Текст книги "Солнце больше солнца"

Автор книги: Игорь Гергенрёдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

17

Три дня спустя Илья Обреев покатил на станцию за солью, которую раньше покупали в селе в лавке покойного ныне Аристархова. Вечером Маркел, приехав с поля с Марией, которая сегодня с ним сеяла пшеницу, поил у колодца коня, когда вернулся Обреев, соскочил с передка подводы, подошёл.

– На станции все про новость говорят, – сказал, уперев руки в бока. – Чехи и словаки, наши пленные из австрийской армии, взбунтовались в Челябинске! И в других местах.

Неделяев, насторожённый довольным видом Ильи, смотрел выжидательно.

– Совет в Челябинске разгромили, красные из города убежали, – добавил подробность Обреев.

– Так прямо кто видел, что убежали! – озлился Маркел. – Сколько их – чехов этих?

– Говорят, что целая армия и при полном оружии! – уверенно произнёс Илья. – Теперь все, кто красных не любит, подымутся. На станции люди так и говорят.

Со следующего дня мужики в Саврухе стали на улице сбиваться в группки, куря самосад из самокруток, приглушённо обсуждая слухи о восстании чехословаков. Устоялась жара, за проезжающими телегами повисала пыль, в недвижном накалённом воздухе будто слышалось возбуждённое ожидание.

Лето начиналось тёплыми ночами с обильной росой по утрам, в лесу на елях замечалось необычное множество шишек, что, по поверью, сулило богатый урожай огурцов, закуковала кукушка. В день, когда поналетели в изобилии слепни, а в огородах хозяйки сажали капусту, через соседнее село резво проследовало соединение красных. Приезжавшие из села мужики сказали:

– Коммунисты бегут!

На исходе ночи из Саврухи уехали присланный при Москанине коммунист и несколько местных бедняков, ставших его ретивыми подручными. Увозили на подводах и ломовых дрогах горы добра, которое понабрали в домах Башкирцева, Аристархова, Измалкова и двоих других убитых хозяев. Табун Башкирцева реквизировал ещё Москанин, но родне застреленного удалось укрыть у знакомых с десяток коней. Уезжавшие про это вызнали, были они вооружены и коней угнали.

Лето входило в силу, заколосилась рожь. С рассветом Илья, Маркел и Мария выезжали в поле выпалывать сорняки, особенно буйно росли осот, пырей и лебеда, чьё засилье, как считалось, предвещало щедрый приплод гусей.

Сегодня разошёлся южный ветер, гнал частые облачка, от которых по полю бежали тени, обдавал лица тугими порывами. Парни и Мария вернулись домой часа в два пополудни, Илья взялся починять крышку погреба, Маркел присел возле телеги, смазывая дёгтем шейки осей. И тут по улице тихого села понеслись галопом всадники, привставали на стременах, глядели во дворы. На дальней околице развернулись, промчались назад.

– Кажись, разведка, – сказал Обреев и посетовал: – Надо было овцу вчера, а лучше – позавчера зарезать. Теперь они зарежут.

Позвал Маркела:

– Перетащим мешка два картошки и ещё чего-нибудь в кухню – не надо, чтобы они сами в погреб лезли.

Улицу заполнили всадники, ехавшие шагом. Парни спустились в погреб, а когда подняли мешки, мимо двора шестёрки коней провозили пушки. Неделяев загляделся: в шестёрках две передние лошади запряжены цугом, на них едут верховые; позади в каждой паре на одной из лошадей тоже сидит верховой. Пушек проехало три, грозными они не выглядели.

Проходили солдаты – Маркел удивился, увидев пареньков моложе себя, усталых, деловито-серьёзных. Илья сказал ему:

– Мордашки не деревенские, сразу отличишь!

Обгоняя пеших, рысил верховой, повернул коня в ворота. Гость спешился, поправил фуражку и объявил парням:

– Я – квартирьер!

Ему не больше восемнадцати. То, как непринуждённо отчётливо он произнёс «квартирьер», невольно восхитило Маркела. Он слышал трудное красивое слово впервые.

– Прошу показать жильё! – без запинки произнёс солдат то, чему его, видимо, учили.

Обреев взбежал на крыльцо, распахнул перед ним дверь в сени, шагнул следом, позади шёл Неделяев. Квартирьер оглядел комнаты, кухню, где сказал возившейся с утварью Марии «здравствуйте!» Затем достал из кармана кителя свёрнутую тетрадку, сделал в ней запись карандашом, чётко сказал Обрееву:

– У вас поселятся штабс-капитан с ординарцем, писарь и фельдшер.

Быстро вышел, сел на лошадь и ускакал – человек, ценящий возложенные на него хлопоты.

Илья и Маркел перенесли свои постели в кухню, рассудив, что Мария может остаться в комнате с окном в огород: четверым постояльцам места в доме хватит.

Из кухни увидели во дворе военного, который только что сошёл с гнедого коня, две двуколки и въезжающую подводу. На первой двуколке лежали баул, вещевой мешок и две винтовки, вторая двуколка имела парусиновый верх. Правивший первой двуколкой солдат соскочил наземь.

Обреев заспешил из дома к приехавшим, Неделяев шёл за ним. Военный возле коня передал повод солдату, поглядел на подходивших. На нём был мундир без погон, но не вызывало сомнений, что это офицер. В его лице была если не властность, то уверенность в себе, как у молодого учителя, который старается её показать ученикам.

– Отец где? – спросил он Илью, приняв его за хозяйского сына.

Илья, поняв, ответил с улыбкой:

– Нет отца, мы тут заместо хозяев.

Офицер не стал расспрашивать, сказал:

– Нужен овёс лошадям, мы заплатим.

Обреев и Маркел пошли в сарай отмерять овёс. Солдат, приехавший на двуколке с парусиновым верхом, и ещё один, который сидел на подводе, стали распрягать лошадей.

18

Около колодца солдат лил из ведра воду на руки офицеру, который разделся до пояса и держал кусок мыла. Офицер намылил торс, шею, лицо, омылся с помощью солдата, тот в заключение окатил его водой и, подав полотенце, доложил:

– Еда готовится.

– Хорошо, – офицер направился в дом.

Маркел, который собрался набрать из колодца воды для кухни и стоял поодаль с вёдрами, приблизился к солдату:

– Мне надо его спросить… как его назвать: «ваше благородие» или «высокоблагородие»?

– У нас любому начальству говорят одинаково «господин». Хоть ты генерал будь, тебе скажут «господин генерал»! – услышал Неделяев.

Солдату было лет двадцать пять, он смотрел на парня умными с хитринкой глазами.

– Обратись «господин штабс-капитан». Что спросить хочешь?

Неделяев помялся, объяснил:

– Если заплатят, мы можем овцу зарезать. Или вы её так заберёте?

– Это пусть он тебе скажет.

Маркел отнёс вёдра с водой в кухню, постучал в дверь горницы, услышал «да!» У стола сидели тот, кто прикатил на двуколке с парусиновым верхом, это был фельдшер, и второй, который приехал на подводе: писарь. Фельдшер, мужчина лет тридцати пяти, перебирал одной рукой лежавшие перед ним на столе порошки, видимо, считая их, другая рука с карандашом прижимала к столу листок бумаги.

Писарь был не старше двадцати, он держал перед собой развёрнутую газету; это он сказал «да!» Маркел прочитал название газеты «Слово народа».

– У тебя дело? – спросил писарь.

Глядел на вошедшего и фельдшер, у него было выражение человека невесёлого, вынужденного постоянно утешать.

– Мне надо спросить господина штабс-капитана! – подтянувшись, произнёс Неделяев твёрдо и независимо, как мог.

Говорить об овце он не собирался. После того внимания, каким его оделял Москанин, он желал любому обладателю власти задавать вопросы о человечестве.

– Он занят, – писарь бросил взгляд на закрытую дверь в комнату. – Говори нам!

Неделяев едва не повторил, что ему надо увидеть штабс-капитана, – не решился и степенно проговорил:

– Узнать бы вашу идею…

– Книги читаешь? – живо спросил молодой человек, складывая газету и кладя её на стол.

– Раньше читал, пока скучно не стало, – сказал Маркел с ноткой пренебрежения к прочитанному.

Фельдшер повернулся к нему на стуле:

– И что же ты читал?

– Басни графа Льва Толстого – про волка и журавля, волка и козу, волка и кобылу… – ответил Маркел с пресным видом и требовательно обратился к молодому: – Вы зачем войну ведёте?

Тот принял строгое выражение и охотно заговорил:

– Народ избрал своих представителей в Учредительное Собрание. Оно должно было учредить законы нашей жизни в государстве. Но большевики разогнали Учредительное Собрание. Мы воюем за то, чтобы оно опять собралось. – Молодой человек не без гордости произнёс: – Наша часть – вся из добровольцев и зовётся «Отряд защиты Учредительного Собрания»!

– А как вам старый режим, царь? – спросил Неделяев.

– По старому режиму плачет лишь кучка монархистов! – наставительно произнёс доброволец. – А я – социалист-революционер: эсер! – отчеканил он последнее слово. – Иван Валерьянович, – он указал взглядом на фельдшера, – тоже эсер. И штабс-капитан Тавлеев – тоже. У нас в отряде немало эсеров. Мы за демократическую республику! Это значит – за такую, в которой народ свободно избирает власть. А большевики топчут демократию! – он пальцем коснулся газеты. – Вот здесь описано, сколько невиновных они убили без всякого суда.

Фельдшер сказал писарю, искоса глянув на Маркела:

– Они тут были, он должен бы про них понять…

Парень стоял молча; в горницу вошёл из комнаты штабс-капитан со словами:

– Я услышал разговор о политике!

Несмотря на военную форму – неновую, как сейчас приметил Маркел, – офицер выглядел опрятным домоседом.

– Ты хочешь разобраться, за что идёт война. Сядь и будь внимателен, – сказал он Маркелу.

Тот сел на стул, который был подальше от стола, спросил:

– Вам ведь помогло, что чехи взбунтовались. Чего им надо?

Офицер встал перед ним:

– Они хотят воевать с Германией, и был сформирован их корпус. Они в поездах двигались через Сибирь к Тихому океану, чтобы уплыть в Европу и там воевать. Большевики захотели их разоружить, и тогда чехословаки объявили войну большевикам.

– Среди чехов много демократов, – вставил писарь.

Офицер, наблюдая за нелюдимым лицом Неделяева, спросил:

– Ты в школе учился? знаешь, что такое проценты? На выборах в Учредительное Собрание за эсеров было подано сорок процентов голосов, а за большевиков – только двадцать четыре процента. На шестнадцать процентов меньше! Это полное поражение. Тогда большевики разогнали Собрание, а мирные демонстрации в его поддержку стали расстреливать.

Из прихожей постучали в дверь: солдат, который у колодца окатил водой офицера, внёс чугун с гречневой кашей, Мария на блюде внесла вчерашний пирог с кислой, из нескончаемых хозяйских запасов, капустой. Штабс-капитан сказал солдату:

– Спасибо, Михаил!

– Ещё каймак и простоквашу принесу, – ответил тот.

Офицер пригласил Маркела:

– Садись с нами.

Маркел, которого за стол с собой сажал Москанин, не зашёлся благодарностью. Нутро противилось тому, что говорят плохое о большевиках, а, значит, о Москанине. Он пробормотал:

– Я в кухне поем, – и ушёл.

19

Маркел сидел в кухне на лавке, Илья стоял, наклонившись над припасами, принесёнными из погреба, покуривал цигарку с самосадом. Мария пристроилась у края стола, ела кисель с хлебом.

– Топлёного сала у нас ещё хватает, – сказал Илья.

Солёного сала, копчёных окороков красные не оставили, как и домашней колбасы.

– Чего мне наговорили про Учредительное Собрание… – сказал Неделяев, думавший о своём.

– Ругали, что ль? – спросил Илья.

– Ругали большевиков, что они убивали тех, кто за это самое собрание, – сказал Маркел насмешливо.

– А что? Убивать они умеют, – заметил Илья.

Маркел так и вскинулся:

– Они убивали за идею! И не всех!

– Может, у них идея – убивать не всех сразу, – произнёс Илья с невинным видом.

«Над кем, гад, насмехаешься!» – подумал Маркел, говоря с напором:

– Что у тебя было и кто тебе дал землю и всё?! – он крутнул головой, обведя кухню взглядом и уставив его в окно во двор. – Чего ещё хочешь?

– Чтобы Мария на завтра сварила гороховый суп с топлёным нутряным салом, – ответил Обреев, подмигнул девушке.

Из горницы вернулся солдат, которого офицер назвал Михаилом, сказал, не обращаясь прямо к Марии, тоном рассуждения:

– Надо бы воды нагреть, постирать штабс-капитану бельё.

Девушка допила кисель и, дожёвывая хлеб, взяла ведро воды – налить в котёл на печке.

– Нравится денщиком быть? – спросил Михаила Маркел.

– У нас не денщики, а ординарцы! – произнёс Михаил со значением.

– Слово другое, а тот же слуга, – подковырнул Маркел. – Ты по своей воле пошёл?

– По своей.

Обреев, с любопытством глядевший на солдата, спросил:

– Ты ведь сельский?

Тот ответил с наигранным простодушием:

– Я? Я из деревни.

– Наверно, не бедняк, – заметил как бы вскользь Маркел.

Михаил, чувствуя за расспросами серьёзный интерес, сел за стол.

– Мы жили: отец, мать, я с женой и мальчонкой и мой младший брат холостой, девятнадцатый год ему, – начал он обстоятельно. – У нас в хозяйстве – конь и кобыла с сосунком, две коровы были, поросёнок, овцы. Красные корову увели, поросёнка, овец съели, зерна оставили лишь на посев. И что мы поняли? – произнёс он многозначительно. – Что разбойник, что волк: унёс поживу, да не всю – снова придёт.

– Тебя послушать, так и натерпелись же вы от разбойников и волков! – сказал Маркел.

Михаил внимательно поглядел на него, чуть усмехнулся:

– Вот и отбиваемся. – Он раздумывал и, как бы кивнув своим мыслям, продолжил: – В апреле, когда о чехах и не слыхали, были партизанские отряды. Встали на защиту Учредительного Собрания. Вот этот, где я теперь, ударил по красным в нашей деревне, и те убежали. Штабс-капитан велел созвать на площадь всех жителей – и говорил! Дал полное понимание.

Михаил произнёс с задушевной ноткой:

– Он, Тавлеев, сам из деревни, сын мельника. С юности жил в городе, учился много, давно состоит в партии эсеров. Представишь, говорит, крестьянина, сразу представишь и землю. Как кто относится к крестьянину, так же относится и к земле. А на ней не только деревня, и город живёт – не на облаке.

– Кто ж этого не знает, – сказал Илья, севший за стол рядом с Михаилом, – интересно, что из того следует?

– Обижаешь крестьянина – всю землю обижаешь! – произнёс Михаил тоном старика, и его лежащая на столе рука сжалась в кулак.

– Меж кем война идёт… одни за то, чтобы землю не обижать, обиходить, другие – чтоб под облака взлетать и всё на земле рушить-давить, – покосившись на Маркела, проговорил Илья.

– Аэропланы, цеппелины… – решив, что парень их имеет в виду, сказал Михаил. – Они на фронте от врага, и против них есть оружие и укрытия. А от людей своей страны в окопах не спрячешься. Думаете, я воевать люблю? Я за три года на германском фронте вот так нахлебался! – он провёл рукой по горлу. – Но тут надо идти. Если красных не разбить, то так и жить в голодухе, и в любой час к тебе придут отнимать.

– И много из вашей деревни добровольцев? – спросил Маркел.

– Мало! – ответил с досадой солдат. – Остальные струсили, забитость у них от темноты.

Он повёл головой, будто шею ему теснил ворот, пояснил:

– Я и брат не записались при всех. Мы уйдём, красные придут – наши же деревенские им донесут, и будет нашим родителям месть. – Он кивнул, как бы в подтверждение несомненного, договорил: – Как отряд ушёл, мы с братом обождали два дня, ночью запрягли коня в телегу и вдогонку. Отнеслись к нам вежливо, брата определили в разведку. Повоевали, а тут по стране пошёл подъём против красных – и мы уж не партизаны, а регулярная часть.

– Я думаю про вашего офицера, который эсер. Если он так хорошо говорил, почему у вас в деревне так мало с ним пошло? – злобновато посмеиваясь глазами, сказал Маркел.

Михаилу страстно захотелось посадить подковыристого паренька в лужу, он встал с табуретки:

– Я сейчас штабс-капитану молоко понесу, он после еды его пьёт, и попрошу тебе высказать. Увидишь, какой он свой крестьянский человек!

20

Штабс-капитан Тавлеев сидел боком к столу, опираясь на него локтем, держа в руке кружку с молоком. Маркел и Илья, которого офицер тоже позвал, сидели перед ним на поставленных рядом стульях. Позади офицера у торца стола расположился писарь, положивший перед собой стопку газет. Михаил только что убрал со стола посуду, фельдшер ушёл из дома навестить больных солдат.

– Вы знаете, – обращался штабс-капитан к парням, – почему Временное правительство называлось временным? Потому что оно взяло власть только на время до того, как станет действовать Учредительное Собрание. Оно, Учредительное Собрание, должно было образовать формы государства, законное постоянное правительство.

«Законное, потому что за ваше собрание – большинство народа? Так большинство – суслики!» – подумал Маркел.

Штабс-капитан рассказал, что Временное правительство назначило выборы в Учредительное Собрание на 12 ноября, а его созыв на 28 ноября 1917 года. Положение о выборах было самым демократичным, революционным в мире. Голосовать могли лица, начиная с двадцатилетнего возраста, в то время как в Великобритании, Франции, Италии, США это право тогда получали в двадцать один год, а в Германии, Нидерландах, Бельгии, Испании – в двадцать пять лет. Избирательные права в России были предоставлены женщинам и – впервые в мире – военнослужащим. Все избиратели были равны независимо от того, каким имуществом они обладали, как долго жили в месте голосования, какой веры держались или были неверующими, к какой народности принадлежали, знали грамоту или нет.

– Выборы в Учредительное Собрание были всеобщими, равными, прямыми при тайном голосовании, – произнёс штабс-капитан, кружка с молоком ему мешала, он поставил её на стол.

Он рассказал о том, как 25 октября большевики в Петрограде совершили переворот и поначалу объявили, что берут власть лишь до созыва Учредительного Собрания. Они подтвердили дату выборов 12 ноября и дату созыва 28 ноября. Выборы проходили при власти большевиков, которые, разумеется, влияли, как могли, на их проведение. И всё равно результаты для большевиков, повторил штабс-капитан Тавлеев, оказались неутешительными.

Писарь протянул ему хранимую с зимы газету, и он назвал точные цифры: за большевиков отдали голоса 24 процента избирателей, за эсеров 40,4 процента, 4,7 процента проголосовали за кадетов, 2,6 процента за меньшевиков, голоса остальных избирателей оказались отданными, как было напечатано в газете, «за националистические мелко-буржуазные и буржуазные партии и различные мелкие группы».

Чтобы выиграть время для закрепления своей власти, большевики перенесли созыв Учредительного Собрания на 5 января 1918 года. Оно открылось в этот день в Таврическом дворце в Петрограде, председателем был избран видный социалист-революционер Виктор Михайлович Чернов. Собрание провозгласило Россию демократической республикой, отменило помещичье землевладение, призвало к заключению мира со странами – противниками в мировой войне.

Формировать правительство должна была партия, которая победила, и тогда по приказу Ленина начальник охраны дворца матрос Железняков заявил председателю Чернову: «Я получил инструкцию, чтобы довести до вашего сведения, чтобы все присутствующие покинули зал заседаний, потому что караул устал».

До этого к дворцу двинулись колоннами десятки тысяч мирных демонстрантов с плакатами «ВСЯ ВЛАСТЬ УЧРЕДИТЕЛЬНОМУ СОБРАНИЮ». Тавлеев прочитал вслух напечатанное в газете «Дело Народа» от 7 января 1918 года:

«Без предупреждения красногвардейцы открыли частый огонь. Процессия полегла. Стрельба продолжалась по лежащим. Первым был убит разрывной пулей, разнесшей ему весь череп, солдат, член Исполнительного Комитета Всероссийского Совета Крестьянских Депутатов 1-го созыва и член главного земельного комитета тов. Логвинов. В это время началась перекрестная стрельба пачками с разных улиц. Литейный проспект от угла Фурштадтской до угла Пантелеймоновской наполнился дымом. Стреляли разрывными пулями в упор…»

Писарь дал штабс-капитану другую газету, это был номер «Новой жизни», вышедший 9 января 1918 года, в тринадцатую годовщину Кровавого воскресенья. Тавлеев пояснил Маркелу и Илье, что газету издавал пролетарский писатель Алексей Максимович Горький, и вот что он написал о расстреле в статье «Несвоевременные мысли». Штабс-капитан стал читать:

«5 января 1918 года безоружная петроградская демократия – рабочие, служащие – мирно манифестировала в честь Учредительного Собрания.

Лучшие русские люди почти сто лет жили идеей Учредительного Собрания, – политического органа, который дал бы всей демократии русской возможность выразить свою волю. В борьбе за эту идею погибли в тюрьмах, и в ссылке и каторге, на виселицах и под пулями солдат тысячи интеллигентов, десятки тысяч рабочих и крестьян. На жертвенник этой идеи пролиты реки крови – и вот «народные комиссары» приказали расстрелять демократию, которая манифестировала в честь этой идеи».

Тавлеев сказал, что главная газета большевиков зовётся «Правда» и прочитал, что о ней написал Горький:

«Правда» лжет, когда она пишет, что манифестация 5 января была сорганизована буржуями, банкирами и т. д., и что к Таврическому дворцу шли именно «буржуи». «Правда» знает, что в манифестации принимали участие рабочие Обуховского, Патронного и других заводов, что под красными знаменами Российской социал-демократической партии к Таврическому дворцу шли рабочие Василеостровского, Выборгского и других районов. Именно этих рабочих и расстреливали, и сколько бы ни лгала «Правда», она не скроет позорного факта».

Штабс-капитан зачитал ещё несколько строк из статьи Горького:

Итак, 5 января расстреливали рабочих Петрограда, безоружных. Расстреливали без предупреждения о том, что будут стрелять, расстреливали из засад, сквозь щели заборов, трусливо, как настоящие убийцы».

Тавлеев, зачитывая строки из другой газеты, рассказал ещё Маркелу и Илье, как в ночь с 6 на 7 января в Мариинской больнице в Петрограде были убиты депутаты Учредительного Собрания Андрей Иванович Шингарёв и Фёдор Фёдорович Кокошкин. Ранее большевики заточили их в Петропавловскую крепость, два немолодых человека просидели в холодных камерах больше месяца, и их, больных, перевели в больницу. Начальник охраны потом говорил, что его руководство советовало ему не возиться с заключёнными, а «просто сбросить их в Неву». Когда он всё же доставил их в больницу, руководство было возмущено тем, что он «не мог расправиться с ними». Ему было велено отправиться в ближайший флотский экипаж и позвать готовых на убийство.

Охотно откликнулись около тридцати матросов флотских экипажей «Ярославец» и «Чайка». Ночью они явились к больнице, одни из них заняли посты на соседних улицах, чтобы никто не помешал расправе, остальные вошли в здание. Караул указал им палаты, и расправа произошла. В Шингарёва выстрелили из револьвера и всадили штык. Кокошкина убили выстрелами в рот и в сердце.

– Большевицкая власть покрыла убийц, осталось якобы неизвестным, кто они, – подытожил штабс-капитан, затем сказал, что 9 января демонстрацию в защиту Учредительного Собрания расстреляли в Москве. Газета «Известия ВЦИК» от 11 января 1918 года сообщила, что были убиты более пятидесяти человек и более двухсот ранены.

Он смотрел в лица Неделяеву и Обрееву: как они отнеслись ко всему, что услышали?

Обреев произнёс искренне:

– Сколько жестокостей! – однако продолжать не стал.

Неделяев молчал, и офицер проговорил:

– Ты как будто такой любознательный… узнал, что хотел?

– Узнал, почему вы, ваши все возмутились.

– А как можно было не возмутиться? – спросил напористо писарь.

Маркел хотел сказать, думая о большевиках: «Так и у тех, конечно, было чем возмутиться», но поостерёгся и произнёс:

– Понятное дело…

– Что тебе понятно? – наседал молодой человек.

– Что вы считаете вашу войну справедливой, – безразлично ответил Маркел.