Текст книги "С вечера до утра"

Автор книги: Игорь Акимушкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Ночные «ласточки»

Странное название «козодой» рождено недоразумением: ночами летают эти птицы среди пасущегося стада, привлекают их насекомые, а народная молва решила (еще во времена античной древности), что сосут мягкокрылые птицы молоко коров и коз. Их широкий рот как будто бы для этого годится, что, конечно, не верно.

В наши леса, степи и полупустыни самцы козодоев прилетают из Африки (в Сибирь – из Индии) раньше самок. Прилетают ночью, а днем, прижавшись к земле или к суку, сидят неподвижно, полузакрыв глаза. Увидеть их трудно. Но в вечерних сумерках они выдают себя. Протяжная мурлыкающая или, скорее, приглушенная трескучая, несколько картавая трель – «трррр» – песня самца козодоя звучит над перелесками и полями. Выкрикнув резко «кувык», он срывается с дерева, на котором ворковал, и летит неровным полетом, лавируя между деревьями. Приподняв крылья, хлопает ими над собой. Веером распускает хвост, чтобы показать белые пятна на нем. Самка отвечает криком или летит на зов. Самец за ней.

Гнезд козодои не делают. Прямо на голой земле, на опавших листьях и хвое, на мху, порой даже на лесной тропе насиживают два яйца. Жесткие стебли, которые тут лежат, самка отбрасывает в сторону, чтобы не мешали. Самец насиживает меньше самки, обычно в сумерках и ночью. Врагов отводят от кладки, притворяясь ранеными, волоча крылья и перепархивая. А затем откатывают яйца (продвигаясь задом вперед!) на несколько метров в сторону, потому что прежнее их местоположение не безопасно.

Птенцы через несколько дней уже ползают вокруг. Днем прячутся у матери под крыльями, а угаснет солнце – тормошат ее, прикасаясь к щетинкам у рта: просят есть. Мать летит на охоту.

Летают козодои с закрытым клювом. Только перед тем как схватить жука или мотылька, раскрывают свой невероятно широкий рот. Насекомых приносят в горловом мешке. Возбужденно попискивая, встречают их птенцы. Родители погружают клювы в широкие их рты и отдают добычу.

Птенцы растут быстро. Две-три недели от голого места на земле, где они вывелись, далеко не уходят (но «уборные» в стороне: узкое белое кольцо высохшего помета окружает «гнездо»!). Потом, когда научатся летать, живут с родителями до августа – сентября, до отлета на юг.

В некоторых местах Средней Европы бывает у козодоев летом вторая кладка. Тогда разделяют родительские обязанности в семье так: самец заботится о первом выводке, а самка насиживает второй.

Когда погода плохая, насекомых мало, козодои, как и стрижи, цепенеют в неподвижности, температура их тела падает, энергия экономится. Много дней и ночей может длиться подобная голодная спячка.

Козодои – птицы ночи. Днем они не летают, если не спугнуть их с гнезда или с места дневного сна. Но и тогда пролетят немного и тут же где-нибудь невдалеке снова затаятся. А затаившегося на земле или на ветке козодоя, даже у себя под ногами или прямо над головой, заметить очень трудно.

Вполне доверяя своей совершенной покровительственной окраске, которая делает их невидимками, сидят они крепко, подпускают близко, позволяют почти наступить на себя – и тогда лишь внезапно сорвутся, заставив вас вздрогнуть от неожиданности, и легким вертким полетом умчатся в чащу леса.

Австралийские козодои, лягушкороты, когда сидят, вытянувшись вертикально, на суках или изгородях (закрыв до узких щелей глаза!), так похожи на обломки суков, что, случалось, человек, подойдя, мог положить на них руку, не подозревая, что это птица, а не кусок дерева!

Когда зори встречаются…

Короткими летними ночами, когда уже с подмосковных широт и севернее отсветы вечерних и утренних зорь почти встречаются, когда на западе до утреннего посветления востока не гаснет, а холодно, блекло светится над чернотой неподвижного леса зеленоватый край неба, – в эти июньские ночи над темными лугами, по лесным полянам и опушкам, в ивняках у воды слышатся звонкие или тихие, мелодичные и резкие, отрывистые и нескончаемые трели, свисты, стрекотание и вообще ни на что не похожие странно звучащие голоса птиц, которым, казалось бы, давно уснуть пора.

Соловьи поют не умолкая. Поют камышовки в кустах по сырым низинам, у рек и озер.

В полях и лугах в белесой туманной пелене «бой» перепелиный – «пить-полоть» («спать пора!»), через размеренные интервалы, вторгаясь в звуки ночи, заглушает на время однообразные трели полевых сверчков и уханье жерлянок в ближнем пруду.

Или вдруг резкое кряканье какое-то, звучный треск разрывает тишину, словно плотное полотнище. Трудно передать словами это монотонное (как у перепела, через интервалы слышное) «дерганье» – крик дергача (он же коростель), небольшой (с крупного дрозда) бурой птицы. Живет она рядом с нашими деревнями, летними дачами, в сырых низинах у озер и болот, в молодых хлебах, но увидеть ее трудно. Редко когда полетит, свесив ноги, или выйдет из трав и осок на открытое место и никогда здесь долго не задержится. Зимуют коростели далеко – в Африке. И, говорят, почти всю дорогу (по ночам!) идут туда пешком! Возможно, что и так, но как это увидеть и доказать?

Коростеля и родичей его – погоныша, пастушка, лысуху – называют пастушковыми птицами, а в народе часто – болотными курочками. Жизнь ведут незаметную, живут с нами по соседству, но мало кто их видел. Только разве лысухи (черные птицы с белым щитком на лбу) иногда плавают на плесах заросших камышами озер, тихих заводей и рек. Другие, как коростель, таятся в гуще болотных и приозерных трав. Редко летают, но бегают, пригнув голову, меж стеблями камышей и осок прытко, ловко и, можно сказать, тайно: мелькнут – и тут же в двух шагах уже невидимы. Тело с боков у них заметно сжато, чтобы легче между травами лавировать. Позвоночник гибок, как ни у одной птицы. Для тех же целей проворного маневрирования в дебрях трав, наверное, и костяные щитки у них на лбах – белые, красные, оранжевые – оберегают головы от наколов и порезов.

…Отрывистый посвист «фить-фить» (словно стадо или коней подгоняют!) слышится по вечерам и ночам вблизи прудов и озер, в густой щетине рогоза, из болотных кустов в сыром логу, порой у самой дороги. Пугает этот посвист иных запоздалых путников, так как похож на подозрительную перекличку хулиганов и прочих недобрых людей. Похож и на свист пастухов, погоняющих стадо или табун коней.

Этого свистуна и зовут у нас погонышем: тоже болотная курочка, собрат и сосед неблагозвучно «дергающего» неподалеку коростеля.

Тот, кто услышит свист погоныша и о пастухах подумает, еще более уверится в своих предположениях, когда «бычий рев» неожиданно громко потрясет влажный воздух над ближним болотом: «У-трумб-бу-бу» или «ум-муу-бу»… Словом, мычит кто-то быком в густых тростниках, в крепких местах, где скот обычно ни днем ни ночью не пасут.

Бугаем, болотной коровой, большой выпью называют эту птицу, которая столь странными серенадами с ранней весны и по июль приглашает самок на свидание. Они, невидимые в темноте, летают вокруг. Увидев, услышав их, самец выпь «мычит» еще азартнее и громче.

Выпи тоже порой живут вблизи от наших загородных домов, но многие ли их видели? Умеют таиться, пожалуй, получше болотных курочек. В упор увидеть выпь почти невозможно. Замрет, вытянув стрелой вверх тело, шею, клюв, в одной вертикали. Оперение у выпи – в тон тростников и болотных трав. А если стебли, укрывшие ее, колышатся на ветру, то и выпь покачивается в одном с ними ритме!

Загнанная врагом, выпь устрашает его как филин-пугач. Распушенная, припадает к земле: крылья раскинуты, полусогнуты, шея и перья на ней вздуты колоколом. Неожиданное превращение стройной птицы в несуразное пугало невольно заставит отшатнуться протянутую руку или оскаленную пасть. Короткого замешательства нападающего достаточно, чтобы улететь.

Прежде думали, что, производя свои странные звуки, выпь опускает клюв в воду и «дудит». Позднее заметили – все не так. Выпь раздувает пищевод, и получается резонатор. Потом она то поднимает голову вверх, то роняет ее на грудь и, выдыхая воздух, бубнит басом: «У-трумб-бу-бу…»

На юге страны, в местах болотистых, у воды, громким криком «квау-квау!» заявляет о себе небольшая, коротконогая цапля, названная кваквой. Коротконогая она, разумеется, относительно, в сравнении с другими ее голенастыми родичами, у которых чешуйчатые ноги-трости не в меру тонки и длинны. У кваквы спина и «шапка» на голове черные, крылья серые, а брюшко белесое. На затылке (весной и летом) два – четыре длинных тонких белых пера. Это и брачное украшение, и сигнальный вымпел.

Кваквы ловят рыбу, лягушек и насекомых по ночам и в сумерки.

В темноте, когда возвращаются они к гнезду, нелегко разобрать, кто подлетает – свои или враг? Чтобы детишки их узнали, кваквы предупреждают птенцов особым наклоном головы. Приближаясь к гнезду, кваква прижимает клюв к груди, и птенцы видят тогда ее сине-черную «шапочку» и несколько белых перьев над ней: цапля распускает их веером.

Если не будет этой сигнальной позы мира и родительского привета, птенцы испуганно, враждебно замрут в боевой позиции и, защищаясь, станут клевать нарушившего правила родителя. Даже аппетитная лягушка в его клюве не умиротворит их, не утихомирит агрессивных наскоков на кормящую мать или отца.

Лягушачьи концерты и жабьи похождения

Теперь приглашаю вас взглянуть любопытными, не брезгливыми глазами на то угощение, которое кваква принесла детям и держит в клюве. Это могут быть разные лягушки, их легко запомнить и знать полезно.

Хоровые неблагозвучные (согласен!) песнопения лягушек – обязательный аккомпанемент ко всем звукам летних ночей (в местах, разумеется, достаточно сырых).

«Уорр… уорр… уорр… круу!..» – размеренно, громко, гортанно, раздувая серые резонаторы – пузыри в углах рта, – кричат (и днем и ночью, а вечером особенно) большие зеленые лягушки. Их называют озерными, хотя чаще их можно встретить тем не менее на берегах больших и малых рек. Внезапное резкое – «кре-кре-кре… нек-нек-нек…» – каркающее соло то одного, то другого самца вырывается грубым крещендо из слаженного монотонно звучащего кваканья.

На небольших водоемах, с водой обычно непроточной, в прудах, на лесных карьерах, просто в лужах и канавах живут у нас другие зеленые лягушки – прудовые. Они ростом поменьше, цветом ярче, изумруднее и кричат не так громко и грубо (нередко и днем, но особенно звучные и многоголосые концерты задают по ночам, весной и летом).

«Коакс, коакс, коакс, кракс…»

Вдруг резкий вибрирующий выкрик – «реккеккекке!», и опять – «коакс, коакс, коакс…».

Раздувают усиливающие звучание белые или желтоватые резонаторы.

У озерных лягушек (помните?) резонаторы серые или даже черные. Когда резонаторы не вздуты криком, они обозначаются у углов рта узкими продольными полосами. Озерная лягушка сверху зеленая, но более блеклая, чем прудовая, часто оливковая, иногда бурая, с черными и темно-зелеными пятнами и светлой полосой вдоль спины. Это самая большая наша лягушка: от носа до конца тела 15–17 сантиметров.

Прудовые квакушки редко бывают больше дециметра (рекорд – 12–13 сантиметров). Самцы меньше самок (средняя длина 7,5 сантиметра). У озерных преимущество слабого пола в силе и росте не так велико. Прудовые лягушки, как упоминалось уже, обычно изысканно изумрудные, как и сочные травы в прудах, ими обжитых. Но иногда попадаются желтовато– или серо-зеленые и совсем редко – бронзово-коричневые или даже голубоватые.

Видовое название прудовых лягушек – «эскулента», что в переводе с латинского означает «съедобная». Те народы, которые едят лягушек, предпочитают прудовых многим другим. Мясо у них действительно очень нежное, как у юного цыпленка. Однако, уверяют знатоки, обычные травяные лягушки, которых часто встречаем мы в поле и в лесу, еще вкуснее.

Эти лягушки, несмотря на зелень трав, среди которых они живут, не зеленые, а разных оттенков бурого цвета – от грязно-желтого до почти черного. Сверху. А на брюхе у них мраморный пятнистый рисунок, основной тон которого грязно-белый (обычно у самцов) и буровато-желтый, красновато-коричневатый (у самок). А с однотонным светлым брюхом (без пятен) – очень редки.

Если попалась вам белобрюхая (без пятен на животе), то, скорее всего, это остромордая лягушка (она же – болотная). Тоже бурая (не зеленая), ростом поменьше травяной. Обычна в лесах, лугах, на болотах, в садах и рощах, как и травяная (и еще более обычна – в степях и лесостепях). Обе живут в таежных лесах Заполярья, но травяная – местами севернее остромордой, например, на Кольском полуострове (остромордой здесь нет) и по всей Скандинавии вплоть до Нордкапа. Травяная лягушка – самая северная из всех лягушек и ночами, пожалуй, самая молчаливая (хотя образ жизни у нее, впрочем, как и у остромордой, в основном ночной). Ее глуховатое, воркующее кваканье можно услышать (нередко из-под воды!) весной, когда травяные лягушки размножаются. На озерах и прудах местами лед еще не сошел, а они уже пробудились от зимнего сна на дне водоемов и заняты икрометанием.

Под Киевом (если весна ранняя) первые лягушки появляются уже в конце февраля, под Москвой – в марте – апреле (а на севере Франции – в январе). Отложат самки в воде студенистые комки икры (каждая полторы – четыре тысячи икринок) и уйдут путешествовать по суше – от воды уходят далеко: были бы места сырые, а дни нежаркие (в знойные сухие дни у травяных лягушек беспробудный летний сон, во всяком случае на юге Западной Европы).

Остромордые лягушки (в апреле, в начале мая) наполняют во множестве – кишмя кишат! – лесные болота, залитые весенними водами поляны, опушки и низины. Самцы в эту пору у них сине-голубые! Красивого небесного оттенка, который возникает в коже от лимфы, обильно ее наполняющей. Видели голубых лягушек весной?

Негромкие, казалось бы, вблизи, но далеко слышные голоса остромордых лягушек и днем и ночью воркующим гулом наполняют наши леса. Кричат они без перерыва: «Ко, ко, ко…» Слушаешь и думаешь: «Когда же умолкнут, хоть ненадолго?» Отойдешь подальше – вроде как тетерева бормочут на току…

Покончив с весенними делами (хоровым кваканьем и размножением), остромордые лягушки, как и лягушки травяные, распрыгиваются по окрестному сухопутью.

А лягушки зеленые, озерные особенно, даже и летом, закончив размножение, далеко от воды не уходят – лишь на расстояние немногих прыжков, которые у них достаточно велики (больше, чем у бурых лягушек), чтобы в несколько скачков поменять одну среду своего амфибиального существования на другую.

На юго-западе СССР, скажем на Украине, где-нибудь на поросшей кустами поляне, в темном грабовом лесу или дубняке, в ивняках у реки весной и все лето до осени скороговоркой кричит кто-то: «Крак-крак-крак…» Резко. Громко. Подумать можно, что птица какая-нибудь ночная. Пойдете на крик, приблизитесь осторожно, почти вплотную – вот он рядом! Но не видно… Еще шаг – кажется, рукой коснуться можно крикуна… Вдруг умолк, и тихо стало. Ищите в кустах уже не таясь, но никто не вспорхнул, напуганный, не бежит, не шуршит, не пробирается…

Даже если и днем это «крак-крак-крак» услышите и подойдете тихо и незаметно к самому кусту или дереву, с которых исторгается «крак-крак-крак», увидеть никого все равно невозможно. Но не дерево же кричит…

Очень мал громкогласный крикун, и зеленый он, как лист, на котором сидит, прилипнув всеми пальцами четырех крохотных ножек. Концы пальцев кругленькие, расширены в диски, клейкие снизу от выделений особых желез – весьма ценное эволюционное приобретение для ловкого прыгуна в листве (до самых макушек забирается!). Квакша! Маленькая (с наперсток) древесная лягушка. Самец-квакша, раздувая темное горло (у самочки оно белое), кричит громко и очень похоже на голоса некоторых хищных птиц.

Квакша зеленая, как было сказано. Но это в окружении зелени. Если приходится ей жить в ином цветовом окружении, меняет в тон ему и свой наряд – может стать (иногда за несколько минут!) бурой, серой, светло-желтой или почти черной.

Только весной и в начале лета, в апреле – мае, живут квакши в воде, где и размножаются. Потом переселяются на кусты, деревья и травы с широкими листьями. Лишь затяжные дожди могут прогнать их отсюда в какие-нибудь подземные укрытия или обратно в воду (правда, некоторые самцы по непонятной причине и в хорошую погоду почти все лето живут в воде).

И еще интересно: головастики у квакш в зрелом возрасте, перед превращением в лягушек, уж очень большие. Прямо переростки! Длиной 5 сантиметров – с самых крупных известных науке взрослых квакш (и больше самых крупных головастиков травяной и остромордой лягушек, зеленой и обыкновенной жаб, которые великаны в сравнении с квакшей!). Правда, три сантиметра занимает хвост, которого, как известно, у взрослой лягушки нет. Но и оставшиеся два сантиметра – это много: ведь лягушата-квакши, в которых головастики-переростки превращаются, и того меньше. Это парадоксальное явление – когда личинки крупнее существа, в которое она позднее превратится, – у другой лягушки, южноамериканского псевдиса, еще более поразительно: сама лягушка – 7,5, а ее головастик – 28 сантиметров!

Головастики жаб, упомянутых выше, очень невелики: зеленой жабы – 3, 4, 5 сантиметров (длина с хвостом), а обычной, серой, еще меньше. Жабята, впервые покинувшие воду, тоже крохотные, лишь через много лет вырастают иные из них в весьма и весьма солидных, толстых и рослых амфибий. В 20 сантиметров длиной – редко, но попадаются серые жабы, самки. А самцы до самого преклонного возраста сохраняют известную «стройность» и тонкость тела (насколько это вообще для жаб возможно) и небольшие его размеры (до 8–10 сантиметров).

У жабы кожа бугристая, не гладкая, как у лягушки, бородавчатая, у глаз – две большие овальные выпуклости (околоушные железы – паротиды), рот беззубый [1]1
  У лягушки, если попробовать ногтем, можно нащупать на верхней челюсти острые зубки.


[Закрыть]и тайная ночная жизнь. Лишь в сумерках вылезают жабы из подвалов, нор, пещер, из-под половиц сараев, из-под бревен и камней и прочих подобных укрытий, где прятались весь светлый день, терпеливо дожидаясь ночного мрака, прохлады и сырости. Где скачком, но чаще перебежками (жабьей рысью!), плотно прижавшись к земле и выбирая пути поукромнее, выходят жабы на охоту за насекомыми, слизнями, червями, большая часть которых – злейшие враги огородов, садов и полей. Польза людям от этих жабьих ночных похождений огромна: в США попытались приблизительно оценить стоимость услуг, веками, ночь за ночью, приносимых жабами лесному и фермерскому делу, – миллиарды долларов в год! Так что берегите жаб. Может быть, многим они и несимпатичны, гадки даже… Но великие друзья наши! Избиение жаб, которым, к сожалению, еще занимаются некоторые люди, – дикость, глупость и нелепая жестокость.

Подобравшись к намеченной жертве, жаба не хватает ее ртом в быстром наскоке, как это, возможно, вам представляется. Нет, она «стреляет» языком! Жабий язык, как туго натянутая резинка, пулей вылетает изо рта и стремглав возвращается обратно с метко схваченной добычей. Путь туда и обратно совершается всего лишь за ¹/ ₁₅неуловимую долю секунды! Увидеть язык в момент атаки невозможно. Лишь слабый щелчок, похожий на приглушенный хлопок хлыста, да торопливые глотательные движения выдают жабу. Крупные тропические жабы способны поразить цель языком-самострелом за десять сантиметров.

В наших лесах, полях, лугах и садах промышляют ночами две жабы – обыкновенная, серая, и зеленая (на западе страны еще и камышовая, а в Прибайкалье и на Дальнем Востоке – монгольская).

Первая – цветом серо-бурая, желто-бурая или почти черная с темными (иногда и с розоватыми) пятнами или без них. Глаза у нее (цвет радужины) золотистые или медно-красные! Вторая – оливковая (серовато-зеленая) с черными либо темно-зелеными крупными пятнами и множеством мелких, чуть приметных красноватых бугорков (у самцов обычно основной фон темнее, а пятна светлее, чем у самок). Цвет глаз зеленой жабы тоже зеленоватый с черным крапом. Дополнительный признак – кожная складка на подошве задней ноги вдоль внутреннего ее края. У серой жабы ее нет.

Перезимовав зиму в разных подземных укрытиях (на суше, главным образом в лесах, а не в воде, как лягушки), в апреле (а под Киевом уже в конце марта) жабы пробуждаются и теплыми ночами, когда температура не ниже пяти градусов, пробираются к воде – к местам, пригодным для икрометания. Сотни и тысячи жаб ползут сюда, особенно в дождливые ночи. Первыми появляются самцы. Они идут обычно тем путем, который не раз приводил их к воде прошлой и позапрошлой весной. Наблюдения показали, что жабы много лет помнят свои традиционные дороги (протяженностью до километра!) и самые приметные их ориентиры.

Короткими прыжками, но торопливо спешат жабы-самцы занять лучшие места на водоемах. У каждого здесь своя индивидуальная территория, которую он оберегает от других претендентов своего племени и где в теплые вечера и ночи, взобравшись на какой-нибудь бугорок или пук прошлогодней травы, высунувшись наполовину из воды, глухим «хрюканьем» (повторяя его 35–40 раз в минуту) приглашает на свидание самок. Шуршание в бугристых кочках, всякое (но не быстрое!) движение сходных с ним по росту предметов и животных его настораживает и привлекает – кажется ему, что это приближается жаба-самка! И, толком не разобравшись, он кидается нередко в погоню за прыгающей близко лягушкой. В эту пору, случается, жабы-самцы заключают в свои крепкие объятия даже карпов.

Самец самца от такого нападения предупреждает несколькими короткими (металлического тембра) выкриками «кунг-кунг» и особой позой: сильно дышит боками и вздергивает вверх голову. Интересно, что поза угрозы, предупреждающая естественных врагов, совсем иная. Жаба тогда, надувшись, на выпрямленных ногах приподнимается сколько может от земли и покачивается взад-вперед. Но ужей и многих птиц такое устрашение (и жабий кожный яд) не пугает. Напротив, даже удобно для нападения, особенно ужý, который без резвых ног не всегда может угнаться за удирающей скачками амфибией.

Вернемся, однако, к оживленным весной водоемам, куда скоро, через неделю примерно после самцов, являются жабы-самки. Эти, как толстые купчихи, передвигаются не спеша, не проворными скачками, а ползком и короткими перебежками. Посидят, отдохнут и опять ползут, перегруженные икрой. Бережно несут ее в чреве.

Когда самки прибудут (многие уже в парах с самцами, которые нашли их по дороге), то права собственности в пруду часто нарушаются. У серых жаб всегда избыток самцов, у зеленых – напротив: самок немного больше. Невзирая на границы своих и чужих владений, самцы компаниями в три – пять (иногда и в десять) «женихов» преследуют каждую новоприбывшую «невесту».

Соперник-победитель уплывает со своей невестой на солнечное мелководье у берега. Часами лежат они на дне, всплывая лишь, чтоб глотнуть воздуха. В теплый солнечный день начинается икрометание. Жабы плывут в заросли тростников и других водяных растений и, курсируя вокруг стеблей, наматывают на них трех-семиметровые студенистые шнуры, переполненные тысячами яиц.

Икрометание длится несколько дней, и сейчас же, закончив его, самки уходят из воды, чтобы вернуться сюда лишь следующей весной. Через несколько дней уходят и самцы. У некоторых от мест весеннего икрометания до летних охотничьих территорий путь дальний: километра два-три, но у многих лишь 150 метров. Добираясь темными ночами, когда все вокруг скрыто в однообразии мрака (особенно в той низкой позиции, с которой обозревает окрестности жаба!), эти амфибии каким-то чудом узнают, однако, нужное направление, и почти каждая находит то место, где жила в прошлые годы. Здесь ее охотничья территория, довольно обширная для маленького существа: 50–150 метров в поперечнике. Здесь, если не найдут других подходящих убежищ, нередко роют жабы свои собственные норы глубиной до 40 и больше сантиметров. После ночных охот возвращаются в них, используя эти убежища так же регулярно, как лисица свою нору (память у жаб отличная!). Но если ночи еще холодные, ниже 11–12 градусов, жабы, закончившие икрометание и благополучно добравшиеся до своих летних резиденций, вновь прячутся в землю и цепенеют в неподвижности. В мае в теплые вечера вылезают из укрытий (и те, что в апреле к воде не путешествовали, а таились в земле: незрелая еще молодежь, которой размножаться рано, и самки этой весной, так сказать «яловые» – жабы нерестятся не каждый год). Они очень голодны: с октября всю долгую зиму постились. Даже жабы, которые размножались в воде, ничего не ели в это беспокойное время. Ночные поиски пропитания – в этом теперь главное содержание их жизни.

А икра, оставленная в воде? О ней позаботится только солнце: его теплом согретые, развиваются в икринках зародыши. Недели через две (если погода стояла хорошая, то раньше, при плохой – позже) крохотные головастики вылезают из икринок. Обычно из всех разом. Дня два еще набираются сил под защитой студенистых стенок шнура, в котором были упакованы яйца. Затем плавают дружной ватагой, многотысячными стайками, живыми «лентами» (в метр шириной и несколько метров длиной) вьются в пруду. То у поверхности, то погружаются на дно. Все головастики в стайке дружно и разом совершают все маневры: плывут в одну сторону в едином ритме, никто не нарушает ненужной суетней, поворотами и бегством из рядов походный строй колонны [2]2
  Случается порой забавное: головные ряды стайки, изменив курс, наткнутся на ее «хвост» и тогда, подчиняясь инстинкту следовать в одном направлении друг за другом, начинают головастики кружиться по замкнутому кругу, пока не выведет их из этого бесцельного вращения какая-либо внешняя причина (нападение врагов или соединение с другой стаей, плывущей прямо). Такие же карусели наблюдали и у гусениц походного шелкопряда, которые путешествуют в кильватерной колонне вплотную друг за другом, и у рыбьих стай.


[Закрыть]. Если кормятся, то все вместе, греются у поверхности – тоже. Они не пугливы: тень, упавшая на них с берега или с неба, не обращает их в бегство, а только сильные всплески и колебания воды. Однако гибель одного из них в зубах хищника или даже небольшая рана на коже, причиненная врагом либо экспериментатором, сейчас же производят замешательство и панику в стае жабьих головастиков – удирают они кто куда. «Запах страха» – особые вещества из пораженной кожи – попадает в воду: вот что напугало их! Такие же предупреждающие об опасности химические сигналы посылает в воду и кожа многих рыб. Пескарей, например. И не только пескари, но голавли и подусты сейчас же уплывают подальше от того места, где пескарь попал в зубы щуки и его поцарапанная кожа послала прощальный предупредительный сигнал оказавшимся поблизости собратьям. Но чем дальше родство между рыбами, тем хуже они понимают эти сигналы. Форель, скажем, уже не боится тех мест, где только что погиб пескарь, распространив вокруг запах страха. Так и жабьи хвостатые дети: ранения головастиков других жаб их пугают, а лягушек – уже нет.

…Время жизни в воде подходит к концу – почти три месяца длилось оно. Перед самым превращением в жабят впервые дышат головастики воздухом: поднимаясь к поверхности, глотают его круглыми ротиками, наполняя «новенькие», недавно функционирующие легкие. Тень, внезапно затемнившая воду, теперь их пугает – прибавилось опыта и уменья узнавать врагов глазами.

И вот вылезли и поскакали. Рассеялись во все концы от воды тысячи земноводных «Дюймовочек»: все почти в один день закончили превращение и в образе крохотных лягушат отправились в новую сухопутную жизнь.

Большинство скоро погибнет, потому что слишком беспомощны, потому что и светлыми днями много скачут, попадаясь чаще, чем взрослые жабы, на глаза всяким недругам. А недругов немало: ужи, полозы, лягушки, черепахи, свои же жабы (которые покрупней), ежи, сороки, вороны, хищные жуки и сороконожки, люди, ДДТ и прочими инсектицидами посыпающие поля, и жабьи мухи (уничтожающие, впрочем, и лягушек) с красивым именем «люцилия». Из яиц, отложенных мухой на живой жабе, выходят личинки и через ноздри и глаза забираются в мозг амфибии и едят его! Через два-три дня несчастная жаба умирает. Еще через пять-шесть дней личинки страшной люцилии, оставив от жабы лишь кожу да кости, переселяются в землю, превращаются в куколок, а еще через двое суток – в мух, готовых вскоре начать сначала свой истребительный репродуктивный круговорот.

«Жизнь и нравы» зеленых жаб похожи на описанные выше, но есть и некоторые отклонения [3]3
  Между зелеными и серыми жабами бывают естественные помеси.


[Закрыть]. Зеленые жабы лучше серых и многих других амфибий переносят сухость и зной лета, зимние и ночные холода и даже соленую воду, что для амфибий совершенно необычно. Поэтому живут они и в степях и даже в пустынях, размножаются не только в пресных водоемах, но и в солоноватых, с 1,5–2-процентным раствором солей, а это «рассол» весьма ощутимый: как в Черном море! Зеленая жаба и в горы поднимается выше всех земноводных – до 4200 метров (например, в Тибете). Ее чаще, чем серую, можно встретить днем. Более проворна: прыгает быстрее и дальше и умеет даже лазать. Ее головастики развиваются быстро: через 3–4 дня выходят уже из икры, еще через два дня теряют жабры, с первых дней пугливы (боятся тени!) и не живут стаями.

А самцы зеленых жаб весенними, а иногда и летними ночами «поют» так хорошо, как никто из амфибий не умеет: нежная трель «иррр… иррр…» [4]4
  Раздувая при этом пузырем горло: здесь под кожей – внутренний резонатор. У самцов обыкновенных жаб резонаторов нет.


[Закрыть]. Многие, кто не знает, думают, это птица поет!