Текст книги "Второй после Солнца. Часть вторая"

Автор книги: Игорь Белладоннин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Вы закончили? – спросил Павел, смягчив голос до вдумчивого.

– Нет, ваша честь! – ответил Павел. – Немедленной казни! Вот теперь закончил. И ещё, – крикнул Павел, – банду Зомбинов – под суд! Теперь кончил.

– Гражданин адвокат, у вас есть, что сказать в защиту этих, с позволения сказать, подсудимых? – спросил Павел.

– Нет, ваша честь, – проблеял Павел; теперь он барахтался в третьем источнике – адвокатском, – мне нечего сказать в их защиту. Любое из преступлений, им вменяемых, достойно высшей меры наказания. Но достойны ли они сами этой меры? Отнюдь! Эта мера слишком почётна для них! Исправительные работы, пожизненно, с конфискацией – вот что будет пресловутым Зомбинам по их преступным заслугам!

В зале раздался плач. Это плакали Зомбины. Павел сумел пронять своей речью даже их заскорузлые, заплесневевшие во грехе души. Он и сам смахнул набежавшую непрошенную слезу.

– Обвиняемые! – мягким, вдумчивым голосом объявил Павел. – Вам предоставляется последнее слово.

– Это мы? – спросили Зомбины.

– Это вы, – ответил Павел.

– Это нам дают слово? – спросили Зомбины, не веря своей удаче.

– Это вам дают слово, – подтвердил Павел.

– А зовут нас Зомбины, – сказали Зомбины.

Павел сверился со своими записями: всё было верно, Зомбины говорили правду.

– Настоящая наша фамилия – тоже Зомбины, – продолжили Зомбины, помолчав.

– Так называемые Зомбины, – поправил Зомбинов Павел.

– Так называемые Зомбины, – охотно согласились Зомбины.

– А, чего тут, – махнули они рукой. – Хочешь стрелять – стреляй, – сказали Зомбины, всхлипнув, – но в душу не лезь, в душу лезть не моги!

– Товарищи, нет души! – воскликнул Павел мягким, вдумчивым голосом. – Всё это – выдумки глупых невежественных попов.

– А нам теперь всё едино, – признались Зомбины, – что она есть, что её нет.

– Картина ясна, – заключил Павел. – Встать! Суд удаляется на совещание.

Посовещавшись, Павел вернулся для вынесения приговора.

– Единогласно, – сурово, но вдумчиво сказал Павел, – суд вынес решение: по совокупности обвинений приговорить подсудимых к смертной казни путём убиения. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит и будет приведён в исполнение завтра же на рассвете.

Мы двигались лугами да полями: через поле плах, где бесы рубили несчастным теням головы, тут же отраставшие у них вновь, через поле колёс, с которых свисали полосатые палочки, поле чанов с кипящей смолой, поле огненных срубов. Королева удивительно хорошо ориентировалась во всех этих пока ещё экзотических для меня местах. За полем дыб она резко затормозила.

– Вон место для цуцундров-графоманов! – крикнула она визгливым голоском и больно оцарапала своими коготками мой локоть.

Место мне определённо не понравилось. Оно представляло собой опять же поле с клетками, разбросанными в шахматном порядке. Одна из клеток была ещё свободна, обитателям прочих бесы заталкивали в глотки газеты, журналы, книги, некоторым – наверное, особо грешным грешникам – даже в картонном переплёте.

С моим клеточно-полиграфическим полем соседствовало поле колов, почти на границе которого возвышались два унылых, пока не занятых кола, из коих один был потоньше, другой – помассивней. Королева заметила мой интерес к будущим соседям.

– То место – для некоего телеведущего, заказанное небезызвестным мэром, – сказала она, показывая на первый кол, – а рядом – апартаменты для этого мэра, заказанные тем самым телеведущим. Друг подле друга им будет просто ахово сидеться. Цени – соседи тебе достались приличные, нескандальные, аж завидно немного.

– А что, так можно – бронировать кому-то место? – удивился я. – И столько это стоит? А мне тогда кто клетку заказал?

– Тайна сия велика есть! – улыбнулась королева, и я понял, что она умрёт – ещё хоть раз десять, – но не расколется.

– Так, значит, это место для меня? – спросил я, возвращаясь к своей клетке. – А где же зелень? Я бы с зеленью хотел.

– Насчёт зелени – извини, – извинилась королева с ухмылкой от уха до уха, – но и без зелени район приличный, экологически чистый – ни тебе болотных испарений, ни дыма, ни гари, ни кишок выдранных, ни кожи содранной. Итак, я привела тебя на место, на хорошее место, – знаешь, какие драчки за такие места обычно устраивают? – я оказала тебе услугу. Чем мог бы ты оплатить её, как думаешь – чисто в порядке доброй воли, ну типа пожертвования какого-нибудь?

– Что я могу дать тебе взамен? Мою любовь и моё пгощение. Но ты получишь их целиком, если только окажешь мне ещё одну любезность: покажешь весь кгуг или хотя бы его основные достопгимечательности, – предложил я; какой же я, на фиг, цуцундр, если не умею торговаться?

– Это хорошая цена за мои услуги, – обрадовалась королева и тут же воспользовалась и моей любовью, и моим прощением. – Это была хорошая цена, – повторила она и ущипнула меня за локоть. – Смотри!

Я даже высунул язык от напряжения, но ничего особо нового не увидел.

Когда я обернулся, она бежала через поле колов, быстро-быстро семеня нескладными прозрачными ногами в зелёных прожилках.

Но я, конечно, догнал её и прижал к колу, на котором неистово извивалась чья-то несчастная тень. Лицо моё было пунцовым от возмущения, а душа кровоточила от колото-резаной раны, нанесённой тупым жестоким орудием – женским непостоянством.

– Я же заплатил тебе, значит я вступил с тобой в опгеделённые товагно-денежные отношения, тепегь ты обязана оказать мне ещё одну услугу согласно нашему контгакту, – поведал я ей; общение с сударем не прошло для меня даром.

Лицо её отразилось в моём и тоже стало пунцовым – но от стыда.

– Теперь ты – мой король, повелевай же мною! – почти пропела она; я только сложил ладошки домиком дабы наградить её аплодисментами, как она сделала попытку взобраться на кол, но кол-то был уже занят, и я схватился за ноги в зелёных прожилках, чтоб удержать её от нового побега, ещё более безрассудного, – а ведь она совершала их из-за меня, она совсем потеряла из-за меня голову!

– Негоже маленькому губошлёпистому цуцундгу становиться твоим коголём, негоже повелевать тою, котогая создана, чтобы повелевать тем, котогый, – сказал я с чувством, продолжая удерживать её за ноги.

– Я давала вам власть надо мной; вы от неё отказались. Означает ли это, что я не мила вам более? – спросила королева и залилась слезами.

Я поспешил успокоить её и перевести разговор на описание достопримечательностей населённого пункта, где мне предстояло, очевидно, когда-нибудь осесть – всерьёз и надолго.

– Кто это? – спросил я, имея в виду одного из наиболее типичных здешних обитателей; он шёл, светясь – так светится в ночи гнилушка.

– Кто жил, горя – тот светится теперь. Кто серым был – тот серым и остался. Тебе такая серость не грозит, – сказала она, уцепившись за эту возможность быть мне полезной и сказать мне хоть что-то приятное.

– А синие? Ужасные созданья, – синие вовсе не интересовали меня, но так я помогал ей вновь обрести веру в себя.

– По их чулкам им цвет определён. Держись от них вдали – целее будешь. Ну, голубые – это голубые, – хмыкнула она многозначительно, – зелёные – зелёные, коричневые – красные, а красные – коричневые…

Только мой глубокий зевок удержал её от дальнейших перечислений.

Зомбины радостно шли на казнь: казнь представлялась им на порядок меньшим злом, чем дальнейшее существование в бездуховности и безыдейности; они гуськом шли за Павлом, завороженные его игрой, а Павел, играя на горне пионерские песни, вёл их к реке, топить.

Близ берега им были явлены одетые в белое Псевдоаркаша с Лжегангой. Оба были с хорошего бодуна.

– Кто вы? – икнув, спросил Псевдоаркаша. – И куда это вы, понимаешь, намылились?

– Заговорщики мы, – отвечали Зомбины. – Казнить нас ведут. Топить нас, видимо, будут.

– Заговорщики! – радостно хлопнула в ладошки Лжеганга. – И как много сразу! Пошли, посмотрим, как их будут топить.

– Да ну их на фиг, – икнув, сказал Псевдоаркаша, – с них и поиметь-то нечего, а того и гляди, сами чего отнимут – заговорщики, одно слово.

И они пошли своей дорогой, а Зомбины с Павлом пошли своей.

Дойдя до середины реки, Павел остановился и опустил горн. Вода доходила ему лишь до пояса.

– Виноваты мы, осудили нас, приговорили нас – однако, казнить нас надо! – требовали Зомбины, тщетно пытаясь утонуть.

– Поздно казнить, – сурово сказал Павел. – Надо было раньше просить о казни.

– Данной мне властью я заменяю вам казнь на трудотерапию, – объявил Павел мягким, вдумчивым голосом. – Мы пойдём строить новую фабрику. Мы построим её и будем вместе работать на ней. Не торговать гнилым заморским барахлом, а производить нашу, отечественную, так нужную стране продукцию и тем самым строить новую, лучшую жизнь.

– Если хотите лучшей жизни – её нужно строить, никто за вас её не построит, – блеющим голосом добавил Павел.

– Приговор окончательный и обжалованию не подлежит, – строгим, но вдумчивым голосом подвёл черту Павел.

И Зомбины, согласившись, что так оно, наверное, и к лучшему будет, дружной колонной через старый город Зомбинов пошли на новое, триединое место: на место строительства новой фабрики, нового города и новой жизни. Каждому Зомбину дозволено было взять с собой только самую дорогую вещь. И один Зомбин тащил с собой клетку с канарейкой, другой – кошку, третий – коллекцию марок.

Едва отойдя от старого города, за поворотом дороги они вновь увидели Псевдоаркашу с Лжегангой.

– Что за фигня? – возвысил голос Псевдоаркаша. – Это так меня приветствуют в этом сраном городишке? Кошками да канарейками?

– Мы идём строить новый прекрасный город, – твёрдо отвечали вставшие на путь исправления Зомбины. – А ты, кто бы ты ни был – похоже, тебе с нами не по пути!

– Ну почему же, идёмте вместе, – не растерялся Псевдоаркаша. – Я вас возглавлю: я люблю всё новое и прекрасное, а ещё больше я люблю это новое и прекрасное возглавлять.

– Я уже возглавляю их, – вмешался Павел. – А ты кто такой, что мы должны идти за тобой?

– Я – Глюков, Аркаша, – представился Псевдоаркаша. – Я возглавляю по праву не первородства, но первомудрия.

– Ты лжёшь, ты не Аркаша – я знаю Аркашу! Ты – Псевдоаркаша! – разоблачил Псевдоаркашу Павел. – Зомбины, хватайте его, он – самозванец!

– Зомбины, я – Аркаша, я – Глюков, и правом, данным мне человечеством, я повелеваю схватить этого наглеца, а после мы его вместе примерно накажем за его наглость! – перехватил инициативу Псевдоаркаша.

Зомбины заметались между Псевдоаркашей, Лжегангой и Павлом; немало их так в этом роковом треугольнике и затерялось.

– Посмотрите на него – это же не Аркаша! – кричал Павел.

– Да, это не Аркаша, – приглядевшись, убедились Зомбины. – Аркаша – он наш, из рабочих, из химиков, из нефтетрейдеров, а этот – барин. Вяжи его, братва!

– И это не Ганга! – продолжал кричать Павел, даже не успев толком как следует обрадоваться восстановлению у Зомбинов классового самосознания. – Ганга погибла, замученная такими же вот мерзковиталами. Ганга была пышной женщиной – Аркаша любил пышных – а посмотрите на неё, на эту … метёлку, это же Лжеганга какая-то!

– Да, это не Ганга, – согласились Зомбины.

– Я самая что ни на есть Ганга! – возмутилась Лжеганга. – Я не погибла, мой Аркаша спас меня!

– Докажи, что ты не погибла! – загудели Зомбины.

– И докажу! – крикнула Лжеганга. – Слушайте, что он для меня написал!

Я хочу, чтоб на завтрак

мой жареный член

подавал тебе злато-

ливрейный слуга, – голос Лжеганги креп, –

Чтоб коктейль из моих

гениальных мозгов

заливал тебе в рот

чернокожий бармен…

Зомбины застыли с открытыми ртами, поражённые чарующей силой гениальной стиходрамы.

Павел, с ужасом осознавая, что волшебная мощь глюковских строк вот-вот затянет и его туда, куда затянула уже простодушных Зомбинов, всё же нашёл в себе силы крикнуть:

– Не мог Аркаша написать такую гадость!

– И впрямь не мог, – авторитетно подтвердили Зомбины.

– Нет такого, чего бы я не мог! – мастерски парировал Псевдоаркаша.

– Как пить дать, не мог, – авторитетно подтвердили Зомбины.

– А может и мог, – добавили Зомбины.

– Слушайте же дальше глюковское слово! – крикнула Лжеганга.

Зомбины пристыженно умолкли. Лжеганга продолжила:

– Хорошо иметь такую попку,

хорошо в стране Российской жить,

хорошо, распив за попку стопку,

эту попку с гордостью носить!

Показать вам эту попку?

– Покажи, Ганга! – загудели Зомбины.

– Та ли это попка? – спросила Лжеганга, приподнимая белое одеяние.

– В натуре! Та! – зашумели Зомбины, аж причмокивая от восхищения.

Псевдоаркаша победно рыгнул.

– Что мы сделаем с провокатором? – воскликнула Лжеганга, пальцем тыкая Павлу в глаз.

– Что мы сделаем с провокатором? – воскликнули Зомбины в ответ.

– Мне понравилась мысль, – вставил веское слово Псевдоаркаша, – моя собственная мысль о зажаренном члене. Мы поднесём его тебе к завтраку – только не мой, а этого чудика.

– Не, ну молодец, придумал! – возмутилась Лжеганга, смерив Павла уничижительным взглядом. – Хочешь оставить меня голодной? Меньше, чем на голову этого неопределённополого субъекта я не согласна. Вот голова у него хорошей, правильной формы, её можно подсушить и в боулинге использовать – кегли сбивать.

– Так! – удовлетворённо заключил Псевдоаркаша. – Голову мы пристроили. А что будем делать с её нижним, так сказать, придатком? Хотелось бы услышать по этому поводу мнение народа, нашего народа, который не может, не умеет ошибаться! – закончил он с лёгким закавказским акцентом.

– Это мы что ли, народ? – удивились Зомбины.

– Ну не я же, – усмехнулся Псевдоаркаша.

– В тюрьму его! – крикнули Зомбины.

– Кого его? – уточнил на всякий случай Псевдоаркаша.

– Этого! – ткнули Зомбины пальцами в Павла.

– На Колыму его! – крикнули Зомбины.

– На кол его! – крикнули Зомбины.

– Линчевать его! – крикнули Зомбины.

– Ганга! – веско молвил Псевдоаркаша. – Перед тобой четыре увлекательных предложения. Так выбирай же самое-самое! Самое-самое три! Самое-самое два! Самое-самое раз!

– Сажать его надо, – задумчиво произнесла Лжеганга.

– На кол, естественно? – с надеждой в голосе спросил Псевдоаркаша.

– Естественно, в тюрьму, – отвечала Лжеганга – исключительно из вредности.

– Добрая ты, – ласково сказал Псевдоаркаша.

– Что есть – то есть, – легко согласилась Лжеганга.

– Да здравствует добрая Ганга! – крикнул Псевдоаркаша.

– Да здравствует добрая Ганга! – крикнули Зомбины.

– И да здравствует злой Аркаша! – крикнул Псевдоаркаша.

– И да здравствует злой Аркаша! – крикнули Зомбины.

– Тюрьма-то есть у вас? – спросил заботливый Псевдоаркаша.

– Тюрьмы-то нет, – спохватились Зомбины.

– Но у нас есть клетка! – тут же нашлись Зомбины.

– Вот пусть и сидит в своей клетке! – крикнули Зомбины.

– Ишь, редиска, судить нас вздумал! – крикнули Зомбины.

– Теперь мы у тебя будем адвокатами! – крикнули Зомбины.

– Теперь мы будем за тебя блеять! – крикнули Зомбины.

Напрасно Павел рвал на груди тельняшку: Зомбины уже превратились из классовых врагов в классовых друзей, а деклассированных Псевдоаркашу и Лжегангу пронять чем-либо подобным было решительно невозможно.

– Коммунисты не сдаются! – ещё успел прокричать Павел, пока в рот ему не затолкали альбом с марками, кошку и канарейку.

Заломивши руки, классовые друзья погнали Павла ко Дворцу культуры химика-нефтетрейдера.

Мы снова двинулись к центру; неправильной формы поля, не использованные пока под какие-либо орудия искупления – Октябрьское, Ходынское, Ямское (так гласили указатели) – сопутствовали нам в нашем продвижении. По полям этим слонялись, явно страдая от своей неустроенности, стайки покойников.

– Бомжи – они и здесь бомжи, – презрительно морщилась королева, – им не хватило пока крюка или дыбы. Бесы-строители, бесы-девелоперы и бесы-риэлторы работают, не покладая копыт, но всё равно срывают дедлайны.

Чем ближе мы подходили к центру, тем пристойнее казались терзаемые покойники, тем наряднее и опрятнее выглядели принадлежащие им участки.

– В свинцовую запаянные джинсу и с диктофонами, вколоченными в уши, то – журналисты, – говорила королева, светясь. – Вон генерал привязан к генералу, во рту у каждого – сосулька из напалма. Кто сможет первым подпалить соседа – тому победу бесы присуждают.

– Вот те, котогых потгошат – не из таможни? – поинтересовался я, постепенно привыкая к реалиям этого круга, где лето коротко, а тени грустнолики, где свет и мрак почти неразделимы.

Королева радостно улыбнулась моей догадливости.

– А те, котогых надувают до тех пог, пока они не лопнут – это кто? Неужто магкетологи? – радуясь её улыбке и своей догадливости, спросил я.

Она кивком подтвердила моё предположение, добавив, что их, конечно, зашивают и надувают уже по новой – не пропадать же добру, и тут же затронула новую интересную тему:

– А вон – бандиты – в трудовом угаре, болтами прикреплённые к станкам, вытачивают гайки беспрерывно. За каждый брак по толстому шурупу в них вкручивают бесы-контролёры. Вон мачо с феминистками в футляры с клопами запрессованы попарно – лицом к лицу, чтоб увидать лицо.

Картина бандитских и, особенно, феминистских страданий поразила меня: каким же долготерпением надо было обладать покойникам, чтобы годами, десятилетиями, столетиями сносить подобное зверство? А ведь их за всю историю человечества скопиться должно было запредельно много, и с каждым днём становилось всё больше, бесы вряд ли могли плодиться и размножаться с такой же скоростью, и концентрация покойников на одного беса уже явно зашкаливала. Что нужно в таких условиях, чтоб занялся всеподземный пожар? Одна искра, высеченная в правильном месте. И я почувствовал всеми точками сразу, а особенно пятой: быть бунту. И если не я, цуцундр-освободитель, возглавлю его и освобожу несчастных от мук, то кто же ещё?

– Назрело, вызрело и перезрело: низы уже не могут, а вы там, наверху, не просто не можете, а и мочь не хотите, – мрачно произнесла королева, прямо читая мои мысли.

– Но долго так не может продолжаться! Году в двухтысячном они должны восстать? – задал я вопрос почти риторический, в ответ пытаясь прочесть уже её мысли.

– Да, если жертву не получат для терзаний, которая б к ним с воли провалилась, – усмехнулась королева. – Ну вот ты и попался, долгожданный!

Я решил, что её шутка удалась. В самом деле: жертва для отведения заблудших душ и вождь победоносного освободительного восстания – есть всё же некая разница между этими ролями, каждая из которых, впрочем, по-своему почётна и достойна общественного признания. Но королева на этот раз была настроена серьёзно:

– Исконное пророчество гласило: с лица он будет зело неказист – курчавые и чёрные волосья проплешину оставят неприкрытой, огромный нос, изогнутый крючком, над заячьей губой, как рок, нависнет, зато душою чист и незапятнан, сколь ни вливай в неё ток-шоу с новостями, – сказала королева, пристально всматриваясь в меня, буквально водя по мне носом.

– Так это ж я! – воскликнул я в волненьи.

– Как только белый ангел с красным галстуком в горн пионерский протрубит… – начала зачитывать пророчество королева, но белый ангел с красным галстуком не дал ей закончить: он протрубил в пионерский горн.

Раздражённый Лжегангиной вредностью, Псевдоаркаша настоял на том, чтобы их поселили в разных номерах. После трудного, исполненного подвигов дня, Псевдоаркаша, наконец, прилёг, но ему не спалось.

«Остались гнусности, которые я сегодня не совершил – а мог бы. Неправильно это как-то, не по-нашенски», – подумал Псевдоаркаша, тяжело вздохнув.

«Придётся, – подумал далее Псевдоаркаша, – пожертвовать заслуженным отдыхом. Но дело – вперёд всего».

Дело ждало его во Дворце культуры химика-нефтетрейдера, найти который не составляло труда даже ночью: все дороги в городе Зомбинов вели в этот храм городской культуры.

– Скажи-ка, любезный, – любезно спросил Псевдоаркаша охранявшего Дворец Зомбина, – тебя накажут, если я отниму у тебя автомат?

– Да, думаю, меня расстреляют, – застенчиво отвечал Зомбин, смущённо теребя ключи от Павловой клетки, висящие у него на поясе.

– Тогда я с особым удовольствием забираю твой автомат, а заодно и ключи от клетки, – с особым удовольствием произнёс Псевдоаркаша и отобрал у Зомбина автомат и ключи от клетки. – Эй, Зомбины! – закричал он, высовываясь в окно уже изнутри Дворца. – Скорей сюда! Здесь вон часовой автомат потерял – дело-то расстрельное!

Разыскав клетку с Павлом, Псевдоаркаша вскрыл её, но внутрь пока не вошёл.

– Ну что, Павка, – сказал Псевдоаркаша, передёргивая затвор автомата, – вижу, я не вовремя. Меня здесь не ждали.

– Стреляй, собака! – вместо приветствия крикнул Павел, и в неволе сохранявший абсолютное присутствие духа. – Всех не перестреляешь!

– А всех я и не буду, – улыбнулся Псевдоаркаша. – Зачем мне все? Всех пусть другие стреляют. Мне нужен ты. Я хочу тебя.

Неподалёку раздался выстрел: так, вероятно, был наказан караульный. Павел вздрогнул. Псевдоаркаша сделал скорбное лицо и перекрестился.

«Люблю Тебя! – пропел про себя Павел Аркашиным голосом. – Верую в Тебя, надеюсь на Тебя!»

В эти последние мгновения жизни он обратился к Партии всем своим бестрепетным существом.

Псевдоаркаша принял пение Павла на свой счёт и поощряюще ухмыльнулся.

– Вот видишь, – сказал Псевдоаркаша, – всеми занимаются другие. Так что, выбирай, Павлик: жизнь или партийная честь.

– Нет и не было для коммуниста вещи важнее, чем честь! Даже ты, вражина, должен бы знать это, – возвестил Павел.

– Жизнь, однако, иногда подкидывает нам такие, понимаешь, испытания, и наша задача – не сломаться, сделать правильный выбор, – несколько витиевато выразился Псевдоаркаша.

– Ты – враг, вражина, и ни твои намёки, ни твои славословия нисколько меня не в состоянии вышибить из седла! – гордо уведомил его Павел, приготовляясь к муке – нет, не зря он пристраивал на подоконник тисочки!

– Значит, ты выбрал честь – и я принимаю твой выбор, я принимаю твою честь, да и на кой мне твоя жизнь? Так что давай, снимай штанишки, – весело предложил Псевдоаркаша, заговорщицки подмигнув Павлу.

– Какие штанишки? – растерянно спросил Павел.

– Ты выбрал честь – так давай её мне, изволь держать слово коммуниста, – потребовал Псевдоаркаша, вновь подмигивая Павлу.

– Я никому не давал своей чести! – закричал Павел. – И никому не давал никакого слова!

– Это нехорошо, это просто плохо – менять слово коммуниста в зависимости от сиюминутной выгоды, – сурово сказал Псевдоаркаша, опять подмигнув Павлу. – Ладно, хватит выпендриваться, давай, спускай штанишки.

– Отойди от меня, не трогай меня, – расплакался Павел; а ему-то грезились тисочки – его старые добрые домашние тисочки! – Я не хочу! Я не умею!

– Я научу тебя всему, что должен уметь мужчина в твоём возрасте, – тихо сказал Псевдоаркаша и отложил автомат.

Меня завертело вокруг собственной оси: настолько дружным оказался натиск серо-гнилушечных, которых возбудили звуки горна.

– Даёшь восстание! – кричали они. – Эй вы, которые сверху, вы там не устали о нас заботиться?! А давайте меняться: вы – к нам, а мы – к вам!

Моя королева исчезла; я не мог более защищать её, но она наверняка имела возможность наблюдать за мной со стороны, из укрытия, и гордиться моим поведением – поведением лидера, освободителя.

Помня об этом, я смело преградил дорогу одному из восставших. Был он сер и прозрачен. Прекрасное каплевидной формы лицо его было искажено неприязнью либо страданием.

Что-то ещё – восхищение? – промелькнуло на лике его, когда он взглянул на меня – своего вождя, преградившего ему путь наверх, и ударил он меня в левую щёку. И снова я подставил ему левую щёку, но ударил он меня в правую.

– Пошто не отвечаешь ударом на удар, славный человек? Же ответствуй мне. Ударь меня ну, отрок божий, – предложил он и потянулся к моим рукам всем своим нежным прозрачным телом.

«Если он просит – я не вправе отказать ему», – решил я.

И я слегка толкнул его в грудь.

– Меня опять убили! Да отомстите же за меня, кто-нибудь! – прохрипел он.

И он упал и снова умер – в мученьях, вызванных моим толчком.

– Да это ж он, из пророчества – посмотрите! – закричали его серо-гнилушечные друзья, сгрудившись вокруг нас. – Поглядите на этот шнобель и эту проплешину!

И, забыв про своё восстание, они с удовольствием хлестали меня по щекам, а я не успевал им их вовремя подставлять.

И взмолился я, проявив недостойное лидера малодушие:

– Отпустите же меня, бгатия! Больно ведь мне!

Но они глумились над моими словами и моим слабым телом, а я всё равно любил их – неживых, несчастных, неприкаянных. Я любил их больше себя, всей своей чистой незапятнанной душой, что таилась под курчавой проплешиной, и если страдания моей плоти шли им на пользу – что ж, пускай, лишь бы им было хорошо и приятно.

– Контракт подписывал, сударь? Пора отрабатывать свою клизму! –приземлила меня незаметно подкравшаяся королева; она профессионально лягнула меня в бок и на всякий случай потрясла перед моим носом ксерокопией злополучного контракта.

Эти нудные Зомбины вошли как раз в тот момент, когда Павел готовился совершить прыжок из царства девственности в альфа-демократию маскулинности.

– Аркаша, что он с вами сделал? – закричали Зомбины.

– Что, что – глаза разуйте! – недовольно ответил Псевдоаркаша, оборачиваясь; штанишки его были уже приспущены, а автомат лежал слишком уж далеко.

– Нет! Нет! Нет! – трижды крикнули Зомбины; после каждого крика волосы их с хрустом и треском вставали дыбом, проламывая коросту из смеси сала и перхоти.

– Это – не Аркаша! Говорю вам ещё раз! – отчаянно завопил зависший на перепутье Павел; штанишки которого тоже были уже приспущены. – Аркаша может всё! Но этого он не может!

– Экая ты, однако, неблагодарная личность, – тяжело вздохнув, молвил Псевдоаркаша. – Да, хватайте меня, вяжите меня – я вовсе не ваш сраный Аркашка, да буду я ещё перед вами, говнюками, оправдываться!

И тут же был и схвачен, и связан.

А вскоре огромной белой птицей билась в руках Зомбинов и Лжеганга в конвульсиях мерзковитализма. До Зомбинов, наконец, дошло, сколь коварно и умело они были обмануты.

– В тюрьму их! – крикнули Зомбины.

– На Колыму их! – крикнули Зомбины.

– На кол их! – крикнули Зомбины.

– Линчевать их! – крикнули Зомбины.

– Нет! – звонким, вдумчивым голосом воскликнул Павел. – Судить их должен Аркаша – и это будет высший суд, и это будет суровый суд! Не лишайте Аркашу этой маленькой радости – не так уж много у него осталось теперь радостей!

– А чо с этим, бывшим-то, делать-то пока? Может, его этот, зажаренный, того? – с хрустом почесали в затылках Зомбины.

– Коммунисты с пленными не воюют, – напомнил Павел.

– Как пить дать, не воюют, – радостно согласились Зомбины.

– Да мы, блин, для Аркаши, да мы сбережём их в лучшем виде! – крикнули Зомбины, разрывая тельняшки и обнажая свои груди, на которых в духе новых веяний справа был изображён великий Аркаша, а слева – не столь пока великий Павел (поэтому Павел уместился на Зомбинские груди целиком, а от Аркаши вошёл только кончик носа).

– А чо с этой, бывшей-то, делать-то пока? Может, её это? Того? А то уж больно у неё эта – за которую стопку, – с хрустом почесали в затылках Зомбины.

– Коммунисты с женщинами не воюют, – напомнил Павел.

– Не воюют, не воевали, и не будут воевать! – согласились Зомбины и с облегчением отпустили Лжегангу: классовым сознанием они уже чуяли, что коммунисты с пленными и женщинами не воюют, но сказать этого не сумели бы, пока Павел не сформулировал позицию Партии по этому вопросу в почти по-глюковски чёткую и ясную сентенцию.

– Так я-то вовсе – не эта, и тем более – не женщина, – игриво встряла Лжеганга, отряхиваясь и поверчивая попкой. – Разве можно назвать меня женщиной? Я – девушка, и притом самая, что ни на есть, распривлекательная. Прости, милый, – сказала она шёпотом Псевдоаркаше. – Пути наши здесь расходятся.

Псевдоаркаша победно рыгнул, но промолчал.

– Павел! – сказала Лжеганга игриво. – Так, говоришь, ты знал Аркашу?

– Уйди, женщина, если ты женщина, – строго сказал Павел. – И останься, если ты не женщина, а товарищ, товарищ с мягким знаком на конце.

– Я – не женщина, я – с мягким знаком, и именно что на конце, и я остаюсь, – заявила решительно Лжеганга. – Мы вместе потащим этого самозванца в Квамос, к Аркаше, мы посадим его в железную клетку и погоним – как погнал бы Аркаша – ремнём через оскорблённые этим псевдо народы.

– Это здорово! – крикнули Зомбины. – В клетку, да ремнём, да к Аркаше!

Как сказали – так и сделали, а Зомбины всегда как говорили – так и делали. Псевдоаркашу посадили в оперативно сварганенную железную клетку на колёсиках, причём двое Зомбинов могли тянуть её спереди, а ещё двое – толкать сзади.

Павлова душа разрывалась между двух могучих желаний: лично доставить к Аркаше подлого самозванца или продолжить начатое вместе с Зомбинами построение новой Зомбинской жизни и собственноручно закрепить этот коренной поворот в Зомбинской истории материальным свершением, чтобы сделать этот поворот бесповоротным. В конце концов тяга к созиданию перевесила: он решил временно остаться с Зомбинами, а главой маленького отряда по транспортировке Псевдоаркаши назначил бывшую Лжегангу.

И тут я увидал наставника: вот кто бы смог рассеять наважденье! Был обнажён наставник как Адам, лишь карты прикрывали ихний срам: семёрка, тройка, туз и дама пик.

– В рай, в рай! – кричал наставник (обо мне?)

Он встал на возвышенье и запел, ко мне лишь за прощеньем обращаясь:

– Прости, прости, ты неба не увидишь, прости, прости, ты птичек не услышишь, прости, прости и помни обо мне!

Так он со мной, наверное, прощался. А я прощался с птичками и с ним.

– В свой ад теперь и сам ты доберёшься, там лично для тебя десятый круг2323
  Десятый круг – согласно восходящим к Данте представлениям, ад имеет форму воронки, состоящей из девяти концентрических кругов (их нумерация начинается сверху, чем ниже круг, тем в целом тяжелее грех, за который в него помещают); узкий конец воронки упирается в Центр Земли (или Вселенной), где обитает Люцифер.


[Закрыть] в авральном темпе бесы прогрызают, – пропел он мне в последний, видно, раз, а завершил прощание припевом: – Я навещу тебя, я навещу тебя, я навещу тебя в твоём аду!

Подарив мне надежду на скорую встречу, он замолк – только шевелил губами, и я знал: он шевелит ими для меня.

«Проиграно всё, кроме чести, – прочитал я по губам. – Пойду скорей её поставлю на кон».

Я хотел ответить ему, тоже губами, что с ним по-любому останется его гений – и тем подбодрить своего наставника, утешителя и, смею надеяться, друга, но не успел: его как ветром сдуло. И вот тогда-то я и осознал с неземной ясностью, что обречён, но мне не было страшно, ибо я постиг смысл своего нисхождения.

– Бгатья мои во Хгисте! – крикнул я тогда всем серо-гнилушечным. – Умигая, довегяю я вам исполнение моей главной миссии, котогая, как я тепегь понимаю, и позвала меня в путь: замигитесь же вы, наконец, – все со всеми и каждый с каждым!

– Хорошо, брат цуцундр, мы замиримся – все со всеми, мы не замиримся только с тобой, – отвечали мне мои новые серо-гнилушечные братья.