Текст книги "Территория вторжения"

Автор книги: Игорь Хохлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Он не очень умный, он сам это понимает, но зато работать умеет как никто другой. Он крепок физически и молод лицом, если не брать во внимание уродство его головы.

Болезнь и плохая наследственность отразились на отношении к нему других не очень умных людей, особенно для детей он был любимым объектом самых яростных нападок и издевательств, предмет для оттачивания красноречия и фантазии. Чего только не слышит он от маленьких бесят в свой адрес! Особенно когда девчонки рядом. У них даже одно время игра такая была: кто придумает самое смешное и необычное обзывательство.

Потом, повзрослев, многие из них Егора просто не замечают, а кто-то даже жалеет. Он ведь не виноват, что таким родился. Часто на каких-нибудь праздниках ему подают, как юродивому, а он только рад стараться для них: и спляшет, и споет что-нибудь смешно.

На своей улице Егора все знают, его уродливый вид никого уже не смущает. Он и сам чувствует себя здесь спокойнее. Но стоит только свернуть на Степана Разина, или на Мира и выйти в центр, как осторожность вновь возвращается к нему. Чуть выше по улице живут трое ребят, старшеклассников, которых Егор старается обходить как можно дальше, или вообще перебегать по другой улице. Они очень плохие, всегда его обижают.

Но сегодня солнце улыбается Егору, и он, радуясь ему, идет, совсем забыв об осторожности. Такое с ним редко, но тоже бывает.

Он обходит вдоль низкого железного забора старую церковь и окружающее ее кладбище, спускается вниз ближе к пруду. Проходит несколько домов и слева за низким заборчиком появляется небольшой детский сад. Егору очень нравится здесь проходить, чтобы понаблюдать за бегающими детьми, он любит маленьких детей, они его не боятся и не обижают. Вот и сейчас он издалека услышал их веселый щебет, и сам заулыбается, спеша вперед.

Остановившись у низкого заборчика, он стал наблюдать за веселыми играми детей. В своем детстве он был лишен всего этого. Ему сейчас очень хочется зайти к ним во дворик, заставленный всевозможными ярко раскрашенными горками, лесенками и песочницами, и присоединиться к детям. Но, в очередной раз подумав об этом, он только тяжело вздыхает. Взрослая тетя-воспитатель заругает его и выгонит под общий смех детей. Дети будут смеяться над ним, как и все вокруг, а он этого не хочет.

Но сегодня погода хорошая – припекает солнышко, пахнет свежими молодыми листочками, – и настроение у Егора тоже приподнятое. Настолько, что он даже решается было отворить калитку, зайти, не смотря на запрет, и хоть чуть-чуть поиграть с веселой ватагой малышей.

Он протягивает руку к раскрашенной калитке, и в этот миг за спиной раздается окрик, от которого сердце Егора начинает биться быстро-быстро, а рука мгновенно опускается обратно.

– Эй, Урод! Ты че здесь делаешь!?

Егор оборачивается. К нему подходят Лапа, Сохатый и Шпын – та самая неразлучная троица, живущая на этой улице, гроза всей местной детворы и главные его обидчики.

– Я, это… – мямлит Егор.

– Слышь, Сохатый! – перебивает его Лапа, высокий красавчик, их предводитель, – тут что, фильм ужасов снимают?

Компания громко ржет, даже дети за калиткой оборачиваются. Егор же с радостным видом озирается по сторонам – где тут и чего снимают? – но ничего не видит. Зато неожиданно получает жгучий подзатыльник.

– Ты че по сторонам глазеешь, придурок? – шипит Шпын, самый вредный из них, к тому же и самый маленький. Даже на невысокого, коренастого Егора он смотрит снизу вверх. – Тебе сказали еще в прошлый раз на нашей улице не появляться!

– Дай-ка я ему торкну! – отодвигая Шпына говорит Сохатый, здоровенный и самый жирный из них. – У меня удар покрепче, может дойдет до него! – и медленно, вразвалочку надвигается.

Егор вжимает голову в плечи и закрывает глаза. Ему бы, конечно, лучше сейчас бежать, но компания обступает его со всех сторон, прижимает к забору. Придется на этот раз потерпеть. Тем более, что у этих подростков силы-то еще толком нет – не удары, а так, тычки. Хотя Егору все равно неприятно.

Удар приходится в грудь. Егор выдыхает, морщится и для вида валится на землю. Это проверенный способ избежать лишних ударов.

– О! Да ты сегодня слабачок! – каркает ему в самое ухо Шпын, больно пинает носком кроссовка под ребра.

– Эй! Что вам от него надо? – раздается голос из-за забора. Егор узнает тетю-воспитательницу. Добрую тетю, которая идет к ним.

Шпын отскакивает, зло шипит:

– Короче, Лампочка, повезло тебе опять. Но смотри – еще раз и в глаз!

– Ладно, пошли отсюда! – говорит Лапа и поворачивается. Сохатый и Шпын спешат за ним. – Никуда это чмо не денется! Только по зубам получит в следующий раз в два раза больше!

Он демонстративно сплевывает, его дружки хохочут. На другой стороне дороги Лапа оборачивается и, несмотря на то что воспитатель продолжает смотреть им вслед, кричит:

– Ты слышал, Урод!?

Конечно Егор слышит. И знает, что Лапа слов на ветер не бросает. Не первый раз уже он получает от них тумаки и угрозы.

И эти двое его дружков всегда с ним, всегда его слушают, так же как дети в садике всегда слушают тетю-воспитателя.

– Тебе больно? – слышит Егор над ухом голос тети-воспитательницы.

Противные ребята уже скрываются за поворотом, продолжая смеяться и толкаться.

– Нееет! – говорит он, быстро вставая, – не больно!

Как ни в чем не бывало, он поворачивается и убегает на кривых ногах в противоположный переулок.

Сегодня хороший день! Солнечный! И никто его не испортит. Он спешит на праздник.

В свои редкие выходные дни Егор обычно дома не сидит. Если, конечно, у бабушки не будет плохое настроение, и она не найдет ему какую-нибудь тяжелую и грязную работу по дому. Сегодня, в честь праздника, она нажралась уже с утра, и потому ноги не зная усталости носили его по всему городу до вечера. Для Егора праздник, когда бабка валяется в пьяном угаре без задних ног.

Уже вечереет, скоро начнется дискотека в центре города в парке.

Егор спешит.

Звуки музыки все громче, Егор, насколько это возможно незаметнее, вливается в толпу, несущую его вдоль пруда к амфитеатру.

С набережной плывут пьянящие запахи жареного мяса, в многочисленных палатках идет шумная торговля пивом и пирожками. На нормальных людей эти атрибуты народного гуляния действуют завлекающе, придают праздничному настроению истинную полноту.

Только вот Егору надо не совсем это. Он пробирается к сцене, к орущим динамикам, где пока еще не многочисленная кучка людей пританцовывает под звуки местной рок-группы.

Он втискивается между ними и начинает подражать их танцам. Получается очень смешно.

Четыре худенькие школьницы, сбившиеся в маленькую стайку, пренебрежительно от него отодвигаются. А ему только это и надо. Когда места стало больше, Егор расходится по полной программе.

Из одной семейной компании, лениво танцующей рядом кружком, к нему подходит веселый уже хорошо подпитый мужичок и протягивает недопитую бутылку пива.

– Давай, Лампочка! Вот так давай! – выкрикивает он, пытаясь перекричать грохот динамиков, и начинает пританцовывать «русского».

Егор берет из его рук бутылку, жадно допивает и начинает повторять за ним. Мужик громко хохочет, тычет в него пальцем. Компания, которая все это время за ними наблюдала, подхватывает его смех.

– Налей ему еще, Микола! – кричит другой мужик из этой компании. – Пусть цыганочку станцует!

Микола плещет в пластиковый стаканчик водки, подает Егору со словами.

– Давай цыганочку, Лампочка!

Егор, не морщась, выпивает полстакана водки, смешно хрюкает и под рок начинает кособоко танцевать цыганочку.

Мужиков от смеха ломает пополам. Их жены, наблюдавшие за этим представлением до этого молча, тоже начинают похихикивать.

К месту бесплатного представления подтягиваются еще люди, образовывается большой круг. Они хлопают в ладоши, смеются, тыкают в Егора пальцами.

– Во молодец, Урод!

– Ну дает!

– И клоуна не надо!

А Егор рад стараться. В голову ударяет хмель, в ушах звенит от грохота динамиков. Он счастлив видеть вокруг много улыбающихся людей, которые ему аплодируют. Это он их радует, веселит, и они обращают все свое внимание на него. Хоть так он нужен им, нормальным людям. И он все больше и больше распаляется, а смех вокруг становится все громче. Снова кто-то протягивает ему очередной стаканчик. Не прекращая танца, Егор опрокидывает в себя содержимое. Это оказывается чистый спирт. Егор на пару секунд задерживает дыхание, выпучивает глаза. Внутри все обжигает, как огнем. И это, видимо, нравится окружающим, потому что раздается оглушительный смех.

– Ну, давай, давай, танцуй, Головастик! – кричит широкая пьяная рожа, появившаяся перед ним, – отрабатывай!

Чей-то женский голос из толпы выкрикивает:

– Хоть бы кто закусить дал, бедолаге!

Егор кое-как сглатывает, переводит дыхание и продолжает танец. Голова кружится, но он уже не может остановиться. Ведь вокруг люди, которым он нужен! И он будет танцевать для них, пока не упадет от усталости!

Неожиданно что-то больно ударяет его по заднице. Егор резко оборачивается. Перед ним стоит неразлучная и самая ненавистная ему троица.

– Опять ты? – говорит Лапа. – А ну, пошел отсюда, Урод.

Егор оглядывается вокруг. Кольцо его почитателей сразу же распадается. Те, кто еще стоит рядом и улыбается, делают вид, что ничего и не было. А ведь он для них так старался!

– Ну ты че, не понял? – повторяет Шпын и с размаху бьет Егора в живот. Но он даже не пошатнулся. Шпын округляет глаза. Он-то думал, что Урод как обычно сломается пополам от его сильнейшего удара.

– Эй! Че за дела? – подкатывает справа Сохатый, – повторить что ли?

Обидно, конечно, думает Егор. В голове еще приятно шумит, и реакция заторможена. А ведь праздник только начинается!

Но, встретившись с почерневшим взглядом Лапы, он все-таки понимает – если не хочешь быть избитым при недавних своих почитателях, то лучше удалиться. Он ведь не совсем дурак!

Под свист и плевки Егор быстро теряется в толпе.

Глава 5.

Шеф свалил после обеда, и мы расслабились. Алевтина по одному нас вызвала к себе и выдала под роспись зарплату в конвертах. Когда мы пересчитали, то приятно удивились – шеф сдержал свое обещание и выплатил больше обычного.

Первым выразил свое восхищение конечно же Серый:

– Ну что, коллеги, где сегодня отмечаем пгаздник?

– Не больно-то радуйся, балда, – осадил его Петрович, складывая свои купюры обратно в конверт. – Сегодня добавили, завтра вычтут!

– Какой праздник сегодня? – спросил я. – Он вообще-то завтра.

Петрович и Серый переглянулись, и будто бы перемигнулись.

– А вообще сегодня День Граненого Стакана! – сказал Петрович.

– Ах, это! Я и забыл, – сказал я. – У нас после каждой получки такой праздник.

– Ну, ты же знаешь, – развел руками Петрович. – Чего же тогда глупые вопросы задавать?

– А пгаздничные дни пгопускать не хорошо!

Я смотрю на двух заговорщиков, улыбаюсь. Удивительно наблюдать, когда они хоть в чем-то солидарны.

– Ну, и у кого на этот раз соберемся?

– Сегодня точно ко мне, – сказал Петрович. На наши вопросительные взгляды он продолжил. – Во-первых, моя очередь принимать гостей, а, во-вторых, я тут сало в выходные закоптил – пальчики оближешь.

– Ну, если сало, то это совсем другой разговор! Так и порешим.

– Заметано, дгужище!

Они сразу оживились, засобирались. Я хлопнул в ладоши.

– Так, вообще-то сейчас еще есть время немного поработать, а?

– Ну, да, конечно! Погаботаем еще, только совсем немного, окей?

Петрович с недовольным видом пошел к себе на склад, пробурчав в дверях:

– Шефа нет, так чего нам тут торчать, не понимаю…

Серый ухмыльнулся, а я углубился в отчеты. И кто придумал эти праздники среди недели?

Полшестого оба с нетерпением сидели и вполголоса о чем-то шептались, ожидая часа икс.

– Ну ладно вам, – не выдержал я. – Алевтина только что ушла…

Оба вскочили:

– Ну и нам пора, да?

– Поехали? – сказал Петрович.

– И махнул гукой! – добавил Серый.

– Поехали, – вздохнул я. – Выходите, я вас догоню.

Я еще просмотрел почту, потом сохранил данные, выключил комп.

По дороге из офиса к проходной мне все не давало покоя видение про Ольгу. Неспроста же оно было? Может, надо просто позвонить ей, узнать как у нее дела? Сделаю это попозже, вечером, если опять не забуду. Мы, как это ни странно, до сих пор созваниваемся с ней изредка, никак она меня не отпустит. Или я ее…

Я вышел из проходной, перешел дорогу к аллее набережной. Серый и Петрович ожидали на лавочке, оживленно беседовали. Петрович мял между пальцев сигарету, с нетерпением ожидая момента, чтобы ее выкурить. Удивительно, что ни о чем не спорят, а сидят чуть ли не обнявшись и солидарно хают руководство завода за неправильное ведение хозяйства, за низкие зарплаты, за сокращения и ожидание новых перспективных заказов.

– Ну что, народ для разврата собрался? – провозгласил Петрович, когда увидел меня. – Выдвигаемся?

– Да, пошли, – сказал я. Они поднялись. – Только план такой: вы на проспекте свернете к магазину, закупите, что надо, а я в это время сгоняю в больницу к Глебу.

– Так может все вместе? – спросил Серый.

– Зачем всей толпой ходить! – сказал Петрович. – Вон начальник сходит, проведает, а нам потом расскажет. Правильно, Никита?

– Да. И к тому же всех туда точно не пустят. Я и сам по блату договорился.

– Я бы тоже мог по блату! – возразил Серый. – Ты же знаешь…

– Да помолчи ты, блатной нашелся! – отрезал Петрович и отвесил ему дружеского «леща».

С пруда тянуло бодрящей свежестью, ветер усиливался, холодало. Я накинул капюшон.

– Ну, что, ребята, пошли?

– Ну, неужели! – пробурчал Петрович и первый двинулся в сторону проспекта.

Серый пожал плечами, и мы пошли следом.

Поднявшись на проспект по длинной лестнице, мы разминулись. Серый и Петрович пошли в «Пятерочку», а я свернул направо к больнице.

Перед тем, как зайти в приемное отделение, я набрал Светку, и она уже ждала меня в холле, нервно перетаптываясь с ноги на ногу.

– Пошли, – без лишних слов сказала она, только увидев меня, и двинулась через дверь с надписью «только для персонала» по длинному коридору. Я заспешил за ней. Вопросов не задавал. Понимал, что дело плохо, но хотелось прежде самому увидеть все без ее комментариев. Что же ее так напугало?

И войдя в палату к Глебу, понял ее опасения прямо из дверей.

На первый взгляд в небольшой одноместной палате лежал не Глеб, а очень похожий на него человек. Веки опухшие и покрасневшие, тело периодически вздрагивает в конвульсиях. Когда подошел ближе, он, словно почувствовал меня и резко открыл глаза – красно-кровавые они слепо уставились в потолок, из горла послышался глухой рык, мощное тело напряглось, вены на шее и руках вздулись. В этот миг Светка за моей спиной вскрикнула, закрыла рот руками, отвернулась. Потом глаза Глеба закрылись, и он снова замер в умиротворенной и расслабленной позе.

– Кто это? – вырвалось у меня. Я тряхнул головой. – Господи, я имею в виду, что с ним? Что с ним такое?

– Это Глеб, Никита, – сказала тихо Света. – И я не знаю, что с ним. И никто не знает.

– Как так? Ты же видишь, что он не в порядке?

– Вижу…

– Его как будто избили! – кричал я, больше от испуга и непонимания. – После того, как отвезли в больницу! Он на дороге просто потерял сознание, но был нормальным! А сейчас посмотри на кого он похож! Посмотри на его глаза!

Света отшатнулась от меня к стене, прижалась, испуганно глядя на меня.

– Я знаю! – вскрикнула она. – Я видела его, когда привезли! Он был нормальным!

– И что? Его здесь что ли избили?

Она опустила глаза, тихо заплакала.

– Его никто не бил, Никита. Он сам…

– Что значит «сам»? – наступал я на нее. Света словно впечаталась в стену.

Я краем глаза заметил в ее взгляде что-то странное. Чтобы убедиться, протянул руку, приподнял ее подбородок, сказал, как можно спокойнее.

– Света, посмотри на меня, пожалуйста.

Она расслабилась, подчинилась.

И тут я увидел ее глаза. У нее не было зрачков. Просто белые, чистые, без зрачков глазные яблоки. Я даже не сразу поверил своим глазам. У нее что, какие-то модные бесцветные белые линзы? – возникла первая мысль.

– Что у тебя с глазами? – естественно спросил я.

Поднятые в удивлении брови не были наигранными.

– Ничего. А что?

Я смотрел в ее широко раскрытые испуганные глаза без зрачков и мысленно щипал себя не веря в происходящее.

– У тебя нет зрачков! Ты знаешь об этом?

– Что? – удивление ее было искренним. – О чем ты? Что ты несешь? Да при чем здесь вообще я? – Она махнула рукой на Глеба. – Ты посмотри, что с ним! Это тебя не пугает?

– Вижу, – сказал я. – Но и вижу, что с тобой. С тобой тоже не все в порядке.

– Да о чем ты?

– Сходи и посмотри на свои глаза в зеркало.

– ?

– Просто сходи, ладно?

Света затопталась на месте, еще раз кинула взгляд на Глеба, но послушалась и вышла.

Я вспомнил вчерашнюю тетку в окошке приемного отделения. У нее ведь тоже было что-то с глазами. Это новое заболевание? Вирус какой-то новый?

Я снова подошел к Глебу. Наклонился к нему, осторожно прикоснулся к руке – теплой, обычной человеческой руке, тихо спросил:

– Глеб, дружище, ты меня слышишь?

В ответ мне было тихое, мерное дыхание. Никакой другой реакции. Я его ущипнул за предплечье – ноль эмоций.

– Что ж с тобой случилось-то? Что произошло?

В ответ – тишина и никакой реакции вообще. У него ведь тоже что-то с глазами. Но они не белые, как у Светки, и не черные, как у той тетки. Они совсем другие, да к тому же воспаленные, вспухшие. Почему такая разница? Они чем-то разным болеют? Господи, голова идет кругом!

Хлопнула дверь, в проеме появилась Света, подбежала ко мне, будто защищая своего друга от меня.

– У меня, Никита, с глазами все нормально, понял? – сказала она не глядя на меня. – А что ты скажешь про Глеба? Ты понимаешь, что с ним? Что у вас произошло на дороге?

Она повернулась ко мне, ожидая ответа. Я посмотрел в ее молочно-белые и какие-то пустые глаза. Пустые, безэмоциональные.

– Я не знаю, Света. – сказал я, повернулся к выходу. – Не знаю. Вообще сам не понимаю, что происходит.

И вышел из палаты.

В дверях бросил последний взгляд на Глеба и нависшую над ним Светку.

Это какой-то сюрреализм. И я стал его невольным участником.

* * *

По дороге к Петровичу, я пытался заглядывать в глаза всем встречным.

Идти было недалеко, и встречных было не так уж много, но за эти пятнадцать минут я пережил настоящий шок. Почти у каждого был слеповато-белый цвет глаз! Наверное, из десяти встречных белыми глазами обладали девять, и только один попался с абсолютно черными, почти как у той тетки! Скорее всего, она была еще на начальном этапе заражения.

Я поднимался на этаж Петровича не чувствуя под собой ног. И когда меня впустили в квартиру, ничего не слыша вокруг, я прошел в комнату и упал обессиленно в кресло.

Петрович и Серый словно не заметили меня, продолжая о чем-то спорить. Где-то из глубин сознания до меня стали доходить их слова.

– Это точно! – говорит Серый, – ты видишь так же, как и мыслишь!

Петрович прищурился.

– Что ты опять имеешь в виду, плюгавый?

– Ну, я же говогю, Никита, – обратился ко мне Серый, – тугой на все огганы!

Петрович медленно встал с кресла, с металлическим хрустом сжал банку пива жилистой рукой.

– Ты мои органы не тронь, понял? – прорычал он. – Я твои не трогаю, и ты мои не тронь! У меня с ними все в порядке! Уж всяко получше твоих, куриных!

Серый подскочил, поправил очки, подбоченился, как петух, собравшийся принять вызов конкурента.

Я поднял глаза, взгляд стал фокусироваться. И первым делом я стал рассматривать их глаза. Они тоже изменились? Заразились?

Петрович в этот момент уже повернулся спиной и вышел на кухню. Серый, довольный маленькой победой, сел в кресло, повернулся ко мне. Что-то сказал, но я не расслышал, потому что увидел его глаза. Они были такие же белые, как и у Светки.

Я, видимо, ахнул от неожиданности, потому что Серый сразу же подскочил и наклонился ко мне с озабоченным видом.

– Что? – отпрянул я от него.

– Я говогю, все ногмально?

– Да, нормально, – отмахнулся я, старательно отворачиваясь от его взгляда.

Серый пожал плечами и бухнулся в кресло, приложившись к банке.

Я встал, и пошел на кухню за Петровичем, чтобы убедиться, что это и его не миновало. Только зачем? Не знаю. Я попал в эту странную игру, и хочу чувствовать себя уверенным в этой реальности.

Петрович попался навстречу в коридоре, слегка, но преднамеренно толкнув плечом. Глаза его я не успел увидеть – он шел набыченный, глядя себе под ноги. Ухмыльнувшись, посмотрел ему вслед и зашел на благоухающую деревенскими ароматами кухню. Сразу вспомнилось деревенское детство, когда каждый выходной бабушка разводила выпечку – шанежки, булочки, пирожки, даже элементарные блинчики. У меня даже слюнки потекли, ей-богу!

Хозяйка, Клавдия Егоровна, встретила меня искренней улыбкой.

– Ой, Никита! Я даже не заметила, когда ты пришел! Кто тебя запустил?

Я развел руками. Честно, я даже не помнил этого, настолько был не в себе. Думаю, как я вообще в таком состоянии нашел их квартиру…

– Наверное, было открыто, – соврал я. И, скорей всего, не ошибался.

Я сел на табурет, стал наблюдать за руками хозяйки, ловко управляющейся с противнями, которые словно сами доставались и загружались в духовку, а хозяйка была лишь доброй волшебницей. И ароматы, конечно, были, я скажу…

– Никита, ты мне скажи, – прошептала Клавдия Егоровна, наклонившись ко мне, – мой-то что, уже выпивши был?

– Нет, – ответил я. – Ну, не знаю, может без меня, пока я к Глебу ходил. А почему вы так решили?

– Да ведет он себя как-то странно, – сказал она и украдкой заглянула в комнату. – Да и глаза у него какие-то мутные, будто уже приложился…

Я пожал плечами.

– Ничего такого за ним особенного я не заметил. Он, по-моему, всегда такой, нет?

– Не совсем, – серьезно сказала она. – Не совсем. – Она сняла с вешалки кухонное полотенце и нервно затеребила в руках. – Я тебе сразу скажу, что думаю, Никита. Вы же друзья?

Я тут же кивнул, ну а как же.

Она посмотрела на меня своими чистыми, обычными, человеческими глазами, спросила.

– Я же вижу, что-то не так. Я чувствую это. И он не такой, как обычно. Он какой-то… ну…

Из комнаты донеслись крики. Опять эти чудики о чем-то спорят, не иначе.

Клавдия Егоровна снова посмотрела на меня, улыбнулась.

– Вы, может, взяли какую-то гадость в киоске паленую, а?

Я замотал головой, мол, да вы что!

– Ну ладно, ладно. Верю. – Она тяжело вздыхает. – Хорошие вы ребята. Ты, Глеб, Сережка… Ну иди уже иди, нечего тут со мной. Я ведь знаешь, говорить-то могу сколь угодно. Не с кем вот только. Мой-то, знаешь ведь какой…

– Знаю.

– Никита! – донеслось из комнаты. Серый явно нуждается в помощи.

– Иду, иду! – кричу я, встаю и, неловко потоптавшись в дверях, ухожу в комнату.

В комнате Петрович чинно и важно ходил от стенки к дивану величественно, заложив руки за спину, как царь по своим покоям, иногда оживленно жестикулируя и, по всей видимости, вдалбливая «неразумному отроку» Сергею что-то очень важное и глубокомысленное. Тот сидел с отсутствующим видом, перелистывая очередной пожелтевший от времени журнал «Огонек». На столике перед ним расставлены тарелки с салатами и порезанным салом, все это почти не тронуто, в отличие от большой бутылки водки, выпитой примерно на треть.

– Ну, понял ты, наконец? – спросил Петрович, поставив в своей речи напоследок жирную точку, видя, что я вошел.

– Да понял, понял! – нехотя ответил Серый.

– Ни хрена ты не понял, – махнул на него Петрович и, обратился ко мне. – Никита, наконец-то! А мы уж думали так и просидишь весь вечер на кухне с моей э..!

Я сел на диван, пытаясь уловить его взгляд. Петрович ловко разлил по стопкам, потер глаза.

– Ну, гаврики! – он поднял свою стопку. – За праздник!

– Праздник, ага! – повеселел Сергей, поднимая свою стопку.

– Да, праздник, Сереженька! Ты нужды не видал! В девяностые ты еще только родился, а мы вот на своем горбу…

– Чей-то не вижу у вас горбов, перестройщики! – ляпнул Серый и замахнул.

– Знаешь что, Сереженька, – Петрович от негодования даже опустил руки. – Ты вот иногда как ляпнешь – в морду тебе дать сразу хочется…

– Чего это? – удивился Сергей, едва не поперхнувшись от внезапной перемены в голосе коллеги.

– А того это! Нужды ты не видал, мальчик. Свобода тебе по рождению дана. А мы ее кровью выбивали! Но вот сейчас на кой мне такая свобода – когда все есть и купить не на что? А? Молчишь? Вот и молчи, коль ни хрена не знаешь в этой жизни!

Сергей удивленно посмотрел на меня.

– Чего это он, а?

Петрович падает в кресло и начинает кулаками растирать себе глаза.

– Что у тебя с глазами, Петрович? – спросил я, закусывая свежим салатиком.

– Да черт его знает! Щиплет и режет, будто на сварку насмотрелся, хотя ничего такого… сам не пойму.

Я подошел к нему, присел на корточки у его ног.

– Ну-ка покажи. Да убери ты руки-то.

Петрович нехотя убирает руки. Я всмотрелся в его глаза. Вот, началось и у него – глаза темно-серые, без зрачков и всяких прожилок, словно накачанные дымом шарики или аккуратно покрашенные серой краской.

Я посмотрел на Сергея и подозвал его.

– Ну-ка, студент, посмотри. Может ты чего-нибудь умного скажешь.

Серый, нехотя оторвался от стола, подошел. Натянув на переносицу очки, вгляделся в лицо Петровичу.

– Хм, что-то стганное, Никита, согласен, никогда такого жирного прыща не видел.

– Да что ты вообще в жизни видел, чучело в биноклях! – огрызнулся Петрович и отпихнул его.

– Да кое-что и видел! – обиделся Серый и спешно вернулся на диван. – Больно-то мне и надо было смотгеть!

– Вот и не лезь больше ко мне!

Я подсел к Серому, схватил за руку, прошептал прямо в лицо.

– Ты что, ничего не заметил? В его глазах?

– Да ты что! – отстранился он. – С тобой все нормально?

Петрович встал, угрюмо ворча, подошел к столику. Серый весь сжался. Мне даже показалось, что у него коленки начали дрожать. Но Петрович спокойно налил себе полную стопку, залпом опрокинул и кинул вслед маленький маринованный огурчик. А потом его чернеющий взгляд уперся в Сергея, пока челюсти судорожно, со злостью перемалывали закуску. Серый молча опустил глаза и покраснел, разглядывая рисунок на ковре под ногами.

Петрович шумно сглотнул, открыл рот, чтобы что-то сказать, но, глянув на меня, улыбнулся и вернулся обратно в кресло. Серый облегченно вздохнул и неуверенно поднял глаза.

Тяжелое молчание затянулось.

– Ну так что притихли? – сказал я. Серый от неожиданности вздрогнул. – Петрович, видимо решил теперь пить в одиночестве? – я кинул на него осуждающий взгляд, тот как-то театрально отвернулся.

– Ладно, – продолжил я, – Серега, наливай.

Сергей, не поднимая глаз, трясущимися руками наполнил две стопки. Мы молча чокнулись и выпили, после чего он снова тупо воткнул взгляд в пол.

Напряжение нарастало.

Петрович зло сверкнул на меня потемневшими глазами.

Из коридора выглянула Клавдия Егоровна.

– Ребята, горячее будете? Я пельмешки сварю…

– Не надо ничего! – неожиданно выкрикнул Петрович.

– Ну, как же не надо…

Петрович вскочил, затряс нервно руками.

– Ты что, карга старая, не поняла что ли? Тебе говорят: ни-че-го не на-до!

– Миша, ты чего? – говорит она сдавленно, пятясь обратно в кухню.

Вот как! Ну дает, подумал я. Такого я от коллеги точно не ожидал. Кинул взгляд на Серого, но тот, кажется, еще глубже наклонился к ковру, словно пытаясь разглядеть что-то там совсем мелкое, пыль, может быть? Как я понял, от него сейчас проку никакого нет.

У Клавдии Егоровны, продолжающей стоять в коридоре, глаза наполнились слезами. Нормальные глаза. Видно, что она не ожидала от мужа такой грубой выходки.

– Петрович! Ты чего разошелся? – спросил я, вставая.

Он кинул на меня злобный взгляд, перевел на Серого, на свою жену.

– Что, вам что-то не нравится? Так в чем же дело? – рука его взметнулась и указала на входную дверь. – Можете все проваливать отсюда! И чем быстрее, тем лучше!

– Миша, как можно, – бормочет его жена за спиной. – Они же твои гости, друзья…

– Да мне насрать! – крикнул он и с вызовом посмотрел на меня, потом повернулся к жене. – И ты тоже можешь проваливать!

– Ты не прав, Петрович… – возразил я, делая шаг, но он сразу заткнул мне рот.

– А ты, Никита, не лезь! Это моя жена и мой дом! Так что…

И снова рука как шлагбаум указала на дверь.

Клавдия Егоровна за его спиной показала мне жестами, мол, не нагнетай, он не в себе, идите с богом.

У меня за спиной словно тень мелькает Серый, хватает свои вещи и исчезает за дверью.

– Ну? – слышу я злобный рык возле уха.

Поворачиваюсь и упираюсь носом в ухмыляющуюся физиономию Петровича и глаза, полыхающие черным, как угли, огнем.

– Вам особое приглашение надо?

Я медлю, знаю, что мне Петрович точно ничего не сделает, заглядываю ему в глаза. Но прочитать за черной завесой какие-то разумные мысли не удается. Их там попросту нет. Лишь безмерная злость, ненависть ко всем и слепая решимость сумасшедшего, готового идти до конца.

Именно в этот момент я стал догадываться в различиях людей с черными и белыми глазами.

ГЛАВА 6.

Серый убежал вниз по лестнице. Я стал спускаться следом, думая о Клавдии Егоровне. Я не видел цвет ее глаз, потому что она никогда при мне не снимала очки-хамелеоны – настолько они были привычны на ее лице. А под темными стеклами цвета глаз почти не видно, я даже их натурального цвета не знаю, не то что сейчас. Хотя, судя по ее поведению, они точно не черные.

Именно в эти минуты, пока я спускался по лестнице, мне пришла в голову мысль. Почему я видел только два цвета – черный и белый? Не считая Глеба. Но у него, видимо, какое-то другое заболевание или ее форма более серьезная, может, потому он и лежит без сознания в больнице. Остальные же люди живут обычной жизнью, чувствуют себя нормально, изменилось только их поведение.

И ведь это явно какое-то заболевание. Может инфекция? Вирус, заражение, эпидемия?

Я вышел, Серый стоял под козырьком подъезда, обхватив себя руками, и мелко вздрагивал. На улице и в самом деле было свежо, моросил мелкий холодный дождь, редкие прохожие спешили по тротуарам под зонтами или капюшонами.

Я тронул Серого за плечо. Он встрепенулся, повернулся ко мне.

– Что такое с ним случилось? – спросил он, широко раскрыв белые и грустные, как у собаки, глаза.

– Я не знаю. Мне кажется, он всегда такой был.

– Не был он таким никогда! Такое с ним пегвый газ!

Я решил спросить в лоб.

– А ты заметил, что у него глаза черные?

– Что? – не понял Серый. – Что значит «чегные»? Ногмальные они у него, только… злые!

– А у меня какие? – спросил я, приблизив к нему лицо.

Он мельком глянул мне в глаза, потом окинул взглядом с головы до ног и чуть отодвинулся.

– Ногмальные, зеленые какие-то, вгоде. Не знаю. А почему ты такие вопгосы задаешь? Пги чем тут цвет глаз?

– Да потому что у тебя они, например, сейчас белые, как молоко, – сказал я.