Текст книги "След 'Альбатроса' (Танцы со змеями - 1)"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

– Что у вас там в Москве? – невпопад бабахнул Бурыга. – Опять, что ли, Ельцин с Руцким схлестнулись?

Молчи-Молчи с ужасом ощутил, как исчезает, испаряется праздник.

– Схлестнулись, – сухо ответил Иванов, который в душе был за Руцкого, а не за Ельцина, но никому, даже жене, этого не выдал.

– И что теперь? Кто из них победит? – не унимался Бурыга, которого, собственно, и унять-то никто не мог, поскольку не было сейчас на "Альбатросе" офицера старше его по званию и должности. – Ельцин?

– Не знаю. Будущее покажет. Мне бы хотелось взглянуть на штурманскую карту, – перевел разговор из неприятного русла Иванов и, подчиняясь указующей руке Анфимова, пошел по правому шкафуту внутрь корабля.

Молчи-Молчи засеменил следом. Праздник, кажется,

возвращался...

Карта простыней легла поверх обеденного стола в кают-компании и заставила пятерых офицеров склониться над ней. Гарсон, все такой же небритый и все в той же драной белой фланелевке, приоткрыл раздаточное окошечко, высунулся из него, повращал глазами на странную сцену, похожую на картину "Совещание в Филях", и недовольно захлопнул створку: в баки уже подали воду, а он не мог накрывать обед на стол из-за какого-то странного гостя "гражданской внешности".

– Вот это – что? – по-дилетантски поинтересовался Иванов, подперев ногтем на карте значок, похожий на оштрихованное перышко для туши, с буквами "суд." и крестиком рядом с ним.

– Затонувшее судно с глубиной над ним более двадцати метров, покраснев от стыда, пояснил штурман.

– Да это чушь собачья! – распрямился Бурыга и тут же придавил мешком живота квадратных миль сорок Красного моря. – Нас вот это должно интересовать, – и ткнул широким красным ногтем в "перышко", обведенное уже сплошной линией, рядом с которым тем же привеском лежали буквы "суд.", но вместо креста – черный треугольник, похожий на задравший нос и готовый вот-вот погрузиться под белое полотно карты корабль.

Иванов пробежал взглядом по карте и поежился.

– Но их здесь столько!

– Разрешите. – Штурман снова густо покраснел. – Я уже анализировал ситуацию до вашего прибытия на корабль. Сектор поиска гораздо уже этой карты. Примерно вот здесь, – воткнул в плотную бумагу широко расставленные ножки циркуля. В оставшейся под аркой части карты чернели три таких треугольничка.

Для Молчи-Молчи штурманская карта была китайской грамотой. В прежней, доособистской жизни, он носил зелено-коричневую армейскую форму со стройбатовским трактором и киркой в петлицах, строил санатории и дачи для генералов и адмиралов на южном берегу Крыма и видел море только с того же южного берега. Из плотной обоймы насквозь пропитых и прокуренных стройбатовских офицеров он вываливался напрочь только по той причине, что действительно не любил водку. В батальоне сначали посчитали это жеманством, потом – вызовом, а чуть позже даже испугались, ибо непьющий среди пьющих наиболее вероятный сексот. И когда из стройуправления им "спустили" разнарядку на одного офицера для направления на особистские курсы в Новосибирск, более удобной кандидатуры просто не оказалось.

Так Молчи-Молчи стал "мареманом", хотя до сих пор не мог отличить вьюшки от вентиляшки, а бимс от пилярса. Вот и сейчас он стоял над картой с глубокомысленным видом адмирала Нельсона, тер выбритый до лакового блеска подбородок и, кажется, в самом конце разговора, в виде важнейшей ремарки должен был сказать такое, от чего все присутствующие почувствуют себя салагами первого месяца службы. Но шло время, теснимое черной стрелкой корабельных часов на переборке, а он все молчал и молчал, на самом деле с ужасом надеясь на то, что его не спросит о чем-нибудь Иванов.

Праздник мог превратиться в позорище, но тут его спас, даже о том не догадываясь, Бурыга.

– От эти три ржавые кильки мы и пощ-щупаем! – он помял паркий воздух кают-компании толстыми красными пальцами и озорно щелкнул ими. – Но только после обеда. "Баклан"* на флоте – первое дело. Да? – Повернулся к окошечку, и оно, отзываясь на его магический взгляд, рывком открылось. В деревянных планках, словно в багетной раме, сочным портретом красовалась щекастая физиономия гарсона, на котором даже сквозь трехдневную щетину красными пятнами высвечивал румянец...

Три треугольника – три попытки. Как в тяжелой атлетике. Только там, на помосте, все зависит от тебя, от мышц, от воли, а здесь – от множества совершенно иных факторов. Карты составляют люди, а людям свойственно ошибаться. Первый значок оказался блефом. Никакого корабля на рифовой отмели не было. Или он существовал лишь в воспаленном мозгу картографа, или за те годы – пока печатали карту и пока пылилась она на складах – содрали "железяку" с мели и отправили в переплавку. Кораблик, скрытый за вторым треугольничком, оказался чуть ли не таким же масеньким, как и сам обозначающий его значок. А возможный проход между рифов и отмелей к третьему, последнему, вызвал такое покраснение лица у штурмана, что его тревога тут же передалась и остальным.

"Альбатрос" стал на якорь. Судно, сидящее на мели, еле угадывалось на горизонте подрагивающей черной точкой. Казалось, что оно не просто лежит на нитке горизонта, а вибрирует, будто

–

*"Баклан" ( флот. жарг.) – еда.

канатоходец на проволоке, и, если не поторопиться "Альбатросу", то

не выдержит и упадет на ту сторону, за горизонт.

Спустили шлюпку. Иванов, который не умел плавать, впервые за все время пожалел, что в командировку отправили его, а не Петрова. Но другого выхода не было. Он обязан был вместе с командой шлюпки добраться до судна.

На борту к тому времени все уже знали, что идут "мочить" бандюг с яхты, и потому никого не удивил слишком грозный вид матросов в касках и с "калашниковыми" на груди поверх оранжевых спасательных жилетов, которые строем стояли на шкафуте над прижавшейся к "Альбатросу" шлюпкой.

"Бронежилеты бы им вместо пробковых жилетов," – подумал Анфимов, но, представив, каково было бы морякам сидеть на таком пекле под металлическими плитами, в какой-то мере даже успокоился, что нет на борту бронежилетов. И без того по вискам и скулам уже сбегали из-под касок первые сочные капли пота.

Инструктаж получился коротким. Как вести себя в шлюпке, матросы знали и без этого. А как вести бой с яхтой, Анфимов представить себе пока не мог. Так – общие слова о бдительности и взаимовыручке. И – самое главное беспрекословно подчиняться Киму, которого он назначил старшим в шлюпке.

Маленький плосколицый Ким от осознания важности порученного дела еще сильнее сощурил глаза, и те совсем исчезли с его смуглого лица.

– Гребцы – в шлюпку! – отрывисто скомандовал он, и моряки быстро заняли свои штатные места. Самые крепкие, плечистые – на кормовой доске-сидении, которую, к удивлению Иванова, они тут же обозвали банкой.

Следом за гребцами в шлюпку спрыгнул высокий мичман с мощными кавалерийскими усами на молодом, не умеющем скрывать клокочущие в теле силы, энергичном лице. Он заправил в стальную обойму флагшток с еще советским, звездным и серпасто-молоткастым Военно-Морским Флагом, помог сесть в шлюпку Иванову, отдал честь старшему перехода – Киму – и пристроился на корме на маленьком скругленном доске-сидении.

– С Богом! – не по уставу проводил Анфимов.

– Протянуться! – яростно крикнул мичман и под толчки отпорными крюками по борту "Альбатроса" переложил руль в направлении от корабля.

Серо-синяя махина начала медленно отплывать в сторону, хотя на самом деле никуда она не отплывала. Просто шлюпка на инерции толчка вышла на чистую воду, и мичман все так же громко – чтоб слышали и на корабле гаркнул:"Уключины вставить!"

Матросы достали откуда-то из-под ног стальные вилки, которые показались Иванову в чем-то схожими с ухватами для горшков в его родном вятском селе, вставили их в гнезда.

– Весла разобрать! – опять прямо в ухо Иванову проорал мичман, а чуть позже, когда почти четырехметровые весла вошли в уключины, зачем-то еще раз сказал: – Весла... – и Иванов уже решил спросить, какой в этом смысл, как его тут же оглушили продолжением фразы: – ... на воду! Раз-два-а-а-три! Раз-два-а-а-три! – задал ритм мичман и, поняв, что загребные уже и без его считалки взяли темп "тридцать в минуту", решил просветить важного гражданского пассажира:

– А знаете, из какой породы дерева делается шестивесельный ял?

Иванов отрицательно покачал головой, что очень обрадовало мичмана.

– Дуб, ясень и сосна. Но в основном – дуб. А весло – или из ясеня, или из бука. А осадка какая у яла, знаете?

Ким повернул к Иванову хмурое, с резким налетом озабоченности лицо и почему-то пояснил:

– Ял – это правильное название нашего типа шлюпки. Осадка – полметра. Рифов особо опасаться нечего, но немного попетлять придется. Пересядьте, пожалуйста, на мое место.

Теперь Ким оказался рядом с мичманом и, посмотрев снизу вверх на его сразу погрустневшее, с опустившимися крыльями усов лицо, приказал:

– Держи, старший боцман, пока вот это направление. И жди новых команд. – Он вынул из кармана и захрустел на коленях схемой прохода между рифами – прохода сложного, слаломного, может и не совсем необходимого для шлюпки с осадкой всего в полметра, но уже выбранного, утвержденного, а, значит, требующего точного выполнения.

Пальцы мичмана, крепкие мозолистые пальцы в рощицах смоляных волос, подали вправо головку руля и узкое деревянное перо направило ял влево. Лопасти весел в поблескивающих на солнце стальных оковках взбивали и взбивали синюю воду.

– А ведь мозоли набьем с непривычки, товарищ старший лейтенант, – не оборачиваясь, как бы одной спиной, обратился к Киму правый загребной.

– Ничого! – ответил за офицера левый загребной, рыжеволосый, сутулящийся моряк. – Зато тут гарнише, ниж у экран по пивдня пялитысь!

Черный остров судна с каждым пройденным кабельтовым все светлел и светлел: из смоляного, как тушь, переплавился в коричневый, потом в рыжий и, кажется, должен был вот-вот изменить цвет, но ничего этого не происходило. Он замер в одном грязно-рыжем колере, будто хамелеон, испугавшийся незваных визитеров и забывший о своей способности менять цвет. По синей шкуре моря белые и красные пятна выдавали рифы, над известковыми щупальцами которых покачивались взвеси из песчинок и осколков кораллов, зеленые – острова водорослей, начинающих сезон цветения, который завершится осенью целыми лугами подводных трав.

Грязный борт лежащего с креном судна встречал молча и оттого казался еще более зловещим. Яхты рядом не было. И от того, что не было, странным холодком веяло у сердца. Вот стояла бы – и все ясно. А вдруг – засада?

Последнюю милю шли молча. Матросы, сидящие рядом с Ивановым на "пассажирских" местах, утяжелили стриженые головы касками, сбросили предохранители на автоматах и выжидательно направляли стволы на мертвую тушу судна.

– Суши весла, – тихо проговорил мичман, и Иванов еле удержался, чтобы не обернуться и удостовериться, тот ли это мичман говорит или его подменили.

– Спокойно. Все нормально, – действительно спокойно сказал Ким, и стало как-то легче.

– Левая – на воду, правая – табань, – уже погромче стал голос мичмана.

Шлюпку подвернуло вправо. С шипением скользя деревянными бортами по воде, она опасно приблизилась к накренившемуся,

погнутому борту судна.

– Шабаш, – заставил мичман убрать весла из уключин под банки. Задержаться!

Баковый и загребной левого борта остриями крюков воткнулись в жирную, в слизи водорослей, ржавчину, оставляя на ней что-то похожее на точки-тире азбуки Морзе, затормозили движение.

– Ось так! Схопыв! – похвастался загребной, зацепившись одним из усов крюка за свисающий с борта судна ржавый трос, подтянулся к нему штоком и, даже не думая о том, насколько он грязен, облапил его своими мозолистыми пальцами.

– Первым полезу я, – опередил уже открывшего рот для команды Кима резко вставший Иванов.

– Извините. Но у меня – приказ, – вежливо отпарировал исполнительный до мозга костей Ким.

– По вашему приказу можете действовать точно, а я в него, скорее всего, не вписываюсь, товарищ старший лейтенант, – подчеркнул свое преимущество в звании и, кажется, очень смутил этим Кима.

Ким действительно имел подробную устную инструкцию от Анфимова, но в ней как-то не было места такому постороннему человеку, как этот капитан из ФСК в штатском, если не считать что-то типа:"За него отвечаешь головой". Но "отвечаешь" не сопрягалось с неподчиненностью, со слишком большей долей свободы, и Ким с явным неудовольствием первым пропустил Иванова к тросу, хотя все же и облегчил себе совесть приказом самому крепкому из вооруженных матросов:"Прикроешь".

Руке Иванова тоже хотелось казаться решительной, но брезгливость скомкала, замедлила движение. Ладонь слегка прижалась к раскаленному жгуту и тут же отпрянула, предоставив глазам возможность убедиться в том, что она права: на розовой коже, на глубоких нитях морщин широкой мерзкой полосой лежал рыжий шлейф. Но у руки был хозяин, и он приказал ей забыть о грязи и неприятной печной жаре троса. Чтоб уж совсем отрезать себе дорогу к отступлению, Иванов подпрыгнул с кормы шлюпки, вцепился обеими руками в трос и, мысленно поблагодарив Анфимова за подарок – синие брюки и куртку без погон, – рывками стал взбираться вверх. Вниз, на хлюпающую между бортами судна и шлюпки воду, старался не смотреть. У лееров перебросил руку с троса на их стальную трубку и уж хотел было проделать то же со второй, но глазам что-то не понравилось.

Чувство настороженности, ожидания какой-то пакости, которое не покидало его с момента, когда он еще издалека начал рассматривать судно, заставило глаза стать еще внимательнее. Что же не понравилось? Что? Он не знал устройства кораблей, но то, что вот этот "трехъярусный" заборчик вдоль борта – леера – уже понял, трос, по которому взбирался, вещь случайная, больше похожая на часть катастрофы, а что вот это за провод? Продлил его взглядом до троса – нет, не от него. А захочешь перелезть леера – точно его заденешь.

– Всем оставаться внизу! – остановил начавшееся движение в шлюпке.

– Что случилось?

Ого, оказывается этот внешне хладнокровный кореец умеет волноваться.

– Не знаю. Но всем оставаться на местах.

Расстояние между палубой и нижней из трех трубок лееров такое маленькое, так узок проход. Перегнать шлюпку дальше по борту, туда, где леера обрываются и где уже сплошной стальной борт? Но там нет троса. А если начать крепить свой, веревочный, то можно в броске задеть эту странную проволоку. Может, и не стоит ее бояться, но все же... "Петров бы не пролез," – почему-то подумал он и примерил щель головой – проходит. Плечи не подвели. Раздвинул руки, подержал тело на весу на одних предплечьях. Трицепсы заныли так, что после этой гимнастики только чудом на них не могли поселиться синяки. Проволока была наверху, над головой, но он все время помнил о ней. Такое ощущение, что затылок видит. А вон выступ на палубе, с отверстием. Потянулся к нему пальцами. Вышло похоже на сцену из фильма, когда дерущиеся по очереди пытаются дотянуться до лежащего в пыли пистолета. У Иванова пока соперника не было. Пистолета – тоже. А до выступа дотянулся. Вцепился указательными пальцами обеих рук, перехватил плотнее и втащил себя на палубу. Анфимовский синий подарок спереди стал оранжевым.

Встал и тут же нагнулся над странной проволокой.

– Что там? – бросил снизу вопрос Ким.

– Подождите. Трос не трогать. Сейчас проверю, – и пошел вдоль проволоки.

Смотрел так неотрывно, что споткнулся. Потирая ушибленное о какую-то металлическую ерунду коленку, разогнулся и обмер: в пяти сантиметрах у носа висела граната-лимонка. Намертво прикрученная лентой-скотч к трубе леера, она казалась блестящей елочной игрушкой. А к усикам чеки привязан конец той самой проволоки. Задень – и такие осколки от "игрушки" полетят, что уже никогда настоящих игрушек на новогодней елке не увидишь. Только вот одна ли она? Обошел судно по верхней палубе вдоль борта, даже на ходовой мостик залез. На мостике, правда, ничего не было, а по периметру верхней палубы проволока тянулась непрерывно. На нее гирляндой были нанизаны семь гранат. "Суеверные, – подумал Иванов. – Не шесть, не восемь, а именно семь. Обстоятельно готовились. Не встреча, а салют наций, фейерверк на всю округу."

Подошел к тросу, свисающему рыжей кишкой в шлюпку, и только теперь понял, почему не сработала первая лимонка: трос свисал не с леера, а прямо с палубы. "Не додумали, ребята, не додумали, – ехидно посмеялся над ними Иванов. – Поспешишь – людей насмешишь."

– Ким, – еле вспомнил, как зовут хмурого корейца. – Мне нужен нож. Острый, естественно.

– Есть такой, – ответил за Кима боцман и выудил из кармана перочинный нож.

– Только не бросайте его. А вот по канату – и передайте в руки. И учтите – борт заминирован.

Сидящие на банках усталые гребцы одновременно, как по команде, посмотрели вверх. Ким снял серо-зеленую каску, аккуратно положил ее на сидение, забрал у мичмана нож и ловко, по-обезьяньи полез по тросу. У среза палубы оплел грязный трос ногами, освобожденной рукой достал из кармана и протянул Иванову нож с зеленой, лакировано блеснувшей ручкой.

– Помощь нужна? – передал вместе с ножом свою озабоченность Ким.

– Нет. Знаете, отойдите на всякий пожарный на шлюпке метров на триста. Если все о-кей, буду бросать гранаты туда, – кивком указал на противоположный борт.

– Гранаты? – удивился Ким. – Но вы же говорили: заминировано...

– Так оно и есть. Семь штук. Лимонок. Давайте отгребайте побыстрее и... прошу вас, скажите, чтоб крюками по борту не били. Поакккуратней...

Когда шлюпка отошла, и перестали просматриваться лица моряков – так, не лица, а светлые мазки, – Иванов, придерживая чеку, обрезал провод, освободил лимонку от похрустывающего скотча и, вывинтив взрыватель, положил в тень на палубу ставшую уже совсем не грозной гранату. Ту же операцию проделал с остальными. Постоял над ними с видом человека, полчаса тащившего на себе пятипудовый мешок. Оставить как улику? Так ведь "пальчиков" на них нет. А через границы как перевезти? Ладно, как сказал Киму, так, видно, и надо сделать.

Вспомнив курсантские годы, определил себе сразу укрытие и, швыряя с уже вкрученными взрывателями гранату за гранатой почти по оптимальной дуге в сорок пять градусов, каждый раз отходил за надстройку, ловил в тишине над разомлевшим морем щелчок разжавшейся чеки, мысленно считал секунды и после очередного густого хлопка с удовольствием убеждался, что осколки не долетают. После седьмого разрыва шлюпка стала увеличиваться на глазах Ким, видно, тоже считал. А Иванов в нахлынувшей, тут же опавшей на судно тишине вдруг явственно ощутил какие-то инородные звуки.

Ким действительно имел подробную устную инструкцию от Анфимова, но в ней как-то не было места такому постороннему человеку, как этот капитан из ФСК в штатском, если не считать что-то типа:"За него отвечаешь головой". Но "отвечаешь" не сопрягалось с неподчиненностью, со слишком большей долей свободы, и Ким с явным неудовольствием первым пропустил Иванова к тросу, хотя все же и облегчил себе совесть приказом самому крепкому из вооруженных матросов:"Прикроешь".

Руке Иванова тоже хотелось казаться решительной, но брезгливость скомкала, замедлила движение. Ладонь слегка прижалась к раскаленному жгуту и тут же отпрянула, предоставив глазам возможность убедиться в том, что она права: на розовой коже, на глубоких нитях морщин широкой мерзкой полосой лежал рыжий шлейф. Но у руки был хозяин, и он приказал ей забыть о грязи и неприятной печной жаре троса. Чтоб уж совсем отрезать себе дорогу к отступлению, Иванов подпрыгнул с кормы шлюпки, вцепился обеими руками в трос и, мысленно поблагодарив Анфимова за подарок – синие брюки и куртку без погон, – рывками стал взбираться вверх. Вниз, на хлюпающую между бортами судна и шлюпки воду, старался не смотреть. У лееров перебросил руку с троса на их стальную трубку и уж хотел было проделать то же со второй, но глазам что-то не понравилось.

Чувство настороженности, ожидания какой-то пакости, которое не покидало его с момента, когда он еще издалека начал рассматривать судно, заставило глаза стать еще внимательнее. Что же не понравилось? Что? Он не знал устройства кораблей, но то, что вот этот "трехъярусный" заборчик вдоль борта – леера – уже понял, трос, по которому взбирался, вещь случайная, больше похожая на часть катастрофы, а что вот это за провод? Продлил его взглядом до троса – нет, не от него. А захочешь перелезть леера – точно его заденешь.

– Всем оставаться внизу! – остановил начавшееся движение в шлюпке.

– Что случилось?

Ого, оказывается этот внешне хладнокровный кореец умеет волноваться.

– Не знаю. Но всем оставаться на местах.

Расстояние между палубой и нижней из трех трубок лееров такое маленькое, так узок проход. Перегнать шлюпку дальше по борту, туда, где леера обрываются и где уже сплошной стальной борт? Но там нет троса. А если начать крепить свой, веревочный, то можно в броске задеть эту странную проволоку. Может, и не стоит ее бояться, но все же... "Петров бы не пролез," – почему-то подумал он и примерил щель головой – проходит. Плечи не подвели. Раздвинул руки, подержал тело на весу на одних предплечьях. Трицепсы заныли так, что после этой гимнастики только чудом на них не могли поселиться синяки. Проволока была наверху, над головой, но он все время помнил о ней. Такое ощущение, что затылок видит. А вон выступ на палубе, с отверстием. Потянулся к нему пальцами. Вышло похоже на сцену из фильма, когда дерущиеся по очереди пытаются дотянуться до лежащего в пыли пистолета. У Иванова пока соперника не было. Пистолета – тоже. А до выступа дотянулся. Вцепился указательными пальцами обеих рук, перехватил плотнее и втащил себя на палубу. Анфимовский синий подарок спереди стал оранжевым.

Встал и тут же нагнулся над странной проволокой.

– Что там? – бросил снизу вопрос Ким.

– Подождите. Трос не трогать. Сейчас проверю, – и пошел вдоль проволоки.

Смотрел так неотрывно, что споткнулся. Потирая ушибленное о какую-то металлическую ерунду коленку, разогнулся и обмер: в пяти сантиметрах у носа висела граната-лимонка. Намертво прикрученная лентой-скотч к трубе леера, она казалась блестящей елочной игрушкой. А к усикам чеки привязан конец той самой проволоки. Задень – и такие осколки от "игрушки" полетят, что уже никогда настоящих игрушек на новогодней елке не увидишь. Только вот одна ли она? Обошел судно по верхней палубе вдоль борта, даже на ходовой мостик залез. На мостике, правда, ничего не было, а по периметру верхней палубы проволока тянулась непрерывно. На нее гирляндой были нанизаны семь гранат. "Суеверные, – подумал Иванов. – Не шесть, не восемь, а именно семь. Обстоятельно готовились. Не встреча, а салют наций, фейерверк на всю округу."

Подошел к тросу, свисающему рыжей кишкой в шлюпку, и только теперь понял, почему не сработала первая лимонка: трос свисал не с леера, а прямо с палубы. "Не додумали, ребята, не додумали, – ехидно посмеялся над ними Иванов. – Поспешишь – людей насмешишь."

– Ким, – еле вспомнил, как зовут хмурого корейца. – Мне нужен нож. Острый, естественно.

– Есть такой, – ответил за Кима боцман и выудил из кармана перочинный нож.

– Только не бросайте его. А вот по канату – и передайте в руки. И учтите – борт заминирован.

Сидящие на банках усталые гребцы одновременно, как по команде, посмотрели вверх. Ким снял серо-зеленую каску, аккуратно положил ее на сидение, забрал у мичмана нож и ловко, по-обезьяньи полез по тросу. У среза палубы оплел грязный трос ногами, освобожденной рукой достал из кармана и протянул Иванову нож с зеленой, лакировано блеснувшей ручкой.

– Помощь нужна? – передал вместе с ножом свою озабоченность Ким.

– Нет. Знаете, отойдите на всякий пожарный на шлюпке метров на триста. Если все о-кей, буду бросать гранаты туда, – кивком указал на противоположный борт.

– Гранаты? – удивился Ким. – Но вы же говорили: заминировано...

– Так оно и есть. Семь штук. Лимонок. Давайте отгребайте побыстрее и... прошу вас, скажите, чтоб крюками по борту не били. Поакккуратней...

Когда шлюпка отошла, и перестали просматриваться лица моряков – так, не лица, а светлые мазки, – Иванов, придерживая чеку, обрезал провод, освободил лимонку от похрустывающего скотча и, вывинтив взрыватель, положил в тень на палубу ставшую уже совсем не грозной гранату. Ту же операцию проделал с остальными. Постоял над ними с видом человека, полчаса тащившего на себе пятипудовый мешок. Оставить как улику? Так ведь "пальчиков" на них нет. А через границы как перевезти? Ладно, как сказал Киму, так, видно, и надо сделать.

Вспомнив курсантские годы, определил себе сразу укрытие и, швыряя с уже вкрученными взрывателями гранату за гранатой почти по оптимальной дуге в сорок пять градусов, каждый раз отходил за надстройку, ловил в тишине над разомлевшим морем щелчок разжавшейся чеки, мысленно считал секунды и после очередного густого хлопка с удовольствием убеждался, что осколки не долетают. После седьмого разрыва шлюпка стала увеличиваться на глазах Ким, видно, тоже считал. А Иванов в нахлынувшей, тут же опавшей на судно тишине вдруг явственно ощутил какие-то инородные звуки.

Ким действительно имел подробную устную инструкцию от Анфимова, но в ней как-то не было места такому постороннему человеку, как этот капитан из ФСК в штатском, если не считать что-то типа:"За него отвечаешь головой". Но "отвечаешь" не сопрягалось с неподчиненностью, со слишком большей долей свободы, и Ким с явным неудовольствием первым пропустил Иванова к тросу, хотя все же и облегчил себе совесть приказом самому крепкому из вооруженных матросов:"Прикроешь".

Руке Иванова тоже хотелось казаться решительной, но брезгливость скомкала, замедлила движение. Ладонь слегка прижалась к раскаленному жгуту и тут же отпрянула, предоставив глазам возможность убедиться в том, что она права: на розовой коже, на глубоких нитях морщин широкой мерзкой полосой лежал рыжий шлейф. Но у руки был хозяин, и он приказал ей забыть о грязи и неприятной печной жаре троса. Чтоб уж совсем отрезать себе дорогу к отступлению, Иванов подпрыгнул с кормы шлюпки, вцепился обеими руками в трос и, мысленно поблагодарив Анфимова за подарок – синие брюки и куртку без погон, – рывками стал взбираться вверх. Вниз, на хлюпающую между бортами судна и шлюпки воду, старался не смотреть. У лееров перебросил руку с троса на их стальную трубку и уж хотел было проделать то же со второй, но глазам что-то не понравилось.

Чувство настороженности, ожидания какой-то пакости, которое не покидало его с момента, когда он еще издалека начал рассматривать судно, заставило глаза стать еще внимательнее. Что же не понравилось? Что? Он не знал устройства кораблей, но то, что вот этот "трехъярусный" заборчик вдоль борта – леера – уже понял, трос, по которому взбирался, вещь случайная, больше похожая на часть катастрофы, а что вот это за провод? Продлил его взглядом до троса – нет, не от него. А захочешь перелезть леера – точно его заденешь.

– Всем оставаться внизу! – остановил начавшееся движение в шлюпке.

– Что случилось?

Ого, оказывается этот внешне хладнокровный кореец умеет волноваться.

– Не знаю. Но всем оставаться на местах.

Расстояние между палубой и нижней из трех трубок лееров такое маленькое, так узок проход. Перегнать шлюпку дальше по борту, туда, где леера обрываются и где уже сплошной стальной борт? Но там нет троса. А если начать крепить свой, веревочный, то можно в броске задеть эту странную проволоку. Может, и не стоит ее бояться, но все же... "Петров бы не пролез," – почему-то подумал он и примерил щель головой – проходит. Плечи не подвели. Раздвинул руки, подержал тело на весу на одних предплечьях. Трицепсы заныли так, что после этой гимнастики только чудом на них не могли поселиться синяки. Проволока была наверху, над головой, но он все время помнил о ней. Такое ощущение, что затылок видит. А вон выступ на палубе, с отверстием. Потянулся к нему пальцами. Вышло похоже на сцену из фильма, когда дерущиеся по очереди пытаются дотянуться до лежащего в пыли пистолета. У Иванова пока соперника не было. Пистолета – тоже. А до выступа дотянулся. Вцепился указательными пальцами обеих рук, перехватил плотнее и втащил себя на палубу. Анфимовский синий подарок спереди стал оранжевым.

Встал и тут же нагнулся над странной проволокой.

– Что там? – бросил снизу вопрос Ким.

– Подождите. Трос не трогать. Сейчас проверю, – и пошел вдоль проволоки.

Смотрел так неотрывно, что споткнулся. Потирая ушибленное о какую-то металлическую ерунду коленку, разогнулся и обмер: в пяти сантиметрах у носа висела граната-лимонка. Намертво прикрученная лентой-скотч к трубе леера, она казалась блестящей елочной игрушкой. А к усикам чеки привязан конец той самой проволоки. Задень – и такие осколки от "игрушки" полетят, что уже никогда настоящих игрушек на новогодней елке не увидишь. Только вот одна ли она? Обошел судно по верхней палубе вдоль борта, даже на ходовой мостик залез. На мостике, правда, ничего не было, а по периметру верхней палубы проволока тянулась непрерывно. На нее гирляндой были нанизаны семь гранат. "Суеверные, – подумал Иванов. – Не шесть, не восемь, а именно семь. Обстоятельно готовились. Не встреча, а салют наций, фейерверк на всю округу."

Подошел к тросу, свисающему рыжей кишкой в шлюпку, и только теперь понял, почему не сработала первая лимонка: трос свисал не с леера, а прямо с палубы. "Не додумали, ребята, не додумали, – ехидно посмеялся над ними Иванов. – Поспешишь – людей насмешишь."

– Ким, – еле вспомнил, как зовут хмурого корейца. – Мне нужен нож. Острый, естественно.

– Есть такой, – ответил за Кима боцман и выудил из кармана перочинный нож.

– Только не бросайте его. А вот по канату – и передайте в руки. И учтите – борт заминирован.

Сидящие на банках усталые гребцы одновременно, как по команде, посмотрели вверх. Ким снял серо-зеленую каску, аккуратно положил ее на сидение, забрал у мичмана нож и ловко, по-обезьяньи полез по тросу. У среза палубы оплел грязный трос ногами, освобожденной рукой достал из кармана и протянул Иванову нож с зеленой, лакировано блеснувшей ручкой.

– Помощь нужна? – передал вместе с ножом свою озабоченность Ким.

– Нет. Знаете, отойдите на всякий пожарный на шлюпке метров на триста. Если все о-кей, буду бросать гранаты туда, – кивком указал на противоположный борт.

– Гранаты? – удивился Ким. – Но вы же говорили: заминировано...

– Так оно и есть. Семь штук. Лимонок. Давайте отгребайте побыстрее и... прошу вас, скажите, чтоб крюками по борту не били. Поакккуратней...