку Вере Александровне – дежурному администратору Дворца молодёжи, она вас устроит.
– О! Владимир Александрович, как мы вам благодарны!
– Вы – наши гости, и этим все сказано. Буду рад, если в Ленинграде вам будет хорошо.
Удивительный метрдотель исчез так же, как и появился – словно бы растаял в струйках дыма. Изумлённые гости несколько секунд молча смотрели друг на друга, потом Надя сказала:
– Это же кудесник!.. Хоть внешностью и похож скорее на комсомольского инструктора. Неужели будет так, как он сказал?
– Я никак не приду в себя. – Жос выразительно пожал плечами.
И тут появился официант с солянкой и, заговорщически улыбаясь, принялся разливать её по тарелкам. Он тихо спросил:
– Ну как вам наш метрдотель?
– Выше самых добрых наших ожиданий! На мой взгляд, Владимир Александрович – лучший из метрдотелей нашего времени!
– Вот, – довольно кивнул Тамарину официант, – выходит, есть и среди нашего брата настоящие люди. Увидите, он все сделает, как сказал.
– И вам уж такое спасибо за идею, за помощь! По сути, вы и есть самый отзывчивый человек!
– Я – ленинградец! – расплылся официант. – Впрочем, как и он!
Довольные обедом и ещё более возбуждённые тем, что все улаживается с гостиницей, Жос и Надя вышли на Садовую улицу. Записка от метра была у Тамарина в кармане, но в ней, собственно, значилось, как проехать к Дворцу молодёжи. Прощаясь, Владимир Александрович сказал: Вера Александровна о вас уже знает.
Подвернулось такси, и молодые люди помчались сперва на вокзал за вещами, а когда ехали к Дворцу молодёжи, Тамарин попросил шофёра свернуть к ближайшему рынку. Надя не сразу догадалась, зачем.
– Пойдёмте, пойдёмте со мной, – пригласил он.
Цветочный ряд полыхал множеством ярчайших красок. Метровые гладиолусы светились багряным бархатом разверстых своих пачек: розовощёкие, лиловые, оранжевые георгины, геометрически безупречные и отпугивающе-красивые, как распомаженные красотки; астры, целые клубления астр, привлекающие к себе многообразием радужных цветов и оттенков, пышно-игольчатые и застенчиво-скромненькие, как замарашки девочки; и флоксы – вездесущее буйство сиреневых, белых, нежно-розовых и пурпурных флоксов, будто бы дымящихся в своём неистовом цветении, источающих волнующий аромат; и розы…
Особенно приглянулись Тамарину почти белые с чуть розоватым оттенком. Их темно-зелёная, поблёскивающая зелень ещё ярче выявляла чистоту и свежесть полураскрывшихся бутонов, нежно-ароматных и милых.
– Купите, кавалер, мои цветы, – сказала худенькая старушка, – они местные, сегодня я только их срезала… Лучше этих здесь вы не найдёте.
– Они прекрасны, как грудь юной девы! – сказал как бы про себя Жос. Седовласая женщина в старомодной шляпке, чуть заметно улыбнувшись, посмотрела на Надю. Надя, счастливая, глядела на цветы.
Жос покупал и покупал розы, а Надя, радостно смеясь, взывала к нему, чтоб он прекратил безумствовать. Но он делал вид, будто не слышит. Когда же наконец они направились к машине, Надиного лица не было видно за охапкой бело-розовых бутонов.
Через десять минут они поднимались в лифте молодёжной гостиницы: Надя на 5-й этаж, в 506-й номер, Жос на 6-й, в 612-й. После часового отдыха договорились отправиться бродить по Ленинграду. Затем намечено было посетить вечернее кафе, выпить коктейль, потанцевать, и им казалось, что впереди у них ещё бездна счастливейших минут – целых 24 часа!.. Они любили друг друга.
