Текст книги "Лень, алчность и понты"

Автор книги: Игорь Галеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Через три часа позвонил Саша.

– Он вчера продал квартиру и свалил в неизвестном направлении.

Сергей Яковлевич выругался. Недооценил он этого Афоню.

– У родителей были?

– Они сказали её предкам, что переезжают в другой город и дадут знать куда, напишут.

– А его предки?

– Они же умерли.

– А что, в его квартире уже живут?

– Он продал вместе с мебелью.

– Наверное, подешевке?

– Да, наверное, уж больно там баба счастливая.

– Слушай, нужно собрать сведения о его родственниках – всех, какие есть и вообще – к кому он мог уехать, где он залег. Плати направо и налево, запугивай, делай, что хочешь, но чтобы картотека была полной. Деньги есть?

– Найдем.

– Я тебе все верну.

– Да я не об этом. Сергей Яковлевич, а что если он за границу попрет?

– Ну, посади человека на контроль всех рейсов. Хотя нет, я сам позвоню и отслежу. Может, у него и загранпаспорта нет? Ну, это я сам проверю. За сколько управитесь?

– Ну, к позднему вечеру, наверное.

– Рой землю, Шура! Работы будет много, придется еще, наверное, выезжать в командировку за этим чертовым умником.

– Сильно насолил?

– Пересолил так, что кишкам кисло. Ну, давай.

– Найдем – куда он денется с бабой и двумя детьми.

– И про красный "жигуль" не забудь – у него или у родителей, или у приятелей должен быть. Может быть, он на нем укатил.

– "Жигуль" у её предков, красный, у подъезда.

– Тогда, наверное, сел на поезд или электричку, или на автобусе. Самолетом вряд ли. Вообщем, действуй!

Сергей Яковлевич матюгнулся и налил себе покрепче. Неожиданно, в его голове всплыла улыбающаяся рожа Мишки. "Ведь знал, наверное, что Афоня слинял, потому и накалякал всю эту чепуху. Тряхануть его что ли как следует, может, он знает, где искать? Но это завтра".

И Сергей Яковлевич стал обзванивать всех, кто мог бы дать нужную ему информацию.

Наступил вечер, а Елены все не было. Он уже не знал, что думать, когда зазвонил телефон.

– Слушай внимательно, – голос звучал сурово и чуть устало. – Твоя Елена у нас. Когда вернешь бумаги, получишь её. Так что поторапливайся.

– Да ты знаешь – на кого ты наехал, падла?! Я же!..

– Я позвоню послезавтра вечером, – и трубку повесили.

Сергею Яковлевичу стало очень плохо. Елена действительно стала частью его души, без неё ему уже все было неинтересно.

Знала об этом и Елена, и потому таким вот образом решила активизировать его на поиски украденного и попросила мужа своей давней подружки позвонить. Но откуда Сергею Яковлевичу было знать, что Елена способна его так использовать...

Глава третья, в которой сообщается, как Афанасий

очень хитро "залег на дно", как залили листы кофе,

как он скандалил, как увидел женщину в малине

и как пытался постичь бумажную систему.

В один день став богатеньким Буратино, Афанасий проявил удивительную расчетливость. Он решил так: нужно исчезнуть, раствориться, порвать полностью со всеми знакомствами и родными. Его Ирина была не против, как только услышала о случившемся, и тем более, как только увидела деньги – две толстые пачки, в которых они насчитали двадцать тысяч "зеленых". Ирина взялась за продажу квартиры и все было оформлено в два дня. Самые памятные семейные реликвии и вещи Афанасий упаковал в ящики и отвез в гараж к тестю.

– Начнем жить с нуля! – объявил он жене.

И она согласилась. А почему бы не начать, если есть такие деньги.

– Пока поселимся за городом у Ольги.

И с этим она согласилась, хотя в другой ситуации устроила бы скандал. Но лучше этого придумать было невозможно. Про Ольгу знали только они двое.

Были времена, когда за студентом Афоней шла настоящая девичья охота. Он был хорош собой, воспитан, с московской пропиской, общителен и, видимо, сексуален, раз девчата кружили вокруг него. Влюбилась в него и Ольга. Они проучились год вместе, а потом она бросила археологический и поступила на юрфак. Годы шли, а она оказалась однолюбкой. Но самое печальное – она была некрасива или даже страшненькая: и фигура и её лицо были чуть ли не безобразные. Сработали какие-то ненормальные гены, потому как и отец и мать были вполне нормальные, бабушки с дедушками очаровательные, а вот единственная дочь не удалась внешне, хотя умом выделялась с детства. Отец был дипломатом и с матерью жил в Турции. Ольга окончила учебу и дослужилась до заместителя районного прокурора. Нужно сказать, что все эти годы Афанасий изредка встречался с ней и даже как-то, задумав развестись, жил у неё на даче целый месяц. Он жалел Ольгу, а она ради него была готова на все, и не раз помогала ему в кризисных ситуациях. Он редко пользовался её поддержкой, но знал, что она сделает для него все что угодно. Видимо, он оказался в её жизни самым родственным существом – так по крайней мере он сам определил её преданность. В Переделкино у её отца была дача, вот там то и задумал Афанасий спрятаться от преследователей, а те обязательно должны были объявиться – черный "мерседес" мерещился ему всюду.

Он позвонил Ольге и попросил о встрече. Через полтора часа она ждала его на платформе в метро. Он молча взял её за руку и они катили под землей до конечной, потом он завел её в какой-то скверик, усадил на скамейку и объявил:

– Оленька, меня преследуют бандиты. Ко мне в руки попали древние рукописи, очень необычные. Это что-то потрясающее! Но они на все способны, я знаю, они уже убили из-за этих рукописей трех человек, а может и больше. Я должен исчезнуть со своей семьей...

– А если государству передать рукописи?

– Но не сейчас, Оля, я должен сначала сам их изучить! Это же мой шанс.

– Ты прав. Потом все расскажешь. У нас на даче можешь жить сколько угодно. Правда, денег у меня почти нет, но я могу продать машину.

– У меня деньги есть. Только ни одна душа не должна знать. Я всем сказал, что мы уехали в другой город, я квартиру продал.

– Это так опасно?

– Это очень опасно.

– Ну, тогда я поехала, приготовлю все. А вы когда будете?

– Сегодня вечером.

Афанасий уже забыл, что считал себя неудачником – чего он вообще кис и депрессировал, когда у него есть такой верный друг?

"Жизнь – зебра, сегодня черная полоса, завтра белая", – вспомнил он, но не смог определить, белая или черная полоса у него сегодня.

А Ольга была счастлива, наконец она ему нужна и наконец-то она сможет поучаствовать в его жизни. Детей у неё быть не могло, жила она с собакой бассетхаундом Гариком и кошкой Люсей, ездила на службу и отдавала работе всю свою энергию. И откуда знать Афоне, что он единственный шептал ей в редкие моменты близости слова, которых она ни от кого больше не слышала. Чувственный человек Афоня, и если кому отдавался, то всем существом несмотря на внешние данные, да и происходили такие интимности всегда в состоянии подпития. У женщин особая память, и есть среди них натуры такие драматичные и идеалистичные, что в огонь и в воду пойдут ради какого-нибудь романтического образа – а почему, и сами не знают...

К вечеру семейство Афанасия прикатило в Переделкино. Здесь вышла глупая сцена. Ни у него, ни у жены не оказалось рублей, чтобы расплатиться с таксистом. Не давать же сотню долларов, пришлось занимать у Ольги.

Дача была старая, деревянная, окруженная соснами и в соседстве с трехэтажными особняками, только что выстроенными, с такой кичливой архитектурой, что и свет не видывал.

Комнат в доме пять, да ещё мансарда и небольшая кухня. Чемодан с бумагами Афанасий затащил на мансарду, где и решил обосноваться.

"Все к лучшему", – думал он, глядя, как девчонки и пес Гарик бегают среди сосен. – Про Ольгу никто не знает, если и выйдут на квартиру, то решат, что мы выехали из города – и пусть себе рыщут по всей стране. Главное в Москве не появляться".

И все правильно он учел, все рассчитал, но забыл Афанасий только одно – Земной мир действительно бывает удивительно тесен...

Вечером, когда дети были уложены спать, он рассказывал Ольге о своих приключениях. Ей он мог довериться, но все же умолчал о мешке с деньгами.

– Так в сундуке оказались только бумаги?

– Нет, Оленька, на дне лежали мешочки с алмазами и приисковым золотом, ну и пачки с долларами. Я даже не знаю, на какую сумму.

– Ни фига себе!

– Я взял немного с собой, остальное зарыл.

– А бумаги?

– Бумаги здесь.

– Ты хоть место-то запомнил? – спросила Ирина.

Ей все не верилось, что её недотепа Афоня наконец совершил настоящий мужской поступок.

– Нужно бы карту составить, – добавила она.

Ему вдруг закралась мысль, что она боится – как бы с ним чего не случилось, тогда как она не будет знать, где спрятаны сокровища. С этими задними мыслями ничего не поделаешь, – сколько лет прожито вместе, сколько жертв ради друг друга принесено, а вот выскакивают гнусные подозрения из этой чертовой башки, – Афанасий свиньей себя почувствовал.

– Я там на деревьях зарубки сделал. А ты что думаешь, прокуратура?

Ольга жадно курила, и в полумраке её лицо было совсем необычное – эти острые скулы, темные глубокие глаза, массивный нос, тонкие губы – сейчас её внешность можно было назвать мистической, природа одарила её особой энергетикой, которая и оставила на её лице некий образ, совершенно оригинальный, не имеющий к привычным понятиям о красоте никакого отношения. Но такой её редко можно было видеть. Только дома, да ещё когда появлялся рядом Афанасий.

Ирина была милашкой, но сейчас не чувствовала, что выглядит лучше Ольги, наоборот – в этой компании она ощущала себя бесцветной и очень уж нейтральной. А тем более, когда Ольга улыбалась, то в какой-то миг в её лице мелькало нечто совершенно на неё непохожее – словно другой человек, как вторая сущность, выказывал себя в ней. Этот эффект был очень необычным.

– Прокуратура думает, что ты преступил закон. Способствуешь сокрытию преступления и утаиваешь от государства незаконно добытые ценности, улыбнулась она.

– И укрываюсь от налогов! – хмыкнул Афанасий. – Ты лучше скажи: я правильно сделал, что не побежал в твою контору?

– Кто знает, что правильнее. Время покажет. Но вот семью свою ты подверг страшному риску.

– А что, твоя контора оградила бы мою семью, обезопасила бы?! разозлился Афанасий. – Ты ещё скажи – на этих деньгах кровь, они ворованные, я не законно-послушный идиот, с такой психологией никакого духовного общества не построить – так что ли? Есть у тебя выпить?

Ольга принесла коньяк.

– Ну, шлепнули бы меня под той елочкой – что имела бы семья? – Он выпил. – Все вы так – горазды других вразумлять, а что бы на моем месте ты сделала?

– Не стала бы выкапывать.

– Ну, значит ты просто не любопытная или трусливая.

– Да я же тебя не обвиняю, чего ты кипятишься?

– Еще бы ты обвиняла, то же мне – прокуроры – одна фикция. Всю страну разворовали, люди вынуждены черти чем заниматься, чтобы не сдохнуть, кроме этого чертого бизнеса ни черта не осталось!

– Ты бы больше не пил, Афанасий, – попросила Ирина.

Но он выпил. Он понимал, что Ольга в чем-то права, и не в том, что не нужно было выкапывать, просто все эти деньги свалились как снег на голову и были все-таки чужими. Одно дело извлечь клад столетней давности, и другое дело...

– Слушайте, а что, если их тоже убьют, клад будет бесхозным и никаких проблем!

– Что это с тобой, – разозлилась Ирина, – совесть заговорила? Да не будь ты такой рохлей, Афоня! Вспомни, как тебя обобрали – ни у кого совесть и не екнула, а у тебя дети!

– Да пошли вы все!

Афанасий опьянел. Громыхая он поднялся наверх, открыл чемодан и стал раскладывать его содержимое на диван, задумав составить опись.

Через десять минут Ольга с Ириной услышали его дикий крик:

– Сюда! Быстрее, поднимайтесь сюда!

– Совсем не умеет пить, – поморщилась Ирина.

А Ольга первая вбежала наверх.

Афанасий держал в руках листы и смотрел так, будто его раздели догола.

– Ни фига не понимаю! Чертовщина какая-то! Или у меня что-то со зрением?

– А что случилось?

– Оленька, посмотри – может, я не вижу – на этих листах ничего нет!

– Как нет? – Ирина выхватила листы, потом перелистала все папки. – Но ведь было...

– Может, кто-то подменил? – нашлась Ольга.

– А в футлярах все, как было, – и Афанасий вытащил свиток из футляра. – Вот – какой-то непонятный язык, – тряс он свитком, – вот и в этом футляре все написано. Все семь свитков в порядке. А в папках белые листы.

Он разбросал свитки и футляры, так что женщины взялись все вновь сворачивать и упаковывать.

– Но мы же с тобой вместе смотрели – там было и по-русски написано, все было исписано, ну, скажи, Ирина!

– Ну да, ты же мне прочел про какую-то колесницу, летящую по небу. Я даже не представляю – кто и когда подменил?

– Слушайте, а может быть это от освещения или чернила особые? Ну, помните, как конспираторы делали? – Ольга взяла лист и поднесла его к настольной лампе. – Да и бумага здесь какая-то плотная, такой сейчас и не делают.

– Но мы же тоже при электрическом свете читали, – возразила Ирина.

– Ну, мало ли... Раз эти бумаги закапывали, значит, они не простые.

– Ты права! Тут черти что может быть! А вообще-то, ребята, я что-то жутко устал. Давайте завтра посидим, подумаем. Хорошо бы узнать, что за язык на этих свитках. Ты что-нибудь придумай, Оль.

– Давай, ложись. Придумаем.

– Да не переживай ты, тебе и свитков хватит для того, чтобы голову сломать, – подбодрила жена.

– А может и деньги нарисованные, а камни – стекляшки, – пьяно пошутил он.

– Не может быть! – закричала Ирина. – Нашел над чем зубы скалить! Нажрется и как идиот становится!

– Да пошли вы! – И Афанасий бухнулся на диван. – Завтра соберусь и уеду на Белое море, грызитесь здесь друг с другом за чье-нибудь другое мужское достоинство.

– Кретин! – Ирина пошла вниз.

А Ольга накрыла Афанасия одеялом, погладила по голове, он буркнул "Спасибо тебе за все" и она выключила свет.

Спал он как убитый, натерпевшись от последних событий и всех этих фантастических метаморфоз.

Не спалось только Ольге, она почти всю ночь просидела на крыльце и её не оставляла мысль, что случившееся с Афанасием имеет какой-то скрытый смысл, она все представляла, как он лежал под этой елью и будто сама ждала неминуемой смерти, и будто сама выкапывала этот сундук...

Неожиданно ей пришло в голову, что сундук тот имеет какую-то связь с бумагами. Возникла аналогия с глубоководными рыбами – извлеченные на поверхность, они меняют вид и цвет, гаснут и тускнеют. Что, если эта бумага претерпевает подобные метаморфозы?

Уже под утро она услышала шум машины. Кто-то приехал на соседнюю дачу. Она подошла к забору и заглянула в просвет между досками. Какая-то женщина и трое мужчин входили в особняк. Она никогда не видела их здесь, да, собственно, и особняк был выстроен совсем недавно. Его построили за полгода, снеся старенькую дачу одного умершего писателя. В доме засветились окна, двое мужчин скоро вышли, один уехал, а второй остался в машине.

"Плохо будет, если и деньги с золотом окажутся бумагой и камнями", думала Ольга.

Хотя в глубине души ей хотелось, чтобы так и случилось, тогда бы Афанасий нуждался в ней ещё больше, тогда бы он остался здесь жить, а она бы стала членом его семьи. Корыстные желания, но а почему бы нет, или ей запрещено мечтать о своем маленьком счастье?

Она готовила завтрак, когда её испугал шепот за спиной: "Иди сюда! Только тихо!"

Это Афанасий манил её наверх. Уже было светло, Афанасий загадочно улыбался, его волосы торчали во все стороны.

– На! – протянул он ей печатный лист.

Она успела прочитать предложение, когда он вырвал лист из её рук.

– Они все исписаны. Обрати внимание – как будто писала машина или виртуоз-писарь – буковки ровненькие, одна возле одной, но без соединений, они словно выдавлены, как для слепых. Вот, пощупай!

Действительно, пальцы ощутили выпуклости, но этот удивительный шрифт был слишком мелким, чтобы его мог разобрать слепой.

– Это бумага словно живая, ты понимаешь?! Потрясающе! Я от волнения даже прочитать ничего не могу, меня всего колотит!

– Я принесу тебе кофе.

Весь день Афанасий провел за чтением непонятных текстов. Вернее, все, что он читал, было очень даже понятно и даже порой банально, но чаще всего сумбурно, прерывисто, с перескоками с одной темы на другую – безо всякой связности и логичности.

– Вот, смотрите, – пояснял он вечером Ольге с Ириной, – здесь выписана какая-то тирада со сплошными матами в адрес какого-то Чеснокова, затем абзац и какие-то цифровые выкладки, похожие на бухгалтерский отсчет за год, затем какие-то бредовые восклицания о любви, потом слова из песни, потом стихи, потом какие-то сексуальные охи и вздохи, здесь опять сплошной мат, какой-то чертеж, а на этом листе вообще, вот, смотрите, детский рисунок, а вот на этом порнография.

Действительно, на одном листе очень аккуратными линиями была отображена откровенная сцена совокупления.

– А это что? – Ирина взяла лист, на котором было стократно повторено "а-ла-ла, па-па-па".

– Ну ты же читать умеешь.

– А здесь вот текст из "Войны и мира" Толстого, – показала Ольга.

– Никакой логики! – развел руками Афанасий, – просто крыша едет!

Ирина его утешила:

– Да чего тут особенного? Какой-нибудь обычный трюк. Специальная бумага для мошенничества. Кому это принадлежало? Преступникам. Вот они и применяли какую-то технологию для с своих делишек. Заключат, к примеру какой-нибудь договор, а потом на листе вместо печатей и подписей вот эта галиматья. Ты что, фокусов никогда не видел?

– А ты что скажешь?

– Все возможно. Сейчас уйма неучтенных изобретений, каким-нибудь открытием мог воспользоваться кто угодно. Все эти тексты смахивают на злую шутку...

Ольгу перебила Ирина:

– Как бы и деньги не оказались шуткой.

Афанасий вытащил доллары. Купюры были пересмотрены и по всем признакам не походили на фальшивые.

– Возьми двести долларов, обменяй завтра, – попросил он Ольгу.

Это она сделала, доллары были настоящие.

Вечером следующего дня Афанасий вновь занялся бумагами. Он сидел наверху за столом, курил, когда пепел от сигареты упал на лист. И мгновенно текст исчез, на его месте появился новый, потом исчез и этот, возникли рисунки, потом чертежи и снова текст – все это стремительно, как на экране телемонитора. Он потер пальцем чуть заметный след от горячего пепла, подул на это место и все успокоилось, лист был белым. Он отложил его в сторону. Ему пришла в голову мысль поэкспериментировать с другими листами – испытать их водой, огнем, холодом... Взгляд его упал на отложенный белый лист и он вздрогнул. На нем была фраза:

"Не делай этого!"

Ему стало не по себе, он даже оглянулся по сторонам – так явственно ему показалось, что он не один. И ему как-то сразу расхотелось экспериментировать. Ночью он ворочался с боку на бок, вставал, зажигал свет, смотрел – не исчезли ли тексты. Они оставались прежними. "Не делай этого!" – читал он и снова укладывался.

У него все крутилось в голове предположение-догадка – будто с этими листами возможно установить контакт, что есть какой-то ключ ко всей этой игре. Он вспомнил об экспериментах с растениями, которые, как оказалось, имеют некую память о тех, кто за ними ухаживал или кто их ломал. А что, если и эти листы воспроизводят какую-то особую память; отсюда весь этот текстовой хаос и всяческая белиберда.

По-видимому, Афанасий очутился не так далеко от истины. Утром, когда он взялся за контрольный осмотр листов, оказалось, что тексты претерпели изменения. Трудно было точно определить все перемены, так как опять везде была явная галиматья, похожая на мышление матершинника-энциклопедиста-маразмата в одном лице. Но на том самом пострадавшем листе Афанасий увидел новую, почему-то потрясшую его своей значимостью фразу:

"Женщина – самое красивое животное, а мужчина – это шанс".

Он даже погладил этот лист за такой очаровательный тезис, потом просмотрел другие. В одном месте наткнулся:

"Кто ты, читатель? Нужен ли ты мне? Ты хочешь простых развлечений, заманчивого сюжета, и я мог бы тебе угодить: посмешить тебя или выдавить из тебя скудную слезу. Я столько времени веселил и тешил, не переставая водить тебя вокруг главного вопроса: зачем жить? Я делал это осторожно, со вниманием относясь к твоему хрупкому сознанию. Я верил в тебя, полагая, что мы единое целое и что мои хлопоты о твоем назначении не пропадут даром. Но я глубоко разочарован в тебе и в своих попытках. Я понял, нужно писать так, будто никого нет, кроме самого себя. Нет ни людей, ни издательств, ни денег, ни признания критиков, ни славы, ни почестей. Есть только я, который хочет выразить свои желания на бумаге. Но какие они – мои желания, когда на всем белом свете лишь одно мое многоопытное "я"? Я разочарован в тебе, огромный многоголовый читатель. Со мной остался другой – внимательный, отзывчивый и чуткий – сам Я, помимо развлечений и удовольствий ищущий ответ на вопрос "зачем жить?"

Далее неожиданно, безо всякого перехода следовало: "Нужно сходить в магазин, побриться, не забыть купить сигарет и бодрее, бодрее!!.

"И кому это обращение? Ко мне? – гадал Афанасий, – это и есть контакт?"

Посмотрев другие листы, он нашел вульгарные выражения, подобные тем, что пишутся в общественных туалетах на стенах и какие-то два коротеньких серых рассказа.

"Бумага терпит, – вспомнил он умное изречение, – вот только доколе?"

Вечером после работы приехала Ольга. Они вдвоем сидели под соснами и он делился своими наблюдениями.

– Здорово! – сказала она. – А что, если попробовать тебе самому написать на бумаге?

– Мне как-то это не пришло в голову.

– Попробуй. Кстати, я выяснила про убийство у пруда. Личность одного установили – некто Годик, он же Станислав Первухин, последнее время работал в фирме Елены Сергеевны Кравченко, но она пропала, её ищут. Еще в деле фигурирует одна крутая личность, авторитет Сергей Дыба. Его группировка контролирует часть "Лужников", и два района в Москве.

– Значит, это были они. Слушай, а в прокуратуре вы все куплены?

Ольга не обиделась.

– В таких делах мы ничего результативного не можем сделать, даже твое свидетельство не поможет. На таком уровне от нас ничего не зависит, куплены не мы, а чиновники в министерствах, в исполнительных структурах.

– Извини, тебе не противно работать в такой продажной системе?

– Почему – противно? Есть масса дел, не связанных с организованной преступностью, закон на этом уровне действует. Нельзя переделать весь мир или засеять всю землю пшеницей, но на своем участке я могу наводить порядок.

– Под преступным присмотром?

– Любая власть так или иначе – противник свободной личности. Ты вот не протестуешь, что есть змеи, крокодилы, болезни, землетрясения. Воспринимай криминальную власть как природное явление, имеющее различные формы и разную степень влияния на граждан. Со временем вчерашние уцелевшие бандиты станут любящими внуков дедушками и станут переживать за закон.

– Ты хладнокровный философ! Я так не могу и я протестую, что есть землетрясения, болезни и крысы! И что человеческая жизнь похожа на дикий заповедник! Какого черта нет молочных рек и манны небесной?

– Адресуй это господу богу, выйди на демонстрацию, вырази ему свое недовольство, – Ольга любила с ним говорить, и его идеалистичный задор как-то безболезненно входил в её реалистические представления о жизни, как бы орошая сухую землю теплым веселым дождем.

– "Женщина – самое красивое животное, а мужчина – это шанс", процитировал он.

– Шанс чего?

– Спроси чего-нибудь полегче.

– А вот ты и спроси – напиши, – посоветовала она. – Ну-ка, тихо!

Они сидели на скамейке в пяти метрах у забора, за которым у соседей росла малина. И оттуда послышались голоса.

– Вчера под утро соседи заехали, – прошептала Ольга.

– Писательский участок?

– Был. Теперь там новые плюские.

– Какие?

– Ну – "русский – нос плюский". Я их так называю.

– Я пойду, пошпионю.

– Только осторожней.

Афанасий подкрался к забору, заглянул в щель и увидел сначала руку, обирающую спелую малину, а потом очень близко лицо красивой женщины. Она быстрыми движениями, но как-то машинально заталкивала пальцами ягоды в рот, оставаясь при этом задумчивой, будто слушала симфоническую музыку.

Он всегда очаровывался именно таким типом женщин – с задумчивостью. Он уже знал, что это самоуглубленное выражение лица часто оказывается обманчивым, что это даже не маска, а просто плоть бывает талантливее и даровитее того, что в ней содержится. Ведь до чего бывают красивы и величественны хищные птицы, в голове у которых одна цель – найти какую-нибудь падаль. А эти киношные секс-символы, герои-любовники с породистыми головами, с волевыми и благородными выражениями лиц? Но если очень хорошенько прислушаться, то стоя рядом, можно уловить, как словно в пустом кувшине, в их головах тихонько свистит ветер, не имея никаких преград – это вселенское дыхание проносится сквозь пустые головы, не зацепившись ни за одну хотя бы мало-мальски привлекательную мысль, имеющую небанальное содержание.

"Женщина – самое красивое животное". И ему подумалось, что в этой фразе заключен призыв к спокойному отношению к женщине, без желания унизить, а наоборот – приглашение ценить и любоваться.

Он и полюбовался на незнакомку, вполне зрелую даму – в соломенной шляпе и ярком сарафане. Ему вспомнилось, как подростком в деревне он собирал со своей ровесницей лесную малину, как целовал эти пахнущие малиной губы и как трепетала каждая клеточка тела от неведомого предвкушения и как не удавалось сломить её сопротивление, чтобы добиться непонятно чего... Все это подростковое так на него нахлынуло, и эта женщина показалась ему такой чистой и невинной, как этот же угасающий летний вечер...

Она махнула кому-то рукой и крикнула "Иду!" А Афанасий так и остался в состоянии влюбленности непонятно к кому – то ли к той девочке-подростку, то ли к этой женщине в соку.

– Там какая-то роскошная дама собирала малину.

– Красивая?

– Да так себе. Но на телеге к ней не подъедешь.

– Афа, – Ольга любила называть его так. – Что-то Ирина нахохленная. Ты бы повнимательнее с ней.

– Да ну! Я с ней обо всем переговорил и предупреждал, что придется жить затворниками. Она согласилась, а теперь ей тоскливо без своей телефонной болтовни. Слава богу. что у тебя нет телефона, а то бы она не выдержала.

И он продолжил, поведав о своих планах на будущее. Спустя какое-то время на имя Ольги можно купить квартиру, детей отдать в частную школу или лучше нанять учителей на дом, жить-поживать, никуда не высовываясь. Пару лет так пройдет и никто искать не будет. Главное, нигде не светиться с документами.

– И тебе куплю новую машину, – закончил он. – Или откажешься от "грязных" денег?

– Честное слово, Афа, я не знаю, как к этим деньгам... в твоем случае...

– Ну, понятно! Я тебе обещаю, что займусь благотворительностью , и ты будешь первым адресатом. Или мне все отдать и самому бегать по Москве без штанов?

– Не заводись, давай не будем об этом.

Он махнул рукой и ушел в дом. Скоро с верхнего этажа раздался его крик:

– Я же говорил, чтобы ты их не пускала наверх!

Дети заперлись в дальней комнате, боясь его гнева.

– Ты что, не могла проследить?! – кричал он на жену. – Они залили два листа кофе!

– Да я уже их наказала! Я на кухне была. И чего ты орешь, как полоумный? Совсем чокнулся из-за этих дурацких бумаг!

– Ты сама дура! У тебя нет никакого интереса, кроме тряпок и зависти к богатым идиотам! Если бы это были деньги, ты бы проследила!

Ирина тоже завелась и заявила, что соберется и уйдет.

– Ну, правильно, тебе наплевать на детей!

– А тебе что ли не наплевать? Заварил эту кашу, что жизни никакой нет!

– А какая тебе нужна жизнь? Ты бы лучше детей хоть чему-нибудь поучила. Ну как ты хочешь жить? Ты когда последнюю книжку читала? У тебя в голове один мусор и вся эта блажь о красивой жизни! Умрем мы, понимаешь, все умрем! Ни черта с собой не возьмешь!

– А ты что возьмешь? Свое охаивание всех и вся? Что у тебя-то есть?

И Афанасий разом остыл.

– Да пошли вы все! – по инерции ругнулся он и обреченно поднялся наверх.

Следы от кофе уже просохли, листы чуть съежились и от вида бурых пятен ему стало плохо. Он чуть не заплакал. У него действительно ничего не было. А что он мог? Жизнь – как марафон – нет времени остановиться. Или как прыжок в пропасть – не за что ухватиться. И все, словно беспризорники, не знающие "зачем жить".

Он взял ручку и написал на листе:

"Кто ты? Ответь."

Подождал, но ничего не произошло.

Внизу Ольга успокаивала Ирину, потом поднялась наверх.

– Слушай, нужно купить всем велосипеды, летний бассейн, знаешь, такой надувной, и всяческие летние прибамбасы. Давай деньги.

Он дал.

– Только насколько времени это её утешит? – ухмыльнулся он.

Она не ответила.

– Завтра с утра я все куплю.

– Лучше бы ты ей купила надувного Шварцнеггера.

– Очень остроумно. А что это лист такой пятнистый?

С листами, залитыми кофе, произошли изменения. На них появился узор, напоминающий водяные денежные знаки, получилось так, будто листы равномерно распределили коричневый цвет по всей поверхности, создав из него блеклый кружевной орнамент.

– Красиво и ничего страшного. Стоило так беситься.

Он вырвал у неё лист.

– Моя запись пропала!

– А что ты написал?

– Забыл! – хлопнул он себя по лбу. – Одну фразу или две? Какой-то вопрос задавал.

– Вспомнишь. Пойду вниз.

– Да посиди.

– Пойду на улицу с девчонками, а то они там наревелись.

– Вот как с вами общаться? Тут можно сказать фантастическое таинственное явление, а ты тоже о какой-то ерунде думаешь!

– А ты о чем думал, когда увидел женщину в малине? – она понимающе усмехнулась и ушла.

В этот вечер с листами ничего не произошло. Правда, в какой-то момент ему показалось, что на одном листке проявился какой-то портрет, но он не был уверен, что это ему не почудилось из-за узорчатости пятен.

Он то складывал листы в папки, то снова вытаскивал и изучал их, потом догадался их пересчитать. И получилось 665. Вспомнилась библейская цифра 666, считающаяся дьявольским знаком. Афанасий знал о множестве учений, и в каждом находилось что-нибудь традиционно-предрассудительное – какой-нибудь пустяк, которому придавалось огромное трепетное значение. Но, к примеру, человечество пережило 666 год безо всяких особых катаклизмов, как любой другой. И почему не 888 или 111, 555. Ляпнет кто-нибудь ерунду, и поколения носятся с этой глупостью, полагая, что раз это задержалось в истории, значит, так оно и есть, значит, это важно и незыблемо. Да и кто это выдумал – одно племя из тысяч! А у других племен были свои боги, свои цифры и значения. Одни религиозные представления вытеснили зачатки или основы иных, но ни одна религия не ответила на главный вопрос: "зачем жить?" Так считал Афанасий. Он полагал, что есть нечто тайное над человеком, и некоторые религии определили это нечто, но всего лишь образно, не имея возможности увидеть это нечто наглядно. Но, в основном, все религиозные образы сродни беспредельным фантазиям древних – о черепахах, на которых покоится земля, о крае света, за которым следует пропасть. Более зрелые образы появились, когда человек начал выстраивать представление о мире, исходя из собственного "я", ставя себя в центр мироздания. И теперь каждый волен создать свою собственную религию, а не примыкать к готовенькому. Каждый волен трактовать старые образы и определять новые.