Текст книги "На чужом пороге"

Автор книги: Игорь Акимов

Соавторы: Владимир Карпенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– Ну как, Вилли, твоя голова?

– А что? Я в полном порядке.

– А я после вчерашнего света белого не вижу. Выпил банку рассолу – все напрасно. – Он кивнул в сторону Терехова и Семиной. – Этих, что ли? Где бумага?

– О, чуть не забыл! – воскликнул Кнак с радостным изумлением и зачем-то повернулся к Семиной. – Вам придется подождать лишних пять минут, пока я сбегаю к гауптману за письменным приказом. Порядок в любом деле важен!..

Собирался дождь. Туч не было видно, но небо опустилось низко, к самым крышам, проходило где-то на уровне верхнего среза брандмауэра. А внизу... внизу, в углу двора, эта глухая стена была выщерблена на высоте метра-полутора, словно кто-то пытался разбить кирпичную кладку ломом. «Пули», – вдруг поняла она. Побитый кирпич – это от пуль, от предыдущих расстрелов. И ее сейчас здесь же расстреляют, под этой стеной...

Капитан Терехов на воздухе немного пришел в себя и теперь тоже смотрел на небо. Ноздри его подрагивали, как будто он принюхивался. На Семину он не оглянулся.

Снова появился стремительный Кнак. Он сунул врачу какую-то бумажку и набросился на солдат:

– Вы что, ребята, на пикник собрались? А ну, в шеренгу! И не копайтесь. А то дождь пойдет – мокни тут из-за вас...

Кнак увидел, что конвоиры повели к стене сразу и Семину и Терехова, и остановил их:

– Обождите! Так дело не пойдет. Нужен порядок: сперва одного, затем второго, – он повернулся к врачу. – Правильно я говорю?

– Брось дурака валять, Вилли! Уже капает, – разозлился врач.

– Иди под навес. Я не могу расстреливать их вместе, ведь летчик – офицер! Я готов отдать ему предпочтение, но дама... Даму положено пропускать вперед! Право, я в растерянности.

– Иди ты к черту, – сказал врач и спрятался от капель в дверном проеме.

– Придется кинуть жребий, – огорченно сказал Кнак и достал из кармана монету. – Не вижу другого выхода. Если выпадет «орел», – сказал он Семиной, – то вы первая.

Он ловко подкинул монету высоко в воздух. Она звякнула о плиты, которыми был вымощен двор, и покатилась. Кнак в два прыжка догнал ее и наступил сапогом. Солдаты смотрели на него с плохо скрытой досадой.

Кнак подобрал монету, выпрямился и ткнул в сторону капитана Терехова пальцем:

– Господин офицер пойдет первым.

Конвоиры подвели Терехова к выщербленному месту, поставили лицом к стене. Отошли в сторону. Терехов медленно повернулся и стал лицом к автоматчикам.

– Так нехорошо! – крикнул Кнак. – Прошу вас отвернуться.

Один из конвоиров подбежал, цепко схватил Терехова за плечо и дернул, но Терехов уперся, повернуть его было не просто. Конвоир дернул еще раз.

– Ничего, – сказал Терехов, – и так попадут. Близко небось...

– Черт с ним! – крикнул Кнак. – Пусть смотрит. А ну, отойди, парень...

Конвоир отбежал в сторону. Кнак больше не тянул волынку. Четкая, отрывистая команда, вторая... затрещали автоматы – коротко, в несколько пуль.

Терехов схватился за грудь и рухнул ничком,

Кнак повернулся к Семиной.

– Ваша очередь, мадам...

Она медленно прошла через двор, подошла к Терехову, стала на то место, где только что стоял он. Куртка на его спине была вся изодрана пулями. Много попаданий... Сразу... Мастера...

Она вскинула голову. Уже не слышала – только по движению рта Кнака поняла, что он скомандовал. Автоматы поднялись. Десять стволов – на уровне ее груди... Кнак поднял руку...

Вдруг распахнулась дверь, и во двор вбежал, опираясь обеими руками на палку, Томас Краммлих.

– Обождите, Кнак! – кричал он на бегу. – Отставить, черт побери! Что вы так смотрите? Прикажите им опустить автоматы.

Смысл слов дошел до нее уже потом, а в первый момент она даже обрадоваться не смогла. Смотрела тупо: вон кто-то бежит... Ах, да это Краммлих... Отсрочка? Зачем? Ведь все равно один конец...

Кнак как стоял с поднятой рукой, так и повернулся к Томасу Краммлиху – всем корпусом.

– Что вам, Томас?

– Расстрел откладывается.

– Не морочьте мне голову. Вон у доктора письменный приказ.

– А я вам говорю: гауптман изменил решение.

Кнак несколько секунд осмысливал эти слова, потом пожал плечами.

– Ну смотрите, Томас, под вашу ответственность. – Он повернулся к солдатам. – Отставить! Идите к себе, ребята. Томас, а ее куда?

– В камеру.

Семина подняла голову и увидала в окне второго этажа гауптмана. Даже на таком расстояний было видно, как разъярен Дитц. «Что-то у него не вышло», – подумала она и усмехнулась, и тут же удивилась, что у нее еще есть для этого силы.

Конвоир тронул ее за локоть. Его винтовка блестела от воды. Семина послушно пошла через двор и только теперь заметила, что идет дождь.

11

Последний допрос показал Томасу Краммлиху, что Дитц водит его вокруг пальца. Зачем это понадобилось гауптману? Что толкнуло его на это? Недоверие? Но для недоверия не было оснований. Зато у самого Краммлиха были основания полагать, что и теперь гауптман выложил еще не все из того, что знал. Очевидно, он не собирался ни с кем делиться жареными каштанами, если таковые удастся вытащить из огня. А может, уже вытащил?

То, что Краммлих приостановил расстрел, было внезапной вспышкой негодования, своеобразным протестом против образа действий Дитца. Он хотел досадить гауптману любой ценой и добился-таки этого, однако удовлетворение было недолгим. Проступок серьезный, подыскать оправдание не просто. Идя к гауптману, он инстинктивно замедлил шаг. Лестница казалась ему невероятно короткой, болела нога. Придумать ничего не удалось. И тем не менее он прямо с порога бросился в атаку:

– Эрни, я взял на себя смелость отменить ваше распоряжение.

Дитц стоял спиной к нему и глядел в окно. Услыхав Краммлиха, он медленно повернулся и, сдерживая гнев, едва слышно произнес:

– Мальчишка!..

– Не горячитесь, Эрни. Дайте мне высказаться. У меня возник план, – зачастил Краммлих, с ужасом предчувствуя, что сейчас понесет несусветную чушь. К счастью, Дитц не дал ему говорить. Дитца передернуло.

– Негодяй! – взревел он. – Как вы посмели!.. «У меня есть план», – передразнил он Краммлиха. – Еще бы! Конечно, у него план, а у старого осла Дитца, у этого солдафона, не может быть своих планов. Где ему до молодых гениев!.. – Дитц перевел дыхание и уже спокойнее закончил: – Да знаете ли вы, что у меня тоже был план? И вы, обер-лейтенант, его разрушили!..

По нему было видно, что он не врет. Краммлих растерялся.

– Но... Эрни...

– Здесь нет Эрни! – взвизгнул Дитц и стукнул кулаком по столу. – Здесь есть гауптман Дитц, начальник контрразведки. И позвольте принимать его как такового.

Краммлих понял, что самое страшное позади. Теперь можно было вспомнить и «мальчишку» и «негодяя» – оскорбиться. Переходя на официальный тон, щедро сдобренный иронией, он попытался перейти в наступление.

– Господин гауптман, не сочтите за труд, объясните: какие планы могут быть в отношении покойников?

– Покойников?..

Дитц распахнул окно, высунулся во двор.

– Лейтенант Кнак!.. Сержант, вы не видели лейтенанта Кнака? Отлично, пригласите его ко мне.

Он закрыл створки окна и прошелся по кабинету. Краммлих уже догадывался, что последует за этим, но исправлять оплошность было поздно. Когда вбежал Кнак, по его перепуганному лицу тоже было видно, что и он все понимает. Вечно ему не везло – слишком был усерден, что ли...

– Кнак, что вам было приказано в отношении женщины? – не скрывая неприязни, спросил Дитц. .

Кнак вытянулся в струнку, но губы дрожали, он совсем раскис.

– Имитировать расстрел, господин гауптман, – тихо произнес он. – Стрелять поверх головы...

– А вы что сделали? Вы отдаете себе отчет, что вы сделали? – Дитц глядел на него как на больного. – Ума не приложу, как вы оказались в абвере... Ну, об этом мы еще с вами поговорим. Можете идти.

Дверь за веселым Вилли закрылась неслышно.

– Н-ну? – не скрывая торжества, обернулся гауптман к Краммлиху, но тут же понял, что напрасно дал ему столько времени. Краммлих и не думал оправдываться, он сам нападал.

– Господин гауптман, в таком случае это свинство!

Дитц попытался разыграть удивление.

– В чем дело, господин обер-лейтенант?

– Ах, вы еще спрашиваете? Мы ведем одно дело, но вместо помощи вы все время вставляете мне в колеса палки. Вы не посвящаете меня в свои планы. Выставляете в дурацком виде перед подследственной. Не сообщаете данные, которые известны о Янсон, и я впустую трачу драгоценное время на бессмысленные допросы... Кстати, откуда вам известны данные о Янсон?

Дитц уже понял, что позволил себе слишком много, и поменял тон, попытавшись отделаться шуткой:

– Интуиция, Томас, интуиция!..

– Информация – мать интуиции, – язвительно парировал Краммлих. – Почему вы скрывали от меня все, что знаете? Зачем подслушивали допросы?

– Мой опыт...

Это уже было слишком. Краммлих даже на крик перешел.

– К черту ваш опыт! С вашим опытом вы уже десять лет в чине гауптмана!

Сказал – и тут же пожалел об этом. Слепой гнев – плохой советчик. Теперь незаслуженно оскорбленным опять оказался гауптман, и центр тяжести правоты переместился к нему.

– Как вы смеете?! – прошептал он в самое лицо Краммлиху и внезапно взвизгнул: – Как стоите!

Краммлих вытянулся по стойке «смирно». Сделал это медленно, нехотя, всем своим видом показывая, что подчиняется уставу, а не «этой грубой скотине Дитцу». Дитц понял и распалился еще больше.

– Щенок! Немедленно отправляйтесь к себе и пишите объяснение. Иначе я приму меры. Я все вам припомню! – отводил он душу в крике. – И никакой папаша вам не поможет, учтите это, господин обер-лейтенант! На него у меня тоже есть материал!..

Краммлих только улыбнулся в ответ.

– Кругом! Марш! – проревел Дитц.

Краммлих повернулся, подошел к двери и, уже держась за ручку, посоветовал, обернувшись через плечо:

– Примите валерьяновые капли, Эрни.

– Вон!!!

– Что же касается отца... – Краммлих пренебрежительно смерил Дитца взглядом с ног до головы. – Вы еще придете наниматься к нему на работу...

День был испорчен бесповоротно. Томас Краммлих заперся в своей комнате и пил какую-то гадкую водку с привкусом алычи, но хмелел плохо. Дождь то затихал, то стучал по подоконнику. Иногда Краммлих начинал дремать, но вскоре просыпался. Под вечер пришел врач, осмотрел ногу. Краммлих выпил и с ним. Есть не хотелось.

Уже совсем стемнело, когда Краммлих надумал прогуляться. Из-за раны он до сих пор не позволял себе этого, теперь решился. Он успешно проделал почти весь маршрут, только в парк не заходил – поздно. На обратном пути встретил знакомых армейских офицеров, они затащили его в свой клуб. Краммлих шел неохотно – в клубе мог оказаться Дитц, который часто проводил там время за вистом, но перспектива провести вечер в полнейшем одиночестве выглядела еще менее привлекательной.

Предчувствие не обмануло – гауптман был в клубе. Томас Краммлих хотел пройти мимо, сделав вид, что не заметил шефа, но когда тот поднял глаза, помимо воли чуть поклонился. Дитц сухо кивнул в ответ. И все же этого было достаточно, чтобы между ними вновь установился незримый внутренний контакт. «Мы связаны одной веревкой, и тут уж, как ни хитри, ничего не поделаешь», – с грустью подумал Краммлих.

Он возвратился к себе рано. Спать не хотелось. Пить не хотелось... Краммлих постоял возле окна, походил из угла в угол... И вдруг придумал, чем заняться.

Он связался с дежурным и попросил, чтобы через десять минут арестантку из шестой камеры вывели в садик, что во дворе контрразведки.

– Кстати, – добавил Краммлих, – ведь там, в задней стене, кажется, есть калитка?

– Калитка охраняется, – объяснил дежурный. – Постоянный пост. А за забором – патруль.

– Прекрасно, – сказал Краммлих, – значит, через десять минут, не раньше.

Время было необходимо Краммлиху, чтобы привести себя в порядок. Он подошел к зеркалу. Хорошо, что перед прогулкой догадался побриться. Но, боже, где он успел так помять мундир! Неужели еще днем, когда пил водку и валялся на диване? Значит, вот такого его видели в клубе... Краммлих огорчился, но не из-за предстоящей встречи с разведчицей – плащ скроет любые изъяны: теперь у завсегдатаев клуба, которых Томас Краммлих презирал, но с чьим мнением не мог не считаться, будет повод позубоскалить на его счет, при случае ехидно посочувствовать: «Наш бедный философ! Как тяжело он переносит временные трудности! Как он опускается... Кто бы мог подумать!»

Когда конвоиры привели Семину по дорожке в самый угол сада, где на скамье сидел Томас Краммлих, она не сразу узнала контрразведчика. Вечер был темный, новолуние, к тому же ветер только начал растаскивать тучи, но тут и звезды помогли бы мало, потому что скамейка стояла под самым забором, в тени, закрытая со стороны дома мрачной елью.

Семина шла медленно. Сначала она решила, что ведут расстреливать, но обстановка для этого была неподходящей. Что же тогда? Ей стало страшно: неизвестность, с которой не знаешь, как бороться, угнетала больше всего. А когда она увидала темную фигуру на скамье, то и вовсе остановилась.

Человек поднялся.

– Добрый вечер, мадам.

Она по голосу сразу узнала Томаса Краммлиха. Трудно сказать отчего, но ее страх прошел.

– Ах это вы, господин обер-лейтенант! – воскликнула она и удивилась, как хрипло звучал ее голос.

– Что с вами? – озаботился Краммлих и повернулся к конвоирам. – Вы мне больше не нужны. Можете идти. – Затем пригласил разведчицу сесть на скамью и сам сел рядом. – Неужели мы вас простудили днем? Дождь пошел так некстати...

Семина рассмеялась.

– Это от страха.

– Вот уж не подумал бы!

– Представьте себе, я ужасная трусиха. Из-за любого пустяка могу в обморок упасть. Презираю себя за это и все равно ничего с собой не поделаю. Может быть, вы слыхали такую пословицу: храбрец умирает один раз, трус – десять? Это про меня.

Но во время расстрела вы держались прекрасно.

– Ничего удивительного. Страх заледенил. Я была как деревяшка. Кстати, господин обер-лейтенант, я еще не поблагодарила вас. А ведь я обязана вам жизнью...

– Что вы, какие пустяки! – прервал ее Краммлих. – Это был мой долг, и только... Я знал, что вы невиновны, да и мой шеф это знает, но он издергался за последние дни. Все нервы и нервы... Понимаете, мы получили точные сведения, что к нам заброшена русская разведчица по фамилии... как ее... – Краммлих пощелкал пальцами, вспоминая. – Ах да, Семина! Так гауптман из-за этой Семиной с ног сбился. Весь город перевернул – и хоть бы что. А тут вы ему под горячую руку попали.

Идя сюда, Краммлих пытался представить, каким выйдет разговор, ню он никак не думал, что все получится настолько просто и естественно. Он почувствовал, как расслабляется. Не было войны, не было бомбежек и обреченности. Зато – и это было реальностью, чтобы убедиться в ней, достаточно было протянуть руку, – рядом сидела красивая приятная женщина, от земли пахло прелыми листьями, и где-то рядом звонко били редкие капли. Удивительно знакомый звук. На что это похоже? Наверно, капли попадают в пустую консервную банку, подумал Краммлих, и ему отчего-то стало очень весело и мирна

Но тут же он представил, что должна чувствовать она... Ведь она считала – это несомненно, – что ее ведут на казнь или пытку, в лучшем случае – опять на допрос...

– Это не допрос, – сказал он. – Я вас пригласил просто так...

Кажется, она не удивилась: голос ее был очень спокоен.

– Благодарю вас, господин обер-лейтенант.

– Что, если я попрошу вас называть меня по имени?

– Всегда?

«Она улыбается, – догадался он по ее голосу. – И она права!..»

– Во всяком случае, во внеслужебной, обстановке.

– Или если поблизости нет микрофона?

Краммлих не выдержал и расхохотался.

– Вот видите, вам вовсе не обязательно объяснять. Вы и сами прекрасно ориентируетесь.

12

Клинк... клинк... скрип... клинк... – совсем рядом, за глухой кирпичной стеной ходил патруль. Двое. Это было слышно по шагам. Перед калиткой лежали несколько каменных плит, и, когда солдаты ступали на них, подковы на сапогах цокали вразнобой.

Где-то на соседней улице заводили мотор. В двигателе что-то стучало. Правда, один раз он взревел очень мощно, но тут же закашлялся и стих. «Фердинанд», – догадался Томас Краммлих. Во время прогулки он видел неподалеку в сквере батарею «фердинандов», у него даже возникла мысль, что надо бы позвонить командиру дивизиона, чтобы перевел батарею в другое место: поблизости находился большой артиллерийский склад, и если русские, обнаружив батарею, начнут ее бомбить, то одной бомбы в этот склад окажется достаточно, чтобы весь район превратить в кирпичное крошево. «Сегодня уже поздно этим заниматься, – подумал Краммлих, – а завтра прямо с утра непременно позвоню».

– Вы чем-то огорчены, Томас, – услышал он и сразу оживился.

– Почему вы так решили?

– Женское чутье, – он почувствовал, что она усмехается. – Вам грустно, а душу отвести не с кем. Женщины очень чутко улавливают такое настроение... К тому же у вас из-за меня сегодня были неприятности... Я угадала?

– Нет, Рута, – Томас Краммлих впервые назвал ее по имени. Ему это понравилось. – Все значительно проще: незадолго до встречи с вами я прочел секретную сводку о положении на фронтах.

– Русские наступают?

Она сказала «русские». Она продолжает играть, хотя знает, что о ней известно все, что рассчитывать на чудо больше не приходится – не сегодня, так завтра расстреляют... Краммлих вздохнул и достал из кармана сигареты.

– Хотите закурить?

– С удовольствием.

Глаза уже несколько привыкли к темноте. Он увидел бледное пятно – ее руку – и протянул пачку. Их руки встретились. Она ловко выдернула сигарету, и это ловкое движение внезапно родило в сознании Краммлиха целую картину: вот разведчица разминает сигарету... табак сыплется в ладонь... вдруг весь табак летит ему в глаза... он хватается руками за лицо – и тут резкий удар ребром ладони по шее погружает его во тьму...

Краммлих поневоле весь сжался, насторожился и даже чуть зажмурил глаза...

– Ну что же вы? – сказала она. – Неужели забыли спички?

«Я веду себя как последний идиот, – подумал Краммлих. – Неужели я ее в самом деле боюсь? Что же тогда влечет меня к ней? Неужели не одиночество, не вполне понятное чувство симпатии и уважения, а страх, риск, ощущение канатоходца, идущего над пропастью? Желание непременно победить, взять над нею верх?..»

– Извините, Рута, я вспомнил, как далеко отсюда до Баварии. – Зажигалка щебетнула в его пальцах, он дал закурить разведчице, затем закурил сам. – А русские действительно наступают. Сегодня маршал Толбухин вступил в Белград. Но это далеко... А у нас – Черняховский перешел границу Восточной Пруссии, взял Эйдкюнен и наступает на Гумбинен.

– Мне приходилось там бывать. Аккуратные городки. Клены, готика... – Она помолчала, затянулась сигаретой. – Мне там было очень хорошо. Жаль их...

– Я только что из клуба, – сказал Краммлих. – встретил там одного товарища, друга детства. Такой сюрприз! Они стояли под Валгой, совсем ведь недалеко отсюда. Но я об этом не знал. Представляете? Учились в одной гимназии – и вдруг встретились через столько лет... в «котле», вдали от родины...

– Я слыхала, что русские взяли Валгу еще в начале месяца.

– Да, но меня здесь не было, я две недели находился на Западе, – пояснил Краммлих. – А то б мы с ним давно встретились!.. Им хорошо: подремонтируют машины – и в Германию.

– Он был вам рад?

– Еще бы! Встретить в такой дыре друга детства! – Краммлих нагнулся к разведчице и прошептал еле слышно: – Хотите знать, что он мне предложил?

– Нетрудно догадаться, Томас, – перешла на шепот и она. – Бежать?

– С вами неинтересно, – сказал Краммлих с дурашливой обидой. – Вы все знаете наперед.

– Не все, но что должно было последовать за этим, я, кажется, тоже могу угадать.

– Попробуйте.

– Вы хотели предложить мне бежать вместе...

Краммлих даже курить перестал. Оба сидели тихо-тихо, слушали, как удаляются шаги патруля: скрип... скрип... скрип... клинк!

– А вы напрасно иронизируете, Рута, – сказал Краммлих медленно. Ух как его увлекала эта внезапная импровизация! – На этого парня можно положиться. Мы с ним вместе играли в пиратов и вместе в первый раз пошли в пивную. Его отец шил обувь для нашей семьи, а когда однажды на охоте я сорвался с обрыва и ободрал себе весь бок. – а в таком виде домой лучше было не являться, – я жил у них... Э, да что говорить! У парня хороший самолет, бомбардировщик, может, вы знаете – «хейнкель-111»?

– Я не разбираюсь в самолетах.

– Ладно. Он мне сказал: «Томас, я провезу тебя в бомбовом отсеке, так что ни одна сволочь не заметит. А через территорию рейха ты переберешься сам. Фиктивное отпускное свидетельство не проблема...» Он прав. Это действительно не проблема. А от нас до Швейцарии – два шага. Мой отец очень богат. Мы бы ни в чем не испытывали недостатка. Переждали бы, пока закончится эта свистопляска...

Краммлих замолчал, потому что не знал, как продолжать. Он видел несколько вариантов, но ни один его не устраивал. Черт те что, какое-то мальчишество! Он не любил провокаций, а эта была слаба еще и потому, что он не знал, как можно будет воспользоваться ее плодами, если она даже удастся. Кроме того, ему не нравилось ее молчание. Начинался разговор определенно лучше...

– Что вы думаете по этому поводу, Рута? – спросил он наконец.

Она ответила не сразу:

– Вы только не обижайтесь, Томас... Я скажу вам правду.

– Я готов. Как сказал Шекспир: «правде, хоть бы в ней таилась смерть, внимаю, словно лести...»

Он вел себя дурашливо, чтоб хоть как-то скрасить свое поражение. Поражение, которое неумолимо надвигалось. Краммлих чувствовал это, но не знал, как защищаться, потому что никак не мог угадать, откуда будет нанесен удар.

– Знаете, Томас, а ведь я думала, что вы меня уважаете. Вы лишь однажды, когда пригрозили переправить меня в Цоссен...

– Берлин, – поправил Краммлих. Если б требовалось ее разоблачить, эта маленькая оговорка была бы вполне достаточной уликой. Но улик и без того хватало, а пользы с этого...

– Правильно – в Берлин, – не смутившись, поправилась она. – Только в тот раз вы позволили себе пойти на маленькую провокацию. Но и она была вполне корректной. Вы вели честную игру. А теперь? На что вы рассчитываете теперь? Ведь вы умный человек, вы должны знать: достаточно однажды спугнуть жертву – больше она в этой роли не окажется. Я думала, что вы меня уважаете, и всякий раз, когда вы этого хотели, шла вам навстречу. Ведь и я была в этом заинтересована. Но ненадолго же вас хватило!.. Стоило мне забросить ложную приманку насчет побега – уж признайтесь, что за минуту до того вам ничто подобное и в голову не приходило, – как вы оказались на крючке. Мало того, он вам так понравился, что вы и мне его предложили...

– Рута, – перебил ее Краммлих, – клянусь честью...

– Не клянитесь, Томас. Ну скажите, чего ради вы будете рисковать головой?

– Ради вас!

Она рассмеялась.

– Черт побери! – воскликнул Краммлих, на тут же перешел на шепот и взял ее руки в свои. – Рута, если б вы знали, как вы мне нравитесь!.. Мне иногда даже кажется, что я люблю вас...

– Настолько, что готовы бежать со мной в бомбовом отсеке «хейнкеля-111»?

– Вы мне не верите!..

– Конечно, нет. И вы знаете не хуже меня: на здешнем аэродроме нет «хейнкелей». Слишком близко от фронта. Если б они появились, русские уже на следующий день разбомбили бы их.

Она осторожно освободила свои руки и поднялась. Краммлих молчал. Ему было стыдно. Самое обидное: она действительно очень нравилась ему, и он видел, что она это знает.

– Пожалуйста, проводите меня, – сказала она. – А то как бы не возникли недоразумения.

– Я прошу вас еще немного посидеть со мной, – сказал Краммлих.

– Если это был очередной допрос...

– Нет, нет! – торопливо перебил он.

– Тогда я хотела бы вернуться в камеру.

Краммлих дотянулся до палки, оперся на нее и встал. «Она ведет себя шаблонно, по-женски, – подумал он. – Точно так же вела бы себя на ее месте любая другая женщина. Но мне-то от этого не легче!..»

13

Когда утром конвоиры зашли за нею и повели по знакомым лестницам вверх, Семина была уверена, что ведут ее не на допрос. Накануне немцы выложили все свои козыри, и, если решились испробовать даже такое примитивное оружие, как имитация расстрела, значит, дела у них зашли совсем в тупик.

В кабинете был один Краммлих. В его облике и движениях появилась какая-то деловитость. Чиновник, находящийся при исполнении служебных обязанностей. Семина еще не успела сообразить, что должна означать эта метаморфоза, как Краммлих, предложив ей занять место в кресле, без обиняков в двух словах изложил суть дела.

– Мадам Янсон, я уполномочен принести вам глубочайшие извинения. По недоразумению вы были приняты за советскую разведчицу. Но господин гауптман и я с самого начала были уверены в вашей невиновности. В интересах безопасности это необходимо было доказать. Нам пришлось проделать огромную работу. Теперь, наконец, она закончена. Все выяснилось, и с этой минуты... – он сделал едва заметную паузу, акцентируя внимание, – вы свободны.

Вот и долгожданный сюрприз...

Розыгрыш? Вряд ли. Скорее всего ее пустят, чтобы выследить явки людей, с которыми она должна связаться, без которых она беспомощна. Но ведь этот ход настолько очевиден... Ведь и Дитц и Краммлих опытные и умные контрразведчики, они понимают, что для нее этот ход ни на секунду не будет загадкой, что она постарается провести их. Да, так она и сделает! На что же в таком случае они рассчитывают?

А ведь на что-то они непременно рассчитывают!..

– Я очень рада, – сказала она.

– Я надеюсь, вы не станете строго нас судить, – продолжал Краммлих, театрально разводя руками. – Война! – Он вздохнул. – А ведь был момент, когда все это чуть не закончилось печально. Ваше счастье, что я сохранил самообладание и вовремя вмешался.

– Благодарю вас, господин Краммлих.

Она глянула на край стола. Микрофон открыт. Значит, игру ведет Дитц. Возможно, он так ничего я не узнал о вчерашней импровизации своего обер-лейтенанта.

– Нет, нет, это был мой долг, – протестующе поднял руки Краммлих. – Все-таки есть высшая справедливость!.. Итак, небольшая формальность, ивы можете идти.

Он протянул ей через стол листок бумаги.

– Это список изъятых у вас вещей, которые мы возвращаем. Прочтите и распишитесь.

Перечень был длинный, очень подробный. Семина быстро пробежала по нему глазами и уже взялась •было за ручку, но тут же отложила ее.

– Здесь не упомянута одна вещь...

– Что вы говорите! – даже привстал Краммлих. – Не может быть.

Она повернулась в кресле и посмотрела в угол. Парашют все еще лежал там. Краммлих понял и заулыбался.

– Мадам, я восхищаюсь твердостью вашего духа. После всего пережитого вы еще сохранили способность острить. Вы шутите, мадам!

«Все ясно: наглая открытая игра. Вся эта сцена – пустая формальность. Обе стороны понимают условность ритуала и все же пунктуально выдерживают освященный традицией порядок ходов. А настоящее начнется потом, после того, как я выйду из этого кабинета...»

Она понимающе улыбнулась Краммлиху и подписала бумагу: «Рута Янсон». Поднялась.

– Я могу быть свободна?

Краммлих сдвинул папки на микрофон и быстро сказал:

– Не смею вас задерживать, Рута, но у меня к вам есть личная просьба. Мне не хотелось бы, чтобы у вас остался неприятный осадок от нашей встречи. Как вы посмотрите, если я приглашу вас пообедать со мной? Вспомнить старое... Здесь есть неплохое кафе, я его успел полюбить – «Ванаг»... Не говорите сейчас «нет». Я думал всю ночь о нашем разговоре... Мне есть что сказать вам...

За ней, конечно, следили.

Этого типа она приметила вскоре. Пока кружила по центру города, ничего подозрительного не было. Тогда она свернула в пустынный переулок и, пройдя его в конец и даже зайдя за угол, вдруг повернула назад. За нею шел пожилой фермер в довоенном, прекрасно, впрочем, сохранившемся габардиновом плаще и суконной кепке. Через несколько минут, оказавшись перед зеркальной витриной, в которой были выставлены женские шляпки, она задержалась ненадолго. «Фермер» шел по противоположной стороне улицы и вовремя понял ее уловку. Он свернул в первую же лавку, и она потеряла б его из виду, если бы не оглянулась. Она успела заметить его спину в тот самый момент, когда он входил в лавку, и тут же перебежала улицу. В ее распоряжении было несколько секунд. Можно было добежать до поперечной улицы и свернуть на нее, но Семина отбросила эту идею именно потому, что она напрашивалась. Ведь сыщик бросится следом только на ту улицу, в крайнем случае заглянет по пути в шляпный магазин и в кондитерскую. А она никуда не пойдет!..

Семина стояла возле двухметрового глухого дощатого забора. Калитка была заперта изнутри, но ворота прикрывались неплотно, засов позволял немного раздвинуть створки. Семина присела, напряглась и протиснулась во двор.

Здесь было три кирпичных особняка, два выходили на эту улицу, третий стоял в глубине. Еще дальше виднелись крыши то ли высоких сараев, то ли флигелей, перед ними и дальним домом зеленели палисадники. И ни одной собачьей будки. Хорошо!

Семина постучала в ближайший особняк и спросила, нельзя ли снять комнату. Как она и ожидала, хозяева отнеслись к ней в высшей степени подозрительно, а в ее планы не входило быть настойчивой. Она переходила от дома к дому и пробыла во дворе не меньше получаса, что было вполне достаточно. В довершение всего оказалось – она надеялась на это с самого начала, – что в конце двора есть выход на параллельную улицу.

Теперь можно было идти на явку.

Мимо явочной квартиры она прошла не торопясь. Вот красная дверь. Рядом с нею в окне, между рамами, – потертый плюшевый медвежонок. Знак, что все в порядке...

Она прошла дальше.

Все складывалось гладко. Очень гладко, слишком гладко, подозрительно гладко... А ведь осталось так мало: постучать, сказать пароль – и ты у своих...

Но ведь это невозможно, чтобы немцы так легко ее выпустили. Да и не выпустили они ее, не могли выпустить. Очередная провокация. Где-то расставлена сеть – это точно. Но где? Может быть, они хотят раскрыть явку? Или дождаться, когда она приступит к выполнению задания, и тогда по ее действиям попытаются понять его суть? Но это слишком рискованно для них. Кроме того, в любом из этих случаев они должны все время следить за нею, не спускать с нее глаз. Следовательно, и сейчас следят?

Проверим!..

Сделать это было несложно, и первый же ее маневр принес поразительный ответ: за нею шел все тот же «фермер»... Но она знала точно – ей удалось уйти от него. Значит, она была права: «фермер» только подставное лицо, кроме него, за нею следит еще кто-то, возможно, не один: обычными приемами от них не уйдешь.

Итак, по всем внешним признакам игра шла в открытую. Немцы понимали, что она не поверит в их искренность и будет ждать слежку. И они устроили слежку. Демонстративную. Мол, чтобы все было как по правилам. Немцы понимали, что она не поверит в эту демонстрацию, и доказали, что слежка идет всерьез. «Предположим, что я все-таки вырываюсь из этой сети, – рассуждала Семина. – Чем они могут мне возразить на это? Ведь они должны были учесть и этот случай. Раз я на свободе, то не исключено, что мне удастся провести самую идеальную агентуру. Что тогда делать им? Ведь они не имеют права рисковать...»