Текст книги "460 дней в Четвертой Советской антарктической экспедиции"

Автор книги: Игорь Зотиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Уже после того как удалось показать, что в центральной части Антарктиды идёт подледниковое таяние и могут существовать целые подледниковые озера, после того как не стало самого Робинсона, а его карты с карандашными кружками были забыты, меня вдруг осенило, как током ударило: конечно же, если существует подледниковое озеро, а со всех сторон от него ледник двигается по неровному скальному ложу, верхняя поверхность ледника над таким водоёмом и должна отличаться: быть глаже, более горизонтальной, что ли. И действительно, те странные пятна-озера, которые пометил на карте Юра, по-видимому, расположены примерно там, где найдены методом радиолокаций следы подледниковых озёр.

Но в то время никто из нас ещё не знал об этом, и многие лётчики относились к этим «тёмным пятнам Робинсона» на поверхности ледника скептически: «Неоткуда там им взяться…»

День триста двадцать пятый. До обеда мы с Максимом Любарцом занимались установкой косы термометров в толще снега. Работа не лёгкая, надо откопать шурф глубиной два метра. Холод собачий, почему-то влажно, и это ещё хуже. От ветра никуда не спрячешься. К обеду установку закончили. После обеда поспали – и снова на улицу. Проверил все контакты, с Максимом закрыли шурф и поставили воздушные термометры на мачте. К вечеру все было готово. Сейчас на станции тепло, топится печь, работает дизель (готовится ужин). Все мы сидим в рубке, и Максим переводит нам нервный язык морзянки. Ему удалось услышать двигающийся на Восток поезд. Оказалось, за три дня они прошли совсем немного и находятся на восемьдесят четвёртом километре от Комсомольской. СТТ-23 и АТТ-24 все время буксуют. В.14,10 у АТТ-24 полетела коробка передач. Надеются сменить её за двадцать четыре часа. Коробка передач весит килограммов триста. Вес неподъёмный, особенно когда ты работаешь на коленях в шахте двигателя.

День триста двадцать шестой. Уже десять вечера. Как всегда, мы трое сидим в рубке и слушаем радио. Передают русские песни. Только что перестал молотить дизель, натоплена печь, и ничего, что болит голова и пыхтишь как паровоз.

Сегодня очень напряжённый день. Встали в два часа ночи, разбудил Максим. Он перехватил радиограмму Савельева в Мирный: «Менять коробку передач на АТТ-24 слишком трудно. Стало совсем плохо Дурынину. Температура 39°, синий. Надо вывозить его в Мирный. Поэтому два часа назад машины номер 23 и 24 пошли на Комсомольскую. Они доставят туда больного, и АТТ-24 будет заменён на тягач станции. Срочно шлите самолёт за больным».

Раз так, значит, утром будет самолёт. Борис пошёл заводить машину, потом (через час) он вернулся домой гонять дизель для радиопривода самолёта, а я стал водителем тягача. До восьми утра «катал» аэродром. В восемь убираю машину с посадочной полосы, сейчас должен прилететь ИЛ и начать бросать бочки.

Когда вернулся домой, здесь уже были весь синий Юра Дурынин, врач и ребята-водители. Они долго не спали, ослабели и замёрзли. Ведь шли всю ночь. Сегодня минус 51 градус и ветер 10 метров в секунду. Наскоро завтракаем. После завтрака – снова на машину, едем с Любарцом подбирать бочки. Только что приземлился Ли-2, и сброшенный бензин нужен ему, чтобы улететь обратно с Дурыниным. Собрали пятнадцать двухсоткилограммовых бочек, свезли к самолёту – и домой.

После обеда возился с наладкой схемы измерений. Кончил часов в пять вечера. Теперь можно вести регулярные наблюдения. Завтра попробую наладить протаивание, и пора улетать на Восток.

Писать кончаю, сильно режет глаза. Сегодня снова весь день работал без тёмных очков, их нельзя носить, когда ниже минус 40 градусов. Замерзают стекла, и ничего не видно. Голова раскалывается, иду спать. Завтра снова аэродром и бочки, но все это мелочь по сравнению с тем, что приходится делать нашим гостям с санно-тракторного поезда. Они не спали всю ночь, меняли гусеницы у машин номер 18 и 24. Часа через три, возможно, они кончат это и сразу уйдут в путь на восемнадцатой, оставив нам АТТ-24. Когда придут к поезду, им дадут часа два отдохнуть, и снова вперёд. И так день за днём при недостатке кислорода и морозе минус 60 градусов.

День триста двадцать седьмой. Встали очень поздно, сказалась бессонная предыдущая ночь. Днём начали систематические наблюдения за температурой. Работа оказалась очень трудоёмкой, на каждое измерение идёт больше часа. После обеда переделал нагреватель бура для термобурения в дальней скважине. Послал радиограмму в Мирный Дралкину с просьбой сообщить, когда я смогу вылететь на станцию Восток. Боря Шафорук целый день возился с оставленной поездом машиной. К концу дня удалось завести двадцатьчетверку, но у неё нет первой скорости и заднего хода. Другой машины нет. Будем работать – «катать» аэродром и собирать бочки на этой. Слушаем все «Последние известия», ждём сообщений об «Оби», а она не выходит.

Вышел из строя прибор для измерения потоков тепла, пришлось пустить в ход прибор, предназначенный для Востока. Начал строить график температур, он получается любопытным.

Перехватил разговор санно-тракторного поезда с Дралкиным. За сутки они прошли 60 километров. Савельев просит пальцы. Причина поломок – перегрузка машин и рыхлый снег. Трудно также с сейсмикой и ультразвуком. Александр Гаврилович не возьмёт Дурынина с собой на Восток, поэтому основные разделы науки ставятся под угрозу. Андрею одному очень трудно.

Опять болят глаза: писать кончаю, снова все трое сидим в рубке, ждём «Последних известий» из Москвы. Нас особенно интересует, как дела с «Обью». Выходи же наконец, не томи…

День триста двадцать восьмой. На нашей станции без перемен. Главное – вчера вечером вышла «Обь». Теперь пошла матушка – каждый день Родина к нам ближе на триста миль.

Вчера с утра собрали весь наличный провод и провели силовую линию к скважине. Всю вторую половину дня устанавливал треногу и лебёдку. К вечеру наконец начал протаивание, то есть термобурение.

День триста двадцать девятый. С утра продолжали протаивать скважину. Измерения температуры идут нормально. Удивительно хорошо спал ночью и часа два днём.

Сегодня в поезде неприятность. Полетела коробка передач одной из «Харьковчанок»,теперь у машины нет заднего хода и передней передачи. Савельев просит снять с тягача половину нагрузки, дойти до Востока, а потом вернуться и забрать остальное.

Восточники шутят, что поезд должен вызвать «Обь» на соревнование, кто быстрее придёт: «Обь» в Антарктиду или поезд на Восток. За сутки поезд прошёл одиннадцать километров.

День триста тридцатый. С утра гоняли дизель, к часу дня пробурили ещё два метра скважины. В два часа дня прилетел Ил-14 сбрасывать бочки, а в три вылетел на Комсомольскую Ли-2. Он дозаправится у нас и полетит дальше, на Восток.

Самолёт везёт на Восток из Мирного физика Рема Скрынникова и инженера-радиолокаторщика Максима Сандуленко. «Максимыч» будет работать на Востоке до прихода новой смены, а Рем, если будет хорошо себя чувствовать, пойдёт в поход к Южному географическому полюсу, станет помощником Андрея Капицы.

Мы с Любарцом поехали встречать самолёт. Через час после приземления выяснилось, что на левом моторе самолёта сгорела турбина наддува. Пришлось облегчать, разгружать самолёт. Без груза он смог взлететь и отправился в Мирный чиниться. Его пассажиры – Рем Скрынников и «Максимыч» Сандуленко – остались на нашей станции. Сидят, прислушиваются к себе, привыкают к высоте.

Часа в четыре сам оборвал гусеницей кабель, идущий к моему термобуру. Очень что-то плохо себя чувствую, болит голова.

Поезд сегодня прошёл 60 километров.

День триста тридцать первый. Устал страшно. Вчера закончил протаивание. Снаряд вмёрз в лёд на глубине шестьдесят метров, и я еле вытащил его.

Сегодня с утра готовились к встрече самолётов. Сперва прилетел ИЛ и сбрасывал бочки, а затем сделал посадку Ли-2, идущий на Восток. Он должен отвезти груз и выздоровевшего Толю Краснушкина. Заберёт он и наших гостей – Рема и «Максимыча».

Мы грузим на самолёт продукты: одиннадцать ящиков со станции, пятнадцать ящиков с полосы и восемь бочек с горючим для дозаправки. А нас только двое и высота 3500 метров, мороз минус 45 градусов и ветер 10 метров в секунду.

Наконец вернулись домой, и вдруг радиограмма – на взлёте внезапно остановился один мотор. Барахлит турбокомпрессор. Снова мы едем на полосу, разгружаем тяжёлый самолёт и забираем обратно ребят. Пустой самолёт, может быть, взлетит. И он действительно взлетел.

После обеда меняем двигатель на станции. Оба наших двигателя барахлят: у одного неисправен регулятор, у другого не в порядке электросистема. К счастью, недавно в одном из оставленных санно-тракторными поездами балков Максим Люберец нашёл почти новый двигатель, и теперь мы можем поставить его на место неисправного. Но сделать это не просто, каждый двигатель весит по 500 килограммов, а нас только трое.

А поезд стоит там же, где был позавчера. Заканчивается первый этап шестидесятикилометрового челнока.

День триста тридцать второй. С утра выдался спокойный день. Погода неважная, самолётов не будет. Встали в 8.30. Пока готовился завтрак, привёл в порядок (покрасил и покрыл окисью магния) тепломер, установил его на площадке на глубине три – пять сантиметров. Затем начался аврал – протаскивали новый двигатель через тамбур и двери. Помучались основательно, но работали весело.

К вечеру затащил в помещение кабель, начал разделывать концы. Починил мостик сопротивлений. Сейчас 11.00, только что прослушали «Известия», теперь транслируется музыка. Как всегда, мы, «молодёжь», сидим в рубке, Люберец спит. Весело жить, когда нас много. Сейчас здесь на станции «Максимыч», Рем, Толя и мы с Борисом.

Чувство времени совершенно утеряно, ведь солнце светит круглые сутки. Думаешь, день, а, оказывается, уже ночь, а иногда наоборот.

Поезд стоит. На «Харьковчанке» меняют коробку передач, у машины 18 коробка тоже готова полететь. БАС дал радиограмму Дралкину о том, что Андрею трудно одному с сейсмикой. Нужен Дурынин или хотя бы геофизик Вадим АН. «Обь» уже идёт в Северном море. Но как выяснилось, её главная задача – вести океанологические наблюдения и доставить в Антарктиду основные грузы. А за нами вышел теплоход «Кооперация».

День триста тридцать третий. Опять собирали и возили бочки с горючим. Затем прилетел Ли-2, который должен забрать от нас Толю, Рема и «Максимыча» и отвезти их на Восток.

Снова грузим самолёт бензином и грузом. Но взлететь ему опять не удалось. Теперь прогорел выхлопной патрубок правого мотора. Это серьёзно, так как грозит пожаром. Поэтому самолёт и экипаж остаются здесь до завтра. Завтра Ил-14 сбросит запчасти, и после починки Ли-2 сможет взлететь.

По поводу гостей устроили шикарный ужин.

День триста тридцать четвёртый. Проводили самолёт ребятами на Восток.

Лётчики Саша Кузьмин, Федя Чуенков и Юра Робинсон собирались совершить ещё один перелёт на Восток – отвезти меня, но очень устали и намеревались передохнуть в Мирном, а назавтра прилететь за мной. Но из Мирного пришла радиограмма: там пурга, и аэродром закрыт. Поэтому лётчики приняли решение лететь со мной на Восток. Бешеные сборы, и мы в воздухе.

Летим весело. Высота сто метров, Федя Чуенков спит, я на месте второго пилота. То я, то командир Саша Кузьмин снимаем дорогу моим аппаратом. Иногда перегибаемся снять в окно соседа. Механик Захаров ворчит, ведь высоты нет, Саша бросил управление, и я чуть не нажал головой на тумблеры аварийного выключения зажигания.

В кабине тепло, уютно, где-то сзади насвистывает Юра Робинсон. Прошли над поездом. Прилетели на Восток без привода, точно вышли на станцию. Молодец наш штурман.

Открываем дверь самолёта, внизу стоят незнакомые бородатые и усталые люди. Спрыгиваю через грузовой люк. Нас встречает молодой черноглазый человек с тонкими усиками – начальник станции Игнатов, знакомимся. В это время прямо к люку лихо подходит АТТ, и начинается разгрузка. Я оттерт в сторону. С рычанием бородатые аборигены бросаются на моё имущество. Какой-то гигант схватил восьмидесятикилограммовый ящик и на вытянутых руках перебросил его в АТТ. Вот он, Восток… Я и лётчики идём в кают-компанию. Там уже накрыт стол. Через час лётчики улетели.

Поселился я в радиолокаторной – небольшом домике-комнатке «два на два метра» вдвоём с радиолокаторщиком Иваном Александровым. Спал часов десять. После обеда наводил порядок в доме. Сделал полочки, подмёл, разобрал барахло. Постепенно обживаюсь.

День триста тридцать шестой. Потихоньку распаковываю вещи, приборы, готовлюсь к работе. Слушаю рассказы ребят о днях, когда они копали шурфы в помойках при 80 градусов мороза в поисках окурков. Это было в тот период, когда ним не могли вылететь самолёты.

Сегодня начал рыть шурф. Подготовил косу. Вечером кино. Давно его не смотрел, почти месяц.

День триста сорок четвёртый. За время с последней записи поместил в скважину глубиной 50 метров косу термометров и провёл измерение температуры. Поместил в шурф тепломеры и термометры. Научил метеорологов проводить регулярные наблюдения с этими приборами. Ведь когда я улечу в Мирный, они будут вести наблюдения сами. Утром часов в 11 пришёл сюда наконец санно-тракторный поезд. Начался праздник. Он шёл весь день. Вечером слушали передачу родственников по радио из Москвы. Рад, тронут, согрет.

День триста сорок восьмой. Вчера после третьей попытки самолёт с Дралкиным наконец приземлился на Востоке. Быстрые сборы, я в последний раз проверяю свой прибор для измерения потоков тепла. Потом в кают-компании праздничный обед по случаю прилёта Дралкина. Желаю всем удачи – и на аэродром. Туда пришли проводить меня все наши ребята. Целовались и обнимались серьёзно и от души.

Садясь в самолёт, чувствовал, что, улетая отсюда, я оставляю здесь не одну установку, но и кусочек души…

Через три часа, изрядно замёрзнув, мы приземлились на Комсомольской. Встречают гостеприимные Максим и Боря. Заправляемся бензином и грузим пустые бочки на борт. Максим принёс мне шоколад и «справку» об акклиматизации на Комсомольской. Очень приятно такое внимание.

Через час летим дальше. Время – час ночи. По-прежнему светит солнце. В Мирном облачность, он не принимает. Но у нас на борту больной – Рем Скрынников, поэтому наш рейс считается «санитарным» и мы' имеем право на риск. Идём в Мирный. Лётчикам не хочется ночевать на куполе. Весь салон самолёта занят огромной цистерной бензина – дополнительным бензобаком. Но мы курим, отупели все: черт с ними, с парами, авось не взорвёмся. Лететь ещё пять часов, очень хочется спать, но холодно. Тепло только в кабине пилотов, поэтому дремлю рядом с радистом Ваней Конюховым.

В районе станции Восток-1 увидели поезд «Пингвинов». Вызываем по радио, не отвечают. Наконец бреющим полётом разбудили их и сбросили им ящик сухого бензина. Спускаемся все ниже, и становится теплее. Высота три, две, одна тысяча метров. Вот наконец шестьсот метров, в машине совсем тепло. Я жарю на плитке картошку, кипячу чай. Входим в облака, еле видны концы крыльев, обледеневаем, но идём вперёд, домой, в Мирный!

Высота четыреста метров, внизу ничего не видно, а ведь где-то под нами должен быть Мирный. Осторожно гудят моторы снижающейся машины, оба пилота тщетно смотрят вперёд. Все ниже, ниже, осторожнее, но вот в разрыве облаков мелькнуло что-то чёрное. Остров! Хасуэлл! Снова ничего не видно, вслепую идём к земле, подкрадываемся с закрытыми глазами, ожидая удара. Но вот снова разрыв между облаками. Выпускаем шасси. Посадка! Семь часов утра.

К нам бегут инженер авиаотряда Туманов, авиатехник Миша Канаш. Ползёт вездеход.

«Дома!!»

Тушатся костры и дымовые шашки. Они уже не нужны.

Первое впечатление – юг! Подобное ощущение бывает, когда вечером вдруг вылезаешь, например, из московского поезда ночью где-нибудь в Армавире или Сочи. Сразу вдруг чувствуешь: вот он, юг – тепло, влажно, почти жарко хотя и ночь.

Через час я уже завтракал и отвечал на вопросы. Стал почти героем в Мирном. А потом спать. Проспал до ужина. Сейчас снова спать.

«Домой! Домой! – поёт попутный ветер…»

День триста сорок девятый. Оказывается, уже 4 декабря. Проспал до обеда. Перед обедом меня осмотрели врачи. Вес 66 килограммов, кожа и кости, давление 105/75, кровь хорошая. После обеда снова спать. Встал перед ужином, кое-что сделал по работе, отдал Науму Блоху в мастерскую тепломеры для подготовки в Оазис. Ведь вопрос о том, где измерить геотермический поток тепла Земли, решён. Буду измерять его на дне глубокого озера в месте, свободном ото льда, примерно в двухстах километрах от Мирного. Это место называется Оазис Бангера.

Смотрел после ужина кино, постригся. Завтра будет последний рейс на Восток. Отправил с лётчиками кое-какие подарочки ребятам-восточникам. Сейчас снова спать, спать… Наверное, до завтрашнего обеда.

День триста пятидесятый. Действительно, проспал до обеда. Мои тепломеры почти сделаны, завтра закончим их до конца. Тепломеры – это резиновые диски диаметром около тридцати сантиметров и толщиной один сантиметр. Эти диски как бы прошиты насквозь тонкой проволокой, спаянной из кусочков проводов, сделанных из различных материалов, так, что половина спаев с одной стороны, половина – с другой. Получается как бы много, около тысячи, соединённых последовательно одна за другой термопар. Если температура на одной стороне диска отличается от температуры другой его стороны, эти термопары создадут электрическое напряжение, пропорциональное разности температуры или потоку тепла через диск. Значит, если положить этот диск на дно озера, то можно измерить там идущий через него поток тепла, а ведь он в глубоких озёрах равен геотермическому потоку.

Чувствую себя по-прежнему как сонная муха. В Мирном ветрено, но прекрасно. Как хорошо, что купол позади. Сейчас снова спать. Странная психология здесь, в Мирном. Я закончил свою работу и прилетел здоровый, меня не «вывезли», и поэтому я «герой», «победитель». Я чувствую это по всеобщему уважению. Отсыпаюсь и не встаю на завтрак, и никто не скажет мне слова.

А вот к ребятам, которые там заболели, отношение почти презрительное, хотя вины их в том не было. Их отправляют на грязные работы не по специальности, и, пока я сплю эти три дня, прилетевший со мной больной перебирает каждый день картошку на складе.

День триста пятьдесят первый. Летали в Оазис Бангера на глубокое озеро под названием Фигурное. Там я должен был опустить тепломер. Вылетели в шесть утра.

Когда садились на озеро, боялись, что проломим лёд. Юра Робинсон при посадке открыл дверь и лежал около неё, смотря, не провалятся ли лыжи. Я был «связным», должен был дать команду пилотам «бить по газам» и уходить, если что… Все обошлось хорошо, но посадка получилась очень жёсткой. На поверхности совсем нет снега, она покрыта мелкими бугорками, как бы застывшими волночками или даже, скорее, чешуйками длиной двадцать сантиметров и высотой пять. Возникли они, наверное, при замерзаний под ветром. Ходить по ним очень тяжело, как по очень скользкому крупному булыжнику.

Измерения показали толщину льда 1,8-1,7 метра во всех пяти точках, где делались лунки и бросались грузики на тросиках, чтобы определить самое глубокое место. Глубины озера – 30, 40, 63, 57 метров. Затем зарядили четыре килограмма тола, сделали солидную дыру и опустили тепломер. На льду поставили палатку, в которой я установил чувствительный гальванометр для определения электрического тока термопары – тепломера; световой зайчик этого гальванометра скажет мне о том, сколько тепла и в каком направлении идёт через дно. Первые измерения примерно через два часа после установки тепломера показали только, что зайчик ходит беспорядочно вправо и влево по шкале отсчёта. Это значит обрыв линии. Где?

Дальше работать не пришлось. Моему помощнику Олегу Михайлову надо лететь в Мирный к «сроку», то есть провести наблюдения в точно определённое время.

На обратном пути сделали посадку на промежуточном аэродроме, который лётчики создали здесь, у края горной страны, для дозаправки.

Нас встретил «комендант» – поморник Фомка, большая чайка. Ещё осенью наши лётчики получили его в наследство от предыдущей смены. Нам рассказывали, что он прилетает всегда к самолёту, храбро садится рядом и ест из рук. Сейчас он тоже прилетел, сделал приветственный круг и сел около хвоста самолёта, считая, что это большая птица, поэтому располагаться у её клюва небезопасно. Однако из рук мясо не взял, подошёл не ближе чем на два метра и все время опасливо косился на нас. Когда кормил один человек, то он подходил ближе. Очевидно, считал, что оставаться один на один менее опасно.

Наевшись, Фомка отошёл в сторону и, нахохлившись, сел на лёд. Когда запустили моторы, он взлетел, но не улетел совсем, а начал делать круги над машиной, стараясь не попасть в струю. Подружка его в этот раз не прилетела, очевидно, сидит на яйцах. Интересно, что он думает о самолёте и всех нас, вылезающих из его живота. Наверное, принимает нас за цыплят этой странной птицы.

День триста пятьдесят седьмой. Сегодня снова летали в Оазис, но опять неудачно. Подлетев к нему, встретили сплошные облака. Завтра подъем в 4.30 утра, попытаемся лететь снова, уже на Ан-2. Для полёта на Ли-2 уже нет бензина.

8 декабря санно-тракторный поезд вышел наконец с Востока в направлении Южного полюса. Прошёл около 80 километров. Идёт челноком.

День триста пятьдесят восьмой. Только что вернулись из полёта на озеро Фигурное. Эксперимент наконец проведён. Обычного здесь ветра не было, его порыв не тряс палатку, а значит, не качал чувствительный гальванометр, так что пришедший со дна озера сигнал был чётко читаемым. Зайчик гальванометра уверенно отклонился по мерной линейке на другом конце палатки и стал как вкопанный в новое положение.

Но может быть, мы измеряем какие-то токи помех, а не слабый голос потока тепла Земли?

Мы вытащили на поверхность мокрый, покрытый зелёными ниточками водорослей тепломер, перевернули его «вверх ногами», так что его дно стало «крышей», и снова осторожно опустили на дно. Теперь надо, чтобы зайчик отклонился от своего положения на нуле на такую же, как перед этим, величину, но в другую сторону. Только тогда можно сказать, что ты измерил то, что хотел.

Я был почти уверен, что, пока мы делаем эти манипуляции, начнётся ветер или оборвётся какой-нибудь проводок и нарушится контакт или, наоборот, произойдёт где-нибудь короткое замыкание. Ведь должна же была Антарктида что-нибудь сделать, чтобы не открыть одну из своих тайн. Но эта капризная женщина была сегодня в хорошем настроении. Ничего не сломалось и не замкнулось, и зайчик так же

уверенно, не спеша пошёл в другую сторону и отклонился точно на такое же расстояние от нуля, как и два часа назад Я на четвереньках выполз из палатки на свет дня: – Все, ребята, вынимайте эту штуковину из воды, собираем барахло – и домой. Мы измерили, что хотели.

По моему лицу, по тому, как я сыто-безразлично вытаскивал из палатки гальванометр и вещи, над которыми ещё утром так дрожал, лётчики уже поняли: «Победа!»

Сейчас палатка со всем содержимым была уже нам не нужна, так же как не нужна бывает пушка солдатам, сделавшим последний выстрел и узнавшим, что объявлен победный мир. Ведь и для нас это был последний полет на последнем бензине в последние дни, остающиеся перед концом зимовки.

Уже в воздухе я объявил лётчикам, что в результате этого их полёта выяснилось, что поток тепла у границы воды озера с дном направлен снизу вверх и в несколько раз превосходит средний для всей Земли геотермический поток тепла. Этот вывод очень важен для будущих расчётов теплового баланса у дна ледникового щита Антарктиды.

День триста восемьдесят девятый. Не писал месяц. Сначала после завершающего полёта в Оазис приводил в порядок подлёдную лабораторию гляциологов к приходу «Оби». Потом 26 декабря Александр Гаврилович Дралкин привёл-таки санно-тракторный поезд на Южный полюс, и я вдруг почувствовал, что такое быть рядом со славой, но в стороне от неё. Огромный поток телеграмм шёл через нас тем шестнадцати, что сейчас радостно мчались обратно домой, на Восток. И хотя я был уверен, что для моей науки измерения, сделанные мной в Оазисе, важнее, чем участие в походе ещё одного, семнадцатого, человека, тем не менее я очень переживал.

А потом мы праздновали встречу Нового года, года возвращения домой. Вдруг стало ужасно жалко покидать все эти места и работу. Ведь мы только недавно поняли, что, как, когда и где надо делать. Но летать уже не на чём, у лётчиков нет бензина, только неприкосновенный запас на случай «санрейса» на Восток.

Вчера в обед «Кооперация» стала у кромки льда в 20 километрах от Мирного. Этим она исчерпала свои возможности ледового судна. Теперь в Мирный будут доставлены письма и часть людей самолётом. А «Кооперация» будет ждать «Обь», которая сделает для неё канал в припайном льду. По этому каналу «Кооперация» подойдёт на рейд Мирного. Но «Обь» где-то задерживается, заканчивая плановые океанологические работы.

У всех лихорадочное настроение, все время по радио звучит песня: «Домой! Домой! – поёт попутный ветер…» Это традиционная песня, включаемая на всех зимовках перед их окончанием. И действительно, я готов слушать её все время. Первый самолёт полетел на судно, а я с Левой Смирновым снова поехал на тракторе в свой обычный рейс на купол, к скважине на седьмом километре. От буровой вышки увидели в бинокль долгожданное судно. Долго по очереди глядя в бинокль, смотрели на него. Только через два часа приехали обратно в Мирный. Сразу побежали на рацию, получили письма.

День четырехсотый. Опять перерыв в записях. Итак, сначала пришла «Кооперация» и привезла часть писем. И сладко и больно было их читать. Мы совсем забыли о Большой земле, а ведь нелегко было нашим жёнам с детьми прожить без нас больше года. Это стало ясно из писем.

Не успели «переварить» письма – прилетели с Востока ребята-походники, потом пришла «Обь» с посылками и письмами. Все ходят как именинники.

Как я рад альбому фотографий и целой куче писем! Сейчас я, кажется, целиком в курсе всех дел Большой земли.

В середине января в Мирный с теплохода переехали наши сменщики – новый гляциологический отряд. Примерно дня четыре мы занимались передачей дел и оборудования пятой экспедиции. Ребята, все, кроме начальника отряда, ещё никогда не зимовали и с некоторым страхом слушают наше «ла-ла». У всех у нас желание говорить и говорить, ведь это новая смена, новые люди, которых мы не видели целый год.

«Обь» начала пробивать для «Кооперации» канал в припайном льду толщиной почти два метра. Бьётся он очень медленно. Иногда судно проходит два километра в сутки.

Бельгийское экспедиционное судно, как всегда, затёрто во льды и просит помощи. Мы ответили, что поможем.

На нас большое впечатление произвёл первый полет на «Кооперацию». Теплоход очень понравился. Чистота, комфорт, нас угостили прекрасным обедом. Обслуживали гостей приветливые официантки. Это были первые женщины, которых мы увидели с тех пор, как высадились на берег Антарктиды.

Удивляюсь, что не ощущаю той радости, которая должна была бы быть по поводу прихода судов. Большая земля кажется такой чужой, а в Мирном все так привычно, ещё столько не сделано. Тепло, трава, деревья, города Большой земли давно забыты. У нас свой город – Мирный, своя трава и деревья – это несколько лужаек с мхом, который мы нашли между камнями на острове Хасуэлл. Придём туда, сядем на тёплые камни, снимем сапоги и портянки. Хорошо! Единственное, что связывает тебя с тем миром, Большой землёй, – это четыре-пять человек. Ты должен вернуться к жене, детишкам, повидать маму.. Если бы не это, можно было бы спокойно жить здесь дальше. Вот так и становятся наверное, полярниками-профессионалами.

К нам часто заходит Евгений Сергеевич Короткевич – начальник сменяющей нас экспедиции. Планы у них большие, но что они сделают – сказать трудно.

На днях на «Кооперацию» начали переселяться ребята нашего отряда. В Мирном слишком тесно, и все свободные от работ едут на теплоход. На нашем судне кончается пресная вода, а озерка с пресной водой на айсберге никак не найдут. Поэтому идёт заготовка снега для воды и погрузка его прямо в трюмы. Таким способом заготовлено уже около 80 тонн снега.

День четыреста первый. Всех потрясла ужасная трагедия. При очередных операциях по погрузке снега для получения запаса пресной воды один из матросов попал в лебёдку и погиб.

Вечером наш отряд переехал на постоянное жительство на «Кооперацию». Печально выглядит судно при свете белой ночи с приспущенным флагом. По каналу, сделанному «Обью», «Кооперация» перейдёт к острову Пингвиний, поближе к островку, на котором будет похоронена ещё одна жертва Антарктиды.

Почему это случилось? Что это – неосторожность или тот «антарктический фактор», который первое время так действует здесь на всех?

День четыреста четвёртый. Сегодня похоронили погибшего матроса на островке, где уже лежат Н. Буромский, Е. Зыков, М. Чугунов. Совсем недавно мы были здесь, привезли сюда и оставили Валерия Судакова.

Печально, не переставая, гудят суда. Длинной вереницей, скользя и проваливаясь в раскисшем снеге с водой, идёт . группа людей в рабочих брюках, заправленных в сапоги, в телогрейках, в морских бушлатах и свитерах. Сменяясь, несут на плечах гроб, завёрнутый в кормовой, огромный государственный флаг. Впереди процессии медленно, опустив голову, идёт помощник капитана судна, высокий человек без пальто, в водолазном свитере, на который надет форменный чёрный пиджак с золотом нарукавных нашивок. Чёрные форменные брюки заправлены в рабочие сапоги с загнутым вниз верхом. На длинных ремешках болтается где-то у колен наган в чёрной кобуре. Взят для прощального салюта. Боже мой, где это я? Разве в 60-х годах XX века капитаны ещё хоронят своих мёртвых матросов на необитаемых островах?

«А. П. Жиленко, матрос. Погиб 25 января 1960 года» – написано на могильной доске. Звучат залпы прощального салюта. Ревут суда.

День четыреста пятый. Пурга. Ветер 20 метров в секунду, и нет видимости. Все работы на льду прекращены. Антарктида спохватилась, что дала похоронить человека, но уже опоздала, мы успели сделать все как положено.

День четыреста восьмой, воскресенье. С утра возобновлена разгрузка. Снова взад и вперёд идут трактора по ледяной дороге. Днём разгрузка окончена. Вечером принято решение: выходить сегодня. Это чтобы не. выходить в понедельник. Обе команды бешено готовятся. В 22.00 из Мирного на борт «Кооперации» были доставлены последние отъезжающие.

День четыреста девятый. Понедельник, 1 февраля. Вчера отойти так и не удалось. С утра наша старушка все ворочается во льду, пытаясь развернуться. Наконец на буксире «Оби» это ей удаётся, и, дав длинные прощальные гудки, оба судна идут по каналу. Через два часа вышли на чистую воду, спрятались от ветра за айсберг и стали у припая борт к борту. Прилетел прощаться Ан-2 с начальством из Мирного. Идёт перекачка горючего с «Оби», чтобы нам хватило его до Африки. Оба экипажа целуются, палубы забиты людьми. Никогда не думал, что встреча двух судов так торжественна и величественна. Совет капитанов принял смелое решение – выходить в море сейчас же, то есть в понедельник.