Текст книги "Территория вторжения"

Автор книги: Игорь Хохлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Надо сходить в больницу. Там его подруга работает, Светка. Может она что-то знает?

Порылся в телефоне, но ее номера у меня нет. Зачем мне номер подруги друга? Придурок. Надо было записать. Не будет же Глеб ревновать к Светке! Вот сейчас надо – и нет.

Еще отпил кофе, посмотрел на свое скромное жилище. Может, Маринка приберется тут хотя бы, раз уж переехала ко мне жить? Квартирку снимаю небольшую, однокомнатную. Мебели минимум, только самое необходимое. Сосед Володя, золотые руки, помог сделать во всю стену шкаф-стеллаж, куда все мое барахло вошло, пока я тут один жил…

Минут через десять кофе привел меня в более-менее нормальное состояние. Приятное, бодрящее тепло разливалось по телу, разгоняло сонную кровь. Единственное, что меня еще тревожило, это подсознательное чувство надвигающейся опасности. Словно заноза, она прочно засела где-то внутри, напоминая о себе каждую минуту. Нечто похожее вспомнилось: где-то лет семь-восемь назад. И это было связано с Глебом.

Давненько этого не было. Когда началось? После этого кошмара?

Или толчком, катализатором этого стала встреча с загадочным камнем?

Васька, сытый и довольный, запрыгнул мне на колени, едва помещаясь. Для нас это стало своеобразным ритуалом: пока я его не поглажу, он меня не выпускает из дома. А если я все же проскакиваю, то потом он ходит высокомерно-обиженный несколько дней.

– Эх, Вася, Вася, – сказал я, отставляя чашку и запуская в густую шерсть ладони. – Что же это все таки было?

Вася довольно мурлыкает, закрывая от удовольствия глаза.

Отпивая остывающий напиток, я встал, подошел к окну. Во дворе бегали дети, мамаши болтали на лавочке, мужики ковырялись под капотом машины. Все как обычно, как каждый день, как всегда.

Но что-то мне говорило, что это ненадолго. Что-то уже произошло, процесс изменения запущен.

Не знаю, что мне давало такое предположение.

Может, это тот странный камень? Это как-то связано с ним?

Других объяснений моей тревоги я не видел.

Надо узнать что с Глебом. Срочно…

За стеной что-то сгрохотало, забубнили недовольные голоса. Сосед опять со своей сварливой супругой ругаются, наверняка. Это у них тоже своеобразный ритуал, повторяющийся почти каждое утро.

Я допил кофе, глянул на часы: 12.45.

Быстро прошел в комнату, взял из шкафа чистую одежду, оделся.

– Ты куда? – услышал сонный голос Маринки.

– Надо Глеба навестить.

– Где? Он что в больнице что ли?

– Да.

– Что случилось?

– В аварию попали, – крикнул я из прихожей с ключами в руках.

– Понятно, – зевая, сказала Маринка. – Я знала, что с ним когда-нибудь что-то такое случится.

– Это почему? – искренне удивился я, остановившись в створе двери.

– Потому что он человек-катастрофа, Ники! Ты что этого сам не видишь? – и повернулась на другой бок, показывая, что разговор закончен.

– Просил тебя не называть меня так! – сказал я и вышел, захлопнув дверь.

Сбегая по ступенькам, подумал: с чего она так решила – человек-катастрофа? Нормальный мужик. Да что она о нем знает? Мы с ним дружим со школы, а ее я встретил меньше года назад. Он ей сразу не понравился, всегда его избегала. И ревновала. Когда мы на рыбалку собирались, в зал, на вечеринку.

Я пролетел через открытую дверь подъезда и едва не сшиб с ног соседа Володю, не спеша спускавшегося по ступеням крыльца.

– Куда летишь, Никита? – спросил сосед, поймав меня на лету.

– И тебе привет, сосед! – я пожал мозолистую широкую ладонь. – Как детишки, как дражайшая супруга?

Он тыкает меня по-дружески в бок, усмехается.

– Дражайшая отдыхают, всем задания надавала. Меня вот отправила в магазин. А ты куда торопишься в выходной-то?

– Да так, прогуляться, – сказал я. Идти было по пути. – Ну, как у вас дела? Что новенького? А то меня не было пару дней.

Володя с удовольствием стал рассказывать:

– У нас каждый день что-то случается, ты же знаешь! Вчера вот моя опять скандал устроила, пар спустила, теперь довольная ходит!

– Что на этот раз, что-то новенькое выкинула?

– Да, как обычно, знаешь, с ерунды заводится! – Машет рукой Володя. – Сериал ее любимый, видите ли, перенесли на другое время. Сидела, ждала его, нас с детьми всех извела, а потом…

– Эх, сосед. Жалко мне тебя. Ты ж нормальный мужик!

– Да, Никита, – вздыхает сосед. – Так оно все, конечно, со стороны. Только дети же у нас. Как я без них, сорванцов? Совсем загнусь. Да и затюкает она ребятишек в конец. А пока я рядом, так хоть на себя принимаю какой-то удар, ребяткам меньше достается.

– Ну, понятно, это дело ваше! – Я свернул на другую улицу. – Давай, сосед, я побежал дальше!

– Беги, беги, пока молодой! – Володя махнул мне рукой, завернул к магазину.

До больницы с проспекта рукой подать: две пятиэтажки, триста метров пустыря и вот уже шлагбаум въездных ворот. Виртуозно огибая медлительных старушек и мамаш с пищащими детьми, я добежал до корпуса приемного отделения. Залетел в холл, осмотрелся, не сразу нашел окошко администратора.

– Здравствуйте! – сказал я, дождавшись своей очереди. – К вам вчера поступил Глеб Громов без сознания. Можно узнать где он, как, что с ним, пройти к нему можно?

– Так, поспокойнее, молодой человек! – остудила меня грозная тетка в окошке. Поправила очки и стала медленно листать журнал, водя толстым пальцем по строчкам. Наверное вечность прошла, пока она не нашла нужную запись. – Громов Глеб находится в реанимации. Состояние удовлетворительное, но стабильное. Посещения запрещены.

Потом подняла на меня глаза, сдвинула очки.

– Еще вопросы есть? – посмотрела мимо меня. – Следующий!

В этот миг я заметил кое-что странное в ее глазах. Бесцеремонно отодвинутый из очереди ворчливым пахучим дедом, я обреченно побрел прочь. Но ее глаза все глядели на меня пугающим выражением. До меня не сразу дошло, что же было в них не так. Словно заворожили они меня. Только выйдя за ворота больницы, я понял: у нее не было зрачков, зрачки растеклись по белому глазному яблоку грязно-серым пятном, стремящимся стать полностью черным. Черные глаза.

Вот, подумал я, началось.

Глава 3.

Понедельник, как известно, день тяжелый.

Ночью спал плохо, какая-то муть все снилась, но не кошмары, к счастью, поэтому с утра я кое-как соскреб себя с кровати, накормил кота, напился кофе и двинул в офис.

Маринка еще спала, а что ей еще делать, когда ее мелкооптовая фирма в кризис самораспустилась, а найти работу в таком городке как Нытва, с населением в двадцать тысяч человек, практически нереально. Ну, пусть посидит пару недель, а потом идет устраиваться хоть продавцом-кассиром в ближайшую «Пятерочку» – я в этом смысле полностью поддерживаю идею равноправия полов, и содержать ее не собираюсь, мне бы кота прокормить.

Я взял у нее телефон Светки, подруги Глеба, чтобы через нее узнать, что с ним вообще такое, но в воскресенье дозвониться до нее не получилось. То ли она на дежурстве как раз была, то ли еще где, в общем, трубку так и не взяла.

Утро выдалось зябкое, небо затянуто плотным серым одеялом, моросит мелкий, как пыль, дождь. Я накинул капюшон, спрятал руки в карманы и влился в поток таких же скрюченных бедолаг, ручейками стекающихся в полноводную реку работяг. Людская река лилась в одном русле – спустившись с проспекта к набережной пруда, вдоль него плывем через узкий коридор дамбы, огибающей плавно пруд, а сразу же на другой стороне канала за длинным бетонным забором раскинулись корпуса некогда огромного градообразующего металлургического завода. Наверное полстраны и еще несколько лояльных нам стран с востока мы снабжали столовыми приборами из нержавеющей стали, а также десятки предприятий военно-промышленного комплекса биметаллическими заготовками гильз для патронов и снарядов разных калибров. На заре демократического развития и закате военных заказов был открыт цех по производству монет. Сейчас, спустя двадцать лет, все это понемногу заглохло. И часть цехов и административных зданий завод сдает под офисы и прочие непрофильные заведения.

Вот и наша контора находится на территории завода, куда я через проходную влился в общем потоке бухгалтеров, слесарей, секретарш и прочих металлургов.

Офис наш состоит из двух смежных кабинетов: один занимают бухгалтерша Алевтина Анатольевна, дама солидная, но неопрятная, и директор Пал Палыч, хмурый, лысый, который вечно отсутствует, но появляется всегда неожиданно. Второй кабинет поменьше и тут со мной ютятся еще двое, не считая Глеба: завхоз Петрович и младший менеджер Серый. Веселые они ребята, не соскучишься! Каждый день они чуть ли не дерутся. Петрович – седой, усатый, военный пенсионер, старой закалки, еще видимо сталинской, потому что никакие перемены в стране его словно и не касаются. Он до сих пор считает коммунизм – реальным будущим России, и всячески наставляет всех, кто попадется под руку в духе коммунизма. Попадается ему в основном Серый – студент-заочник, худой, картавый, с толстыми линзами на глазах – типичнейший современный тинэйджер, этакий подросток-переросток.

И вот Петрович, всегда твердый в своих убеждениях как скала, и Серый, верткий, красноречивый и, как сейчас принято среди выросшего после перестройки поколения, – самоуверенный и упрямый, – постоянно спорят обо всем, начиная от правильного питания до переустройства общества и будущем Человечества.

Я же у них, в отсутствии в офисе Глеба, часто выступаю в роли рефери, хорошо что и полномочиями для этого наделен – все-таки старший менеджер по продажам, почти заместитель директора. Хотя, по правде говоря, у меня от них часто просто голова пухнет. Споры-то в основном выеденного яйца не стоят. В редкие дни, когда в офисе бывает Глеб – эти двое себя так не ведут: Глеб по-мужски быстро ставит обоих на место, не любит он пустой болтовни и споров. И аргументы у него все налицо: сто девяносто сантиметров роста помноженные на сто десять килограмм мускулатуры и возведенные в степень контрактной службы в местах, которые никому бы из нас знать не хотелось.

Сегодня же, стоило мне выйти из лифта на этаже офиса, как я сразу услышал их спор.

О, Господи, подумал я, только не сегодня.

Но в этом был и плюс: значит, шефа в конторе тоже нет.

Открываю дверь, и тут передо мной оба красавца в позах баранов на мосту.

– Ну вот скажи ты мне, Никита, – накидывается с порога раскрасневшийся и вспотевший Петрович, чуть не сбив меня с ног, – жена должна слушать мужа своего?

– Опять вы с утра пораньше, – уклонился я, обходя его по безопасной дуге.

– Нет, ты просто ответь! – настаивает на своем Петрович.

– Ну, наверное должна, – отвечаю и протискиваюсь к своему столу у окна. Новая тема сегодня, что ее спровоцировало, интересно?

– Вот! – удовлетворенный поддержкой, Петрович обращается к расплывшемуся в снисходительной улыбочке за своим столом Серому, – понял, что старший менеджер говорит?

Серый, игнорируя его торжествующий вид, поправляет очки и тоже обращается ко мне, картавя от возбуждения сильнее, чем обычно.

– Ладно! Никита, а вот тепегь ты мне скажи: у нас женщины и мужчины гавны в своих пгавах?

– Равны, – соглашаюсь быстро, включая компьютер.

Тем временем Серый продолжает разглагольствовать.

– Значит, не может муж командовать своей женой, так же как и детьми, допустим?

– Получается так, – не думая, соглашаюсь я.

Серый многозначительно разводит руки в стороны, показывая Петровичу, что его теория разбита в пух и прах. Покрывшийся пятнами Петрович подскакивает к моему столу вплотную.

– Как же так, Никита? – пыхтит чуть ли не в лицо. – Кто-то же должен управлять семьей, быть главным, решать конфликты в семье! Кто, если не муж?! Это же закон природы! Самец главный всегда!

Но Серый опять вставляет.

– Это может быть и жена!

– Что? – закипает Петрович, – жена? Самец?! Да женщина вообще не человек!

– Вот как! – не унимается Серый, – а кто же по-твоему? Бесплатное пгиложение? Или как там у вас: кугица-наседка, что ли?

Петрович немного озадачился, сморщил лоб, заиграл желваками.

– Конечно, – говорит он, – не курица, это перебор, тем более это, как ты там назвал, но… она… она, – Петрович не может никак подобрать нужное слово, – она хранительница домашнего очага, воспитательница детей и… и…

– И? – передразнивает его Серый, – ты еще Библию вспомни, стагый коммунист!

– Что? – взрывается Петрович. С лица его мигом сходит краска, – ты святое не тронь! – кулаки сжимаются, тело подается вперед, – я имею в виду не Библию, а мое коммунистическое… это, как его…

– Начало что ли? – поддразнивает его Серый, ухмыляясь. Петрович чешет затылок. – Или конец?

Пока до Петровича доходят его слова, я решил остановить их утреннюю словесную разминку.

– Так, все! Брэк! Хорош вам уже петушиться на сегодня! Пора работать начинать! Серый за комп, Петрович на склад. Сегодня наверняка шеф перед праздниками появиться.

Серый утыкается в свой комп, а Петрович выходит, кинув напоследок:

– Мы еще с тобой договохим, умник!

И, заметив, как меняется в лице Сергей, довольно улыбается: смог-таки ответить этому выскочке-недоучке!

Серый вскакивает, но кричит уже в закрытую дверь:

– А дгазниться не честно, понял!

Он сел за свой стол, набычился, уставившись в пустой экран.

– Ну что, получил? – сказал я, усмехнувшись. – Похоже один-ноль в пользу Петровича.

– Так не честно, – повторил Серый. – Ты же видел: я по-умному, словами… а он?

– Но сегодня мяч на твоей стороне, а? Я удивляюсь, как у вас до драки каждое утро не доходит.

Серый откинулся в кресле, развел руки в стороны, улыбнулся:

– Не пгеувеличивай, Никитос! Ты же понимаешь, что мы с Петговичем спогим по-дгужески, так сказать. Я же его, стагого пегдуна, по-своему люблю.

– Заметно.

– Да ну! – машет рукой Серый. – Он же в душе добгяк, – задумчиво чешет затылок. – Ну, может где-то очень глубоко.

– Это уж точно, очень глубоко, – вздохнул я, погружаясь в Сеть.

И в этот момент меня будто накрыло. На экране вместо окон сайтов поставщиков возникли фотографические образы Ольги – ее лицо с ироничной ухмылкой в день нашей встречи, серьезные большие глаза, когда она работала над курсовой, сонные и опухшие наутро после нашего турпохода… кстати, в последний день нашей совместной жизни. Той, другой жизни.

Я помотал головой, сбрасывая с себя эти воспоминания. И с чего я вдруг именно сейчас вспомнил? Это как-то связано с моим кошмаром, Глебом, упавшим камнем? Почему я все это связываю в одну линию?

– Никита! – кричит Сергей.

– Что? – спросил я, выйдя из транса. – Ты что-то спросил?

Сергей откинулся в кресле, развел руки в стороны:

– Я говорю шеф звонил, ты что не слышишь меня?

– Ну и что? – отвечаю я, встаю, чтобы налить себе чашку кофе. Надо взбодриться. Кофе поможет, наверное, выключить эти воспоминания из прошлой, другой жизни и как-то включиться в эту.

– Как что? – сказал Серый, подавшись вперед. – Мне Алевтина сказала, что сегодня зарплату дадут!

– Зарплату? – спросил я, повернувшись к нему, пока кофемашина ароматно булькала мне в чашку. – Это с чего такой праздник?

– Ну, здрасте! – рассмеялся Серый. – Завтра же праздник: День победы! Выходной!

Точно, подумал я. С этими странными делами и страшными снами, я совсем выключился из реальной жизни. Ну, праздник, ну, выходной и что? – подумалось мне. Для меня и Глеба это что меняет? Связано это как-то?

– Черт! – крикнул я.

– Что?! – испугался Серый.

Дымящийся кофе в чашку налился, машина плюнула напоследок две капли и замолкла. Я взял чашку, прошел к своему столу, сел, уставившись в экран.

– Ничего, – ответил я. И решил, что мои теории заговоров заходят уже слишком далеко. Все эти видения, сны… Но, с другой стороны, мне никак не дает покоя этот камень. И те черные глаза тетки в приемном отделении… Или показалось? Я сейчас, спустя время, в этом не уверен.

Так, – сказал я себе, – надо позвонить Светке и все у нее узнать! Срочно! И как-то с ней договориться и попасть к Глебу! И…

Тут дверь распахивается, и появляется шеф.

– Привет, тунеядцы! – воскликнул он с порога, улыбаясь, как обычно, на все тридцать два зуба. – Где моя ненаглядная? На месте?

Он всегда так спрашивал об этой серой мыши, бухгалтерше Алевтине, каждый раз. Давно уже не смешно, но мы с Серым все равно засмеялись, а Серый даже застучал по столу ладошкой с приговором: «ненаглядная!», мол, шеф рассмешил. Но шеф указал на него указательным пальцем и серьезно произнес:

– Не переигрывай, Сергей. Этого я не люблю.

Серый тут же сменил маску, выразив саму покорность.

– Пгошу пгощения, Пал Палыч, без задней мысли! Я думал это шутка!

Шеф глянул на него уничтожающе, а потом опять обнажил свои тридцать два:

– Ха! Попался! Это и была шутка! – перевел улыбчивый взгляд на меня. – Так она здесь?

– Здесь, Пал Палыч, – ответил я. – С утра шебуршит чего-то там.

– Это хорошо! – он мне подмигнул и двинулся к двери. – Сегодня зарплату переведем, радуйтесь!

– Так мы гадуемся, господин дигектог! – воскликнул Серый, театрально привстал и поклонился. – Каждый газ гадуемся и пгямо…

– Так! – опять нахмурился шеф и ткнул в него пальцем. – Серый! Я сказал: не переигрывай! А то накажу.

– Все, все! – поднял руки Серый, сел и изобразил жест «закрыл рот на замок».

Когда шеф скрылся за дверью, я сказал:

– Нарвешься ты когда-нибудь, Серый.

– Не нагвусь, Никита, – сказал он вполне серьезно. – Я непгикасаемый, ты газве не знал?

Я знал, что он сынок одного из шишек завода, но до каких пределов действует его иммунитет, интересно?

– Ну, слышал так… не помню от кого, – сказал я.

– Ничего он мне не сделает, понял?

– Ну-ну, давай, проверь!

Он махнул рукой, мол, да пофиг.

А я погрузился в работу, накопилось. Старался не думать о Глебе, Ольге.

Но в обед меня накрыло. Прямо за столом.

Столовая у нас на третьем этаже главного корпуса. Чтобы туда добраться, нужно пройти из нашего корпуса через воздушный переход, пройти по шумным коридорам цеха готовой продукции, влиться общий поток немногочисленных рабочих, все равно обедающих по часам. Быстро накидали на подносы тарелки с блюдами самого простого комплексного обеда, оплатили и заняли первый попавшийся свободный столик. Петровича с нами не было в этот раз – у него как раз пришла машина с товаром на склад, – сидели вдвоем с Серым. Болтали о том, о сем, все больше по работе. Серый какой-то анекдот рассказал про вдову, мы смеемся, переводим разговор на женщин. И только я хочу ему тоже рассказать какой-то анекдот про еврея, который на нашего шефа похож, как на глаза мне опускаются черные шторы и… я отключаюсь.

Перед глазами возникает видение.

Ольга, такая как я ее помнил, идет домой. Время позднее. Опять, наверное, задержалась на работе. Все такая же, думаю я, глядя на нее словно с высоты и чуть сзади, как дух. Такой же пружинистый спортивный шаг, легкая, жизнерадостная, только глаза чуть припухшие, видимо недосыпает. Ох, угробит ее эта работа!

Я слышу какой-то голос. Через секунду узнаю – это голос Ольги, в руке телефон, она с кем-то разговаривает. Она хочет поскорее вернуться домой, ее ждет приболевшая мать, Маргарита Марковна. Опять захандрила от перемены погоды, не иначе. И никакая йога, которой она рьяно увлекается, ей не помогает. Ольга понимает, что это скорее психологическое, нежели физиологическое, потому решила не заходить в аптеку, как ее просила мать, вывалив огромный список лекарств, а идти поскорее домой. Устала, да и поздно уже. Она поднимает руку с часами, я вижу время – 22.35.

Мой взгляд покидает ее, перемещаясь в темный подъезд ее дома. Поднимаюсь по лестничным маршам, вижу номера квартир: 27, 28…. Узнаю эти лестницы, так как сам жил здесь не так давно. Между первым и вторым этажами возле почтовых ящиков стоят два парня, курят. По виду еще только кончившие школу. Слышу их разговор.

– Ну че, Банан, может свалим уже отсюда? Чего впустую топтаться…

– Глохни, – отвечает грубый, прокуренный голос, – время еще есть.

– Я уже замерз! Целый час торчим, а толку…

– Не стони! Достал уже! – прерывает его Банан. – Еще десять минут и пойдем. А замерз – поотжимайся!

– Ты че, гонишь что ли! Щас! Я еще не отжимался!

– Ну тогда стой и не верещи! – грохочет Банан, бросает окурок на пол, топчет и смачно сплевывает.

Второй тяжело вздыхает, достает еще одну сигарету и прикуривает от окурка предыдущей.

Быстрым и незаметным в темноте движением Банан выбивает ее у него изо рта.

– Хорош смолить! – говорит он шепотом, – Кажется кто-то идет!

Глухо хлопнула входная дверь. Мой взгляд перемещается вниз по лестнице. Из темноты проявляется силуэт, мерно и не спеша отстукивая по ступеням каблучками.

Ольга!

«Ты не должна сюда идти! Не ходи сюда! Нет!» – кричу я. Но духов никто никогда не слышит. Ольга продолжает подниматься. Слышу ее уставший голос: «Опять света нет, да что ж такое…»

Банан вжимается в темную стену, сливается с ней. Второй обхватывает руками трясущиеся колени.

«Нет, нет – твержу я, – не ходи туда, не ходи!…»

Еще несколько шагов и Ольга поднимается на площадку. Из темноты выныривает рука, зажимает ей рот, горло леденит что-то холодное. Хриплый голос сзади шепчет:

– Тихо. Давай сюда сумочку и не дергайся, а то глотку перережу.

Ольга нервно сглатывает, глаза округляются. Тот же голос прикрикивает:

– Бери сумку, тормоз! Че стоишь?

Мелькает еще одна тень. Ольга не видит лиц. Только дыхание – нервное, с перегаром. Сумочка срывается с ее плеча, исчезает в темноте.

– У нее перстень! Золотой! – каркает другой голос.

– Снимай! – шипит за спиной.

Ольга мотает головой. Подарок любимой бабушки, семейная реликвия…

– Снимай, Хомяк! Быстрее!

За руку хватают, пытаются стянуть. Перстень сидит крепко. По щекам у Ольги текут слезы.

– Нет, нет – шепчет она, – только не перстень.

Но ее не слышат. Грязная потная рука плотнее вжимается в лицо.

Палец больно дергают. Но Ольга плачет не от этой боли.

– Не слезает, – говорит тонкий, запыхавшийся голосок.

– Снимай, сука! Быстро! – хрипит ей в самое ухо. В нос ударяет тошнотворный запах гнилых зубов.

– Нет, – мотает она головой.

– Ах, так! Ну-ка дай ей как следует, Хомяк!

Через секунду обжигающая боль в животе ломает ее пополам. Дыхание спирает, дышать через нос становится труднее. Сзади ее крепко держат, не давая упасть. Грязные пальцы перемещаются и зажимают ей еще и нос.

– Че стоишь как столб?! Дай ей еще раз! – слышит она как из тумана.

Ударяют сильнее, даже тот, кто стоит сзади не может ее удержать. Они валятся на пол. По горлу скользит холодное лезвие. Сознание покидает ее. Но грубые руки снова поднимают обмякшее тело, больно дергают за палец. Все уплывает вокруг, теряется в мрачной темноте подъезда.

– Все-о-о-о! Ссня-а-а-ал! – проносятся длинные, далекие, затухающие слова.

– Бе-е-ежжи-и-и-им! – и ее отпускают.

Тело слабнет, чужие руки ее отпускают, она ударяется головой о ступени. Удар слабый и мягкий, словно на подушку. Руки плавно поднимаются к горлу, через пальцы вытекает что-то горячее и липкое. Через минуту становится тепло и сонно.

Ольга закрывает глаза. Теперь хорошо…

Теперь все…

– Нет!!! – кричу я и открываю глаза.

У Серого из рук выпадает вилка и со звоном скачет по полу. На нас удивленно смотрят с других столиков, кто-то усмехается, кто-то хмурится.

– Эй, Никита! Ты чего это? – спрашивает испуганный Сергей громким шепотом, наклонившись ко мне.

– Что? – переспрашиваю я, приходя в себя, – что это было?

– Я не знаю, – говорит Сергей, улыбаясь по сторонам, мол у нас все в порядке, не обращайте внимания. – Сидим, газговагиваем, а ты вдгуг – газ, и будто заснул. Я только хотел тебя за гуку взять, а ты как заогешь: нет! Нет! Я испугался так, что даже вилка у меня из гук вылетела!

Что он несет? Неужели все это привиделось мне за одну секунду? Ольга… Подростки в подъезде… Сумочка…

Дальше я забыл. Что же было дальше? Что случилось?

Сергей что-то говорит, размахивает руками. А я пытаюсь вспомнить только что виденное.

Ольга… Какие-то дети… Темный подъезд…

Видение ускользает так же быстро, как и появилось.

Серый трясет меня за плечо.

– Пошли, Никита.

– Да? – я смотрю на него невидящим взглядом, говорю автоматически. – Пошли.

Мы взяли подносы с пустыми тарелками, поставил их на стол у входа, вышли в коридор. Я все делал автоматически, не думая. Мысли только про Ольгу.

Что-то не так. Что-то со мной происходит неправильное. Может, это какие-то знаки, о которых я не догадываюсь? Но что они мне говорят?

Надо сходить к врачу, это точно…

– Это точно, – говорит Сергей

– Что? – переспрашиваю я.

– Ну, ты сказал, что нужно к вгачу сходить. Я думаю, что было бы неплохо тебе показаться. Ничего личного!

– Я что это вслух сказал?

Серый посмотрел на меня, как на припадочного.

– Ну… так-то да.

– Блин.

– Да ты не волнуйся так! Если надо, я могу посодействовать, у меня есть связи, если что!

– Ну, спасибо, дружище.

– Да не за что!

У меня у самого есть так-то знакомые в больнице, подумал я. Точно! – осенило меня в тот же миг. Светка! Надо же ей позвонить!

– Серый ты иди, я тебя догоню. Звонок срочный.

– Да, конечно, – махнул Сергей и пошел по коридору дальше.

А я тут же достал телефон и набрал Светку. Не особо надеясь, в свете последних событий. Но она ответила почти сразу.

– Никита?

– Да. Света, привет, я это…

– Никита, – голос ее изменился: потух, осип. – Тебе надо срочно приехать. Вы же друзья с Глебом?

– Конечно. А что случилось? Ты что-то знаешь? Меня просто к нему не пустили…

– Срочно приезжай, пожалуйста, – сказала она плачущим голосом.

– Подожди, объясни!

Она всхлипывала в трубку. Я с трудом разбирал ее слова.

– Ему очень плохо, Никита! Я не знаю, что делать! Врачи не знают! Приезжай, пожалуйста!

– Да, конечно! Я приеду! Но… как? Как мне попасть? Меня…

– Я сегодня дежурю в ночь. После шести приедешь и набери меня, я тебя встречу. Хорошо?

– Хорошо, жди! Я буду обязательно!

В трубке послышались всхлипы и какое-то шептание. Я пытался еще что-то кричать, но ответа не получил. Нужно ехать. Это на самом деле что-то серьезное. И это точно связано с этим чертовым камнем – тут я не сомневался ни на секунду…

Глава 4.

Глеб открыл глаза: все в тумане.

Сквозь дрожащую дымку он видит белые стены небольшого помещения, контуры столов и медицинского оборудования, тускло светящиеся с потолка квадратные лампы. Все в серых тонах, словно черно-белая фотография. Никаких красок. Или их этот серый туман скрывает, нивелирует?

Сосредоточился на ощущениях – чувствует себя нормально, ничего не болит. Пошевелил руками, ногами, повертел головой – здоров! Заметил воткнутые в руки трубки, тянущиеся вправо наверх, скосил туда взгляд – капельница. Зачем? Он же здоров! Ему надо домой!

Он хотел сдернуть рукой трубки, но в этот момент в глубине помещения отворилась дверь, и в палату вошла медсестра.

Голос ее звучал глухо, словно из бочки:

– Ну что у нас тут? Как мы себя чувствуем?

«Хорошо я себя чувствую! – ответил Глеб. – Меня можно выпускать! У меня дел по горло!»

Медсестра подошла к нему, размытый контур обрел более четкие очертания, посмотрела раствор в бутылке, проверила трубки, поправила одеяло. Наклонилась над его лицом, внимательно посмотрела в глаза, нахмурилась. Серое лицо, серые глаза, серый халат – ни одной живой краски!

– Ну, вижу все без изменений. – Вздохнула она тяжело. – Но это тоже хорошо. Пойду дальше.

«Эй! Постой! – крикнул Глеб. – Я здоров! Мне надо идти!»

Она словно и не слышит его, повернулась и пошла. Дверь за ней тихо притворилась, а Глеб продолжил кричать:

«Эй! Кто-нибудь! Что здесь происходит? Меня слышит кто-нибудь?»

Вот сволочи! Садисты! Ну я вам сейчас устрою.

Он попытался встать, напрягся, но тело не слушало его приказов. Как же так? Он напрягает мышцы рук, пытаясь дотянуться до трубок, сорвать их к чертовой матери, но руки остаются неподвижны – лежат себе поверх одеяла даже не шелохнувшись. Что же это? Как такое может быть? Он что, парализован? Нет, он же чувствует руки, ноги. Только они не слушают его команд. Его бросило в дрожь догадка: может, так и бывает у парализованных? Они чувствуют тело, но не управляют им?

Так, без паники, сейчас что-нибудь придумаем. Он сделал несколько глубоких вдохов, медленных выдохов.

Вспоминаем: мы с Никитой ехали на машине, потом был камень, потом… вспышка. И все, пауза. Сейчас он здесь, в больнице. Это было в воскресенье утром. Какой сейчас день? Сколько прошло времени? Он поискал глазами календарь и часы на стенах – через туман ничего не увидел, только размытые пятна. Справа на самом краю зрения было зашторенное окно – не понятно день или ночь.

Глеб почувствовал приступ тошноты. От непонимания и неопределенности.

Что с ним?

Как он может быть в сознании, размышлять, говорить… но не иметь связи с внешним миром, с реальностью? И почему все в тумане?

Его бросило в пот. Догадка была невероятной и пугающей: он каким-то образом оказался в другой реальности!

Нет, чушь! Он же вот, живой, только неподвижный. Разум работает. Мысли бегут, мозги соображают. Так что не так с ним тогда? Он же не умер? Ведь нет?

Господи, нет, конечно! Тогда бы он не тут лежал, и медсестра не приходила бы смотреть за ним!

Уф, значит, живой…

Но тогда что с ним? Как сознание может жить отдельно от тела?

Он стал прислушиваться к себе, настолько сильно, как никогда еще за всю жизнь не делал. Заглянул внутрь себя, ведь в этом его состоянии это сделать гораздо легче. У него много времени. И ничто не отвлекает.

И где-то глубоко внутри своего сознания разглядел чужое присутствие, которое с каждой минутой росло.

Глеб похолодел от ужаса…

* * *

В Нытве есть одна живая городская достопримечательность – Егор Мухин. Вообще, он больше привык откликаться на кличку Урод, Лампочка, Головастик и еще масса таких же. Все дело в том, что у него врожденная болезнь – водянка, которой в детстве переболел. И поэтому сейчас, в свои тридцать с небольшим, голова у него похожа на перезрелый кочан капусты: лицо, скулы обычного размера, только искаженные уродством увеличенной черепной коробкой, что и делало его похожим на лампочку.

На сегодня рабочий день его закончен, и он в прекрасном настроении идет на праздник в парке в центре города. Несмотря на теплое солнце, бросающее косые вечерние лучи, его голова покрыта вязаной шапочкой, которая увеличивает и без того огромный череп.

Он даже домой не стал после работы заходить, а взял с собой на работу и одел сразу самый новый спортивный костюм. Бабушка, с которой он жил всю жизнь, сколько себя помнил, конечно, была хорошая, но очень не любила, чтобы он общался с людьми. Она боится, что они его будут обижать. Но он не боится, он же взрослый, а к нему пристают только подростки, обычно одни и те же. Он умеет их напугать или притвориться, что больно – и они уходят. Бабушку он любит, это она устроила его в четырнадцать лет на работу грузчиком в маленький магазин рядом с домом. А так как деньги Егору не нужны, только на одежду иногда, ну и иногда на сладкое, поэтому он их все отдает бабушке: она же его кормит! Конечно, часто с получки она приглашала своих некрасивых подруг и дружков, и они долго пили и ругались в доме. В такие дни он уходил в сарай в огороде и кидал там топор или нож в большую чурку. Он в этом деле стал мастером!