Текст книги "На чужом пороге"

Автор книги: Игорь Акимов

Соавторы: Владимир Карпенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

И вдруг она поняла: «А они ничем не рискуют, если уверены, что, вырвавшись из самых тонких сетей и убедившись в безопасности, я приду... к ним! Конечно, как я это не поняла сразу! Они должны, обязаны ждать меня в исходной точке, на финише. Чем еще можно объяснить их самоуверенность? Пожалуй, больше ничем. А мой финиш – это явка. Неужели они знают о ней?»

От этой мысли она почувствовала себя необыкновенно одинокой. Город вдруг преобразился. Он стал серым и мрачным. Небо спускалось к самым крышам. Тучи неслись стремительно – щедрая гамма сизых тяжелых металлических тонов. Чугунное небо... И каждый встречный горожанин прятал взгляд. Враги...

Она растерялась, но это длилось лишь миг.

«Нет, так нельзя, так не пойдет, господа Дитц и Краммлих, – сказала она себе. – Я знаю, вы мечтаете о том, чтобы я разуверилась, отчаялась, заметалась из стороны в сторону, стала совершать непродуманные поступки... Не будет этого!

Спокойствие, – внушала она себе, – главное, спокойствие...

Прежде всего не следует забывать, что одно дело – мои допущения, и совсем иное – действительные планы и действия контрразведки. Отождествлять их нельзя. Как бы я ни хитрила – мимо явки хода мне нет. Немцы это понимают не хуже меня. Гауптман в первый же день дал мне понять, что у него есть связь с подпольем. Но это еще не значит, что ему известна именно моя явка. Меня продали немцам буквально с потрохами, во всяком случае с анкетными данными. Дитц этого не скрывал. Думаю, что если б он знал мой пароль, то не удержался бы и похвастал этим тоже. Должно быть, не знал... Почему бы не допустить, что про явку он не знал тоже?.. Правда, в таком случае опять становится неясным, на что они делают ставку...»

Семина шла по городу, уже не стараясь скрыться от слежки. Она подошла к парку и погуляла по дорожкам, бродила по улицам и набережной. Думала... Думать было трудно: фактов не было, одни предположения. Миллион предположений!

А между тем выбор у нее был ничтожен. В любом случае – уйти от слежки, а затем или пробираться к своим через линию фронта – спасать жизнь, или же идти на явку, прежде как-то ее проверив. Если бы она вернулась к своим, ее вряд ли бы упрекнули – в провале она была невиновна. Если же решиться на второе...

Она вдруг явственно услыхала истошные вопли, слышанные прошлой ночью. Нечеловеческий, животвый рев... Он стоял в ее ушах... И если она решится пойти на явку, возможно, те же муки ждут ее... А ведь еще не поздно спастись – и никто ей не скажет ни слова...

Она вспомнила, с какой ненавистью смотрел на нее на последнем допросе гауптман, насмешливую, пренебрежительную ухмылку Томаса Краммлиха... Она представила, как они встречаются вечером в клубе, возле бара, за рюмкой коньяку. «Что, Томас, мадам-то наша оплошала? Вон как деру дала со страху!.. А я вам что предсказывал?» – «Шеф, я всегда говорил, что вы гений психологии». – «С этих славян, Томас, какой спрос? Низшая раса...» – «Вы правы, Эрни. Все они дерьмо. Даже если их упакуют в целлофан». – «Как? Ха-ха! Ну и остряк же вы, Томас! Выпьем, старина...» И больше никогда не вспомнят о ней – о муравье, который успел удрать из-под сапога.

Но нет, самолюбие тут ни при чем. И даже не в ненависти дело. Не в личной мести. Когда она летела сюда, она готовилась к самому худшему – и она его встретила. Возможно, встретит снова. Но она должна забыть, что она женщина, что она ненавидит и боится. Сейчас она – солдат... Она уже потеряла пять дней. Если добираться к своим, на это уйдет по меньшей мере столько же. Если она вернется, никто ей не скажет ни слова... Но имеет ли она право на это?

И она решила, что выбора нет, и заставила себя больше не думать об этом.

14

Когда разведчица появилась в дверях ресторана (ее сопровождал метрдотель, причем, как мгновенно определил Томас Краммлих, ей не выказывалось ни доверия, ни тем более почтения, но она настойчиво твердила: «Я только, гляну, есть ли в зале господин Краммлих...»), обер-лейтенант был уже изрядно навеселе. Для этого у него были веские личные причиины, во всяком случае он был не прочь отвести на. ком-нибудь душу. И отвел-таки! Метрдотель замер и обомлел, увидав искаженное яростью лицо эсэсовского офицера, но исправлять ошибку было поздно. Холеная тренированная рука так стянула ворот вокруг горла, что метрдотель едва не задохнулся. Он бурел, пыжился, но не смел сопротивляться, выслушивая вполне реальные посулы: «Собака! В подвале сгною! Здесь на люстре повешу...»

Это было произнесено тихо, на ухо, но тем больше веры придавал каждому слову метрдотель. Ведь он не знал, что имеет дело с душой тонкой и мечтательной, а Томас Краммлих разбирался в человеческой психологии неплохо.

– Оставьте беднягу в покое, Томас, – по-французски попросила разведчица, которая уже сидела за его столиком. – Вы явно переигрываете, а ведь он ни в чем не провинился: он выполнял свои обязанности.

– Все это так, но ведь я сам слышал, как вы говорили, что вас ждет немецкий офицер1

Краммлих вернулся на место, но все не мог успокоиться.

– И напрасно вы думаете, сударыня, что я был неискренен, – он с удивлением заметил, что отвечает ей тоже по-французски, и тут же перешел на немецкий. – С этими бандитами нужно круто. – Он повернулся к метрдотелю, тот стоял едва живой, из-за его спины выглядывал кельнер. – Даю тебе шанс реабилитироваться. Для дамы – цыпленка в белом соусе, мне – бифштекс. Лично проследи, как будут выбирать и готовить. Понял? А пока... сухой токай и еще коньяк.

Метрдотель и кельнер исчезли. Томас Краммлих повернулся к разведчице, зачем-то достал платок, скомкал его...

– Простите, Рута, за эту сцену...

– Ну что вы, это весьма поучительно. Немножко фантазии, и я могу представить, как вы разговариваете с партизанами!

– Да, да, я знаю, что рассказывает об СС ваша пропаганда... Но лично я никогда не позволяю себе ничего подобного. Эта вспышка – минутный срыв.

– Если не секрет, Томас, как же вы в таком случае добиваетесь показаний?

Краммлих вспомнил свои извечные споры с начальством и улыбнулся. Начальство им вечно недовольно, противник подозревает изощреннейшее коварство. Где ты, золотая середина?

– На свою работу я всегда смотрел как на цепь поединков, в которых побеждает ум, убежденность в своей правоте, моральное превосходство... Ну и, конечно, хитрость, ловкость, остроумие. Как вы правильно догадываетесь, начальство никогда не поощряло мой образ действий.

– Так вы, оказывается, джентльмен! – воскликнула она. – Вот, значит, кому я обязана тем, что во время допросов меня только пугали? Как же вам удалось сдержать пыл господина гауптмана?

– Оставим его, – попросил Краммлих.

– Я вижу, – сказала она, кивнув на стол, – что вы здесь давно.

– Все ждал вас... Начал даже побаиваться, что не придете.

– Я не виновата: дела запущены.

– Поверьте, я искренне огорчен.

– О, не стоит. Понемногу привожу их в порядок.

– Слава богу, – сказал Краммлих, – поверьте, мне было бы досадно, если бы ваша фирма понесла убытки. О, даже крабы!.. – воскликнул он, наблюдая закуски, которые кельнер выставлял на стол, и повернулся к метрдотелю. – Ты неплохо соображаешь, мой друг!

К метрдотелю уже вернулась вся его важность. Он налил в бокалы вино и величественно удалился на кухню.

Краммлих взялся за бутылку и заговорщицки подмигнул:

– Может быть, коньяк?..

– Нет, нет!.. Последние дни у меня было несколько однообразное меню. Коньяк после него – это слишком сильно.

– Сдаюсь, – сказал Краммлих, – я совсем забыл, что вы с утра еще не ели.

– Откуда вам это известно, Томас?

Он поглядел на нее с сожалением. Конечно, в этой ситуации можно было вести себя по-всякому. Можно было разыгрывать искренность, или влюбленность, или доброжелательность – все могло сойти, все было одинаково к месту, если соблюдать чувство меры. Это главное. После того, конечно, как игра рассчитана со всеми вариантами на максимальное количество ходов вперед и осталось только не разбить хрупкое сооружение неловким движением. Пусть само плывет по течению. Нужно быть только умелым статистом и предупреждать о подводных камнях.

Краммлих кивнул головой: оглянитесь.

Семина посмотрела в ту сторону. Возле окна, конечно, теперь без плаща и суконной кепки, сидел все тот же «фермер», пил пиво и читал газету. Все это так напоминало Париж!..

– Как тогда! – сказала она с мечтательной улыбкой.

– Не правда ли? – оживился Краммлих. – Что поделаешь – мой шеф неисправим. Один из его девизов: «доверяй, но проверяй».

Появился оркестр: аккордеон, труба и скрипка. Для начала они исполнили «Марш Геринга», потом пошли танго и фокстроты. Томас Краммлих, не забывая о великолепном бифштексе, танцевал со своей дамой, но делать это было все труднее: коньяк оставлял голову ясной, однако ноги выходили из-под контроля.

– Русские взяли еще какие-то города? – спросила Семина.

– Не знаю, право. Я сегодня не видел сводку.

– Отчего ж вы так невеселы? – не отступала она. – Вчера в этом были виновны Черняховский и Толбухин. Утром у вас улучшилось настроение, а теперь вот снова...

– Неужели так заметно?

– Мне кажется, вы много пьете.

– Пожалуй, вы правы.

На него вдруг нахлынула странная волна: захотелось открыть душу, поделиться тем сокровенным, что давило его весь день. Это не должно было повредить игре, Краммлих даже наверняка знал, что не повредит, а поделиться с кем-то было просто необходимо. Все равно с кем. Так почему бы не с нею? Кстати, она поймет его лучше многих друзей...

– Вы угадали, Рута. У меня сегодня необычный день. На человеческую жизнь таких дней выпадает немного:; когда приходится принимать решение, которое окажет влияние на всю дальнейшую жизнь. – Он грустно улыбнулся. – А я, да будет вам известно, не люблю принимать решений. В особенности – ответственных. Принципиальных. По-моему, любое решение, даже самое мудрое, не может быть лишено недостатков. Это так естественно, но у меня дурацкий характер – я почему-то помню именно о них... о недостатках, И всегда думаю: ведь сколько было других вариантов, а у тех вариантов – своих вариантов...

Он рассмеялся и подумал, что нет, с Дитцем он не был бы так окровенен. И с другими тоже. Разве что с Отто можно было так поговорить, но Отто замучило гестапо. Проклятые мерзавцы!..

Краммлих по выражению ее лица понял, что она не понимает его гневной гримасы, и поспешил ее успокоить:

– Не обращайте внимания, Рута, я вдруг вспомнил одного своего друга... Он погиб... Да, так я остановился на вариантах? До сегодняшнего дня у меня было все ясно. Помните, я ведь вам вчера рассказывал: отец, его заводы, прочное положение в обществе... И вот сегодня я получаю депешу. Наш город бомбили американские Б-17. Не знаю, слыхали ли вы о них. Так называемые «летающие крепости». Мать сообщает, что главный удар был нанесен по нашим заводам. Видать, убытки не маленькие, потому что отец сейчас в госпитале – инфаркт...

– Вы его любите?

– Откровенно говоря, не очень. Ведь столько лет были вдали друг от друга. Да и прежде мы с трудом находили общий язык. Он хотел сделать из меня коммерсанта и никогда не поощрял мое увлечение философией.

– Так вы философ?..

Он увидел ее искренний интерес и был очень польщен.

– Увы! Во всяком случае, учился философии, если этому только можно выучиться... И вот теперь я вижу, что отец был не так уж не прав, как мне тогда казалось. Хорошо, если он останется жив, спаси его господь... Мне страшно подумать, что будет с матушкой, если он не выживет. И куда денусь я со своим университетским дипломом?

– Но ведь у вас есть специальность! – воскликнула она. – И какая доходная! Вспомните хотя бы доктора Геббельса.

– Так-то оно так, – усмехнулся Краммлих, – но для такого успеха мало иметь знания. Нужен еще темперамент, напор и соответствующий образ мыслей.

– А ваш?..

Она не договорила, но Краммлих ее понял и с грустью развел руками.

Они пробыли в ресторане довольно долго. Когда подошло время комендантского часа и Семина забеспокоилась, как бы не попасть в неприятную историю, Томас Краммлих безмолвно достал из внутреннего нагрудного кармана пропуск и протянул ей. Семина прочла, что подательнице пропуска Руте Янсон разрешается передвижение по городу в любое время суток. Это произвело на нее ожидаемое впечатление. Краммлих остался доволен.

Ему и в самом деле стало легче на душе после этих недолгих часов, проведенных с нею. И он был искренне огорчен, когда она затеяла разговор, которого Краммлих ждал давно, разговор, который он предвидел еще утром. Но мешать ей было нельзя, и он даже не подал виду, что о чем-то догадывается.

Они как раз танцевали.

– Томас, – сказала она, – этот тип все не уходит и так смотрит на меня... Ну, я еще могу понять – на улице. Но здесь...

– Я понял вас, – кивнул Краммлих, провел ее на место, а сам направился к столику, за которым сидел агент. Краммлих знал его уже полгода. Он потрепал агента по плечу. Тот обернулся. – Одевайтесь и идите следом за мной, – сказал Краммлих и пошел к выходу.

На улице он подождал агента. Тот вышел, увидал, что идет дождь, поморщился, поднял воротник плаща.

– Ты свободен, – сказал Краммлих, – катись отдыхать.

– Слушаюсь, господин обер-лейтенант, – ответил тот. – Господину гауптману доложить?

– Не надо, я сам.

Он подождал, пока агент не скрылся в темноте, и не спеша вернулся в зал, прошел к своему столику. Разведчицы нигде не было видно. Только на столе, возле ее прибора, на видном месте лежала вязальная спица. Как тогда...

Краммлиху вдруг стало грустно. О женщины, думал он, как они самоуверенны и милы в этой беспомощной самоуверенности. Все хорошо. Все идет изумительно. Она уже проиграла, хотя и не подозревает об этом. Каждый ее шаг – это шаг навстречу собственному концу. Скоро они встретятся снова – в другой обстановке – победитель и побежденная, но, боже мой, почему ему так грустно? Почему ему так жалко ее? А ведь он, пожалуй, отказался бы от победы, только бы ее спасти. Но она идет навстречу неминуемой гибели, и тут уж ничего не поделаешь...

Краммлих положил спицу в карман, бросил на стол несколько банкнотов и походкой человека, который не спешит, но тем не менее имеет какое-то дело, направился к выходу.

15

План ее был прост: оторваться от слежки и взять под контроль явку. В первом ей немало помог Краммлих. Скрывшись через служебный ход «Ванага», она вскоре убедилась, что ее не преследуют. Ночь была темная, дождливая: удирать в такую ночь хорошо, путать следы – тоже, но ведь ей нужно было где-то переждать до утра... Будь это большой город, она бы нашла приют в пустынном подъезде огромного дома, будь в эту ночь воздушный налет, она могла бы спрятаться в бомбоубежище. Но ночь для воздушного валета была неподходящей, а все подъезды в этом городе на ночь запирались. И ей пришлось всю ночь простоять в каком-то темном закутке между домами. Здесь хоть не лил дождь, но сквозняк пронизывал до костей и отовсюду тянуло сыростью. Под утро Семина поняла, что у нее начинается жар.

Все же она успела осуществить и вторую часть своего плана. Утром она сняла комнату в доме, который стоял наискосок от явки. Сделать это было не просто, понадобились и напористость, и все ее обаяние, и деньги, конечно. Когда она выложила пять марок – жест поистине королевский – и сказала, что проживет только три дня и что если о ее пребывании здесь не узнают ни соседи, ни полиция, то она заплатит еще столько же, страхи хозяев только возросли, но дело было улажено. Комнатка ей досталась маленькая, но теплая, перина на кровати изумительная, такие перины она помнила из далекого детства, когда жила у бабушки под Москвой. Семина сразу же произвела небольшую перестановку мебели, стол выдвинула на середину комнаты, а кровать – в угол, к окну. Теперь можно было, не сходя с постели, из-за края занавески наблюдать за явкой.

Два дня она не сводила с улицы глаз. Внимательно разглядывала каждого прохожего – пыталась угадать переодетых полицейских. Всматривалась во всех, кто проходил через явочную дверь, потом осторожно расспрашивала о каждом у хозяйки. Хозяйка быстро преодолела первый страх. Оказалось, что она охоча до разговоров, рада постоялице – есть с кем посплетничать. А уж порассказать ей было что о каждом на этой улице. Хозяйка отпаивала больную Семину малиной и приписывала ее любопытство ко всему, что делалось за окном, понятной для нее скуке.

Хоть бы одна подозрительная мелочь!.. Ничего.

И ни единой мысли – каким еще способом немцы могли бы ее провести.

На третий день она решила: если до вечера ничего не изменится – идти на явку. В конечном счете чем она рискует? Если быть осторожной, не горячиться, продумывать каждый шаг – даже в самом худшем случае контрразведка так и останется с пустыми руками.

Ждать до вечера не пришлось. Незадолго до обеда на улице появился большой черный легковой автомобиль. Он остановился, не доехав одного дома до явки. Из него выскочили пять эсэсовцев, причем трое были с автоматами, и все бросились к знакомой красной двери. Впрочем, двое тут же свернули во двор – отрезать путь к бегству. Остальные заколотили в дверь...

Семина даже не успела сообразить, как это случилось, что она оказалась на улице, возле забора. Вот из того дома раздались еле слышные пистолетные выстрелы. Два. Третий. Потом автоматная очередь. Потом от сильного удара изнутри створки окна вдруг распахнулись, полетели стекла, на подоконнике появился человек... спрыгнул на тротуар... Семина видела его впервые, но узнала по описанию хозяйки: Доронин. Тот самый.

Доронин дважды выстрелил в окно, сделал уже шаг в сторону, но вдруг вернулся, схватил медвежонка, который чудом усидел на подоконнике («Не забыл-таки, и в какую минуту! – вот это самообладание!» – с восхищением подумала Семина), и швырнул его подальше. Из глубины комнаты ударил автомат – нули застучали по стене дома напротив. Доронин выстрелил в ответ. Он не бежал, он медленно отступал спиной через улицу, время от времени стреляя от бедра. Потом вдруг выпустил подряд три пули и стремглав бросился вдоль улицы,

До калитки было четыре шага. Семина приоткрыла ее, и когда Доронин пробегал мимо, ухватила за руку и втянула во двор. Тут же накинула на калитку крючок и, не говоря ни слова, бросилась в конец двора, через лаз проникла в чей-то заброшенный сад (Доронин, чтобы пролезть, одним ударом выломал еще доску), а там мимо развалин особняка хозяев этого сада они уже спокойно прошли через мастерскую, через какой-то сарай... Семина была здесь впервые, но пока видела, что можно идти вперед, подальше от эсэсовцев, – пробиралась до тех пор, пока не очутилась в пыльном темном углу сарая среди хомутов и сбруи. Здесь они присели и наконец-то отдышались.

Доронин вставил в парабеллум новую обойму, проверил, есть ли в стволе патрон, и только тогда повернулся к Семиной.

– Вы мне спасли жизнь, девушка... Спасибо. Но сейчас уходите. Скорее. Если фашисты узнают, что вы были со мной, вам придется несладко.

– Есть три килограмма сахара, – сказала она пароль.

Он не понял. Он думал только об эсэсовцах, которые могли сюда нагрянуть с минуты на минуту, и ничего не понял.

– Какой сахар? Я вам говорю, милая девушка, бегите отсюда скорее. Бегите, пока не поздно!

– Есть три килограмма сахара, – медленно, со значением повторила Семина. Только теперь тот понял.

– Эрзац? – отозвался он.

– Нет, русский...

Он схватил ее руку и тряс и несколько мгновений не говорил ни слова. Наконец преодолел волнение.

– О господи, в такую минуту... Не хватает только, чтоб вас ухлопали. Сейчас, когда мы вас, наконец, дождались!..

– Не ухлопают, – сказала она.

– Вы знаете город? – Он уже вполне оправился от неожиданности.

– Да.

– У старого рынка. В десять вечера.

Она кивнула.

– Если до четверти одиннадцатого не встретимся – ждать завтра в то же время...

– Он схватил ее за руку – получилось не очень ловко, где-то пониже локтя, стиснул на прощанье и исчез.

Вернуться в дом оказалось несложно. Хозяйка не удивилась ее отсутствию. Если в первые минуты обитатели дворов попрятались кто куда, то теперь все были возле заборов, возле калиток – судачили, обменивались впечатлениями. К эсэсовцам прибыла подмога, не меньше взвода солдат. Они оцепили два квартала и теперь методически прочесывали каждый двор и дом.

Правда, узнав об этом, хозяйка всполошилась – боялась за постоялицу, но ведь не зря даже экспертиза контрразведки признала документы Семиной подлинными. Все обошлось как нельзя лучше. И когда после визита эсэсовцев Семина сказала, что, возможно, ей придется задержаться еще на день-два, это не вызвало возражений.

До встречи оставалось несколько часов. Можно было еще раз проанализировать события последних дней: еще раз продумать – за немцев, – на чем они могут ее поймать... Но что бы от этого изменилось? Машина закрутилась помимо нее, события направляла не она. Выбора не было. А поскольку за последние дни она извелась от ожидания, необходимость действовать ее только радовала. Семина попросила хозяйку, чтобы та разбудила ее в девять вечера, и легла спать.

На свидание к рынку пришел не Доронин, а какой-то интеллигентного вида молодой человек в студенческой куртке, форменной фуражке и толстых очках. По-русски он говорил с сильным акцентом. «Понимаете, – объяснил он разведчице по дороге на новую явку, – в школе нас учили немецкому, английскому, французскому. А в сороковом пришли русские!»

Они встретились ровно в десять. Улицы были пустынны, только однажды Семина наскочила на патруль. Пропуск Томаса Краммлиха был при ней, однако следов оставлять не стоило. И она спряталась в подворотне.

Старый рынок возвышался мрачной серой глыбой посреди маленькой площади. Собственно говоря, никакой площади не было: здесь было просторней сравнительно с узкими улочками, которые сюда сбегались со всех сторон, и только. Семина прибыла на место вовремя – как раз от ратуши долетел звон курантов – и, как ей показалось, незаметно. Тут же ей пришлось убедиться в противном. Из тени под главной аркой вышел человек, подошел прямо к ней и прошептал:

– Есть три килограмма сахара.

Это и был студент.

Он рассказал, что подпольный горком запретил Доронину появляться на улице, по крайней мере в ближайшие дни. Гестапо и эсэс разбушевались, два часа назад начались обыски в районе порта; сейчас эта волна катилась через город. Уже арестовано несколько подпольщиков. Судя по всему, фашисты действовали не наобум, а по плану, имея на руках адрес... Семина еще раз вспомнила Дитца. Значит, гауптман не лгал, у него действительно была «связь» с подпольем: роковая для подполья связь,

С Дорониным она встретилась тепло, как со старым знакомым. Но говорили вначале о пустяках: как она добиралась (разведчица заранее сочинила правдоподобную историю – мол, вымокла в болоте, простыла, неделю провалялась с жаром, голову от подушки не могла оторвать, а послать на связь малознакомых людей не рискнула) Да как ему посчастливилось отбиться. Когда попрощался и ушел студент, настало время переходить к делу.

Тянуть больше она не могла, да у нее и не было оснований не доверять Доронину. Но ее по-прежнему тяготило, что она так и не разгадала, на чем строила свою игру немецкая контрразведка. И только поэтому Семина пошла на маленькую, примитивную хитрость.

– Наверное, вы уже знаете, товарищ Доронин, – сказала она, – что я сюда прибыла для выполнения задания Ставки. – Он сдержанно кивнул в ответ. – Посвящать вас в это дело я не имею права. Я буду заниматься им сама, через несколько дней сюда прибудет вся моя группа. Возможно, когда дойдет до самой операции, мы обратимся и к вам за помощью. Мужественные люди – а в вашем мужестве я убедилась лично – в таких делах не помеха.

Он польщенно улыбнулся.

– Признаюсь откровенно, я впервые попал в такую крутую переделку.

– Тем больше чести!

– Спасибо... В общем-то все ясно. В мои функции, как я понимаю, будет входить обеспечение вашей личной безопасности и помощь в расквартировании группы. Ну и связь, если понадобится...

– Точно.

– Ну что ж, это проще, чем я предполагал. Видите ли, в приказе, который мы получили десять дней назад, говорилось, что я со своими людьми перехожу в ваше подчинение – на время выполнения задания. Мы поняли приказ несколько шире и соответственно подготовились: отложили все мелкие операции, мобилизовались, так сказать...

– Вы правильно поняли приказ, – улыбнулась Семина. – Я привезла задание и для вашей группы. Его не передали по рации, так как боялись, что немцы могут прочитать шифровку и всполошиться. Задание серьезное.

Доронин даже не скрывал своей радости.

– Вот это другой разговор, товарищ Янсон! А то моя молодежь крепко заскучала без настоящего дела. А ведь фашисты не спят. Сегодня начали такой сабантуй! Теперь многим ребятам придется перейти на нелегальное положение.

– Я уже слыхала об этом...

Оба помолчали. Разведчица еще раз прикинула, нет ли у нее еще каких-то ходов. Нет, вариантов не было. Оставалось сделать последний шаг.

– Суть задания для вашей группы такова, – сказала она. – Немецкие физики сейчас работают над созданием нового оружия – атомного. Что оно будет представлять из себя, пока никто не знает. Известно только, что сырьем одного из компонентов этого оружия является «тяжелая вода»... Вы хорошо знаете химию, товарищ Доронин?

– Я железнодорожник, – с застенчивой улыбкой объяснил он. – Диспетчер.

– Понятно. В общем это вода особого типа. Кислород в ней соединен не с водородом, а с его изотопом – дейтерием. Повторяю: «тяжелая вода» – сырье очень важное. Немцы получают его в Скандинавии. В вашем городе – перевалочная база и бункера с запасами. Их нужно найти.

– Впервые слышу о таком, – медленно сказал Доронин. – Видать, фрицы держат в крепкой тайне. Ладно... – Он вздохнул и покачал головой. – Чует мое сердце, нелегкое будет дело... Дайте чуток подумать, товарищ Янсон. Как говорится, утро вечера мудренее... А сейчас, на сон грядущий, можно бы и чайку, а?

– Можно и чайку, – согласилась она.

Доронин пошел на кухню. Было слышно, как он наливает воду в чайник, как гремит кочергой. Семина все еще сидела возле стола, разглядывала фотографии на стене напротив. Бюргеры. Какие-то офицеры с лихими усами и рукой на палаше. Дама с детьми. Вдруг на кухне загремело – упала на пол кочерга.

– А-а, ферфлюхте тойфель! – по-немецки вскрикнул Доронин.

Негромко, однако достаточно отчетливо.

Семина перестала дышать и на миг прикрыла глаза. Вот и все ответы. Слишком поздно!.. Поздно? А если попробовать убить его? Но если он тоже заметил – ничего не выйдет. Что же тогда?..

В любом случае – не подавать виду. Ничего не произошло!

– Вы что-то сказали? – крикнула она, не поднимаясь, впрочем, из-за стола. Ей понравилось, что голос звучал очень естественно.

На пороге появился Доронин. Он был отличным артистом и все же не мог скрыть еле заметный испуг в глазах.

– Вы меня звали? – спросил он.

– А мне показалось, что вы мне что-то говорите, да я не разобрала! – засмеялась Семина.

Доронин с облегчением вздохнул, показал ладонь.

– Обжегся, да так больно! Но уж проходит. – Он достал из буфета хлеб и сыр. – Не теряйте времени, делайте бутерброд.

Он снова пошел на кухню, но теперь притворил дверь неплотно. Семина чувствовала, что он затаился в коридорчике и наблюдает за нею в щель, и принялась как ни в чем не бывало готовить бутерброд. Ага, вот снова загремела кочерга в печке...

...Когда Доронин вошел с чайником в комнату, в ней было пусто. И в других комнатах тоже. А потом он увидал, что окно в спальне только прикрыто...

16

Она спешила изо всех сил. Не бежала только потому, что это могло бы показаться подозрительным для патрулей: в центре их было много. Семину несколько раз останавливали. Она предъявляла пропуск и спешила дальше. Но для того чтобы попасть в здание контрразведки, этого пропуска оказалось мало. Автоматчик, стоявший на часах у входа, только глянул на него и отрицательно мотнул головой:

– Сюда нужен другой пропуск, мадам.

– Но мне необходимо видеть обер-лейтенанта Краммлиха. Сейчас. Очень срочное дело, – пыталась уговорить она солдата.

– Без пропуска нельзя.

– Ну вы поймите!..

– Приходите утром, черт побери! – разозлился автоматчик.

Она вспомнила о калитке со стороны сада, но ведь и там без специального пропуска не пропустят. А на счету каждая минута...

Неожиданно ей повезло: из-за угла появился подвыпивший Кнак. Она его узнала сразу, он ее – тоже, причем изумился настолько, что начал икать.

– В-вы? – с трудом выговорил он. – А что вы здесь делаете?

– Господин офицер, – бросилась она к нему, – сам бог послал вас мне навстречу. Теперь я верю, что мне повезет. Умоляю вас, господин офицер, помогите!

– Это я для вас доброе предзнаменование? – хмыкнул Кнак. – Хорошенькое дело... А в чем должна выражаться моя помощь? – вдруг оживился он.

– Для вас это сущая безделица, господин офицер, – стараясь быть кокетливой, сказала Семина. – Будьте добры, проводите меня к господину Краммлиху, а то часовой не пускает.

– К Томасу? – Кнак все не мог понять, что здесь происходит. – Вы что же, удрали, а теперь возвращаетесь?

– Что-то в этом роде...

– Ну и дела! – Кнак подошел к часовому. – Дама идет со мной.

Он галантно пропустил Семину вперед, в холле даже объяснять ничего не пришлось; дежурный только поднял на них глаза, кивнул: «Привет, Вилли» и продолжал что-то писать. Семина не знала, где находится комната Краммлиха, поэтому дальше они пошли рядом.

Краммлих был тоже пьян, причем куда сильнее, чем его коллега. Видать, ему было несладко. Когда надо подстегнуть нервы, пьют немного: другое дело – если хочешь забыться... Уже Семина вошла и даже села без приглашения, уже ушел Вилли Кнак, и песенка, которую он насвистывал, затихла в конце коридора, а Томас Краммлих все еще не проронил ни слова. Он внимательно смотрел на Семину, и она чувствовала, как с каждым мигом обер-лейтенант трезвеет.

– Ловко, – сказал он, наконец, и тут же повторил очень медленно: – Ничего не скажешь – ловко!

– Мне надо поговорить с вами, Томас.

– Догадываюсь, – усмехнулся он. – Не правда ли, я удивительно понятлив? Увидал вас здесь и сразу сообразил, что вы хотите со мной поговорить.

Он был насмешлив и пренебрежителен. Краммлих – победитель, Краммлих – хозяин положения. Усталый и насмешливый. Его интонация была оскорбительна, но сейчас это можно было не замечать. Этим нужно было пренебречь.

– В комнате есть микрофон? – спросила она.

– Нет, говорите смело.

– Прекрасно. Я предлагаю вам работать на нас.

Без длинных предисловий, предуведомлений. Что тут хитрить? И так все ясно.

Краммлих расхохотался.

– А вы знаете, Рута, я ведь и этот вариант предвидел! Что и говорить – лестное предложение. Свидетельствует, правда, не столько о вашей находчивости, сколько о безнадежном положении. И доброте ко мне. Ведь вы могли с тем же прийти, например, и к господину гауптману! – Краммлих, очевидно, очень живо представил это, потому что расхохотался пуще прежнего. – И знаете, я вам заранее приготовил ответ, по-моему, вполне достойный вашего предложения. Я Даже надеюсь – соперничающий с вашим в доброте. Готов биться об любой заклад – не угадаете!