Текст книги "С вечера до утра"

Автор книги: Игорь Акимушкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Троглобионты

Предполагалось, что пещеры, как и глубины океана, безжизненны. Мнение это опровергнуто было Лауренти в 1768 году, когда он описал протея, а позднее и других пещерных жителей. Теперь открыты уже тысячи видов всевозможных поселенцев в мрачном «царстве теней» (только в одной Мамонтовой пещере в Кентукки, США, их больше ста!). В основном это простейшие одноклеточные, но и черви (полихеты, олигохеты, турбеллярии, планарии), улитки наземные и водяные, множество разновидностей ракообразных, насекомые (жуки, ногохвостки, кузнечики, личинки москитов и клопы), сороконожки, пауки, клещи, рыбы (больше двадцати уже известных науке видов), земноводные (протеи, саламандры), один вид пиявок (в пещерах Герцеговины) и… ни одного вида пресмыкающихся, хотя их-то, нам кажется, особенно должны привлекать всякого рода норы и дыры в земле. Нет и кишечнополостных (гидры, медузы, кораллы), мшанок и – странно! – двустворчатых моллюсков (ракушек), которые, казалось бы, могли, приспособившись, жить в пещерах. Таковы настоящие, истинные пещерные жители, которые подземелий никогда не покидают, во всяком случае, по своей воле. Число временных обитателей пещер, которые иногда или всегда поселяются здесь в определенное время дня или года, очень велико и включает многие виды млекопитающих (одних летучих мышей многие сотни!) и пресмыкающихся. Но о них разговор впереди.

Всех истинно пещерных животных (их около тысячи видов) объединяют некоторые черты.

Живут в темноте, где самые зоркие глаза бесполезны, и поэтому почти у всех они частично или полностью атрофированы. Тонкий слух и осязание оповещают этих слепцов о том, что зрячий мог бы увидеть. Усики у пещерных кузнечиков, жуков, пауков, сороконожек и ракообразных длины невероятной (у кузнечика фалангопсиса из мексиканских пещер они в 5–6 раз длиннее тела!), чуткими к прикосновениям щетинками густо поросли их конечности. Вещества, растворенные в воде, тоже источник информации для обитателей пещер, поэтому органы обоняния и вкуса у многих (особенно у ракообразных) сильно развиты.

Это мир альбиносов (полных или частичных) и лилипутов. Протей – великан подземного царства. Даже местные рыбы меньше его: 5–6 и лишь некоторые 14 сантиметров. Кузнечики – 9 (без усов), с усами – 60 миллиметров. Жуки (4–6 миллиметров), ногохвостки, клещи – совсем крохотные создания. И улитки тоже, как правило, не более нескольких миллиметров.

Малый рост, возможно, следствие скудного питания. Пищевые ресурсы здесь небогаты. Основной кормовой базы – зеленых растений, – как и в глубинах океана, нет. Пещеры живут за счет всякой (живой и неживой) органики, принесенной водой с поверхности: рачки, микроскопические водоросли, семена, полуистлевшие листья, ил и прочий гумус. Местами, в неглубоких гротах, корни деревьев, продираясь сквозь трещины в породе, ветвятся по стенам и потолкам подземелий. Они приносят с собой разную почвенную флору и фауну: грибную микоризу, тлей, других насекомых и пауков, которые разнообразят скудную диету местного населения.

Летучие мыши миллионными легионами спят в пещерах от утренней до вечерней зари и оставляют здесь тонны экскрементов, в изобилии насыщенных азотом, хитиновыми надкрыльями жуков и прочими непереваренными остатками ночных трапез. Ногохвостки доедают эти остатки. Плесень и грибы, разрастаясь на гуано, превращают его в своих тканях в более съедобные продукты. Пещерные улитки и насекомые кормятся этой плесенью.

Пауки и сороконожки охотятся на насекомых. Крохотные слепые клещи смело и успешно атакуют в 10–15 раз более крупных пауков и ногохвосток. Саламандры и рыбы едят клещей, пауков, насекомых, рачков, улиток и всех прочих, кого смогут поймать и одолеть. А умирая, все они оставляют органические вещества безжизненных своих тел для пропитания рачков, жуков, плесени и бактерий – круг несложных пищевых зависимостей замкнулся…

Истинно пещерных животных называют троглобионтами.

По другую сторону океана, в подземных гротах Техаса, живет пещерная саламандра тифломольг. Ее белое тонкое тельце длиной не более 11 сантиметров. Темные точки на месте атрофированных глаз едва заметны на тупорылой и плоской голове. Красные пучки жабр дополняют внешнее сходство с протеем. Очень похожа на протея и такой же, как и он, неотеник: размножается, оставаясь морфологической личинкой. Только лапки у этой личинки подлиннее, чем у протея, да и происхождение несколько иное: тифломольг из зоологического семейства безлегочных саламандр.

Недавно в пещерах Техаса найдены и другие безлегочные саламандры. Восточнее, в пещерах штата Джорджия, на большой глубине (до 70 метров) живет маленькая (7,5 сантиметра) саламандра Уоллеса. Она белая, совершенно безглазая (нет даже и пятен на месте бывших когда-то глаз), с очень длинными наружными жабрами и ногами. Размножается, как и протей, – неотенически. Даже гормоны щитовидной железы, которыми с успехом можно заставить аксолотля превратиться во взрослую саламандру, не произвели должного эффекта на эту закоренелую личинку.

Аноптихтис Джордана – слепая белая рыбка – обитает в пещерах Мексики. А рядом в реке Рио-Тампаон, воды которой в дождливое время вливаются в пещеры, – рыбка астианакс: первая – бесспорный потомок второй. Эволюционный, разумеется. С водами реки астианаксы заплывали (и сейчас заплывают) в пещеры. Некоторые из них здесь остаются навсегда. Окраска их бледнеет, и тогда очень похожи они на пещерных аноптихтисов. Особенно молодых, которые рождаются с вполне нормальными глазами. Постепенно, чем больше они живут и взрослеют, глаза атрофируются. И к тому времени, когда рыбки уже вполне взрослые, половозрелые, глаз у них уже нет.

Меняется и поведение рыбок: они беспокойно и постоянно теперь плавают. Полагают, что эти безостановочные движения – ориентировочные. Поскольку зрительные впечатления не оповещают слепых рыб об окружающем мире, они активно исследуют этот мир с помощью других чувств (осязание, обоняние, боковая линия), получающих более значительную информацию в движении. Повышенная моторность замечена и у других слепых пещерных рыб. Экспериментально ее можно вызвать и у непещерных астианаксов, если ослепить их.

Аноптихтис и зрячий его прародитель астианакс принадлежат к группе, называемой аквариумистами группой хараксовидных. Около 1350 их видов обитают в пресных водах Африки, Центральной и Южной Америки (страшные пирайи тоже из этой группы). У них на хвостовом стебле, сверху, – небольшой жировой плавничок, как у настоящих лососей, сигов и форелей. Но цекобарбус – житель пещер Западной Африки (от Конго до Анголы) из семейства карповых рыб. Его ближайший родич (и, очевидно, прародитель) – полосатый усач – живет в реке Конго и ее притоках.

Характерные черты усачей – пару усиков на верхней губе – пещерный житель цекобарбус сохранил, но потерял, веками обитая во мраке, яркие краски на своей чешуе. Он матово-белый, с розоватым оттенком там, где кровь просвечивает сквозь кожу, с темно-красными (от наполняющей их крови) жабрами. Глаз нет – лишь две плоские ямки обозначают пункты былого их местонахождения. Но свет от тьмы безглазая рыбка, однако, быстро отличает: если осветить аквариум, в котором она, подобно другим своим пещерным собратьям, безостановочно плавает, сейчас же усач-троглодит устремится в самый темный угол.

Почти все рыбы из семейства амблиопсид, словно сговорясь, поселились в пещерах, и почти все они слепые альбиносы. Это тем более странно, что другие пещерные рыбы – выходцы, так сказать, из разных племенных групп, даже из таких, которые никакого контакта с пещерами, казалось бы, иметь не могли. Например, из семейства бротулид, почти все представители которого – рыбы весьма и весьма глубоководные. Они попадались в тралы в 4500 и даже 7000 метрах от поверхности. А это очень близко к рекорду – наибольшей глубине (7579 метров!), на которой советские океанологи добыли самую глубоководную из известных пока науке рыб.

У всех бротулид, обитающих глубже двух тысяч метров, глаза недоразвитые и заросли кожей, более 70 видов семейства – живородящие рыбы. Даже те из них, которые когда-то каким-то непонятным образом поселились в пещерах Кубы и живут там поныне (стигиколя зубастая и люцифуга подземная).

О размножении пещерных рыб немногое известно. Одни из них живородящи, другие откладывают икру, по-видимому, не в определенный сезон, а в любое время года, по-скольку условия жизни во многих пещерах зимой и летом почти одинаковы. Самки пещерных рыб амблиопсисов оплодотворенную самцом икру вынашивают во рту, пока мальки не выведутся. А это два долгих месяца, потому что икра развивается медленно. Носят ли они во рту и мальков, как африканские рыбки-цихлиды, неизвестно.

Расставшись с рыбами, выберемся теперь на подземное сухопутье.

Мы в пещерах Америки.

…В тусклом свете красного фонаря (им освещаем мы путь, потому что красный свет пещерных обитателей не пугает) открылись нам фантастические подземные пейзажи. Осторожно продвигаясь среди причудливых известковых фигур, мы заметили странное движение на обмелевшем глинистом дне бывшего потока: бесшумная пульсация будто крошечных кузнечных мехов, а над ними мерное колыхание двух длинных стебельков – вперед-назад, вперед-назад… Три пары изломанных вверху острым углом ножек упираются в глину, конец пульсирующего брюшка в нее погружен… Пещерный кузнечик фалангопсис! Правда, мы искали не его, но раз встретились с ним, равнодушно мимо не пройдем. Посмотрим, чем он тут занимается.

Делом, оказывается, важным: глубоко погрузив в вязкую грязь длинный свой яйцеклад, освобождается от бремени яиц. А его усики несут в это время сторожевую вахту: колыхаясь над ним и вокруг, ощупывают пространство, впятеро и вшестеро более обширное, чем покрывает собой их обладатель (он ростом всего лишь с ноготь мизинца!). У кузнечика есть глаза (значит, еще недавно поселился он в подземельях), но нет вокруг для них видимости: пещерный мрак непроницаем для самых зорких глаз.

Вдруг усы подземного кузнечика прекратили свои сторожевые движения, замерли, простертые вперед. Он насторожился, словно пораженный новым, забытым в веках ощущением, словно пытаясь понять, что за странное сияние явилось перед ним. Луч света блеснул в его выпуклых глазках, никогда прежде не знавших ничего подобного, и они покраснели. Кузнечик раздумывал недолго, рывком рванул из земли яйцеклад и скачком метнулся в темный угол, за сталактит. Луч света последовал за ним и… тут мы увидели ее!

Перомискус! Торнилло! Белоногая пещерная мышь! Ослепленная, она сидела в углу и таращила большие глаза. Несчастный кузнечик, который, удирая от страшного света, попал прямо к ней в зубы, еще дергал ножками…

Ничего почти не известно о жизни этого удивительного грызуна. По-видимому, еще недавно поселился он в некоторых пещерах штата Нью-Мексико. Кормится здесь почти исключительно кузнечиками. Глаза у пещерной мыши большие: крупнее даже, чем у ее родичей, обитающих в лесах и полях Северной Америки (пещерная мышь – подвид обычной здесь белоногой мыши). По-видимому, эволюция ее глаз проходит первую стадию борьбы с темнотой, когда отбор идет еще по пути совершенствования органов зрения, чтобы потом оставить эти бесплодные попытки. Вторая эволюционная фаза приспособления к мраку – отмирание ненужных здесь глаз. Но усы у пещерной мыши уже очень длинные, слух и обоняние чуткие – они и руководят в поисках пропитания и партнеров, когда придет пора размножения: торнилло рождаются, живут и умирают в Карлсбадских пещерах Нью-Мексико, никогда их не покидая. Эти заокеанские родичи наших хомяков (а не мышей и крыс!), по-видимому, единственные млекопитающие среди истинных троглодитов (есть, впрочем, не вполне определенные сведения, что и некоторые неотомы, близкие к белоногим мышам, кустарниковые крысы, тоже перебрались на постоянное жительство в североамериканские пещеры).

Интересно было бы знать, не беспокоят ли этих теплокровных поселенцев подземелий пещерные… клопы?

Летучим мышам, ночующим и зимующим здесь, они очень досаждают. А когда древние люди, спасаясь от стужи ледников, поселились в пещерах (и, надо полагать, распугали летучих мышей!), то клопы, поголодав известное время, приспособились, в конце концов, пить кровь доисторических людей и так к этому привыкли, что и до сих пор, переселившись с людьми из пещер в дома, ее пьют: постельный клоп, как считают, произошел от клопа пещерного, извечного паразита летучих мышей.

Троглофилы

Троглофильные животные обитают и вне пещер, но более или менее регулярно поселяются в подземельях на определенное время года или суток, как летучие мыши, например. Это очень пестрая и обширная группа: составляют ее самые разные животные – от микроскопических рачков до гиен, леопардов и медведей.

Причины, побудившие их уходить в подземелья, тоже разные – зимние холода или, напротив, летний зной и сухость, поиски безопасного жилья и ночлега либо безотчетное врожденное стремление заселять все пригодные для этого земли и воды – повышенная, так сказать, жизненная экспансия. Этим последним словно бы безразлично, где жить – над землей или под землей. Таковы, например, некоторые рачки-циклопы, клещи, черви планарии.

Живородящие безлегочные средиземноморские саламандры (сардинская и итальянская) в сухое время года предпочитают жить в пещерах. Но в дождливые сезоны выходят и на поверхность, прячутся под камнями, в дуплах деревьев, во впадинах и расщелинах. Пещерные североамериканские саламандры из рода тифлотритон личинками живут в горных ручьях. Повзрослев, теряют жабры, глаза их зарастают веками, бурая с желтыми пятнами окраска бледнеет до белого тона, и в этом новом образе своем переселяются они на постоянное жительство в пещеры штата Миссури и соседних областей.

Для некоторых животных пещеры – теплые и покойные зимние квартиры. Поселяются в них не только летучие мыши: бабочки из рода трифоза на зимовках соседствуют в подземельях с крылатыми зверьками. Некоторые совы, а в Пиренейских горах медведи и барсуки дополняют их общество.

В непогоду, спасаясь от врагов, чтобы вывести здесь детей или просто спокойно выспаться, часто посещают пещеры дикие кошки, куницы, лисы, кролики, шакалы, гиены, леопарды и дикобразы. А из птиц – сычи, совы и галки.

«Для знатока галка – великолепный указатель местонахождения пещер и пропастей, – говорит Н. Кастере. – Внимательно наблюдая за галками, видишь, как они кружатся над какой-нибудь точкой, затем складывают крылья, падают перпендикулярно и исчезают в земле».

В узкие естественные колодцы, в глубокие, промытые водой дыры в известняке галки спускаются с непостижимой виртуозностью. Замедляя трепетом крыльев скорость падения, погружаются все глубже и глубже во мрак подземелья на десятки метров!

Одно гнездо Н. Кастере нашел на глубине более 30 метров по вертикали!

Чтобы накормить птенцов, галки 25 раз в час – почти каждые две минуты! – спускались и поднимались по отвесному колодцу, уходящему в мрачную бездну на глубину, равную высоте двенадцатиэтажного дома! Подъем был особенно труден, так как обычным полетом одолеть его нельзя: слишком узок вертикальный туннель, на дне которого птицам вздумалось устроить свое гнездо. Галка «поднимается, как автожир, короткими вертикальными взлетами, присаживаясь на каждый выступ, и так мало-помалу с громким шумом царапающих крыльев взбирается наверх».

Молодым галкам, которые давно уже оперились, долго приходится сидеть в гнезде: вертикально летать, как взрослые, они еще не умеют. Для родителей лишний труд и заботы от этого, но зато безопасность для молодого, не опытного в земных делах поколения здесь, в недрах известняковых толщ, полная – и от врагов, и от непогоды.

…«В марокканских Атласских горах в пропасти Улед Айях глубиною 326 футов по вертикали, – рассказывает Н. Кастере, – я сполз вниз по наклонному туннелю и оказался на подземном лугу в густой пышной траве, каждый стебелек которой был белым и прозрачным. Трава-альбинос колыхалась под ветром, и ее ростки тянулись к солнцу, которого им никогда не суждено увидеть».

И такие неожиданные феномены встречаются в пещерах.

Еще в прошлом веке Александр Гумбольдт, известный немецкий натуралист и первооткрыватель гнездовий странных пещерных птиц, о которых пойдет сейчас рассказ, в подземных гротах Венесуэлы с великим изумлением увидел… бесцветные побеги (высотой по колено человеку) масличных пальм и фруктовых деревьев, без всякой надежды жить и цвести проросшие на тучных кучах гуано.

Кто посеял их здесь?

…Тысячи птиц, разбуженных светом, сорвались с карнизов и стен и с оглушительным хлопаньем крыльев метались над головами людей, нарушивших их дневной сон. Птицы крупные (до метра в размахе крыльев!), бурые, большеротые… Определенно козодои…

Во многих пещерах Перу, Венесуэлы, Гвианы и на острове Тринидад живут эти птицы, известные в науке под названием жирных козодоев (или гуахаро).

Летучие мыши, теперь это всем известно, ориентируются во мраке ночи и пещер с помощью эхолотов – «ощупывают» пространство вокруг ультразвуками.

А как жирным козодоям удается без опасных столкновений летать в подземельях?

Погасите свет и прислушайтесь. Полетав немного, птицы скоро успокоятся, перестанут кричать, и тогда вы услышите мягкие взмахи крыльев и, как аккомпанемент к ним, негромкое щелканье. Вот и ответ на вопрос!

Это работают эхолоты! Их сигналы слышит и наше ухо, потому что звучат они в диапазоне сравнительно низких частот: около семи килогерц. Каждый щелчок длится одну или две тысячные доли секунды. Если заткнуть ватой уши гуахаро и выпустить их в темный зал, то виртуозы ночных полетов, оглохнув, тут же и ослепнут: беспомощно будут натыкаться на все предметы в помещении Не слыша эха, они не могут ориентироваться в темноте.

Дневные часы гуахаро проводят в пещерах. Там же устраивают и свои глиняные, обильно нашпигованные косточками плодов гнезда, прилепив их к карнизам стен. По ночам птицы покидают подземелья и летят туда (нередко за 50–40 километров), где много фруктовых деревьев и пальм с мягкими, похожими на сливы плодами. Тысячными стаями атакуют и плантации масличных пальм, срывая плоды на лету, трепеща крыльями и «подвисая» на манер колибри около дерева (возможно, что фрукты разыскивают гуахаро обонянием!). Плоды глотают целиком, а косточки потом уже, вернувшись в пещеры, отрыгивают. Поэтому в подземельях, где гнездятся гуахаро, всегда много молодых фруктовых «саженцев», которые быстро, однако, гибнут: не могут расти без света.

Гуахаро кормят птенцов по три – шесть раз за ночь. Растут их дети быстро и через два месяца весят уже в полтора раза больше взрослых птиц. Сидят в гнездах долго, по три и четыре месяца, пока не научатся летать.

Брюшко только что оперившихся птенцов гуахаро покрыто толстым слоем жира. Когда исполнится юным троглодитам примерно две недели, в пещеры приходят люди с факелами и длинными шестами. Они разоряют гнезда, убивают тысячи редкостных птиц и тут же, у входа в пещеры, вытапливают из них жир. Хотя у этого жира и неплохие пищевые качества, употребляют его главным образом как горючее в фонарях и лампах.

По другую сторону Тихого океана, в скалах и пещерах Юго-Восточной Азии (Индия, Индонезия, Полинезия) и на северо-востоке Австралии, гнездятся птицы, которые, подобно гуахаро, летая во мраке пещер, высылают вперед акустических разведчиков – иначе говоря, тоже наделены от природы ультразвуковыми эхолотами.

Это знаменитые саланганы, небольшие буроватые стрижи, хорошо известные всем местным гастрономам: из гнезд саланган… варят здесь превосходные супы! Сами гнезда (хорошо приготовленные) вкусом напоминают осетровую икру. Саланганы гнездятся на отвесных скалах, но чаще в пещерах у самого берега моря, подобраться к которым можно только с большим риском. Еще большие опасности ждут сборщиков гнезд, когда по бамбуковым лестницам лезут они на стены пещер, добираясь до поселений саланган.

Поставщики ресторанов и прочие торговцы дорого платят за гнезда: полшиллинга за первосортное, свежее, без примесей гнездо. За сезон один сборщик собирает до 40 000 гнезд (общим весом в полтонны) и зарабатывает около тысячи фунтов стерлингов.

Многие саланганы (всего их 17 видов) «вмазывают» в гнезда перья, травинки, несъеденных насекомых. Серая салангана делает их только из собственной слюны: ее гнезда особенно и ценятся. Но только свежие. Старые буреют, набивается в них пыль и мусор, заводятся личинки бабочек – из этих гнезд добывают желатин.

Салангана вьет гнездо так: прицепится лапками к скале и смазывает клейкой слюной камень, рисуя на нем силуэт люльки. Водит головой вправо и влево – слюна тут же застывает, превращается в буроватую корочку. А салангана все смазывает ее сверху. Растут стенки у гнезда, и получается маленькая колыбелька: 5–6 сантиметров ее длина. В этой «съедобной» колыбельке два-три раза в год выводят саланганы птенцов.

…В давние, очень давние времена, в эпоху ледяного нашествия, проживали в пещерах большие и опасные звери. От стужи ледников, наступавших с севера и с вершин гор, прятались они в подземельях, и здесь узкие дорожки в сырых галереях и тупиках не раз сводили их с другими искателями пещерного уюта – с прародителями нашими. Кровавые битвы разыгрывались тогда при свете дымных факелов в диком реве и криках…

Живописные свидетельства о страхе, уважении и даже мистическом преклонении пещерного человека перед пещерным медведем на века сохранили стены их некогда общего мрачного приюта.

Пещерный медведь – противник сильный и опасный. Когда стоял на четвереньках, то его могучий косматый загривок был по плечо пещерному человеку. А когда в ярости или любопытствуя поднимался на задние лапы, почти вдвое превосходил ростом одетого в чужие шкуры врага. Полутонной (и более того!) глыбой железных мышц, в неистовой ярости сокрушающих отвагу и хитроумие сынов человеческих, жутким дьявольским (как казалось им тогда) проклятием возникал он вдруг из неведомых страшных далей подземелий. Дремотный, мирный (редкое счастье в те дни!) покой многолюдной семьи, укрывшейся от жизненных невзгод в безмолвном мраке пещер, взрывал дикий зверь громогласным своим ревом, от которого содрогались нерукотворные интерьеры подземелий. Младенцы, захлебываясь плачем, надрывали сердца перепуганных длинноволосых женщин. Усталые охотники-мужчины в яростной тревоге поднимались с сыромятных шкур, чтобы дать бой и победить (иначе нас с вами не было бы!).

Пораженные артритом (зловредное влияние сырых пещер), с гнойными ранами на теле, измученные голодом, холодом и болезнями, они сжимали в руках примитивное свое оружие и сражались…

Не уважать силу духа этих породивших нас воинов разве можно! Но и грозного зверя, их врага, не уважать тоже нельзя: смелость и искусство его похождений во тьме запутанных подземных лабиринтов просто поразительны! Медведи ведь жили в пещерах не у входа, куда нетрудно забраться и легко выбраться. Нет, они уходили далеко и, блуждая в потемках (без всяких эхолотов!), спускались до больших глубин. Затерянные в дебрях подземелий, самые отдаленные тупики и узкие переходы до сих пор хранят следы этих отважных походов и полуистлевшие кости заблудившихся тысячелетия назад зверей, которым найти обратную дорогу к свету не удалось.

«Даже в узких вертикальных трубах, по которым можно взбираться только подталкиваясь кверху, подобно трубочисту, я, к своему удивлению, – говорит Н. Кастере, – находил на стенах, покрытых глиной или хрупким сталагмитом, следы медвежьих лап».

Пещерные медведи преодолевали в подземельях, казалось бы, совершенно непреодолимые преграды, они карабкались по отвесным стенам узких колодцев, перелезали через крутые и скользкие от сырости многометровые стены, проползали по узким коридорам, в которых ни развернуться, ни приподняться невозможно.

Глубокие озера и бурные потоки их не пугали: в полной тьме, где ни дальних, ни ближних берегов не видно, смело погружались они в холодную воду и плыли вперед и вперед. Малые их дети, медвежата-несмышленыши, доверчиво шли, ползли и плыли за косматыми мамашами. А тех непонятная нам страсть к подземным одиссеям уводила в такие черные дали, до которых только теперь лучшие из спелеологов с великим риском добираются.

В одной из пиренейских пещер следы когтей на известняках и глине рассказали исследователям драматическую историю медвежьих путешествий во мраке. Над подземным озером – его переплыли медведи – на высоте трех метров от воды зияло отверстие: вход в узкую галерею. Медведи заметили его и пытались, выскакивая из воды, зацепиться за край дыры и влезть в нее (многочисленные царапины от когтей наглядно повествуют об этом!). После неудачных попыток грузные звери с гулким плеском падали обратно в воду. Но некоторых такой, казалось бы, невозможный прыжок освобождал от студеного плена воды: они зацепились прочно и, подтянувшись, вскарабкались по отвесной стене, вошли в узкий коридор, но, увы, героические усилия, затраченные на овладение им, оказались напрасными: он скоро кончился непроходимым тупиком. «В конце этого тупика медвежонок, наверно, величиною с пуделя, оставил на полу следы своих коготков».

Как попало сюда это медвежье дитя, куда и многим взрослым зверям путь был отрезан? Конечно, не сам он, а мать каким-то непостижимым образом его сюда доставила. Сидел ли он у нее на спине, когда она карабкалась из воды ко входу в туннель, бросила ли она его туда, прежде чем влезть самой, или толкала и несла перед собой в зубах, – теперь мы можем только гадать об этом…

Беспредельная тьма и путаные лабиринты катакомб, как видно, не пугали медведей. Они находили силы и время порезвиться здесь: скатывались с илистых горок прямо в взбаламученную воду пруда, взбирались снова по склону и опять катились вниз, оставляя клочья шерсти на глине, сохранившиеся и поныне.

«Сохранили прекрасную полировку» и глубокие шрамы некоторые сталактиты, о которые терлись боками или точили когти эти гости (или пленники?) подземелий.

Много жило медведей в пещерах: в некоторых (например, в гроте Гаргас в Пиренеях) находят целые залежи медвежьих костей, самые большие музеи получили оттуда свои наилучшие образцы. А фосфатные отложения во многих подземельях Австрийских Альп образовались, как полагают, из разложившихся медвежьих костей.

Пещерных медведей погубили, по-видимому, «пещерные» болезни: скелеты этих зверей носят уродливые следы рахита, ревматизма и других артритов, неизменных спутников сырости и мрака – искривленные суставы, сросшиеся позвонки, костные опухоли и наросты, деформированные челюсти. Недоедание тоже сказалось: в пещерах есть было нечего, а на поверхности в студеной ледяной пустыне больной зверь с ревматическими дефектами, приобретенными в сырых казематах своего злосчастного убежища, плохим был охотником.

Род пещерных медведей постепенно вымирал и совсем угас в мадленскую эпоху неолита, в самый расцвет пещерной живописи, 15–20 тысяч лет назад, когда холод последнего оледенения привел в Пиренеи северного оленя.