Текст книги "Воздушный витязь"

Автор книги: Игорь Соркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Ночные налеты

Опять передислокация. 2-й армейский авиационный отряд со всем имуществом – автомобилями, повозками, палатками, мастерской – переезжает под город Гродиск и располагается в деревне Хлевно. Здесь ровное поле, оно будет служить аэродромом. Что ж, в полевых условиях сойдет. Евграф Николаевич с солдатами обходит просторный луг, отмечает неровности, которые надо срыть или засыпать. Правда, первое время все равно трудно будет взлетать – весенняя земля еще влажная, грязь может попасть в мотор, помешать взлету. Сколько раз прежде по этой причине выходили из строя самолеты – ломались пропеллеры.

В разгар работы из деревни пожаловал на поле крупный черный козел, с загнутыми мощными рогами и солидной белесой бородой. Солдаты пришельца заметили. А тот, чувствуя, видимо, себя владетелем здешних мест, смело подошел к одному из самолетов, удивленно осмотрел его дикими, узкими глазами, обнюхал. Что-то не понравилось четвероногому бородачу, и он неожиданно с разбегу ударил рогами по хвостовому оперению. Раздался треск хрупкой фанеры. Этот звук заставил солдат обернуться.

– Глянь-ка, служивые, – воскликнул один из них, – козел ломает наши еропланы!

– Никак германцами подослан, гад.

– Который поближе, хлобыстни его лопатой.

Один солдат бросился на козла, замахнулся лопатой. Но животное сделало боевую стойку, выставив рога, и в свою очередь атаковало обидчика. Солдат промахнулся, а удар козла достиг цели. Рядовой с воплем отскочил в сторону, держась за живот.

Поручик Крутень, видавший эту сцену, с иронией сказал:

– Эх вы, аники-воины, не можете сладить с козлом! У нас своих авиационных "козлов" предостаточно. Или мне взяться за него?

– Зачем же, вашбродь, я его уложу! – выступил вперед здоровенный детина. – Мы, деревенские, и не с таким зверьем управлялись.

Солдат начал приближаться к животному, широко расставив руки.

– А ну, лезь на меня, нечистая сила, я тебе…

Черный бородач принял вызов, снова встал на дыбы и бросился на противника. Но тот успел ловко схватить козла за рога. Оба напряглись, в борении. Но прошла минута-другая, и козел свалился на землю, а победитель сел на него верхом.

– Молодец, служивый, – похвалил солдата поручик, – ловко ты его приземлил. Теперь поддай озорнику, чтоб духу его здесь не было.

– Рады стараться, вашбродь.

В этот момент к месту происшествия подбежала пожилая крестьянка из деревни, на глазах слезы, всхлипывает.

– Солдатики, дорогие, не убивайте моего Митеньку. Он у меня, вестимо, озорник, драчун, а хороший, Я его привяжу, непутевого, привяжу…

– Ладно, – разрешил Евграф Николаевич, – берите своего Митеньку. И чтобы он здесь больше не появлялся!

Крестьянка, кланяясь, увела козла. Солдаты, отсмеявшись, снова принялись за работу.

У поручика Крутеня забот прибавилось. Он назначен старшим офицером отряда и активно помогает командиру организовать службу, а главное, наладить боевую работу. Весной немецкая авиация, конечно, станет действовать активнее, чаще совершать налеты. Маленький армейский авиационный отряд обязан противостоять численно превосходящему противнику. Каждый боевой вылет должен быть весомым.

Ранним весенним утром Крутень вылетает с Казаковым на разведку. Словно чуяло сердце пилота, что немцы попытаются в этот день совершить налет на города в нашем тылу. Они тут как тут. Пять "альбатросов" тянутся к Гродиску, явно с намерением бомбить. Надо помешать им во что бы то ни стало. Крутень направляет свой "вуазен" наперерез противнику. Казаков издалека посылает заградительные очереди из пулемета. Видно, как от вражеских самолетов отрываются продолговатые черные бомбы и мчатся к земле. "Догнать бы, настичь германцев! – скрипит зубами от ярости Евграф Николаевич. – Сбить хотя бы одного". Да где там, скорость "вуазена" значительно меньше, чем у "альбатроса", "фоккера", "таубе". Немецкие летчики знают это и потому не особенно боятся русских пилотов. И все же, увидев приближающийся "вуазен", они действуют неуверенно. Из двадцати сброшенных ими бомб почти ни одна не достигла намеченной цели.

Мрачный, погруженный в невеселые думы возвратился поручик Евграф Николаевич на аэродром. Одна мысль преследовала его: чтобы успешно уничтожать вражеские аэропланы повсюду, пресекать попытки противника вести разведку и бомбить наши тылы, нужны легкие, скоростные самолеты. Но где взять такие машины?

На аэродроме ждал сюрприз: в отряд пожаловал сам командующий 2-й армией генерал от инфантерия Смирнов в сопровождении членов американской военной миссии.

Поручик спешит представиться начальству.

– Ваше превосходительство, старший офицер второго авиационного отряда военный летчик Крутень возвратился из разведывательного полета.

– Здравствуйте, поручик!

Командующий армией протягивает для пожатия руку и, обращаясь к союзникам, говорит:

– Это один из самых доблестных русских авиаторов Евграф Николаевич Крутень. Отменный разведчик, доставляет ценнейшие сведения.

Американцам переводят. Они улыбаются и тоже пожимают руки летчику. Слышатся знаменитые "о’кей" и "вэри вэлл". Засыпают летчика вопросами: давно ли он стал авиатором? женат ли? есть ли бэби? какой урон нанес немцам?

– Так что же вы привезли сегодня из разведки? – спрашивает командующий.

– Немцы бросали бомбы на Гродиск. Мы с наблюдателем Казаковым пытались настичь их, но не смогли – наши аэропланы слабоваты.

– Обнаглели, до крайней степени обнаглели немцы! – возмущается генерал. – Вот и на фронтовые госпитали налетают, на санитарные поезда. Видят красные кресты, а все равно бомбят. Наши раненые, сестры милосердия гибнут. Надо задать врагу перцу. Что предлагаете, господин Крутень?

– Есть у меня задумка, – Евграф Николаевич хмурит брови. Лицо выражает решимость. – Ответить немцам таким же манером, не откладывая на завтра. Сегодня вечером, как только станет темно, полететь всеми экипажами и разбомбить это чертово логово. Я имею в виду аэродром и тылы противника.

Командующий армией задумывается, а потом решительно взмахивает кулаком.

– План дерзкий и верный. Одобряю. Готовьтесь, выполняйте.

– Слушаюсь! – вытягивается в струнку Крутень.

Целый день Евграф Николаевич у самолетов, следит за подготовкой двух "вуазенов" и одного "морана" к ночному рейду. Он обращается к механикам и мотористам:

– Не подведите, братцы. Чтоб было все честь по чести. Сами понимаете, как важен этот полет.

– Постараемся, ваше благородие, не подведем, – отвечает за всех механик Степанов. Уж очень по душе солдату молодой командир – решительный, смелый, сам хорошо разбирающийся в технике. Степанов чуть не вдвое старше поручика и нередко хочется ему тепло сказать командиру "сынок", но солдатское положение не разрешает. Остается холодное, чуждое слуху "ваше благородие".

Собрав летчиков и наблюдателей, старший офицер отряда убежденно говорит:

– Ночного группового полета а природе еще не было, знаю. Но надо кому-то начинать. У каждого из вас есть опыт полетов ночью, стало быть, можно рассчитывать на успех.

Он разворачивает карту и лист кальки, на котором нанесена схема движения самолетов, и поясняет:

– Идем строем. Впереди – мой "вуазен", сзади-слева – штабс-капитан Грезо, справа – мосье Пуарз. Цель – немецкий аэродром в Санниках, там густо расположены палатки с самолетами. Ориентир – река Бзура, по берегам замечено скопление обозов и биваков противника, цепи окопов.

Офицеры внимательно слушают.

– Взлетаем одновременно, – продолжает Крутень, проводя рукой по схеме. – Ночь будет лунная, ясная. Конечно, господа, нужна дистанция, чтобы не напороться друг на друга. Думаю, шагов пятнадцать – двадцать. Этого достаточно? Как вы думаете?

Летчики согласно кивают.

– Тогда передохните и готовьтесь. Еще и еще раз проштудируйте маршрут, изучите ориентиры. Проверьте, чтобы бомбы были подвешены надежным образом.

…В сумерках на аэродром выходит, накинув на плечи шинель, командующий 2-й армией Смирнов. Его окружают американцы, адъютант, начальник разведотдела. Генерал озабоченно смотрит на часы, потом на темнеющее небо, произносит:

– Пора бы им взлететь, господа. А?

– Сейчас взлетят, ваше превосходительство, – уверяет начальник разведотдела. – Экипажи отменно подготовились, я проверял.

– Так, так… Подождем их возвращения. Ведь важен результат, господа…

В наступившей темноте одновременно начинают работать моторы самолетов. Вращаются винты, пахнет отработанным бензином. Солдаты едва удерживают аэропланы. По условленному сигналу люди выпускают из рук крылья самолетов, и машины одновременно устремляются вперед, уходят в темное небо, обозначая путь искрами от моторов.

– Полетели мои соколы, – с теплотой в голосе говорит генерал. – Что-то будет?! Вы знаете, господа, – поворачивается он к членам американской миссии, – это просто фантастично. Всего лишь каких-нибудь несколько лет назад родилась авиатика, и вот самолеты летят ночью бомбить вражеский стан. А в будущем станем свидетелями еще более разительных феноменов авиации.

– Карашо, – изрекает один американец, – рашен льотчик ошень молодцы.

…Евграф Николаевич постепенно набирает высоту на своем «вуазене». Слева от себя он видит на такой же высоте аппарат Грезо, справа – «моран», ведомый Пуарэ. Теперь не сбиться бы с курса и точно выйти на цель. Крутень и Казаков зорко смотрят на землю, освещенную половинкой луны, что дает возможность видеть отдельные ориентиры. «Луна слева, это хорошая примета», – мелькает у командира неожиданная мысль.

Самолеты – над расположением противника. Немцы молчат, не обстреливают. Значит, не ждали. Но в расчетном месте, где надо было визуально бросать бомбы, оказалась густая облачность. Она простиралась на большое расстояние, словно щитом прикрывая землю. Бомбить неприцельно, наугад было пустой забавой. Надо, чтобы снаряды попали в цель, иначе ночной налет терял смысл.

Коварная облачность заставляет пилотов рассредоточиться – можно наскочить друг на друга. Строй нарушается. В такие ответственные минуты каждый решает, как ему поступить. Крутеню страшно досадно, что не удалось пошвырять бомбы на вражеские аэропланы. Он утешает себя мыслью, что такой полет можно повторить в следующий раз и более счастливо. А сейчас надо ударить по видимой цели, не везти же боеприпасы обратно. Евграф Николаевич ведет свой "вуазен" восточнее реки Бзуры, где сосредоточены резервы и окопы противника. Внизу цель. Пилот поднимает руку, давая знак наблюдателю Казакову, и тот сбрасывает боезапас. Две бомбы, по два пуда каждая, с воем летят на землю. Вслед за ними экипаж сбрасывает еще четыре бомбы по пуду – это предельная нагрузка для аппарата.

Взрывы бомб, сопровождаемые вспышками пламени, ясно видятся внизу.

Следуя примеру ведущего, его маневр повторяют Грезо и Пуарэ.

Нет, не напрасен ночной полет. Противнику нанесен урон. Вполне возможно, что досталось и немецким самолетам, укрытым в специальных палатках-ангарах. Отходя от цели, летчики видят внизу разрастающийся огонь.

Возвратившись на аэродром, летчики осуществляют посадку при свете костров.

Крутень подходит к генералу Смирнову и докладывает о результатах ночного бомбометания. Улавливая в его голосе досаду, командующий успокаивающе говорит:

– Не огорчайтесь, поручик. Ночной вылет все-таки состоялся. Это очень важно. Надеюсь, пруссаки почувствовали, с кем имеют дело. А в следующий раз, думаю, ударите бомбами прямо по этим проклятым "альбатросам", чтобы горели и летели вверх тормашками.

Командующий со своей свитой покидает аэродром. Крутеня же не оставляет беспокойство.

– Будем летать ночью, черт возьми, – горячо говорит поручик Казакову. – Не дадим спать германцам.

– Этого мало, – улыбается тот, – жить им не дадим. Ведь они не любят, когда бомба разрывает их в клочья. Как думаешь?

– Хорошо, если вместе с немцем разорвется "альбатрос" или "фоккер". Тогда полная гармония.

– Я к тому говорю, Евграф, не надорвать бы нам пупа от натуги.

– Взялся за гуж – не говори, что не дюж, – отвечает поговоркой Крутень.

Поручик ждет подходящего момента, чтобы снова лететь на ночную бомбардировку. Как раз вскоре разведка установила, что в городе Ловиче разгружаются эшелоны с солдатами и оружием, скопилась масса вагонов. Из штаба армии приходит приказ нанести по ним удар.

Цель определена. Но, как назло, болен штабс-капитан Казаков. С кем лететь? Выбор летчика останавливается на механике Степанове.

– Полетишь со мной ночью долбать немцев? – спрашивает его Крутень.

– С вами, ваше благородие, хоть к черту на рога, – молодцевато отвечает Степанов.

– Вот что, друг, – треплет его по плечу Евграф Николаевич. – Оставь эти слова – "ваше благородие". Ты – мой боевой товарищ, можешь звать меня по имени-отчеству или по званию, или по фамилии. Понял?

– Понял, ваше благородие.

Крутень смеется.

– Ты неисправим, Степанов… Поговорим лучше о твоих действиях в полете. Устройство аэроплана ты знаешь лучше всех, а швырять бомбы – дело простое, Я дам тебе сигнал.

– Подходяще, Евграф Николаевич.

7 апреля готовятся к вылету два экипажа – Крутеня и Пуарэ. Проверена техника, подвешены бомбы, проложен маршрут. Погода благоприятная. Аппараты взлетают одновременно и скрываются в ночном небе. Первым идет «вуазен» поручика Крутеня. Глаза летчика уже привыкли к темноте. Внизу тускло отсвечивает река Бзура, в нее вливается речка поменьше. У пересечения рек раскинулся Лович. Сверкают огоньки уличных фонарей и домов. Поручик ведет «вуазен» к северной окраине города. Вот и Кутненский вокзал, железнодорожные пути, забитые эшелонами. С высоты глаза пилота это различают.

– Приготовиться! – подает он сигнал механику Степанову.

Внизу цель. Рассчитывая на глаз упреждение, Крутень командует "сброс". Наблюдатель мгновенно выполняет команду. Четыре бомбы по пуду с воем летят на скопление вагонов. Поручик зорко следит за разры вами бомб, замечает, что две из них не взорвались, тогда как две другие породили пламя, которое быстро распространяется вокруг.

В эти же минуты экипаж Пуарэ сбрасывает две пудовые бомбы на Лодзинский вокзал.

Самолеты возвращаются на аэродром.

– Ты заметил, Степанов, – две бомбы из четырех не взорвались.

– Заметил, господин поручик. Ума не приложу, отчего.

– Тут мы ни при чем, – объясняет Крутень. – Многие динамитные бомбы, что лежат на складах, давно испорчены. Знают об этом сидящие в верхах, а вот приказывают бросать динамитные бомбы, а не тротиловые, пока не кончатся.

– Да не может быть, Евграф Николаевич! – удивляется Степанов. – Так можно попусту слетать, ничем не досадить немцу, а самим голову сложить понапрасну.

– Выходит, можно, друг, – горько усмехается командир.

Видимо, слава о боевой деятельности отряда перешагнула границы армии и фронта. Вслед за американцами аэродром посещает бельгийская военная миссия. Крутеню снова приходится давать интервью. Он не любит самовосхваления и потому сдержанно говорит:

– Ничего особенного, тем более сверхестественного в нашей работе нет. Мы делаем все возможное, чтобы помочь нашим доблестным наземным войскам. Но нас подводят иностранные аэропланы, особенно моторы – часто сдают, портятся.

Бельгийцы, сочувствуя, сокрушенно качают головами…

– Как думаешь, Аркадий, чего это к нам повадились варяги? Хотят узнать наши армейские прорехи? Или научиться чему-нибудь?

– И то, и другое, Евграф. Американцы, к примеру, пороху еще не нюхали. Но наблюдают. Только нам от этого мало пользы.

…В отчетах 2-го армейского авиационного отряда за 1915 год появляются такие записи:

"Крутень взлетел против немца, но не догнал. Аппарат "вуазен" не имеет нужной скорости…"

"К сожалению, немецкие летчики уходят…"

– Понимаешь, Аркадий, – говорит поручик Крутень своему наблюдателю, – у меня из головы не выходит мысль срезать хоти бы один немецкий аппарат… для начала. Разве нам не по плечу воздушный бой?

– Как ты думаешь сбить ну хотя бы "альбатроса"? – возражает Казаков. – На нашей "телеге" немца не догонишь, ты это знаешь.

– А если подкараулить и влепить очередь?! – но сдается поручик.

– В том то и дело, что противник ретируется, как только завидит наш аэроплан. Думаю, это не трусость. Очевидно, у пруссаков есть приказ не ввязываться в воздушный бой, а вести разведку.

– И все-таки!

Но в очередном вылете, когда был обнаружен рыскающий в небе "альбатрос"-разведчик, Крутеню не удалось сразиться с ним. Завидев "вуазен", он сразу же изменил курс, быстро снизился и ушел к своим.

– Ну что это за рыцари? – возмущается Евграф. – Избегают открытого боя.

– Успокойся, друг, – советует рассудительный Казаков. – Думаю, придет время, и ты будешь сбивать "альбатросов" и "фоккеров", да и противник начнет сам охотиться за нашими аппаратами. А пока что у отряда не менее важное дело – воздушная разведка. Скоро, после зимнего затишья, фронты начнут действовать.

Самые трудные задания выполняют Крутень и Казаков. 21 апреля 1915 года ни была поручена корректировка стрельбы артиллерии по противнику.

Евграф Николаевич поднимает "вуазен" в воздух и ведет его к переднему краю неприятельской обороны. Он видит артиллерийские позиции, скопления пехоты, обозы, палатки-ангары.

– Начнем, самая пора, – обернувшись, говорит пилот наблюдателю.

– Да, – соглашается Казаков. – Буду передавать координаты цели по радиотелеграфу. Включаю.

Где-то внизу командование артдивизиона принимает координаты, быстро вырабатывает данные для стрельбы. Первые снаряды летят в сторону противника, поражают цели. В ответ начинают стрельбу тяжелые немецкие батареи. Снаряды с воем проносятся в небе, обрушиваются в районе расположения русского дивизиона. Но он не может продолжать артиллерийскую дуэль – слишком мало снарядов отпущено на поражение целей.

Экипаж "вуазена" возвращается на свой аэродром.

– Молодцы, – хвалит Крутеня и Казакова начальник артиллерии армии, – действовали отменно. Сразу видно: бывалые пушкари. Система передачи координат по радиотелеграфу вполне хороша. Будем внедрять ее.

Трудна, полна опасностей жизнь летчиков. Того и гляди собьют машину немецкие зенитные орудия, откажет в воздухе мотор, вынудив сесть где попало, возможно, за линией фронта, а еще хуже, ранят или убьют пилота вражеские наблюдатели.

В один из обычных летных дней не вернулся из разведывательного полета штабс-капитан Петр Грезо. Вскоре выяснилось, что пилот на подбитом самолете приземлился в тылу врага и попал в плен к немцам. Это была большая потеря для только что созданного авиационного отряда.

Евграф Николаевич поневоле задумывается о превратностях судьбы военного летчика. Страшно попасть в плен. Это значит до конца войны выбыть из строя, терпеть унижения, проводить томительные дни в немецких вонючих лагерных бараках, гадая о судьбе Родины. Нет, лучше смерть в бою, чем плен.

Позже в газете "Воля народа" было опубликовано письмо одного из русских воинов, находящихся в плену в Австрии. Вот строчки из этого послания: "Передаю вам, что в Австрии большой голод: люди падают, мрут, как мухи. Передайте всем подданным России, чтобы они не попадали в плен в Австрию, а то умрут голодной смертью. В Германии еще больший голод…" В "Биржевых ведомостях" инвалид прапорщик С. М. Масленников рассказал об издевательствах над русскими солдатами в немецких лагерях для военнопленных. Их бьют палками, сковывают ноги и руки цепями, привязывают к столбу, морят голодом.

Зная об этом, Крутень мучительно думает о Грезо. Удастся ли тому вернуться на родину?

Разведка, разведка

Близился к концу май 1915 года. Офицер генерального штаба Дюснметьер снова появился во 2-м армейском авиационном отряде. Видимо, Льву Павловичу по душе пришелся отряд с его энергичной, неутомимой разведкой в интересах не только 2-й армии, но и всего Западного фронта, где скоро должны были развернуться боевые действия обеих сторон.

Дюсиметьер, приехав на аэродром, тотчас разыскал Крутеня. Обменялись крепкими рукопожатиями. Представитель генерального штаба явно симпатизировал молодому летчику. Прошлый совместный полет на разведку сблизил их.

– Мне хочется поговорить с вами по душам, поручик, – начал капитан. – Давайте-ка присядем здесь.

Они садятся на ящики из-под аэропланов. Евграф Николаевич молчит, ожидая начала разговора.

– Не обижайтесь, поручик, за вопросы, которые могут показаться вам нескромными. Вы подали рапорт о переводе обратно, в конно-артиллерийский дивизион. Вам отказали. Чем вызван такой поворот в вашем настроении? Я-то считал, что авиация – ваше призвание. Неужели вы с легким сердцем отказались бы от самолетов и вернулись к пушкам?

– Позвольте мне не отвечать на этот вопрос, – сдержанно говорит Евграф Николаевич. – Тем более что все уже позади, и я не ушел из авиационного отряда. А вообще-то, в тот раз нашло на меня какое-то затмение.

– Ну ладно, на этом разговор о личном закончим. Я привез вам, Евграф Николаевич, весьма приятную новость. На днях будет подписан приказ о назначении поручика Крутеня начальником второго армейского авиационного отряда, правда, пока исполняющим должность. Готовится и высочайший указ о присвоении оному летчику воинского звания "штабс-капитан". Так что начальство ценит вас и ваш боевой энтузиазм. Да и я, откровенно говоря, приложил к сему руку.

– Благодарю, капитан, – наклоняет "олову Крутень. – Такая новость не может не обрадовать.

– Тогда хоть улыбнитесь, – смеется Дюснметьер.

– Не выходит у меня по заказу улыбка, – отвечает Евграф Николаевич.

– Ну что ж, не выходит так не выходит. А теперь поговорим о главном. В штабе армии и читал ваши донесения. Они свидетельствуют об оживлении противника. Видно, немцы готовят наступление. Хочу полететь с вами еще раз, чтобы лично посмотреть, что делается у неприятеля. Возьмете меня с собой в полет наблюдателем?

– Как прикажете, капитан.

– Авось, на этот раз собьем хотя бы одного "альбатроса", – оживляется Дюснметьер. – Помните, прошлый раз я едва не уложил немца. А может, подбил? А? Вам приходилось с тех пор встречаться с немецкими летчиками?

– Приходилось. Недавно, во время разведки, северо-восточнее деревни Руды увидел невдалеке "альбатроса" и сразу же атаковал его, стрелял по нему из пулемета. Немец даже не открыл ответного огня, круто спикировал и улетел за Скерневице. Только этот улепетнул – вижу у Сохачева другой катит в глаза. Заметив нас, пилот сразу же повернул назад.

Капитан слушает со вниманием, в его глазах азарт и нетерпение.

– А ваш аппарат попадал под обстрел с земли?

– Попадает почти в каждом полете. Противник старается сбивать наши самолеты, русская воздушная разведка ему – нож в сердце.

– Так-так! Мотор, самолет в порядке? Механик надежный?

– И мотор пока что в порядке, и механик надежный.

– Тогда летим. Каков у нас маршрут? Будьте любезны, покажите на карте.

Евграф Николаевич берет с сиденья самолета сумку, вынимает из неё карту, разворачивает.

– Маршрут таков: Болимов-Воля – Шидловская – Сохачев – Гижице – Илов – Седльце – Санники – Голебин – Вышеград – Гродиск. Таким образом охватываем широкую полосу по фронту и летим в глубину расположения противника верст на сорок.

– На сколько рассчитываете полет?

– Не меньше, чем на три часа. Словом, пока хватит бензина.

– Великолепно, – бодро заключает Дюсиметьер. Однако Крутень замечает, что у наблюдателя из генштаба дрожат пальцы, когда он надевает на голову летный шлем, а потом очки. Его можно понять. Не так часто ему приходится летать. К тому же каждая боевая разведка – вылет в неизвестное, и не всякий такой вылет кончается благополучно. Сейчас капитану важно не показаться трусом… Что ж, он не из робкого десятка…

Проходит несколько часов. "Вуазен" возвращается с разведки. Поручик Крутень мягко сажает аэроплан на аэродром. Первым выскакивает из самолета Дюсиметьер.

– Интересно, сколько пробоин получил аппарат? – в нетерпении говорит капитан. – Ну-ка, механик, посмотри.

– Слушаюсь, ваше благородие.

Степанов внимательно осматривает самолет, считает.

– Семь пробоин в крыльях, ваше благородие, – докладывает он.

– Всего-то? – недоумевает представитель генерального штаба. – Мне казалось – будет не менее двадцати. Немцы здорово палили.

– Я старался уйти от огня, меняя курс, высоту, – объясняет Крутень.

– Вот в чем дело! Ну ладно, поручик, подытожим результаты нашего полета. Дайте карту. Вы с Казаковым правильно донесли в тот раз о наличии двух батарей – четырехорудийных и шестиорудийных. Они есть. Севернее железнодорожного моста через Равку – еще одна батарея. Прибавилось два моста. Что нового мы еще узнали?

– На позиции Слубице-Стржемешно, позади окопов противника, маскировка, по-видимому, для того, чтобы ввести в заблуждение нашу артиллерию, – показывает по карте летчик.

– Верно, – продолжает Дюсиметьер. – Подтвердилось также наличие узкоколейки от Илова до Бжешов Стрый и движение множества повозок к фронту. Да, вот тут палатки-ангары, но знаков для спуска я не видел.

– Знаков не было.

– Ну, а остальное разъяснят фотоснимки, сделанные в полете, если фотоаппарат не дал осечки.

– Думаю, в этом отношении все в порядке, Леи Павлович.

– Благодарю за службу, Евграф Николаевич.

Капитан крепко жмет руку Крутеню.

Позднее капитан Дюсиметьер, будучи уже заведующим авиационной группой 2-и армии, напишет в представлении к награде поручика Е. Н. Крутеня:

"Деятельность офицера является несомненно выдающейся. По общей продолжительности боевых полетов в апреле месяце Крутень занимает второе место среди летчиков действующей армии. Исключительно трудные для летчиков условия позиционной войны, когда расставленные противником по всему фронту многочисленные противоаэропланные батареи выпускают зачастую по аппарату свыше 100 снарядов, преодолеваются поручиком смело и решительно".

И далее:

"Выдающийся летчик как по искусству управления самолетом, так и по смелости своей, поручик Крутень за указанный период сбросил 22 бомбы весом в 25 пудов и 16 зажигательных снарядов. При встрече с немцами в воздухе Крутень атакует их. Несовершенный пулемет один раз отказывает, а в двух остальных случаях огнем наносит поражение противнику, который уходит… Сведения о противнике, добытые разведками поручика, отличаются точностью".

И как вывод из боевой характеристики: "Ходатайствую о награждении чином "штабс-капитан".

Представление Дюсиметьера не осталось без внимания. Через несколько дней, 25 мая 1915 года, приказом по военному ведомству Крутень был назначен исполняющим должность начальника 2-го армейского авиационного отряда. Еще через день, 26 мая 1915 года, поступил Высочайший указ, в коем говорилось:

"За боевые отличия поручика 2-й батареи 2-го конно-горного артиллерийского дивизиона Евграфа Николаевича Крутеня произвести в штабс-капитаны со старшинством". Былая принадлежность к артиллерийской части все время службы следует за военным летчиком, где бы он ни находился. Таков порядок, определенный свыше.

Сослуживцы наперебой поздравляют Крутеня и с новым назначением, и с очередным званием, а Казаков помогает ему прикрепить новенькие штабс-капитанские погоны.

– Рад за тебя, дорогой Евграф, – с чувством произносит Аркадий. – Ты давно заслужил свое отличие.

Француз Альфонс Пуарэ разыгрывает маленький фарс при встрече с Евграфом Николаевичем.

– О мон шер командир, – восклицает он, театрально поднимая руки. – Я сердечно поздравляю вас. Под вашим – как это по-русски? – началиством ми будьсм крьепко люпить бошей. Трэ бьян! Вив!

– Мерси, мерси, мон шер Пуарэ, – в таком же тоне, слегка витиевато отвечает Крутень. – Ваша доблесть, проявленная в предыдущих боях, позволяет мне надеяться, что и в будущем вы будете крепко лупить бошей.

– Уи, уи, мон командир, – несколько растерянно, уже без улыбки, произносит французский летчик.

Совсем недавно произошла комическая сцена, главным действующим лицом которой был Пуарэ. Его "вуазен" слишком скоро возвратился из разведывательного полета. Летчик посадил аэроплан кое-как, а когда мотор остановился, выскочил из кабины с криком:

– Ловить его, бистро ловить. О, мизерабль!

– Кого ловить, господин Пуарэ? – подбежал механик.

– Мишь, понимайт, серый мишь. – Лицо француза выражало испуг и одновременно брезгливость. – Он летел со мной туда, к бошам, я не замечайт его, а потом…

Около самолета собрались летчики.

– Расскажите толком, мосье Пуарэ, что случилось?

– Я летайт туда, за линий фронт. Развьедка. Вдруг в кабин вижу серый мишь. Я боюсь мишь, боша не боюсь, а мишь боюсь. И он ползет по моей ноге вверх.

Летчики разразились хохотом, начался розыгрыш.

– Придавил бы мышонка, сбросил немцам в котел с супом.

– О фи, мьерзко трогать ее руками. Надо вести аэро, надо разведка. А он ползет, мишь.

– Это авиационный мышонок, решил полетать с тобой, мосье Пуарэ.

– Тут их много, серых полевок, на аэродроме. Что-то грызут в самолетах. Теперь и другие будут проситься полетать с тобой, Франсуа.

– Не смеяться! – прервал шутки Пуарэ. – Помогайт ловить мишь, он в кабин.

Обыск не дал результатов, мышь исчезла. Но с тех пор мелкие грызуны стали появляться то в сумке французского пилота, то в сапоге, то в шлеме. Летчики втихомолку посмеивались.

Странный человек этот Пуарэ. С первых дней войны вступил добровольцем в русскую армию, показал себя хорошим, смелым летчиком. Уже совершил более ста вылетов на разведку, награжден, получил чин прапорщика. Но ставит себя выше товарищей по службе, нередко выражает пренебрежение к ним, требует создания себе особых условий. Офицеры недовольны им. Пуарэ пытается встретиться с великим князем Александром, но тот отказывает ему в аудиенции.

Спустя некоторое время Альфонса Пуарэ перевели в другой отряд. Вместо него пришел поручик Сергей Шебалин. Первое же знакомство с ним убедило штабс-капитана, что это – исполнительный офицер, смелый воздушный боец. Он наблюдатель, но хорошо знает устройство "вуазена" и других аэропланов. Ему очень хочется стать пилотом. Но Евграф Николаевич почти сразу же заметил в Шебалине нехорошую черту – грубость по отношению к нижним чинам. "Голубая дворянская кровь, – с огорчением подумал Крутень. – Чем кичится? Такие простой люд называют "быдлом". А чем летчики из рядовых хуже офицеров из дворян? Они защищают отечество не хуже господ Шебалиных. Все равны перед Богом".

Как-то, обходя стоянки аэропланов, Крутень услышал полный злобы, грубый голос Шебалина, распекающего моториста. Набор ругательств был обширный: "скотина", "дерьмо", "набить тебе хамскую морду". За этими перлами "изящной словесности" последовал ощутимый толчок в спину солдата.

Евграф Николаевич отозвал Шебалина в сторону, строго заметил:

– Как себя ведете, поручик? Почему унижаете человеческое достоинство солдата?

– Так ведь он, подлец, залил сиденье бензином и не собирается вытирать, – оправдывался Шебалин. – Что же мне любезно просить: вытрите, мои дорогой, сиденье? Это же серая скотинка, они ненавидят нас, офицеров.