Текст книги "Там, где горит земля"

Глава 1

Зима 1961 года

Свой шестидесятый день рождения Томас Фрикке встречал в одиночестве. Он привык отмечать праздники без лишних свидетелей, эта традиция брала корни из далёкого, полузабытого детства, в котором родители старательно пытались сделать из мальчишки «воспитанного, интеллигентного человека». Как правильно сидеть за столом, держать столовые приборы, вести светскую беседу во время принятия пищи… Терроризируемый непрестанной дрессировкой, Томас привык превыше всего ценить уединение – в работе, мыслях, еде и праздниках.

Минуло не одно десятилетие, Фрикке давно покинул отчий дом, забыл лица родителей. Он привык руководить тысячами людей и нести огромную ответственность. И тем не менее, значимые события Томас стремился справлять вдали от суеты и чужого общества – только он сам, наедине с собственными мыслями. Благо, теперь стареющий солдат имел для этого все возможности.

Те, кто посещал личный дом нобиля «ягеров» в Норвегии, близ города Молде, что расположен на северном берегу Румсдалсфьорда, зачастую удивлялись специфическим вкусам хозяина. Небольшой двухэтажный особняк был выстроен в классическом «новоготическом» стиле великого Цахеса. По слухам, ныне покойный архитектор собственноручно делал наброски для будущего обиталища не менее знаменитого воина. В отличие от обычных образцов «неоготики», здание не имело высоких иглоподобных шпилей, барельефов и башенок с горгульями. Но композиция антаблемента, асимметричных аркатур, гранёных колонн и высоких, очень узких окон с зубчатой окантовкой производила впечатление некоего сурового образа, загадочного лица с ускользающими чертами. Подобно тому, как знаменитые статуи пятиногих человекобыков Ассирии словно делали шаг навстречу путнику, дом Фрикке вселял в душу гостя долю неуверенности, заставлял ощутить себя предметом пристального внимания чужой и весьма суровой силы.

Некоторые даже говорили, что по уровню выразительности дом превзошел резиденцию Координатора в Эсгарте. Для кого‑то менее значимого, менее заслуженного такой слушок мог закончиться скверно, ибо никому не дано затмить величие первого человека Нации. Это так же противоестественно, как попытка отобрать лучший кусок у вожака волчьей стаи, не бросая ему прямой вызов.

Но для нобиля Координатор сделал исключение.

Томас вздохнул, прикрыв глаза, полной грудью вдыхая чистый воздух, не оскверненный ни единой посторонней ноткой благодаря сложнейшей системе вентиляции и фильтров. За последние два года Норвегия понемногу превращалась в зону экологической катастрофы – нефтяные промыслы работали на износ, с нарушениями всех мыслимых норм безопасности и эксплуатации. Но все невзгоды мира оставались снаружи, не смея проникнуть внутрь дома.

Выдохнув, Фрикке с лёгкой улыбкой ещё раз огляделся.

Столовая, служащая одновременно залом совещаний, была стилизована под «рыцарскую» старину, такую, какой её являло миру министерство просветительских и культурных изысканий. Вытянутое помещение с окнами шириной не более локтя, но высоченными – от пола до потолка. Вместо стекол в рамах – настоящий, тонко выделанный и пропитанный бальзамическими маслами пергамент. Для листов такого размера пришлось использовать туши крупных африканских животных, это слегка разбавляло строгую тевтонскую простоту ноткой утонченной экзотики. Пергамент плохо пропускал свет, поэтому в зале круглосуточно горели светильники, хитроумно замаскированные под трехъярусные свечные люстры на кованых цепях.

Простой дубовый стол с единственным бокалом вина строго посередине, дубовые же кресла с высокими прямыми спинками, темные резные панели, закрывающие стены и потолок – все здесь настраивало на строгую целеустремленность и сдержанность. Единственное, что радикально выбивалось из общей гаммы – огромное зеркало во всю стену, противоположную окнам. Оно зрительно увеличивало и так немалый зал до исполинских размеров, а благодаря хитрой шлифовке и огранке по краям, заставляло играть свет множеством оттенков синего. Как в фильмах тридцатых годов с незабвенной Марикой Рёкк.

Томас улыбнулся своему отражению, и зеркальный двойник ответил тем же, самыми уголками губ. Он прошел по залу, мягко ступая босыми ногами по приятно гладкой и холодящей древесине наборного паркета.

Шестьдесят лет…

Томас неспешно подошел к столу, взял бокал и отсалютовал отражению, подтянутому, спортивному человеку с очень светлыми, почти белыми волосами. Фрикке всегда брал пример с самого первого Координатора, величайшего из великих – скромного и воздержанного в привычках. Многие из сподвижников–ровесников будущего нобиля смеялись над его фанатичной приверженностью спорту и здоровому образу жизни, но где они теперь? В лучшем случае – тяжело влачат жирные расплывшиеся тела от начальственных кресел к просторным утробам специальных автомобилей. А он, несмотря на возраст, до сих пор мало в чем уступает молодым парням из «Братьев по оружию», куда не берут даже с зубными пломбами.

Он был ровесником двадцатого века, живым свидетелем ужасных и великих событий, потрясавших новый мир. И их непосредственным участником, притом отнюдь не рабочим муравьём, вкладывающим крошечную толику своего труда в общий фундамент. Нет, своими талантами, работоспособностью и стальной волей Фрикке проложил путь в священную когорту тех, то создал облик наступившего будущего, справедливо и правильно устроенного.

От нищих задворок разоренной послевоенной Германии к статусу сподвижника Отца Нации. От рядового охранника украинских хлебных латифундий – к создателю нового рода войск, чье имя наполняло ужасом сердца целых народов по обе стороны Атлантики.

Долгим стал тот путь… и горьким оказался его конец.

Что же, миллиарды людей проживают пустые, бессмысленные жизни, не добившись и тысячной доли того, что совершил он. Скорее всего, сегодня завершится почти годичная опала, и воля Координатора, что стоит превыше всего, определит конец жизни нобиля «ягеров».

Но так тому и быть.

Томас, не спеша, смакуя каждый глоток, выпил вино. Придержал бокал самыми кончиками пальцев, подавляя секундное желание разбить его красивым жестом. Аккуратно поставил обратно на стол. Совершенство должно быть во всем, так учил Астер. Совершенство солдата – в дисциплине, верности, а так же в знании, когда следует дать волю внутреннему зверю, а когда нужно проявить разумную сдержанность. Сейчас не время для красивых жестов. Пришла пора перевернуть страницу этой жизненной главы, и открыть следующую, последнюю.

Томас щелкнул пальцами. Серв возник, словно из ниоткуда. В зеркале Томас видел, как тот стоит – слева и сзади, в надлежащей позе, глаза опущены долу.

– Все готово, господин, – негромко, но тщательно, очень отчетливо проговорил серв, памятуя, что хозяин не любит громких звуков и не выносит невнятной речи.

– Сопровождение? – рассеянно спросил в пустоту Томас, думая о своем.

– Прибыли, господин, они ждут. Вы не велели беспо…

Томас слегка взмахнул рукой, и речь серва как обрезало. Он замер позади господина, подобно живой статуе, ожидая приказаний.

– Сейчас я выйду, – сказал повелитель. Серв все понял как должно, и исчез так же незаметно, как и появился, спеша передать указание.

Сборы отняли совсем немного времени – не более четверти часа. В рыжем ранце из телячьей шкуры нашли пристанище только самые необходимые и нужные вещи – предметы гигиены, награды в специальном ящичке черного дерева с золотыми петлями, «Учение о крови и скверне», самого первого издания, с дарственной надписью автора. Поверх всего легли старый нож в вытертых ножнах и пистолет.

Фрикке почти минуту раздумывал над тем, что следует надеть в преддверии значимого события. В конце концов, он остановился на мундире старого образца, с укороченным воротом, крупными гранёными пуговицами и темно–синей эмалью на серебристых знаках различия. Томас заслужил свою славу и положение в боях, в славные времена победной поступи Нации, громом отдававшейся на четырех континентах, и никому не дано этого отнять. Облик солдата старой школы завершила фуражка с низкой тульей и крыльями нетопыря на кокарде.

Быстрым шагом Фрикке прошел по дому, минуя коридоры, залы и лестницы. Он знал, что больше никогда не увидит свою резиденцию, но ни разу не оглянулся. Уходящее следует отпустить без пустых сожалений. Снаружи его ждали – полицейский наряд из пяти человек, ёжащихся в теплом зимнем обмундировании. При виде легко одетого «ягера» с непокрытой головой они замерли с неописуемыми выражениями на лицах.

Падали редкие снежинки, похоже, надвигался новый ураган. Фрикке с удовольствием ощутил прохладное дуновение на щеке и доброжелательно улыбнулся сопровождающим.

– Господин… – полицейский капитан запнулся, он только сейчас сообразил, что не знает, как следует обращаться к почетному спутнику. Тот уже с год как лишён всех воинских званий и формально являлся лишь обычным гражданином. Но обычным то он как раз и не был, о чем знал каждый гражданин Нации и житель Евгеники.

– Томас, – дружески разрешил его сомнения Фрикке. – Просто Томас.

– Прошу вас… Томас… – робко произнес капитан, стало видно, что он ещё совсем юн. – Машина ждёт.

– Да, конечно, – Фрикке окинул окрестности долгим взглядом. Камни, припорошенные снегом, вьющаяся прихотливыми зигзагами дорога, дымы нефтяных заводов за горизонтом, видимые даже на фоне смурного низкого неба. У парадного входа дисциплинированно выстроился десяток сервов из домашней прислуги.

– Примите распоряжение, – сказал Томас, и полицейский вытянулся, внимая великому человеку.

– Сожгите дом, – скомандовал Фрикке. – Я привык нему, но не планирую сюда возвращаться. А старых друзей привык провожать в огненном погребении.

Капитан молча кивнул, принимая приказ и широким жестом указал в направлении приземистого военного автомобиля.

Машина бодро катила на широких ребристых колёсах, удаляясь в сторону ракетопорта Молде. Дом пылал, как гигантский погребальный костёр, в языках пламени корчились, вздрагивали картины, изображавшие батальную историю Евгеники, жалобно стонали обугливающиеся деревянные панели, с обреченным треском гибла мебель.

Жалкая горстка сервов, оставленных владельцем, жалась поближе к огню. Жить им оставалось до того часа, когда пожарище остынет, угли подернутся инеем, и зимний мороз заберёт всех. Один, самый молодой и сильный, все же не стал дожидаться общей участи. Он бежал по заснеженной пустоши, надеясь выбраться к ближайшему жилью. Остальные смотрели ему в спину с обреченной жалостью. Конечно, домашний серв по своему положению находится гораздо выше промышленного раба, но закон не знает снисхождения – собственность, оказавшаяся вне дома не при исполнении обязанностей и без разрешения хозяина, подлежит утилизации.

Снежинки падали все чаще, исходя крошечными струйками пара на светящихся углях.

По странной прихоти великого экономического механизма, стартовая площадка ракетопланов в Норвегии находилась не в крупном городе, наподобие Тронхейма или Осло, а почти на побережье, в достаточно провинциальном Молде.

Стеклянный куб небольшого аэропорта ранее служил местной достопримечательностью – оазис техногенного совершенства среди северной природы. Но в минувшем году, для защиты от погодных напастей, пришлось закрыть щитами почти все остекление, чтобы его не вынесло приходящими из Атлантики ураганами. Остался лишь зеркальный пояс, идущий по всему первому этажу, снабженный съемными ставнями. Сквозь окна был виден усиливающийся снегопад, мириады снежинок танцевали и искрились в свете прожекторов. Обычные авиарейсы уже отменили, но ракете такая непогода – не помеха.

В зале для особо важных персон, декорированном в кремовых тонах, было тепло. Легко одетый Томас чувствовал себя превосходно, удобно устроившись в комфортном кресле–шезлонге. Несколько попутчиков, наоборот, натянули на себя множество одежек и теперь либо откровенно мучились от духоты, или без изысков поснимали теплые шубы и пальто на модной меховой подкладке.

Сквозь полуприкрытые веки Фрикке обозревал соседей, развлекаясь догадками об их роде занятий. Впрочем, здесь не требовалось особенной наблюдательности. Купить билет на ракетный транспорт межконтинентального класса мог только очень состоятельный человек. Но не элита, её представители в состоянии позволить себе личный транспорт и индивидуальные путешествия. Так что – промышленники, бизнесмены, средний и низовой состав. Сословие, которое пока не посвящено в План, но всеми фибрами стяжательской души чувствует неладное. И потому суетится, нервничает и отравляет жизнь окружающим своим глупым раздражением. Особенно самый ближний, в кресле, располагающемся почти напротив Томаса. Толстяк в полосатом костюме и безвкусном черном пальто прятал глаза под широким козырьком кепки и разглядывал Томаса. Глупец искренне считал, что рассеянный и расслабленный внешне нобиль этого не заметит, а Томас очень не любил назойливого внимания.

Сквозь полуприкрытые веки Фрикке в ответ обозрел неожиданного и нежданного соседа. Странный тип – значок чистоты вместо заколки на галстуке, но лоб слишком покат, а форма крючковатого носа весьма близка к границе Эталона. И взгляд неприятный, маслянистый, как будто смазанный салом. Томаса передернуло, его живое воображение сразу нарисовало отвратительный мазок куском жира по голой коже. И ведь может оказаться, что в ракетоплане их места окажутся рядом… Ягер скривился и неожиданно решил позволить себе небольшую шалость. В конце концов, что за день рождения без подарка?

Толстяк непроизвольно вздрогнул, когда сосед, казавшийся дремлющим, пружинисто встал и как‑то неожиданно оказался совсем рядом. Словно единым слитным движением перетек из одного положения в другое.

– Добрый день, – вежливо приветствовал любопытствующего Томас, присаживаясь рядом.

Тот забормотал что‑то невнятное, но отдаленно смахивающее на скомканное и крайне нервозное приветствие.

– Вы меня узнали, – удовлетворенно заметил Фрикке.

– Д–да… – выдавил упитанный бизнесмен (или нет? Томас так и не определился окончательно с профессией собеседника). В его маленьких глазках промелькнул огонек неприкрытого страха, вполне понятного, учитывая род занятий Томаса.

– Вижу, моя скромная персона вас весьма заинтересовала, – снова констатировал ягер. – В свою очередь замечу, что и вы привлекли моё ответное внимание.

Он внимательно, с бесцеремонностью и живым интересом естествоиспытателя обозрел толстяка, морща лоб над сдвинутыми бровями.

– У вас крайне любопытная форма черепа, – сообщил Томас в завершение осмотра. – Я бы сказал, весьма необычная.

– Я н–не понимаю… – забормотал собеседник, вжимаясь в спинку кресла, стараясь отодвинуться от страшноватого спутника как можно дальше.

– Вы наверное знаете, что во времена второй Переписи и обновления евгенических сертификатов многие представители нечистых рас старались всеми способами проникнуть в ряды Нации. Или сохранить прежнее положение, – поведал Томас, не спуская глаз с бизнесмена.

Ягер знал, что очень немногие в состоянии выдержать его взгляд. В свое время он неоднократно смотрел на себя в зеркало, стараясь понять, что такого необычного и магнетического в достаточно заурядных органах зрения неопределённо–серого цвета. Так и не понял, и с тех пор относил такое действие не за счет собственной силы и необычности, а за счет слабости оппонентов. Этот явно не был образцом стойкости, его глаза беспорядочно вращались в орбитах как у сломанной куклы.

– Самая первая сертификация опиралась на весьма несовершенный диагностический и организационный аппарат, – продолжил просвещение Томас. – Очень многим удалось преодолеть сито отбора. Поэтому повторная проверка была подготовлена очень тщательно, с учетом ошибок прошлого и новейших достижений евгенической науки. Но некоторым особо хитрым, а так же богатым удалось пройти и её. Просто подкупить проверочные комиссии было невозможно, поэтому они прибегали к помощи медицины и хирургии. Изменяли форму носа, корректировали череп с помощью химически нейтральных вставок, осветляли кожу. Даже меняли цвет глаз, впрыскивая красители. Очень опасная процедура, знаете ли, шестьдесят процентов вероятности слепоты.

– Не понимаю, при чем здесь я… – проблеял толстяк, скрещивая на груди руки, как будто закрываясь от нависающего над ним ягера.

Томас сделал паузу, по–прежнему строго хмурясь.

– Итак, кое–кому удалось пройти и вторую волну проверок, с помощью медицины, денег и, увы, несовершенства природы отдельных проверяющих, которые брали взятки за фальшивую сертификацию. Есть мнение, что отдельные, самые хитрые особи не разоблачены до сих пор. И, как сказал ранее, у вас крайне любопытная форма черепа. Почти уверен, что вы изменили её.

– Я–я-я… – толстяк ткнул пальцев значок на галстуке. На большее его не хватило.

– Не показатель, – сурово возразил Фрикке. – Думаю, мне стоит сообщить о своих подозрениях в полицию и комиссию расовой гигиены. Нет… Не «думаю», а уверен. Пожалуй, я сделаю это сразу по прибытии в Эсгарт.

Томас встал и, не обращая больше внимания на собеседника, отошел к прежнему месту. За спиной что‑то стукнуло, зашумело. Томас усмехнулся, снова самыми краешками губ. Усаживаясь, он увидел бизнесмена, улепетывающего во весь дух, с развевающимися полами пальто за спиной. Наверное, для упитанного человека было тяжело поддерживать столь бодрый темп, но толстяк очень старался. Вот он уже миновал контрольный пункт и под недоуменными взглядами портовой полиции помчался через полупустой общий зал ожидания к выходу. Там его наверняка перехватит охрана, которая безусловно заинтересуется внезапным порывом привилегированного пассажира.

Глупец даже не подумал о том, что только представитель безукоризненно чистого расового типа прошел бы проверку именно этого рейса. Ведь проще верблюду пролезть через игольное ушко, чем низшей форме разумной жизни ступить на землю Эсгарта, великого северного града. Так что суетливые, нервничающие люди могли бы не вешать на воротники и лацканы значки в виде треугольника с ярко–алой каплей в центре. Их расовая полноценность и так являлась очевидной.

Зато скверное жирное животное больше не будет утомлять Томаса своим присутствием.

Под сводами зала разнесся мелодичный сигнал, вслед за ним приятный женский голос с не менее приятным центральноконтинентальным акцентом объявил о начале посадки. Фрикке подхватил ранец и быстрым лёгким шагом отправился к крытому переходу, ведущему к посадочному бункеру. Люди расступались перед ним, как стая мелких рыбешек перед акулой, но Томас привычно не обращал на это внимания, поглощенный собственными мыслями.