Текст книги "След 'Альбатроса' (Танцы со змеями - 1)"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

– А вот это – неважно, – ребром ладони отгородился от вопроса Бурыга, но все и без этого догадались о верном ответе.

Ожил, потрещал динамик, по которому словно бы изнутри поскребли ногтем. Безразличный голос из черных сот пояснил:

– Обед закончить. Начать самообслуживание личного состава. Проверить вещевые аттестаты по арматурным карточкам.

Динамик еще чуть-чуть потрещал, давая невидимому ногтю соскрести многолетнюю грязь, и замолк, будто совсем исчез из кают-компании.

– Это кто у тебя вахтит? – поинтересовался недовольный Бурыга.

– Командир бэ-чэ-семь, – нехотя ответил Анфимов на довольно глупый вопрос. Ведь и так по пустому стулу чуть наискось от Бурыги можно было вычислить вахтенного офицера, скромного щупленького лейтенанта, командира боевой части управления, вечно пропадающего в своих "электронных" постах.

– А чего он команду неточно дает? – продолжал Бурыга изливать свое недовольство.

– Я приказал, – с еще большей неохотой пояснил Анфимов. – Ну что толку, если он объявит:"Начать помывку личного состава в бане", если ни бани, ни воды все равно нет. Дотерпим уж до Севастополя...

– А там тоже воды нет, – мрачно подытожил наконец оторвавший взгляд от ободраного линолеума палубы Клепинин. – Час в сутки и то – по ночам...

– Ну и духотища сегодня! – покомкал под столом воздух Бурыга и, вылепив из него все тот же грязный платок, отер им пот с красно-лилового лба. – Аж в глазах темнеет.

Анфимов тоже, как и комбриг, посмотрел на иллюминатор, в котором почему-то потемнела синь. С шеи сорвалась и пробежала по ложбине позвоночника колкая капля пота. Анфимов не так уж тяжело переносил здешнюю жару и даже почти не потел, но эта капля как-то расстроила его. "Ослаб, видать, за эти дни, – подумал он. – Сплошные стрессы".

– А-а-а! – яростно, с истеричным взвизгом заорал кто-то снаружи.

Бурыга повернул к Анфимову лицо с недовольно набухшими бровями и оно, как и иллюминатор, стало темнеть.

– Опять? – грубо, властно спросил он.

– Что: опять? – не принял его грубости Анфимов.

– Опять у тебя бардак! Чего он орет! Мачта рухнула или опять змея завелась?

– А-а-о-о-а-а! – подхватил крик еще более пронзительный, писклявый голос.

Побуревший лицом Анфимов выпал со своего места и, чуть не сбив Кравчука, вылетел из кают-компании. За ним на невидимом канате потянулись в узкую дверь Клепинин, Ким, штурманец и торпедист. Кравчук подождал, что скажет Бурыга, чтобы стать частью его мнения, но тот с молчаливым угрюмым сопением стал выскребать из-за стола свой переполненный едой живот, одновременно проползая вправо, к краю дивана. Когда он, наконец, выбрался из щели и, сбив локтем тарелку, которая звонко разлетелась на части о палубу, покосолапил к выходу, Кравчук галантно попридержал створку двери, пропуская Бурыгу, и только после него покинул кают-компанию.

Когда вдвоем с озабоченными лицами они выкатились из офицерского коридора на верхнюю палубу, то попали в такой водоворот радости, что тут же осветили себя улыбками.

– Дождь! До-о-ождь! О-о-ождь! – кричали матросы, кричали офицеры и мичманы, кричал, казалось, сам стальной "Альбатрос", соскучившийся по настоящей воде.

– Вах-цер! – неожиданно объявившимся басом выбросил из ходовой рубки на мостик вахтенного офицера Анфимов. – Команду по верхней палубе:"Начать помывку личного состава!"

Все побежали по каютам, кубрикам, постам, туда, где шхерились до этой светлой минуты мочалки и мыло. Верхняя палуба вымерла, словно по команде боевой тревоги, но через минуту...

Нет, еще быстрее, чем через минуту, на посеревшей от дождя палубе "Альбатроса" стало тесно. Матросы и старшины, мичманы и офицеры, перестав быть матросами и старшинами, мичманами и офицерами, а превратившись просто в голых мужиков, гогочущей розово-бурой массой заполонили ют, шкафут, круто задранный вверх бак, самые шустрые залезли на артбашню, на мостик и надстройки.

Окладной, заполонивший все от горизонта до горизонта, дождь теплой, похожей на остывающий кипяток, водой поливал из дырявых серо-синих комковатых туч враз потемневшее, вылинявшее море, черные скорлупки судов, кривую диаграмму берега. В онемевшем воздухе, который, кажется, никак не мог отделаться от удивления, что в это пекло, в этот вечный настой жары забрел дождь, испуганно замерли даже малейшие порывы ветерка, и капли падали отвесно, словно спускаемые на нитях. О палубу они бились беззвучно, о тент шлюпки – с шорохом комкаемой бумаги, а по пустым трубам торпедного аппарата – как по перевернутому оцинкованому корыту во дворе родного дома. Красный шнур молнии то и дело выхлестывался у еле ощутимого морского горизонта и нырял в толщу воды, туда, где на полметра глубины море кипело сочным дождевым бульоном. А гром со звуком ломаемого сухого хвороста доходил до "Альбатроса" уже тогда, когда небо бросало вниз очередной шнур.

– Старичок, мыльца дашь? – задорно орал с артбашни розовый матрос с черными негритянскими руками – явно моторист. – А то моему обмылку уже капец.

– Дашь на дашь. На мочалку, – отзывался снизу, с тесного юта матросик с синими буграми фурункулов на ногах.

Пепельно-серые, рыжие, каштановые, черные до смолистости волосы почти одновременно стали белыми, в комковатых шапках пены. Мыло всех цветов и сортов – цветочное и земляничное, детское и яичное, хозяйственное и мылящееся только первые несколько минут турецкое – уменьшались на глазах.

– Возьмите мой "Камэй", товарищ капитан второго ранга, – ласково подышал в бугристую спину Бурыги Кравчук.

– Чего? – повернулся тот всей рыхлой, бело-розовой фигурой.

– Французское. Из валютного. Его в рекламе из Москвы показывают. "Камэй" называется, – протянул на подрагивающей ладони пахнущий неземными цветами розовый, выгнутый долькой дыни овал.

– О-о! А я все думаю, кто ж бы мне спинку-то потер? На – мыль своей "кумой", – и протянул длинный чулок мочалки.

– Па-а-астаранись! – вывалился из офицерского коридора гарсон с пузатым алюминиевым галуном на брюхе. Грохнул его на палубу, оттолкнул рукой с синей татуировкой "Черный флот-ДМБ-93" на плече салажонка и пригрозил остальным: – А ну, тюльки, не брызгайте мылом! Мне на суп надо нормальной воды набрать!

Мыльная пена на головах и плечах держалась недолго. Теплые струи с упорством душа смывали и смывали ее, и только на спине, на бедрах да на розовых ягодицах она лежала фалдами белого фрака чуть дольше. Там, где казалось, что дождь не смоет все, в ход шли кандейки, кружки, а то и просто пригоршни. Мыльные струи, унося месячную грязь, на палубе становились серыми и текли, неслись мутными горными потоками к юту, чтобы упасть водопадами в кильватерный след. И с каждой минутой этот грязный поток становился все светлее и светлее, а моряки – все более неузнаваемыми. Дождь как бы сдирал с них пленку, натянутую месяцем похода, пленку грязи и усталости, копоти и раздражения, масел и озлобленности. И вот уже рыжий Анфимов становился огненно-рыжим, а его густо утыканное веснушками усталое тело – задорным и порывистым, а серо-седой Клепинин – светло-седым, успокоившимся и вальяжным, и вот уже Бурыга мог заверещать к восторгу моряков под жесткими нитями мочалки, а годок-гарсон подраить спину салажонку, которого он минуту назад пнул. И когда блеснуло, продралось сквозь серые барханы туч солнце и облило "Альбатрос" желтым живительным светом, это уже был другой "Альбатрос".

7

Под утро ему приснился кусок духмяного черного хлеба и сочная, с толстой красной прожилкой, полоска сала. Майгатов мгновенно открыл глаза и повернул голову влево: нет, еды на тумбочке не было. А в носу все стоял и стоял сладкий аромат свежеиспеченного бородинского и дымный запах подкопченного сала. Термометр, одиноко лежащий на тумбочке, удерживал вчерашние тридцать шесть и девять. Кажется, он начал выздоравливать. Или это действительно только казалось?

Майгатову вдруг захотелось узнать, какой же сегодня день. Он долго считал, прибавлял, отнимал и, по всему выходило, что – воскресенье. Он верил этому и не верил. Эти дни, прокатившиеся по его судьбе, казались вагонами черного-черного поезда, пронесшегося на страшной скорости, и он вполне мог ошибиться в подсчете и не заметить один из них.

В полумрак палаты втек чуть более редкий полумрак коридора. Уголком глаза, совсем не поворачивая головы, только по высоте фигуры, заслонившей дверной проем, он определил – Вера.

Она безжалостно грохнула на тумбочку поднос с чаем и куском лепешки. Обогнула его кровать и, подойдя к окну, толкнула наружу деревянные ставни на ржавых, изношенных петлях. Хмуро помолчала и, не оборачиваясь, пояснила:

– Кондиционер я сегодня заберу.

– Что? – не понял все еще считающий дни Майгатов. – Что заберешь?

– Кондиционер. – И обернулась к нему властным, длинным лицом, которое стало еще длиннее от вытянувших мочки ушей огромных красных клипс.

– Так он же – Ленин.

– Ничего себе заявочки! "Ле-е-енин!" Это наш общий. А теперь – только мой.

Майгатов сосчитал еще раз, и получился понедельник.

– Вера Иосифовна, а какой сегодня день? – решил он подвести итог своим мучениям.

– А такой, что я б дома, в Саратове, давно б на диване валялась и какой-нибудь сериальчик смотрела, а тут приходится за вами ходить...

– Значит, воскресенье, – откинул он голову в почти уже вечную вмятину на подушке.

Вера молча сопела у ящика кондиционера.

– Ну как наши дела? – ворвался в комнату Леонид Иванович в распахнутом белом халате. Он был явно чем-то возбужден.

Майгатов второй раз за все время видел его в халате. Тогда, в первое его появление в такой одежде, Леонид Иванович пояснил, что так положено для совещаний. Спрашивать второй раз не хотелось.

– Та-ак, за тридцать семь уже не лезем, – изучил он термометр, показав Майгатову розовую макушку. Похрустел в кармане лекарствами и наощупь вытянул длинную серебристую ленту. – Теперь будете принимать только интестопан. Дважды в день по две таблетки. Лучше всего – утром и вечером. Таблетки хорошие, на основе трав. Индийское производство, по швейцарской лицензии, – объяснил он даже больше, чем требовалось, и, чувствовалось, под это длинное объяснение все еще сопереживал что-то недавнее, происшедшее с ним. – Все остальные лекарства отменяются.

Из-за широкой фигуры Леонида Ивановича он уловил, как вроде бы приоткрылась дверь. Майгатов подал правое плечо вверх и за пузыристой белой полой халата увидел в дверной щели лицо Лены. Он молча, одним вскидом бровей, задал ей вопрос. Она молча, сильным поджатием губ как бы ответила, но он ничего не понял.

– Остор-рожно! – с дикцией магазинного грузчика пронесла на животе перед собой тяжеленный ящик кондиционера Вера. В дверях чуть задержалась. О-о, Ленка! Ну-ка помоги, а то у меня пупок развяжется от этой бандуры!

– С корабля – ничего? – сел на кровати Майгатов и стал одеваться.

– Какой там корабль! Живешь тут как в глухомани. Если новость придет, так уже заранее знаешь: указание какое-нибудь. Любят у нас указания давать! А о последствиях никто не задумывается. Лишь бы скомандовать. Вот и сегодня...

Дверь яростным скрипом опять выдала какого-то гостя. Майгатов не без раздражения приготовился увидеть хмурую физиономию Веры, которая вполне могла после кондиционера утащить к себе в комнату и его единственную мебель – тумбочку. Но из-за Леонида Ивановича вынырнуло круглое курносое лицо Иванова, которое сейчас, после нескольких дней свидания с тропическим солнцем, вылиняло и стало пятнисто-красным.

– Всем – добрый день! Тебе привет от экипажа, – плюхнул он на колени Майгатова пузатый полиэтиленовый пакет, по-свойски, как столетний друг, пожал руки врачу и Майгатову и заозирался в поисках стула.

– Без халата... знаете, – конфузливо попрекнул Леонид Иванович. Оденьте мой, – и с явным удовольствием освободился от узкого в рукавах, накрахмаленного до картонности халата.

– Порядок есть порядок, – подчинился ему Иванов, от энергичной, порывистой фигуры которого так и расходились по комнате волны уверенности, оптимизма, даже радости. – Меня здесь все пытаются в свою спецодежду облачить. Анфимов на корабле – в свою, синюю, вы – в белую. А, интересно, в посольство пойду, там-то как: во фрак, что ли, переоденут?

– Уже уезжаете? – по-своему понял фразу о посольстве Леонид Иванович.

– Через два дня, – с удовольствием ответил Иванов. – Сэкономил двое суток для осмотра, так сказать, достопримечательностей. Хочу в Хадрамаут нагрянуть. Говорят, зрелище неописуемое. Белые небоскребы на фоне серых гор. Это правда, что именно здесь, еще задолго до американцев с их Манхэттеном, в Хадрамауте появились первые дома-небоскребы?

– Не знаю, – пожал плечами Леонид Иванович. – Это же далеко на юг от нас. А у нас работы, знаете, сколько. Некогда по экскурсиям...

– Вы – как тот коренной москвич, что ни разу за свою жизнь в "Третьяковке" не был. А жизнь-то идет...

– Ну что ж сделаешь... Все не пересмотришь...

– А знаете, что древние жители Хадрамаута, "хады" или "ады" – их по-разному называли, бросили в свое время вызов аллаху и попытались создать райские сады на земле. Аллах не мог оставить без наказания такую неслыханную дерзость и разрушил города "хадов". Или "адов". А их превратил в обезьян. Эта легенда есть в Коране.

– Огурцы вам нельзя, – обратил внимание на пакет Леонид Иванович. – И на будущее: на полгода об огурцах в любом виде и сладком, болгарском перце забудьте. Плохо для кишечника. А что там еще?

– Помидоры, батон в целлофане, банка, кажется... да – шпрот, – чуть ли не с головой окунулся в пакет Майгатов. – И еще – таранька.

– Знаете что... дайте-ка мне этот "привет" целиком, – властно протянул руку Леонид Иванович. – А то ваши моряки так вас накормят, что придется по второму разу вас с того света вытаскивать.

– А вы знаете, что именно здесь, в юго-западной Аравии, властвовала царица Савская, в которую влюбился мудрый Соломон? И именно здесь разворачивались события сказок "Тысячи и одной ночи"?..

– Я вам стул принесу. Опять его Вера куда-то утащила, – решил отделаться от брызжущего эрудицией Иванова так и не избавившийся от своей грустинки Леонид Иванович.

– Как они там? – спросил Майгатов и ладонью предложил Иванову сесть рядом с ним на кровать.

Но тот порывисто прошелся к окну, чуть прикрыл одну ставню, обернулся и, став из-за светящегося ореола как бы без лица, неспешно рассказал о нападении на "Альбатрос", об убитом Абунине, о дикой гонке за не той яхтой и, когда все горькое, кажется, окончилось, вышел из света и, обретя вновь веселые, задорные черты лица, похвастался:

– А иршан мы все-таки спасли...

– На той "ржавчине"? – догадался Майгатов.

Иванов вальяжно кивнул. В белом халате, который пришелся ему впору, он был больше похож на доктора, чем Леонид Иванович, и, когда наконец он все-таки сел на принесенный инфекционистом хилый венский стульчик, Майгатов почувствовал, что только он, Иванов, сможет излечить его от всех болезней сомнения и непонимания, которые так долго донимали его. Он видел звенья цепи, но у него не было ключа для того, чтобы их связать воедино. "Ирша", пираты, плен, погибший Абунин, который теперь горькой каплей стоял у сердца, существовали в какой-то явной последовательности, закономерности. За долгие больничные ночи и еще более долгие нудные в своей жаре и однообразии дни он часто думал об этом, но в этих мыслях было скорее скольжение по фактам, чем проникновение в них. Он ходил, как тот кот вокруг двери в чулан, из-под которой сочились вкусные запахи, и знал даже, что это за запахи, но не знал, как к ним добраться. События игральными картами тусовались в руках, и он никак не мог понять, с какой "масти" нужно ходить, чтобы выиграть эту игру. Новость о все-таки состоявшемся нападении, которое он не смог предотвратить, новость о погибшем Абунине, под фамилией которого он сидел на допросе в том темном, сыром трюме, не только не разрешили его сомнения, а, наоборот, запутали окончательно. И когда озабоченный Леонид Иванович ушел из комнаты, а Иванов сел на стул и уверенно закинул ногу на ногу, Майгатов понял, что сейчас узнает все.

Но Иванов неожиданно начал не с того.

– А я на "Альбатросе" на твоем месте спал.

– Понравилось?

– Ничего, жить можно. Только подушка сначала смущала.

– Цифры?

– Вообще-то да. Такие огромные, черные, прямо на белой подушке. И якорь такой огромадный. Честно говоря, первый раз как на грязь ложился.

– Имущество маркировать надо. А то, что размер великоват... Это уж как начальники сверху определили: номер войсковой части и якорь – символ флота – обязательно. – Запах черного хлеба все еще стоял в носу, но неожиданно объявившемуся аппетиту, кажется, хватило бы и тех кусков лепешки, что лежали на тумбочке рядом с явно остывшим, уже не выпускающим вверх щупальце пара, чаем. – Вы разрешите, я перекушу?

– Конечно-конечно, – мягко улыбнулся белесыми усиками морщинок у углов глаз Иванов. – "Баклан" – первое дело на флоте...

– Ого-о! – прожевывая пресную, жестковатую лепешку, восхитился Майгатов. – Уже научили?

– У вас не комбриг, а прямо Нестор-летописец. На все случаи жизни хохмы, присказки, приметы, случаи...

– Все правильно – Нестор. Только не летописец, а Нестор Махно.

– Анархист, что ли?

– Примерно.

– И в чем же это выражается? – сбросил ногу с ноги Иванов и выжидательно подал корпус вперед.

Холодный глоток чая скользнул в горло и трудягой-локомотивом шустро потолкал перед собой, казалось, навеки застрявший комок теста.

– Не хотелось бы об этом. За глаза все-таки...

– А если в общем, по-философски?

– Понимаете, Бурыга из разряда таких людей, которые признают только тот закон, который согласуется с его желанием. А если он что-то приказал, то считайте это приказание – вновь изданным законом. Короче говоря, "волевик".

– Ну-у, таких "орлов" в любой конторе хватает. Помнишь, как Чаадаев говорил:"На Западе все делается по закону, а в России – в порядке исключения", – помолчал, припоминая нить разговора. – Да – так вот мне в твоей каюте понравилось. Нижний ярус. Две койки. Как в спальном вагоне поезда... А вот ты скажи: место меняется с ростом по служебной лестнице или так, как пришел, так и остается?

– Конечно, меняется. Там же на каждой каюте – таблички. У кого какая должность, тот в той и живет. Я тоже сначала на верхнем ярусе спал. А стал помощником командира – на законный нижний перебрался.

– Вот и в мире так же, – откинулся на хрустнувшую спинку стула Иванов и, подняв глаза к потолку и поджав нижнюю губу, многозначительно помолчал.

Пустой стакан с налипшими на борт чаинками беззвучно опустился на тумбочку. Майгатов смахнул ребром ладони крошки с тумбочки, ссыпал их в стакан и всем корпусом повернулся к Иванову, понимая, что именно после туманной фразы о мире он и узнает самое главное.

– Да-да, точно так же, – опустил глаза с потолка на небритое, бескровное лицо Майгатова. – Все давно распределено, ко всему таблички прибиты, а появятся новые люди – и все уже не то.

Таблички те же, а люди...

– Вы что имеете в виду?

– А то, что мир уже давно поделен. Странами, фирмами, банками... Я имею в виду "крупняк". Мелкоту отсекаем сразу. Поэтому когда наши ребята-рыночники говорят о здоровом духе конкуренции в мире, они врут и себе, и нам. Какая там, к хренам, конкуренция, если сферы влияния давно распределены. И никто нас с нашими вшивыми тряпками или машинами не пустит в их магазины. Но! – Поднял он вверх указательный палец. – Но!.. Есть сфера, где наши ребята умудряются менять таблички.

– Серьезно? – искренне удивился Майгатов.

– Есть, есть такая сфера, – он оглянулся на дверь, повернул скомканное морщинами сомнений лицо, послушал тишину в комнате и, наконец, решился: По оперативным данным, в феврале прошлого года в Будапеште прошла сходка лидеров криминального мира Запада, Восточной Европы и России. На ней состоялся передел сфер влияния. Очень многие "области" западники отдали российской мафии...

– Что-то непохоже на них, – куснул ус Майгатов.

– Ты за западников сильно не волнуйся. Во-первых, – загнул он палец на уже загоревшей, коричневой кисти, – отдали не полностью, а как бы приняли компаньонами, особенно в те сферы, где у них в последние годы были заметные потери. Во-вторых, их восхитило умение наших криминальных структур подчинить себе промышленный, торговый и банковский капитал...

– Все это, конечно, интересно, но при чем здесь – наш случай? – начал уставать Майгатов от менторского тона Иванова.

– В самой прямой связи, – вскочил тот и живчиком пробежался до окна и обратно, лег сложенными крест накрест руками и грудью на спинку стула и спросил: – Ты в детстве на качелях катался?

– Конечно, катался.

– А такого не бывало, что вот кто-то качается, а ты стоишь рядом, зазевался и тебя... этими качелями...

– Не-ет, такого не помню...

– А на другой улице, на другом краю города – что, ни разу не слышал?

– Чтоб качелями? Ну, может, где и было, но... нет, не помню такого.

– Так вот! – оттолкнулся локтями от стула Иванов, стал стройным, строгим и торжествующим. – Так вот считай, что качелями тебе по лицу все-таки врезали!

– Какими качелями? – ну уж совсем ничего не понял Майгатов.

– Белыми! – и качнулся с пятки на носок и обратно.

– Слушайте, это уже мистика! – не сдержался Майгатов и тоже вскочил под резкий укол в кишках. – Вы говорите одними загадками, иносказательно... Вот знаете, если я вам сейчас начну схему гирокомпаса и принцип его работы разъяснять чисто техническими терминами, вы что-нибудь поймете?

– Ну ничего, ничего! Успокойся! – вернувшийся от окна Иванов покровительственно положил Майгатову ладонь на плечо. – Присаживайся, в ногах правды нет, – и сам сел на дрогнувший стул.

– Мистики тут мало. Точнее, совсем нет. Вот я рассказал тебе о дележе мира между группировками, – начал Иванов опять утрамбовывать слова к словам. – В том числе были поделены и сферы наркобизнеса, особенно транспортные. Дело в том, что в свое время американцы здорово пощипали одного из солидных поставщиков наркотиков в Штаты и Европу – итальянскую мафию. Белые качели замедлили ход...

Майгатов опять вскинул недовольные брови.

– Основные районы произрастания наркотических растений – Латинская Америка и "Золотой треугольник" в Юго-Восточной Азии, – заметил недовольство Иванов и заторопился с объяснениями. – Основной покупатель Штаты и Западная Европа. Из этих районов к местам потребления безостановочно , а особенно после сезона сбора урожая, работают "белые качели": взял "товар" где-нибудь в Таиланде, доставил в Европу, сдал посреднику – можешь потом полжизни не работать. Если забыть о всех остальных "качелях", то эти, из "Золотого треугольника" в Западную Европу, в последнее время стали обживать и наши ребята. Но обживать осторожно. Во всяком случае, "залетов" у них до последнего времени не было...

– Яхта? – наконец, понял Майгатов.

– Скорее всего, в нашем случае это – кооперация нашей и итальянской мафий. Наши – круче и наглее, итальянцы знают точки доставки и инфраструктуру наркорынка в Европе. Но...

– Что – но? – опять ощутил себя первоклассником, одолевающим азбуку, Майгатов. А ведь только что, кажется, картина начала проясняться.

– Но... Все до последнего времени, судя по сводкам, шло более-менее сносно. Как я уже говорил, без "залетов". Была у нас, казалось, одна зацепочка. Еще от Италии вели мы одного парня с грузом наличных, на "отмыв" у нас. Но с ним промахнулись. Их связник, девушка, назвавшаяся Анной, обвела нас вокруг пальца. Слушай,.. – задумчиво заморгал, – и ту девицу с яхты Анной звали... Ну, ладно, может, и совпадение, а, может... Моряки говорили, что фигура у вашей Анны была... У той тоже. Впрочем, нет уже ее, нет. Вместе с яхтой... Ну, так вот, все шло у них в России без залетов. Пока какие-то "чайники" из Калининграда не решили на собственный страх и риск вторгнуться на этот рынок. Погнались, так сказать, за длинным рублем или, точнее, длинным долларом. Они перекупили партию наркоты, замаскировали ее под груз риса...

– "Ирша"? – выдохнул удивление Майгатов. – Что: во всех мешках наркотики вместо риса? – и вдруг вспомнил, что один из моряков докладывал о вспоротых мешках, из которых просыпался на дно трюма рис. – Не верю.

– Да кто ж так делает?! – всплеснул руками Иванов. – Конечно, не во всех. Может, вообще в двух-трех. Но эти два-три мешка стоят больше, чем вся "Ирша" вместе со своим рисом... И все бы, скорее всего, сложилось нормально, если бы Пестовский – капитан "Ирши" – по каким-то неизвестным нам причинам не "заложил" свою фирму нашим основным наркопоставщикам, назовем их Крутыми. Поняв, что по пути "Иршу" нейтрализуют, а груз, скорее всего, Крутые отберут, он сымитировал нападение на него, где-то там отсиделся в Бангкоке и заявился в Москву с видом наивного ребенка. Мы думали, что ему еще какое-то время дадут пожить, но, то ли свои, то ли люди Крутых – это уже не столь важно – его все-таки убрали...

– Еще одна кровь, – грустно качнул чубом Майгатов, который впервые услышал о Пестовском.

– На белых качелях всегда много крови, – сформулировал Иванов. Что? – и порывисто шагнул к приоткрывшейся двери.

Майгатов до его резкого движения успел заметить лишь розовую лысину Леонида Ивановича. Кажется, за ним стоял еще кто-то, но полумрак коридора прятал его лицо.

– Нет-нет, позже. У нас очень серьезный разговор. Извините, напористо вытеснил Иванов визитеров и плотно закрыл дверь.

– Значит, аппаратура не ошибалась, – вспомнил о раздвоившейся засечке Майгатов. – То была яхта?

– Да, яхта, – послушав деревянную плаху двери, вновь вернулся мыслями к разговору Иванов. – Они сымитировали несчастный случай, запросили помощи у "Ирши". А с учетом того, что о наркотиках из всего экипажа знал лишь Бурлов, первый помощник капитана, никто и не подумал, во что это выльется. Только когда Крутые высадились на борт с яхты и навели стволы, иршане поняли, что больных среди них нет. Радист бросился в рубку сообщить о нападении, но...

– Еще одна кровь, – вспомнил рубку Майгатов.

Иванов с уверенностью очень осведомленного человека продолжал историю, но Майгатов его почти и не слышал. Он уже и без подробностей мог представить дальнейшее: появление на горизонте "Альбатроса", хоть и небольшого, но все же шарового цвета, военного борта, что вызвало, скорее всего, испуг у Крутых, паническое пленение экипажа "Ирши" – чтоб убрать свидетелей, – их погрузку на яхту, радиста... ну, конечно... погибшего радиста за борт... бегство прочь от "Ирши". Но ведь они теряли так наркотики, теряли прибыль? Или жизнь все-таки дороже прибыли? Наверное, в этом бегстве было больше итальянской эмоциональности,чем русской бесшабашности. Значит, правят у Крутых в их "кооперативе" итальянцы, а не наши. Или он что-то не додумал в этой сцене спешного покидания "Ирши"? Ну ладно, удрали – это раз. Возможно, он видел именно эту яхту на горизонте это два. Выкрали его с "Альбатроса" – это три. Но для чего выкрали? Узнать схему трюмов, как хотел тот козел с бородавкой на лбу? И зачем узнавать, если они и без того все-таки напали?

– Извините, – прервал плавную речь Иванова смущенный Майгатов, – вы сказали, что эти... ну, Крутые... когда напали на "Альбатрос", то сумели высадиться на борт к нам. Они что-нибудь предпринимали или, убив Абунина и испугавшись Бурыги, драпанули?

– А я разве не говорил? – удивленно нахмурился тот.

– В общих чертах...

Усилие исказило круглое, если не сказать даже, смешное, если не знать, что перед тобой капитан ФСК, лицо Иванова. Вопрос Майгатова сбил его с ритма, и он, враз забыв то, о чем рассказывал только что, начал припоминать блокнотные записи по "Альбатросу".

– Абунин... Абунин... А-а, они убили его еще до швартовки с вашим кораблем. Потом – абордаж... Прямо как у настоящих флибустьеров. Потом... А-а, у них какой-то огромный охранник в маске... ну вообще-то они все в масках... пробежал в конец корабля...

– На ют, – поправил Майгатов.

– Ну да, на ют... И стал перебрасывать мешки с юта на яхту.

– А коробки он не трогал? Там были еще коробки...

– Я видел. Нет, коробки их почему-то не заинтересовали.

– Бандит с юта... он, вы сказали, был такой крупный...

– Даже чересчур, судя по рассказам...

– Мне все ясно, – теперь уже вскочил Майгатов и, даже не заметив, была ли боль в боку, пробежался к окну и обратно. – Вот зачем им нужна была схема трюмов.

– Зачем? – с удивлением обнаружил прореху в уже сотканном полотне событий Иванов.

Под окном громко завелся двигатель машины. Чьи-то голоса вплелись в его монотонное рычание. Громко хлопнула дверь, и под вонючий выхлоп, добивший до второго этажа, до их комнаты, машина зашуршала по песку и битым кирпичам.

Майгатов поморщился от противного, муторного запаха и продолжил:

– Они решили, что мы успели до потопления "Ирши" перегрузить мешки из ее трюмов к себе на борт. А поскольку на юте лежало мало мешков, они вообразили, что остальные – в трюмах. Вот для чего им нужна была схема. И вот почему я здесь, – даже как-то обрадовался своему открытию Майгатов.

Оно ничуть не облегчало его судьбу и его болезнь, но снимало один маленький, ощутимый грузик с души.

– Возможно, – все-таки оставил немного места для сомнения Иванов, с удивлением наблюдавший, как густо покраснел, пока говорил, еще недавно такой мертвенно бледный Майгатов.

– Не возможно, а точно!

– Это могли бы на сто процентов подтвердить лишь Крутые, – вслух подумал Иванов. – Но гигант лежит где-то на дне Красного моря и кормит собою рыбок.

"Еще одна кровь," – подумал уже про себя Майгатов, впервые услышавший о гибели грузина. На дне души качнулась жалость к нему. Она не была такой сильной, такой подступающей горьким комком к горлу, как печаль об Абунине. Это была просто жалость к человеку, который, наверное, считал, что живет единственно верно, раз "зарабатывает" так много, и так и не понял, что он упустил, если бы жил иначе.

– Да и остальные уже на небесах.

– Каких... небесах? – не понял Майгатов, который уже начинал путаться в образных рядах контрразведчика.

– Самых обыкновенных. Взорвали мы яхту.

Новость оглушила Майгатова. Иванов немного помолчал, ожидая вопросов, но их не было, и он сам, в подробностях, рассказал об Али, о трассерах Перепаденко и о тех обгорелых обломках, что они вылавливали потом больше часа, так и не найдя ничего больше, кроме этих обломков.

Выговорившись, помолчал. Майгатов думал о чем-то своем.

– У меня к тебе просьба, – нагнулся за тумбочку Иванов, и Майгатов впервые с удивлением обнаружил, что там стоит кейс-дипломат. – Опиши страницах на пяти-семи все, что с тобой произошло. Плен. Кого видел. Побег. Особенно внимательно – внешности тех, кого видел. Про этого, с бородавкой, отдельно, в конце. Постарайся создать его фоторобот. А ты, часом, рисовать не умеешь?