Текст книги "Мао: Душевная повесть"

Автор книги: Игорь Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

4

Ветер нес запах как раз от той самой рощицы, к которой мы не добежали деревьев на пятьдесят. Веревка, которой я был привязан к ишаку, то ли порвалась, то ли отвязалась, пока летели вниз по склону, только кровавые следы на руках остались. Я жрать хотел страшно, решил тихонечко подползти. Ишак был против, фыркал мне в спину, но я не мог сожрать ишака – ни ножа, ни спичек, а одними зубами с такой зверюгой не справишься. Подполз поближе – а там из-за деревьев огонь мерцает. Видать, душманы кое-кто уцелели и ужинают в темноте, а поскольку мяса у них не было, а ишак со мной, то жрут, наверное, трупятину. Я никогда не ел мертвых душманов, но на запах были ничего так. Подполз я к самому костру и увидел, что сидит у костра баба. Волосы длинные, черные, глаза сверкают, ручищи толстые, сильные, а в ручищах кость. Сидит, гложет, лицом ко мне. Я засмотрелся, слюнки потекли, а она вдруг говорит:

– Чего разлегся-то?

– Да так, – говорю, – мимо вот полз. Здрасьте.

– Здрасьте. Ты садись вон на пенек. Кто такой, как зовут?

– Мао меня звать. Я тут от душманов потерялся. Вы их не видали?

– Видали… – и клыками ухмыльнулась. Кость отбросила, морду утерла, руки опустила, вижу – голая она. – Жрать хочешь?

– Хочу. А вы душманов кушаете?

Помолчала она, между грудей поскребла, рыгнула. Я смотрю – шашлычок на углях доходит, а еще котел булькает. Я, конечно, никогда людей не ел, но ведь и ишаков тоже. И потом ишак ведь везти меня может, если захочет, конечно, а душманы только дерутся, да и все равно мертвые. И все-таки страшно есть человечину. Не хочется. Я решил время потянуть.

– А как вас зовут?

– Сукой кличут, – задумчиво сказала баба. – Да ты ешь. А то не ешь. Как хошь. Чепуха это все, мясо, суп…

Поднялась и голову к небу задрала, руки раскинула. И вот что интересно: встала – по фигуре ни дать ни взять перевернутая пивная кружка. Живот, как у гаишника, шерстью немного поросла местами. Но как руки раскинула – костер вспыхнул высоко, ярко, и сквозь пламя она мне совсем другой показалась. Я еще отвлекся ненадолго, посмотреть, что с шашлыком стало. Ну, понятно что – сгорел весь к чертям, только пшикнул, и уже угольки. Посмотрел на нее снова, а она стройненькая такая уже, вся кабанистость с морды сошла, даже ростом пониже стала. Я хотел еще посмотреть, что с котелком получилось, но тут она ко мне пошла вокруг костра.

– Красивая ты, – говорю. – Только имя подкачало.

– А зачем тебе меня так называть? Дай мне другое имя. Только не сейчас, не морщи лоб, не задумывайся. Сейчас тебе надо лечь, я тебе массаж сделаю. Ты бывал в Таиланде?

– Где?

– А это ничего. Это ничего, ты только ложись и ни о чем не думай.

Руки у нее хоть и тонкие стали, но сильные все равно. Я бы поборолся, но она мне подножку сделала, а потом целоваться полезла. Целоваться с ней приятно было, она мясом пахла и губы в жире. Мне так хорошо стало, я спросил:

– А водка у тебя есть?

– Есть, есть, только потом, потом сколько хочешь. А сейчас лучше потрогай меня. Ты ведь хочешь меня потрогать?

Я как-то и не думал. Решил, что хочу, но только собрался – она меня за яйца схватила. Ага, думаю, вот ты какая. Но виду не показал. Пусть думает, что я не заметил. И тут она говорит:

– Чего ты хочешь, чтобы я сделала?

– Расстегни мне верхнюю пуговицу, жарко.

Она попробовала – а пуговица тугая. Пришлось ей двумя руками взяться, и тут же я ей лежа коленом между ног заехал. И как по вагону со щебенкой, аж взвыл я от боли. А она даже обрадовалась.

– Ты так любишь? Так я тоже. Бей меня, бей!

Залезла на меня, на карачках стоит, сиськами над лицом болтает, язык вывалила. Я уж думал, пропал, сожрет. Но тут у нее глаза становятся по червонцу, рот раскрылся, и она тяжелая стала, и правда, как вагон. А на фоне звезд, над ее головой, появляется довольная морда моего ишака. И орет мне что-то, вроде как: привет, куда пропал.

Она разозлилась страшно, аж волосы у нее дыбом встали, а ведь длинные. Раскричалась.

– Нет! Уйди, проклятое Аллахом животное, ты мне не нужен! Прочь! Прочь!

А ишак знай свое орет. Тогда она поползла вперед, мне по голове, а ишак от нее не отцепляется, ползет как-то на карачках за ней, тоже все по мне. Я еще не забыл, как с самолета падал да как с горы летел, а тут еще баба с ишаком по мне, как по Красной площади, проползли. До того мне стало муторно, что даже есть расхотелось. Плохо стало, грустно и одиноко.

Поднялся я кое-как, штаны застегнул и пошел. Все равно куда. Парочка сзади визжит-ревет, а мне бы только не слышать. Но вот отошел подальше, а там – ночь, звезды. Воздух чистый, горный весь, прохладно только. Идти не очень удобно, сразу, как из рощи вышел, откос начался, а не видно в темноте совершенно. Стою, дышу, мерзну, и так грустно, что слезы текут. Но и хорошо. И я так рад стал, что нигде до сих пор не убился, что дожил до того, чтобы вот здесь и сейчас помереть, в покое таком и тишине. Звезды стал рассматривать, раньше-то я их особенно и не видел. А их много так, оказывается. Все хорошо, вот сейчас бы выпить, а нечего. И от этого тоже обидно, но все равно хорошо. Я повернулся спиной к горе, на которой стоял, и все небо встало передо мной, как будто я в нем повис. И я решил туда полететь, и раскинул руки, качнулся вперед… Но тут мне врезали по затылку.

Потом я был без сознания, но у меня был сон. Сон не снился, потому что я не спал, но все равно был. Во сне ко мне пришел ишак и уселся в кресло. С собой он, что ли, принес кресло? И какую-то скатерть принес, положил себе на колени, когда развалился в кресле. Ну и правильно, так он поприличнее выглядел. И оказались мы в комнате. Я сказал ишаку:

– Мне все это надоело. Меня постоянно бьют, у меня все болит. Я постоянно трезвый, и голова тоже болит. Я голодный, и даже уже не хочу есть. Меня тошнит. Меня все хотят убить. Вот что, ишак, я дальше так жить не собираюсь. Я лучше сам кого-нибудь убью. Я собираюсь, как только очнусь, поесть и выпить. И если мне будут мешать, то я как-нибудь их всех поубиваю. Значит, мне нужно оружие.

Ишак кивал головой.

– Ты, Мао, – говорит, – для начала каменюку найди подходящую. Только учти, тут страна такая – надо сразу убивать, никаких «по рылу» тут не понимают. Вообще хорошо, что ты чего-то наконец захотел. Теперь у тебя все устроится. А я вот отмаялся…

– Что с тобой случилось?

– Да сожрала она меня. Как поняла, что ты куда-то смылся, так и сожрала. Не по-настоящему, а жизненные соки то есть выпила. Это ж суккуб, страшная тварь, только осел мог с ним добровольно связаться. Теперь получается, я – твой спаситель, и, пока мне делать нечего, буду к тебе приходить. А может, меня к тебе официально назначат. Я рад, что так вышло, надоело траву жрать.

Я хотел еще с ним поговорить, но от слова «жрать» у меня глаза открылись. Я увидел подходящую каменюку, а на ней кроссовок. В кроссовке был какой-то парень, он травинку жевал и на меня смотрел. Светло, и голоса вокруг. Город, что ли?

Чтобы сразу побольше узнать, я придумал спросить: «Где я?» Но парень ответил мне грубо и заржал. Потом выплюнул травинку мне на голову и спросил:

– Ты кто, солдат, что ль, пленный?

– Нет, я просто пленный. – Я сел, огляделся. Мы возле стены какого-то сарая, а вокруг нас и сарая высокая стена стоит. – А это для пленных, что ли, место? Здесь пленные живут?

– Не, тут дураки живут. И я, может, переночую. А ты как хочешь, вон ворота. Постучись да иди.

– Погоди, – меня так просто уже не проведешь. Не вчера из подвала вытащили. – А обед уже был?

– Обед через полчаса, говноед голодный. Тебя звать как?

– Мао. А что, правда уйти можно? А тебя как зовут?

– Конечно можно. – Он сплюнул, повернулся и побрел куда-то, руки в карманах. Я расслышал еще: – Пристрелят не раньше, чем уйдешь, почему ж нельзя. Саид. Мало тут китайцев было.

Я еще немного посидел на солнце, сон повспоминал, а потом мимо меня прошла толпа китайцев, самых настоящих. Они все были грязные, чесались на ходу, от солнца отворачивались. Конечно, с такими глазами разве сощуришься? Я крикнул:

– Вы куда, китайцы? Обедать?

– Мы вьетнамцы, – ответил один. – Китайцы сзади идут.

Я решил, что китайцы мне ближе, и подождал. У китайцев глаза шире были, особенно у многих. Но они тоже были грязные и чесались и отворачивались от солнца. Я тогда пошел за ними. Они не возражали. А может, и не заметили.

Столовой там, правда, никакой не было. Там площадка была и костры с котлами, а у котлов мужики стоят смуглые. У мужиков черпаки, они ими из котлов черпают и тем, кто мимо проходит, в руки чего-то вываливают. Встали китайцы в очередь за вьетнамцами, я за китайцами, через пять минут уже у котла был. Подставил руки, а мне туда как сыпанут горячего рису! Я даже подпрыгнул. «Дурак, что ли!» – кричу, а мужик на меня черпаком замахнулся. «Не задерживай, вон пол-Камбоджи за тобой стоит!» Делать нечего, иду, дую. А впереди оказывается ручей, и китайцы, пока шли, весь рис поели. Тут же запивают и проходят дальше вдоль забора по кругу. Встал я у ручья, жру этот рис несоленый, и с удовольствием, конечно, жру, хотя мясо суккубинское вспоминается. Камбоджа мимо меня прошла, такие невысокие ребята, темненькие, улыбались мне. Вместо штанов повязки, как у пещерных жителей. Тут я и рис доел, попил из ручья и дальше пошел. А дальше у них сортир, в тот же ручей, только чуть пониже по течению, и сразу все уплывает под забор. Мне простота системы жизни понравилась, вот только порции маленькие. Я спросил у одного Камбоджа, когда ужин, но он только улыбнулся и кивнул. И пошел дальше по кругу. А дальше – вход в сарай уже. Я заглянул – сарай полон нар, в несколько ярусов, и все на них залазят и молча лежат. Ни матрасов нет, ни подушек, грязно и мухи. Грязь, конечно, еще куда ни шло, но мух я с детства не люблю. Отец говорил, мать раз меня на мясокомбинатной помойке забыла маленького, и мухи меня чуть не сожрали. Хорошо еще, отец там полбанки портвейна запрятал и через день прибежал похмелиться. Ну и меня прихватил, чем-то его мать в тот день разозлила. Она кубинскую революцию, что ли, не принимала всерьез… Ну да не важно, не пошел я в барак, а пошел еще раз пообедать. Я подумал: не убьют же за попытку? Да и не могли они всех упомнить, а риса в котлах еще много было.

Одна беда: я пришел к котлам один, а не с толпой, как в первый раз. Получилось чересчур заметно. У котлов теперь лежали коврики, а на ковриках сидели группами смуглые парни. Но главное: повара жарили мясо. Как оно пахло! Я не мог остановиться, хотя и видел, как парни подняли с травы автоматы. Так бы я и шел, пока меня не завалили бы, как Цуруль сосну, но откуда-то сбоку вышагнул Саид, и я в него уперся.

– Ты чего? Голодный, что ли?

– Уйди, – говорю, – мне все это надоело. Я жрать хочу.

– Крутой, да? – Саид отступил на шаг и ухмыльнулся. – Так ты жрать хочешь или подохнуть?

– Жрать. Или подохнуть. А выпить у них нет?

– Выпить у них нет. Они мусульмане, как я, а не свинюги, как ты.

– А тебя почему не кормят?

– Да дядя у меня урод. Ты откуда сам? – Саид отошел к стене сарая и присел. Запах мяса как ураган. У меня ноги подкосились, я тоже сел.

– С этого… Ну… С Москвы.

– А, земляк почти, я там учился. Год.

– А на кого учился? – Я смутно вспомнил, что у нас для чудаков есть институты всякие.

– Не помню… Какая разница? Девочек много было там. Деньги только покажи, а денег где взять? Я студент. Отец заплатил, чтоб поступил, а так семья бедная. Стал дяде письма писать, дядя денег слал. Но мало. Я тогда к землякам пошел, земляки сказали: ишак ты. А я не ишак, понял?

– Понял, – говорю и сон вспоминаю. – Ишаки бывают умные.

– Ты юннат, что ли? Короче, дали мне пушку, сказали: приходи, как мужчиной станешь. Мальчик. Так и сказали. Я что, баран к ним после этого возвращаться? Я взял в общаге пацанов, кто пошустрей, пошел – киоск ломанул. И деньги, и шоколадки, все девочки нам. – Саид замолчал и стал мерно стукаться затылком о сарай. – Потом дядя приехал. И оказалось, что я ишак…

– Это ничего. Слушай, а мяса у них никак нельзя попросить? Ну, по-вашему, а я спеть могу?

– Ишакам не дают мяса… Дядя сказал: не учишься, безобразничаешь, в тюрьму сядешь. Сказал: поедем в Америку, там будем дела делать, раз ты такой бездельник. И я поверил! А он сказал, ствол дай, посмотрю. А потом я под этим стволом в багажник залез, и он меня из Москвы увез. Я сначала думал – домой. Думал – отец палкой забьет. А дядя меня в горы привез и сказал: в институте восстановлю, но полгода здесь будешь работать, пока не поймешь, что был неправ. Отдал мужикам каким-то ключи и багажник захлопнул…

– А что тут за работа? – Я это слово не люблю. Я знаю, где работают: в тюрьме и в армии.

– Героин собирать… Плантации тут… Героиновые… – Саид перестал стучаться головой и посмотрел мне в глаза. – Ты не торчишь?

– Я жрать хочу.

– Это фигня. Мы с тобой отсюда свалим, земляк, не бойся, – и Саид закрыл глаза.

Я привалился к стенке рядом и тоже закрыл глаза. Ураган жареного мяса. Мне снилась суккубша, она манила к себе, махала жареной головой Николаева, изо рта у него горлышко «Русской» торчало. Но кто-то наступил мне на ногу копытом и зашептал в ухо:

– Это лажа… Свинец не сытный… И водки никакой тут нет… В заборе напротив входа в барак охрана выдернула часть гвоздей… Они у китайцев героин на патроны втихаря от начальника выменивают. А китайцы к Новому году готовятся. Порох под нарами в углу, что ближе к сортиру. Там воняет страшно, устал я ползать. Пойду, извини.

Я проснулся от удара башмаком под ребра Саиду и сразу отполз подальше, потому что Саид стал ругаться с афганцами, а те его пнули еще несколько раз. Наконец Саид смог встать и отбежал.

– Все, приехали. На работу пора. Сейчас, Мао, увидишь, чем мы тут занимаемся. – Саид, отряхиваясь, потащил меня к воротам. Ворота были уже открыты, за ними, метрах в тридцати, стояла машина с пулеметом и пулеметчиком. И, кажется, с водителем. Не помню.

Я остановился в воротах, очень красиво было. Впереди равнина, вся зеленая, а за равниной горы, на них тень от облаков падала, темные все. Но тут сзади подошла Юго-Восточная Азия и вытеснила меня из лагеря. Я потерял Саида в толпе, но афганцы мне показали, куда идти: вдоль по пыльной тропинке направо от ворот. Мы шли медленно, вытянувшись цепочкой, а афганцы сновали вокруг нас, заботились, чтоб не сбежал никто. Машина гудела где-то сзади.

Мы двигались так минут двадцать, потом тропинка свернула налево, за рощицу, и перед нами открылось множество обработанных кустарников. Сразу видно, что обработанных: они росли ровными рядами. И было их много-много, сколько глаз может различить вдаль – все эти кусты. Доходил ли этот огород до гор, я не разобрал.

– Вот наша плантация, – сплюнул Саид, он откуда-то взялся рядом. – Чувствуешь запах?

– Нет.

– Ну ты баран. Здесь героином все пропахло.

– А что такое героин?

– Это так куст называется. А куст этот имеет коробочки на ветках, в коробочках порошок. Порошок – тоже героин, но уже самый тот героин. Понял?

– Семена, да?

– Ты из Москвы? – почему-то переспросил Саид. – Странный ты. Даже баран знает, что такое героин. Наркотик такой. Просто его надо перегнать и очистить.

– Так бы сразу и сказал, – мне не хотелось, чтоб Саид меня бараном звал. – Перегнать и очистить – это понятно. Просто мы из картошки гнилой обычно перегоняли.

– Баран, – Саид закатил глаза. – Здесь лаборатория есть где-то. Там эту дрянь чистят. Никто не знает, кроме охраны, где лаборатория, но на всякий случай живыми отсюда не выпускают никого. Понял?

– А как же дядя тебя сюда?

– И дядя мой баран. Честных правил. Поверил этим шакалам.

На нас прикрикнули афганцы, потому что только мы стояли в стороне. Все китайцы, вьетнамцы и кто там еще был получили по мешочку и каждый по своему ряду медленно пошли к горам. По пути они открывали на кустах коробочки, похожие на бутоны, и высыпали из них пыльцу в мешки. Афганцы частью остались у кромки поля, частью стали расхаживать между сборщиками героина. Мы с Саидом прошли мимо всех к свободным рядам, там афганец кинул нам мешки, и мы тоже пошли по огороду. Пыльца очень мелкая, и я сразу весь ею обсыпался, чихнул. Саид крикнул мне от своей грядки и бросил тряпочку, показал, чтоб я ее повязал на лицо, как он. Я посмотрел – все остальные без тряпочек, а кое-кто даже украдкой этот героин ест и нюхает. Афганец крикнул мне, чтоб я работал, и я немного зашевелился.

Работа оказалась совсем не легкой, потому что солнце припекало на полную мощность, я быстро вспотел, все зачесалось. Повязка мешала, но я не снял, чтоб Саид не ругался. Все ушли далеко вперед, и Саид тоже был впереди, а у меня никак не получалось быстро эти коробочки раскрывать. Афганец стал шуметь, тыкать в меня автоматом, и я тогда стал не все коробочки раскрывать, а через одну. Дело пошло быстрее, афганец ничуть не расстроился, только улыбался и иногда ногой по моему мешку слегка бил. Потом, когда я догнал Саида, и вовсе отошел на других посмотреть. Тогда я, за спиной Саида, быстро эту пыльцу попробовал на вкус. Оказалось – чуть сладковато и сразу в слюне растворяется. Немного противно. Я решил, что раз сладко, значит, хоть немного питательно, и зачерпнул из мешка, но всё равно даже на зубах не скрипело. Ерундовая еда. Зато афганцы это заметили, им не понравилось, один даже выстрелил вверх от злости. Все попадали на грядки, а я руками показал, что больше не буду, и стал собирать дальше. Саид мне с земли говорит:

– Если вечером у тебя полного мешка не будет, почки отобьют.

Вот дурак, не мог раньше сказать! Я поглядел, у всех уже мешки тяжелеют, висят, а у меня на ветерке болтается. Попробовал быстрее коробки открывать, все просыпается. Ну, я часок так помучался, а потом, конечно, придумал вместе с коробочками в мешок кидать. И идешь быстрее, и мешок тяжелее. Так всегда бывает: пока не вспотеешь, голова не заработает.

Не знаю, как я там продержался, как не уснул, просто даже не знаю. Наконец солнце собралось заходить, низко так опустилось, но, правда, косо шло, еще не темнело. Тогда афганцы загомонили:

– Кончай работу, чурбаны! Строиться на проверку результатов.

И мы все пошли назад, к краю поля. Я пока шел, закапывал тихонько рукой коробочки в пыльцу, чтоб не видно. Саид заметил, спросил. Я рассказал, он аж побелел.

– За такие шутки они тебя просто замочат! Я слышал, как один полковник им приказал. Они же все прощупают, баран! А коробочки обрывать нельзя, это кустарник губит.

– А что делать?

– Почки подставлять! Давай вытряхивай быстро все коробочки, неси им хоть пустой мешок, но чтоб этого они не видели.

Я стал коробочки из мешка вытаскивать и бросать. Не то чтобы я сильно испугался, а просто не хотел шума, устал очень. Пусть, думаю, отметелят, а ночью сбегу. Саид стал мне помогать, ты, мол, долго копаешься. Но ВОХР заметил, как мы суетимся. Внимательные сволочи оказались. Саид разулыбался им, стал на меня показывать, что-то говорить, но не сдал, молодец. Ну и стали нас метелить. Трое подошли. Пока двое бьют, третий бегает между грядок или мешки трясет, кричит. Потом подбегает, тоже бьет. Я смотрю на китайцев, а они только рукава облизывают, и даже не интересуются. Что такого в этой пыльце?

Ну наконец нас подняли и потащили. Потащили, потому что я не дурак избитым ходить, а Саид с непривычки и правда отключился. Бросили нас в машину, сами сели сверху и поехали. Саид застонал, проморгался. Я говорю:

– Ну видишь, не замочили нас! Ничего страшного, еще в лагере замесят разок, и все.

– Рано радуешься, баран. Еще посмотрим, куда нас везут.

5

И правда, мы свернули в сторону от дороги. Может, думаю, они там расстреливают? Гляжу – едем к домику маленькому, вроде как из пластилина слепленному, а навстречу нам люди с автоматами поднимаются из кустов, машут. И я сразу понял: вот где у них самогонку делают. В лаборатории.

Из домика вышли несколько человек в белых халатах, закурили на ходу и ушли за угол. Нас вытряхнули из машины и повели по дорожке ко входу.

– Ты видел? Как тебе? – у Саида глаза горят, как у филина.

– Кого?

– Бабу! Во ноги! Она откуда тут?

– Какую бабу?

– Ну вон вышла же сейчас, с мужиками, в халатике! – Саид удивленно так на меня смотрит. – Ну ты баран.

– Да что мне баба-то? Ты скажи, нас тут не расстреляют?

– Не знаю. – Саид пришел в себя и закрутил головой по сторонам. Его стукнули несильно прикладом в ухо. Он зашипел.

Мы подошли к домику, и оттуда вышел еще один мужик в белом халате.

– Что, проштрафились? Ну, теперь не жалуйтесь. Но и особо не бойтесь.

Тут я вздрогнул, потому что сзади нас афганцы застреляли из автоматов в воздух.

– Это зачем? – я спросил у мужика, чтобы познакомиться.

– Это чтоб в лагере знали, что вас больше нет, и вели себя хорошо, – мужик мне подмигнул. Вроде не злой. – А если бы они знали правду, многие с вами поменялись бы. Прошу в дом.

Пока мы собирались войти, вернулась баба в халате, пригнулась у низенькой дверцы и вошла. А за ней, как замороженный, сразу пошел Саид, только не пригнулся и громко стукнулся лбом.

– О, да тебе наша Каролина понравилась! – развеселился мужик. – Это хорошо, что тебе еще женщины нравятся! Очень хорошо!

Тут к нему подошел афганец, один из тех, что привезли нас.

– Нам можно ехать, доктор Менгеле?

– Ну конечно! Вокруг лаборатории люди есть, а внутри есть Каролина. Каролина, – он подмигнул мне, потому что Саид еще сидел на земле и держался за башку, – ужасная сила. Всепобеждающая ужасная сила. Хотя с послушными ласкова. Ты, скотина этакая, хочешь, чтобы с тобой была ласкова Каролина? Поднимайся, хватит ныть, – это он уже Саиду.

Мы вошли. Внутри было темно и ступеньки, я упал, а доктор смеялся. Потом в темноте раскрылась дверь и осветила нас, а в двери стояла Каролина. Она улыбнулась и поманила нас пальцем.

– Ну входите же, швайнен! – тихо и ласково сказала она.

Войдя, я стал принюхиваться. Если тут перегоняют, то не может не пахнуть. Но пахло чем угодно, только не сивухой. Чистенько все, пробирки, весы аптекарские, бумажки, мешочки, аппараты незнакомой конструкции. Очень светло, штук шесть ламп под потолком.

– Проходите в угол, там дверка в душ, – говорит Каролина. – Там же шкафчик, наденьте халаты. Свое можете оставить прямо там, я выброшу сама.

Мы прошли через всю лабораторию, я уже открыл дверь, но тут Каролина громко сказала:

– Ты! Высокий! Положи скальпель на место!

Я оглянулся, вижу – Саид стянул скальпель, пока шел, а она заметила. Саид медленно повернулся и пошел к ней, скальпель в руке.

– А если не положу?

– А если не положишь, я еще раз попрошу положить, – говорит Каролина и из-под халата вытаскивает здоровенный пистолет.

Тогда Саид вернул скальпель на стол, но пошел не ко мне, а к Каролине. Уперся животом в пистолет и говорит:

– А не покажешь, где ты его носишь?

Каролина проскребла дулом Саиду по животу, по груди, по шее и лицу к уху, потом отвела его чуть в сторону и выстрелила. Саид схватился за ухо.

– Гадина, я же оглох!.. – но продолжать не смог, Каролина ему в рот дуло вставила.

– Оглох – это ерунда. У меня один ослеп, вот у него были проблемы. А все почему? Смотрел на меня много. Иди в душ.

Саид, держась за ухо, пошел в душ. Я посмотрел на дырку от пули в стене, сантиметра два левее моего виска, и спросил, хорошо ли Каролина стреляет. Каролина выстрелила еще раз, теперь рядом с моим правым виском.

– Доволен?

Я не успел ответить, в стенку постучали снаружи и кто-то прокричал:

– Ты прекратишь или нет, дура сисястая?!! Дай покурить спокойно! Не стреляй пока, мы с земли поднимемся и отойдем!

– Хорошо, – ответила Каролина, сделала паузу в секунду и снова выстрелила. Теперь между моих коленей.

Снаружи опять заорали, но стучать не стали. Саид высунулся из душа, схватил меня и заволок внутрь.

– Она грохнутая! – прокричал он.

– А чего орешь так?

И он ответил потише:

– Сам догадайся, дурак.

Из лаборатории раздался громкий голос доктора Менгеле:

– Каролина, прекратите! (Выстрел.) Вы слышите меня? (Выстрел.) Отдай пушку, идиотка!.. Вот так. Я верну ее, когда ты заделаешь дырки, и внутри и снаружи. Ясно? Сейчас! Иди сейчас!

Каролина только что-то мурчала в ответ, доктор, видимо, был большой начальник. Саид еще постоял у двери, прислушиваясь, а я пошел в душ. Мыло там было, еще какие-то пузырьки, а вот полотенца не было. Но зато рядом был туалет с рулоном бумаги, я этим рулоном и вытерся, когда помылся. В шкафчике были развешаны белые халаты, я выбрал один и надел. Саид оторвался от двери:

– Он ее трахнул.

– Из пистолета?

– Баран. Он трахнул ее. И она успокоилась. Она грохнутая сучка, мы ее поимеем обязательно.

– А сейчас она где?

– Пошла наружу, дырки заделывать. А ты так и собираешься в халате ходить? Босиком и без трусов?

– Грязное все, – пожал я плечами. – А в халате удобно. Может, она постирает, а не выбросит, тогда попросим обратно.

– Ну да, она работящая, – сказал Саид уже из душа. – Постирает, погладит и на труп наденет. Надо уходить ночью. Трахнуть ее и уходить.

Саиду вытираться было нечем, и он обтерся халатами. Один халат тоже надел, одежду, подумав, оставил.

– Сегодня она ее, наверно, не выбросит, а ночью наденем и уйдем. Вот только трахнем ее. Такая сучка… А чего там мыло было нераспечатанное?

– Не знаю. Поленились, наверное.

– А ты как мылся? Да ну тебя к черту. В общем, я ее первый буду, и не лезь – убью.

Саид пригладил волосы, и мы вышли в лабораторию. За столами сидели три мужика в халатах, но не босые, как мы. Один мужик был с бородкой, а другие в очках. Они покосились на нас, но ничего не сказали. Откуда-то из-за угла появился доктор Менгеле.

– Ну-с? Мои птенцы готовы к инъекции?

– Птенцы думают, что лучше завтра с утра, – сказал Саид. – А сейчас надо отдохнуть.

– И пожрать, – говорю я.

– А ужин после инъекций! – засмеялся доктор. – Ганс, приготовьте шприцы. И позовите Каролину, завтра закончит со стеной.

Один из мужиков в очках подошел к нам и принес два шприца на железном подносике. Второй вышел на улицу. Доктор взял в каждую руку по шприцу.

– Все мы умрем. И может показаться, что неважно – как. Но я задам вам простой вопрос: вам важно, как вы живете? Вам хочется жрать и отдыхать, камраден, не правда ли? А раз так, вы и умереть хотели бы с наслаждением! Вот оно, ваше последнее наслаждение. Оно неотвратимо, надо отметить. Но какой смысл бороться? Поразмыслите-ка, а пока засучите рукава.

Пока доктор говорил, вошла Каролина. Она достала свой здоровенный пистолет и встала сзади и чуть сбоку от доктора. Бородатый мужик подошел к ней сзади и стал ее лапать, а она будто и не замечала.

– А как насчет еще пары наслаждений? – тут же спросил Саид.

– Каролина обслуживает только наемный контингент, – покачал головой Менгеле. – Извините, но таков ее контракт. Засучивайте рукава.

– Он дело говорит. Наслаждение и все такое, – говорю я Саиду. – Давай скорее, а то жрать охота.

Саид все смотрел на Каролину и держал руки в карманах халата. Доктор покачал головой, позвал Ганса, и тот ловко засучил Саиду рукав, не вытаскивая его руки из кармана. Доктор быстро сделал укол. Саид закачался и вдруг грохнулся на пол.

– А жрать-то когда? – не понял я.

– Сейчас Каролина пойдет готовить, – улыбнулся доктор. – Она прекрасно готовит свинину с капустой. Вы любите? Давайте руку.

И я дал ему руку. Каролина убрала пистолет и повернулась к бородатому.

– Приготовь же мою свинину! – сказал он ей, захохотал, а я уснул.

Ишак заложил передние ноги за спину и ходил передо мной туда-обратно. На нем был халат, но не белый, а красивый, с красивым поясом. Ишак долго так ходил, потом встал напротив меня, выставил вперед правое верхнее копыто и сказал:

– С тобой тяжело, ты это знаешь?

– Что делать, – говорю. – Мне-то тяжелее.

– Что делать? Я тебе скажу, что делать. Надо себя вести как нормальный человек. Я коленки протер, под грязными нарами лазая, порох тебе нашел, дырку в заборе нашел, можно было героический побег совершить. А ты? Ты?

– А что я? Я ж не умею этот героин собирать. Мне бы почки отбили.

– Почки – это плохо. – Ишак задумчиво оскалил желтые зубы. – Работать не умеешь – это стыдно. Но то, что с тобой произошло – это конец. Думаю, ты не очнешься. Доктор раздел и привязал вас к столу, раскладывает инструменты. Будет резать. Нравится тебе, что тебя сейчас будут резать, а ты даже не почувствуешь?

Мне не нравилось, что меня будут резать, но нравилось, что я не почувствую. Я хотел это сказать, но ишак вдруг горестно обхватил ногами голову, прижав уши.

– Сейчас резанет.

Я напрягся, но ничего не произошло. Ишак отпустил свою голову.

– Ну и воняет же от тебя… Каролина протерла тебе живот спиртом, а вся ватка черная. Ты как мылся?

– Как обычно. Настоящим спиртом?

– Настоящим. Они тебя мыть понесли, Менгеле не хочет весь спирт перевести. Ему нужна стерильность. Будет пока резать твоего дружка.

Я стал принюхиваться, очень хотелось хоть запах уловить. Нюхал-нюхал и наконец унюхал. Да, настоящим спиртом пахло. Так я и очнулся.

Мужик поддерживал меня, а Каролина мыла теплой водичкой. Это приятно, вот только запах стал пропадать. Когда они вытерли меня халатом, я открыл глаза и спросил, будут ли еще мазать спиртом. Они вздрогнули, Каролина нахмурилась, а мужик в очках, это был тот, что не Ганс, закричал:

– Доктор Менгеле! Он заговорил!

– Спокойнее, Райфайзен! – зло ответил доктор из лаборатории. – Не кричите под руку, я из-за вас порезался!

Каролина шикнула сердито на Райфайзена, они подхватили меня и вынесли в лабораторию, посадили на табурет. Два сдвинутых вместе стола были очищены от всяких посудин, вместо них положили Саида. Доктор Менгеле приплясывал рядом, посасывая палец, под ногами у него валялись резиновые перчатки, все в крови.

– Идиот! – закричал он на Райфайзена. – Я до кости распорол себя! Только собирался делать первый надрез, а ты орешь как ненормальный!

– Но, герр Менгеле, – стал оправдываться очкарик, – еще никто не приходил в себя после такой дозы раньше чем через десять часов!

В воздухе сильно пахло спиртом. Я заметил бутылочку, стоящую чуть в стороне, но сдержался, потому что Каролина крепко держала мою руку. Между тем Ганс принес доктору аптечку, и они стали обрабатывать рану. Доктор был весь бледный и покачивался.

– Если, – бормотал он, – если мне попадет какая-то зараза… Если хоть какая-то зараза… Если только будет хоть маленький нарыв…

Райфайзен побледнел и стал просить у доктора прощения, но тут подошел бородатый доктор, снова стал лапать Каролину и подбросил дровишек:

– Как специалист он никуда не годится, доктор Менгеле, как товарищ тоже, вчера разбил колбу с анализами, на той неделе перепутал результаты! Я не понимаю, зачем мы его тут держим! Теперь он еще чуть вас не зарезал!