Текст книги "Материя"

Автор книги: Иэн М. Бэнкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Он скользнул взглядом по блестящим аристократам. Все они, судя по мрачным, почти демонстративным кивкам и бормотанию, целиком и полностью одобряли речь Мертиса тила Лоэспа. Орамен на миг повернулся в седле, чтобы взглянуть на Фантиля – тот теперь оказался еще дальше, среди дворянских отпрысков, священников и представителей неблагородных сословий. Кивками и короткими взмахами руки секретарь показывал, что принц должен сойти на землю. Орамен так и сделал.

Вокруг него уже собралась небольшая толпа из спешившихся придворных и – вероятно – жителей близлежащего городка. Они заполнили широкую дорогу и толкали друг друга, пытаясь занять удобное место на обочине. В свете приближающейся зари, под небом с бегущими облаками, было видно, как люди забираются на деревья для лучшего обзора. Принц все еще не знал, что сказать в ответной речи; ему вдруг пришла мысль, что из этой сцены можно сделать превосходное живописное полотно. Орамен взял тила Лоэспа за руку и развернул так, чтобы тот стоял рядом с ним.

– Спасибо за ваши слова и деяния, дорогой тил Лоэсп, – сказал он.

Орамен прекрасно осознавал, насколько проигрывает рядом с ним: хрупкий принц, едва выросший из детских одежек, наряженный под плащом так, словно готовится отойти ко сну, и мощный воин-победитель, еще не снявший доспехи, пестрящие щербинами – следами сражения. Тил Лоэсп был в три раза старше Орамена и выглядел почти столь же зрелым и величественным, как покойный король.

Тил Лоэсп возвышался над Ораменом, из его груди с хрипом вырывалось дыхание, все еще отдававшее кровью и гарью. На застывшем лице отражались все перипетии ожесточенного боя и читалась невыносимая скорбь. Драматизм сцены не ускользнул от принца. Ах, какую картину мог бы создать художник, особенно из старых мастеров – Дилучерр или Сордик, а может, даже и Омулдео! И почти сразу же Орамен понял, что должен сделать – украсть.

Не из картины, конечно, а из пьесы. Было немало старых трагедий с подобными сценами и подходящими для данного случая речами – их хватило бы для обращения к десятку мертвых папаш и мужественных воинов. Выбор был более устрашающим, чем сама задача, стоявшая перед Ораменом. Сейчас он вспомнит, выберет, отредактирует, осмыслит, сымпровизирует – и выйдет из положения.

– Сегодня горчайший для нас день. – Орамен возвысил голос и голову. – Будь вам по силам вернуть нашего отца, знаю, вы бы не остановились ни перед чем. Но пусть ваше усердие обратится к благу народа. Вы принесли нам одновременно печаль и радость, мой добрый тил Лоэсп, но, невзирая на все переживаемое нами горе, невзирая на то, что мы надолго погрузимся в скорбь, радость от великой победы будет ярко светить нам, пока мы, неукоснительно соблюдая традицию, оплакиваем страшную потерю. И мой отец, несомненно, желал бы именно этого... Его славные деяния вызвали горячее преклонение перед ним задолго до сегодняшнего триумфа, и значительность совершенного им лишь усиливается благодаря подвигам тех, кто сражался вместе с отцом перед Ксилискинской башней.

Сказав это, Орамен несколько мгновений оглядывал собравшихся, потом попытался еще больше возвысить голос.

– Сегодня отец взял с собой одного сына, а другого – меня – оставил дома. Я потерял сразу отца и брата, а также короля и его законного наследника. Они затмевают меня в смерти, как затмевали в жизни, и Мертис тил Лоэсп, хотя ему хватает и других обязанностей, должен заменить мне обоих. Я не знаю никого, кто лучше исполнит эту миссию.

Орамен кивнул в сторону мрачноликого воина, набрал в грудь воздуха и продолжил, по-прежнему обращаясь к толпе:

– Я знаю, что моей заслуги в сегодняшней победе нет, – думаю, мои слабые еще плечи не выдержали бы такого груза. Но я горд тем, что стою с сарлским народом, что могу вместе с ним радоваться и воздавать должное совершенным подвигам. Наша обязанность – сполна отдать дань тому, кто научил нас радоваться, поощрял наше уважение к подвигам и служил для нас примером.

Раздались одобрительные возгласы, сначала разрозненные, но постепенно набиравшие силу. Орамен слышал удары мечей о щиты, латных рукавиц о нагрудники и – более современный способ одобрить пышное красноречие – громкие выстрелы: пули обратным градом полетели в небо.

Мертис тил Лоэсп, слушавший речь Орамена с непроницаемым видом, казалось, был несколько удивлен – даже встревожен – ее концовкой. Но тень на его лице (может, это было игрой неверного света походных фонарей и неясного сияния невзошедшей малой звезды?) промелькнула и мгновенно исчезла: не о чем и говорить.

– Могу я увидеть своего отца, ваше превосходительство? – спросил Орамен.

Он чувствовал, что сердце у него заколотилось в груди, а дыхание участилось, но изо всех сил пытался сохранить спокойствие и достоинство – ведь этого, похоже, ждали от него. Но если от него ждали другого – как он будет стенать и рвать на себе волосы, увидев тело отца, – то разношерстной публике пришлось бы испытать разочарование.

– Вот он, ваше высочество, – сказал тил Лоэсп, оборачиваясь и указывая на длинную телегу, запряженную тяжеловозами.

Они направились к телеге, и толпа людей (в основном вооруженных, с выражением сильного горя на лице) расступилась перед ними. Орамен увидел высокого, сухопарого генерала Уэрребера, который сообщил им о предстоящем сражении всего день назад, и экзальтина Часка, первосвященника. Оба приветствовали принца кивком. Уэрребер казался старым и усталым; несмотря на высокий рост, он словно сморщился в своей помятой генеральской форме. Кивнув, генерал опустил взгляд в землю. На лице Часка, великолепного в своих богатых одеяниях поверх сверкающих доспехов, появилось что-то вроде скупой полуулыбки, будто он хотел сказать: «Смелее, не бойтесь».

Они забрались на импровизированный катафалк. Там были два священника в разодранных, как и следовало, одеяниях. Сверху на дроги лился белый едкий свет от шипящего, потрескивающего фонаря, закрепленного на шесте. Лицо отца посерело, выглядело спокойным и каким-то сосредоточенным, словно он, закрыв глаза и сжав челюсти, обдумывал какую-то крайне насущную проблему. От шеи к телу спускалось серебристое покрывало, расшитое золотом.

Орамен некоторое время смотрел на короля, потом сказал:

– При жизни деяния отца говорили сами за себя. Теперь, когда его нет, я должен стать немым, как все его незавершенные дела. – Он похлопал тила Лоэспа по руке. – Я посижу с ним, пока мы будем возвращаться в город. – Он посмотрел назад, на орудийный лафет. Мерсикор, громадный жеребец, без защитных доспехов, но в полном убранстве и с пустым седлом, был привязан сзади. – Это?.. – начал Орамен, потом демонстративно закашлялся и, прочистив горло, сказал: – Это скакун моего отца.

– Да, – подтвердил Лоэсп.

– А скакун моего брата?

– Не найден, ваше высочество.

– Пусть моего тоже привяжут к лафету – позади отцовского.

Орамен устроился у изголовья, потом, представив себе лицо Фантиля, решил, что это сочтут неуместным, и переместился к ногам. Он сидел в конце телеги, скрестив ноги и уставив глаза вниз, два мерсикора трусили сзади, и в сгущающемся тумане клубилось их дыхание. Остальную часть колонны составляло пестрое скопище людей, животных и телег: они двигались в город в молчании, нарушаемом только поскрипыванием колес, похрапыванием зверей и цоканьем копыт. Утренний туман окутывал восходящую звезду нового дня почти до самых стен Пурла, а потом медленно поднялся, словно холстина, подвешенная над городом и дворцом.

При приближении к воротам близполюса, где на памяти Орамена возникло множество маленьких фабрик и то, что называлось новым городом, временное солнце посветило немного, а потом снова исчезло за облаками.

3. ПАРКОВЫЕ РУИНЫ

Хубрис Холс нашел своего господина в восьмом по счету из тех уголков, где принц, по его предположениям, мог находиться: самое подходящее и достойное место, чтобы найти кого-то или что-то. К тому же в остальных местах искать уже не имело смысла – это было бы пустым хождением в надежде на случай. Держа это в уме, Холс оставил восьмое место на вечер второго дня поисков, рассчитывая наконец-то обнаружить Фербина.

Руины напоминали миниатюрный замок на вершине невысокого утеса, нависшего над излучиной реки Фейрлы. То было пустое пространство, обнесенное стеной, причем с бойницами: ее изначально замыслили как стену-руину, чтобы улучшить вид из охотничьего домика, стоявшего чуть в глубине долины. Хубрис Холс знал, что здесь играли королевские дети, когда их отец посреди нескончаемых Войн за Объединение изредка отправлялся на охоту в эти края.

Хубрис привязал своего рауэла у единственных низких ворот, и тот принялся шумно сгрызать мох со стены. Мерсикор, скакавший следом за рауэлом (Хубрис прихватил его на тот случай, если господин окажется пешим), элегантно пощипывал цветочки неподалеку. Холс предпочитал рауэлов – они были неприхотливее и трудолюбивее мерсикоров. Он мог бы взять и какое-нибудь летающее животное, если б не доверял им еще меньше. Королевские слуги, начиная с определенного ранга, должны были уметь летать. Поэтому Холс терпеливо выслушивал инструкции (и инструкторов, открыто говоривших, что столь высокая честь не подобает лицу столь низкородному), но обучение не доставляло ему удовольствия.

Наилучший результат поиски (как и много другое) давали, если ходить по земле. Величественно летать по поднебесью – может, оно и было неплохо, и уж конечно, тебе казалось, будто сверху видно все и вся. Но на самом деле ты имел отличный шанс упустить все подробности скопом, а не по одной за раз. А только последнее соотношение и подходило порядочным людям. Кроме того, действовало правило – самое непреложное и строгое правило, как давно понял Хубрис: за всеобъемлющие, сверхобобщенные суждения платить приходится тем, кто действует на земле. Этот принцип, казалось ему, применим к высоким персонам самого разного свойства, будь высота их положения буквальной или метафорической.

– Ваше высочество? – крикнул он в пустое пространство, обнесенное стеной.

Голос вернулся гулким эхом. Камни были плохо обтесаны, изнутри еще хуже, чем снаружи. Через нижний ряд бойниц (слишком широких – в настоящих крепостных стенах таких не делали) открывался приятный глазу вид на лесистые холмы. Вдалеке виднелась бледно-розовая громада Ксилискинской башни, вершина которой уходила в небеса, исчезая в облаках. Столбы дыма и клочья тумана были разбросаны там и сям, словно колоски, оставшиеся после уборки урожая, и все они прогибались под напором ветерка.

Он похромал дальше в руины. Левая нога все еще побаливала там, где тупоголовый мерсикор свалился на нее днем ранее. Хубрис был староват для таких приключений. Войдя в средний возраст, он начал элегантно округляться и приобретать благообразный вид (или отрастил брюхо и поседел, на менее снисходительный взгляд жены). У него ныл весь бок, каждое ребро, боль приходила всякий раз, когда он хотел вдохнуть поглубже или рассмеяться. Хотя особых поводов для смеха не было.

За эти дни он видел, сидя в седле, множество следов прошедшего сражения – выжженные поля и леса в проплешинах, земля, вспаханная воронками, еще горящие заросли деревьев и кустарников, почерневшие небеса, прочие пожары, только что прекратившиеся или погашенные, разоренная черная земля, курящаяся клочковатыми дымами, остатки военных машин с размотанными гусеницами – гигантские искалеченные насекомые; некоторые еще дымились. Попадались Хубрису и мертвые боевые животные – громадные, помятые, никому не нужные уксантчи, чанселы и оссисийи и еще пара неизвестных ему видов.

Он видел раненых солдат – те шли колоннами или ехали на телегах и в фургонах. Другие солдаты важно скакали на мерсикорах, несколько летунов на каудах описывали круги в небесах, ныряли и закладывали виражи в поисках еще живых врагов или непогребенных тел либо неслись стрелой, доставляя сообщения. Он видел инженеров, устанавливающих и ремонтирующих телеграфные столбы, трижды ему пришлось съезжать на обочину, уступая дорогу шипящим, плюющимся, извергающим черный пар авто. В таких случаях Холс успокаивающе похлопывал по шее старого рауэла, хотя тот и казался невозмутимым.

Попадались ему и многочисленные похоронные команды, копавшие могилы для несметного множества мертвых врагов. Делдейны, подумал Холс, довольно-таки похожи на обычных людей – разве что чуточку смуглее. Правда, возможно, это объяснялось трупным потемнением.

Он останавливался и заговаривал со всеми, кто, независимо от звания, был готов уделить ему время. С одной стороны, он спрашивал, не видели ли они пропавшего аристократа на белом жеребце, а с другой – был не прочь просто потрепать языком, в чем, нимало не стесняясь, и признавался. Он пожевал немного крайлового корня с пехотным капитаном, разделил трубочку унджа с сержантом из другой части и был благодарен лейтенанту-квартирмейстеру за бутылку крепкого вина.

Большинство служивых, хотя и не все, с удовольствием рассказывали о сражении. Немногословны и даже мрачны были, как правило, солдаты из похоронных команд. Холс как человек разговорчивый услышал, естественно, немало любопытного.

– Принц? – крикнул он еще громче, и голос его эхом отдался среди грубых камней. – Ваше высочество? Вы здесь? – Он нахмурился и покачал головой под открытым венцом пустой башни. – Фербин? – прокричал он.

Он не имел права обращаться так к своему господину, но принца, казалось, все равно здесь не было, а кроме того, подобное обращение возвышало Хубриса в собственных глазах. Хубрис считал, что грубая фамильярность в адрес сильных мира сего за их спиной – одна из радостей малых мира сего. И потом, принц нередко разрешал называть себя этим именем, хотя разрешение на это делалось им только в сильном подпитии. В трезвом же виде оно не выдавалось, а потому Хубрис предпочитал не пользоваться этой привилегией.

Принца не было. Может, его вообще нигде не было, может, его убили. Что, если этот расфуфыренный остолоп по ошибке стал героем? Скажем, помчался неизвестно куда, как напуганный ребенок, вцепившись в шею своего глупого жеребца, и его пристрелили свои или чужие, – либо свалился со скалы. Хубрис слишком хорошо знал Фербина: тот мог поднять голову как раз в тот момент, когда скакун мчался под низко нависающим суком.

Хубрис вздохнул. Что ж, значит, так тому и быть. Больше искать было негде. Он мог бы до скончания века бродить по огромному полю боя, делая вид, что ищет своего пропавшего господина, заглядывать в пункты сбора раненых, посещать госпитали и морги с горами трупов, – но если МирБог с чего-то вдруг не проявит личный интерес к поискам Хубриса, он не найдет это ничтожество. Тогда придется вернуться к жене и детям на маленькое, но не менее жуткое поле боя – в квартирку внутри дворцовой пристройки.

А кому он будет нужен теперь? Он потерял принца – если смотреть неблагожелательным взглядом, а Хубрис знал, что многие так и сделают. И сколько у него шансов поступить на службу к столь же высокой персоне – с той репутацией, что неизбежно приклеится к нему после пропажи принца? Король погиб, всем заправлял тил Лоэсп – по крайней мере, до совершеннолетия юного Орамена. У Хубриса было предчувствие, что теперь многое (многое, что казалось прежде устоявшимся, удобным и приятно привычным для честных, уважаемых, работящих людей) переменится. А шансы на то, что человек, потерявший принца, улучшит свое положение, были крайне малы при любом режиме. Хубрис покачал головой. «Ну и дела», – вздохнул он про себя и повернулся, собираясь уходить.

– Хубрис? Это ты?

Он повернулся.

– Эй, – сказал он, не понимая, откуда донесся голос.

По неожиданной теплоте, разлившейся у него внутри, он вдруг, к собственному удивлению, понял, что все же питает искренние, человеческие чувства к принцу Фербину. А может, он просто обрадовался – теперь его не назовут «потерявшим принца»?

У нижней кромки одной из слишком широких бойниц во втором ряду что-то зашевелилось. Из выемки в грубой кладке, почти совсем скрытой рыжеватым плющом, вылез человек. Хубрис даже не заметил этот тайник. Выбравшись из дыры целиком, Фербин встал на карнизе окна, протер глаза и посмотрел вниз – на своего слугу.

– Хубрис! – воскликнул он громким шепотом, испуганно оглядываясь. – Это ты! Слава Богу!

– Я уже воздал ему хвалу, ваше высочество. А вы можете воздать мне за усердие в поисках.

– С тобой кто-нибудь есть? – прошептал принц.

– Только вышеназванное божество, ваше высочество, если верить самым настырным священникам.

Фербина выглядел неряшливо и, видимо, не выспался. Он снова огляделся.

– И больше никого?

– Старый, хотя и надежный рауэл, ваше высочество. А для вас...

– Хубрис, мне грозит страшная опасность!

Хубрис поскреб себя за ухом.

– Гмм. При всем моем уважении, ваше высочество, вы, верно, не знаете, что мы-таки победили.

– Мне это известно, Хубрис! Я не идиот!

Хубрис нахмурился, но промолчал.

– Ты абсолютно уверен, что вокруг никого нет?

Хубрис повернулся к маленькой двери, потом поднял взгляд к небесам.

– Видите ли, ваше высочество, вокругдовольно много людей. Половина Великой армии приводит в порядок окрестности или зализывает раны после великой победы. – Хубрису вдруг пришло в голову, что ему, возможно, придется взять на себя деликатную миссию – известить принца о гибели его отца. А это, конечно же, означало, что Фербин стал королем, хотя Хубрис и знал, что люди порой странно воспринимают плохие либо хорошие известия. – Но я один, ваше высочество. Не знаю, что еще вам сказать. Не лучше ли вам спуститься?

– Да! Я не могу торчать здесь вечно. – Высота была небольшой, но Фербин не стал прыгать: он развернулся и принялся осторожно спускаться на земляное основание; Хубрис вздохнул и встал рядом, чтобы помочь принцу. – Хубрис, у тебя найдется попить и поесть? Я умираю от жажды и голода!

– Вино, вода и солонина, ваше высочество, – сказал Хубрис, подставляя сцепленные ладони под ногу Фербина. – Мои седельные мешки набиты, как у маркитанта.

Фербин поставил ногу на руки слуги, едва не оцарапав его шпорой.

– Вино? А какое вино?

– Крепленое, ваше высочество. Укреплено гораздо лучше этого места.

Принц всем своим весом опустился на ладони Хубриса, и тот крякнул от боли, ставя его на землю.

– Ты в порядке? – спросил Фербин, оказавшись на земле.

Вид у него был испуганный, лицо посерело от беспокойства, или потрясения, или чего-то еще. Одежда на принце перепачкалась, длинные волосы перепутались и торчали клочьями. Ко всему прочему, от него пахло дымом. Хубрис никогда еще не видел его в таком состоянии. А еще он сутулился, и Хубрис, привыкший смотреть на принца снизу вверх, теперь оказался одного с ним роста.

– Нет, ваше высочество, не совсем. Вчера в суматохе меня придавил мой жеребец.

– Конечно! Я это видел. Давай спрячемся здесь. – Фербин потащил Хубриса в сторону, где росли высокие кусты. – Хотя погоди... принеси что-нибудь поесть и попить. Если кого увидишь, не говори, что я здесь!

– Да, ваше высочество, – сказал Хубрис, решив пока ублажать своего господина. Возможно, тому надо было просто набить живот.

* * *

Когда предатели и цареубийцы, убравшись из здания и вытащив оттуда трупы, принялись поджигать старую фабрику, Фербин стал искать выход.

Ошарашенный, ошеломленный, он чувствовал себя полумертвым. Поле его зрения сузилось, или, может, глаза плохо двигались в орбитах – казалось, он мог смотреть только прямо перед собой. Уши его, похоже, решили, что он находится вблизи высочайшего водопада или в высокой башне во время шторма: Фербин слышал страшный рев, зная, что это лишь обман слуха, – словно МирБог, даже сам мир зашелся криком ужаса от немыслимости случившегося в этих страшных развалинах.

Когда раздались выстрелы, убившие священника и молодого медика, принц ждал, что в здание вот-вот ворвутся преданные сторонники короля, но никто так и не появился. Пришли другие, но они казались спокойными и бесстрастными – просто помогли вынести тела, а еще принесли немного хвороста и трут. Здесь все предатели, подумал Фербин. Если бы он показался людям сейчас, то погиб бы, как остальные.

Он отполз в сторону, ослабев, чуть не заболев от всей этой жути. Едва держась на ногах, он вскарабкался на следующий этаж по лестнице у задней стены здания, а преступники тем временем разводили внизу огонь. Дым поднялся наверх быстро. Сначала он был серым, потом почернел, заполняя и без того темные пространства древней фабрики еще большей темнотой. Фербин начал задыхаться. Поначалу дым почти всей массой устремлялся к громадной дыре в торце здания, но потом начал сгущаться вокруг принца. В носу и горле у него защипало. Если бы пламя внизу не ревело и не трещало так громко, кашель Фербина вполне могли бы услышать снаружи. Он искал окно на той стороне здания, по которой уже карабкался и полз, но ничего не мог разглядеть.

Нашлась лестница, которая вела еще выше – видимо, на чердак, где он на ощупь пошел вдоль стены, кашляя теперь с каждым вдохом. Наконец Фербин нашел что-то вроде окна. Он распахнул внутренний ставень, выдавил треснувшее стекло. Дым устремился наружу, обволакивая его. Принц высунул голову наружу, глотая прохладный, свежий воздух.

До чего же высоко! Даже если бы у этого фасада никого не было, как спрыгнуть, не убившись? Он выглянул наружу, стараясь держать голову ниже клубов дыма и жара, выходивших из здания по сторонам от Фербина и над ним. Фербин думал, что четырьмя этажами ниже окажется дорога или двор, но вместо этого обжегся о липкий от дождя трескучий кустарник. Он свесился вниз, руки ощутили влажную землю. В сумрачном красноватом сиянии давно зашедшего солнца он увидел, что каким-то невероятным образом снова оказался на уровне первого этажа. Здание было расположено на очень крутом берегу реки. На одной стороне было полных четыре этажа, а на другой, выходившей на склон, – только один.

Принц вылез из окна, продолжая кашлять, и пополз по мокрой от дождя глинистой земле, чтобы затаиться в ближних кустах, дождаться, когда сгорит заброшенное здание.

* * *

– При всем моем уважении, ваше высочество, простите, но вы не сошли с ума?

– Хубрис, клянусь МирБогом, клянусь телом покойного отца, – все так, как я сказал.

Хубрис Холс уже и раньше отметил, когда его господин, закинув голову, отхлебывал вино из бутылки и отрывал ломти хлеба зубами (казалось, что, лишившись стола, он лишился и аристократических манер), что принц был безоружен. А при Хубрисе, конечно же, имелся его верный нож с коротким лезвием, не говоря уже об армейском пистолете, полученном пару дней назад. Хубрис «забыл» его вернуть, и теперь тот был заткнут за пояс. И это все, не говоря – а Хубрис об этом говорил крайне редко – о маленьком, но очень остром ноже, который успокаивал его своим присутствием за голенищем сапога. Теперь эти факты из малозначительных, пожалуй, стали немаловажными: судя по всему, он имел дело с сумасшедшим совершенно особого рода.

Фербин поставил бутылку вина, уронил ломоть хлеба себе на колени и прислонился головой к стене, словно вглядываясь в листву кустарника, – он настойчиво пожелал спрятаться в этих зарослях, прежде чем прервать свой пост.

– Даже ты мне не веришь! – в отчаянии воскликнул он и, уткнув лицо в ладони, зарыдал.

Хубрис ужаснулся. Он никогда еще не видел, чтобы принц так рыдал, по крайней мере будучи трезвым (всем было известно, что алкоголь увеличивает гидрографическое давление в теле, вытесняя природные жидкости из всевозможных телесных отверстий, так что рыдания в пьяном виде не считались).

Следовало утешить принца. Может, тот чего-то не понял. Надо было выяснить.

– Ваше высочество, вы и в самом деле хотите сказать, – начал Холс и оглянулся, словно тоже боясь подслушивания, – что тил Лоэсп, лучший друг вашего отца, перчатка на его руке, острие его меча и так далее, убилвашего отца? – Слово «убил» он произнес шепотом.

Фербин посмотрел на него с такой свирепой яростью и отчаянием, что Хубриса передернуло.

– Сунул свой грязный кулак в грудь отца и выжал все жизненные силы из его бьющегося сердца! – сказал Фербин; голос его звучал, как никогда прежде, – взволнованно, хрипло, взбешенно. Он сделал жуткий, прерывистый вдох, словно каждый атом воздуха задерживался у него во рту, не решаясь проникнуть в легкие. – Я видел это так же четко, как вижу тебя. – Принц покачал головой, глаза его наполнились слезами, губы искривились. – И если бы в моей попытке забыть, убедить себя, что я ошибся, бредил, галлюцинировал или спал наяву, случившееся превратилось в ошибку, бред, галлюцинацию, – господи, как бы я ухватился за эту возможность! Обеими руками. Лучше бы я тысячу раз сошел с ума и знал, что это игра моего больного воображения! Но невыносимо знать, что мое расстройство происходит от виденного мной наяву!

Последнюю фразу он прорычал прямо в лицо слуге, ухватив Хубриса за воротник. Тот завел одну руку за спину, чтобы опереться и не упасть, а также побыстрее выхватить – если понадобится – армейский пистолет. Потом лицо Фербина обмякло, из принца словно вынули стержень. Он положил руки на плечи слуги, уронил голову на его грудь и зарыдал.

– Ах, Хубрис! Если ты мне не веришь, кто тогда поверит?

Хубрис почувствовал жар Фербинова лица у себя на груди, почувствовал, как намокает от слез рубашка. Он поднял руку, собираясь погладить Фербина по голове, но решил, что так уместно вести себя лишь с женщиной или ребенком, и снова уронил руку. Хубрис был потрясен. Даже пускаясь во все тяжкие или в пьяном угаре жалости к самому себе, принц никогда еще не выглядел таким потрясенным, таким сломленным, таким страдающим. Ничто прежде так его не трогало – ни смерть старшего брата, ни потеря любимого скакуна на пари, ни сознание того, что отец считает его дубиной и пустышкой. Ничто!

– Ваше высочество, – сказал Хубрис, прикасаясь к плечу принца и усаживая его прямо, – все это мне никак не проглотить в один присест. Я бы тоже предпочел считать, что мой возлюбленный господин сошел с ума, нежели допустить, что его слова – правда. Ведь если это так, то – да не допустит этого МирБог – мы все на полпути к безумию, и, даже если небеса обрушатся на нас сию минуту, наше отчаяние и неверие не станут ни на йоту больше. – Фербин кусал губы, словно ребенок, пытающийся сдержать слезы. Хубрис протянул руку и погладил принца по плечу. – Позвольте рассказать, что я слышал от бесхитростных служак и читал в новостных армейских листках. Новости разные, но кое-что вырисовывается. Официальная и разрешенная версия, так сказать. Может быть, выслушав меня, вы как-то утихомирите лихорадку в своей голове.

Фербин горько рассмеялся, снова закинул голову и зарыдал, пытаясь при этом улыбнуться. Он поднес бутылку к губам, потом отбросил ее в сторону, и та упала на голую землю.

– Дай мне воды. Я молю, чтобы какой-нибудь дохлый пес выше по течению заразил ее и я отравился водой, а не твоими речами. Оно того стоит!

Хубрис откашлялся, чтобы скрыть изумление. Это было неслыханно – Фербин, бросающий недопитую бутылку вина! Да, принц явно был не в себе.

– Так вот, ваше высочество, говорят, что король умер от раны в правом боку – туда попало небольшое ядро.

– Полуправда. Хотя ранило его действительно в правый бок.

– Смерть его была легкой и случилась при свидетелях. Не далее чем в часе пути отсюда – в старой фабрике, которая потом сгорела.

– Они ее подожгли. – Фербин отер нос рукавом. – Я мог сгореть вместе с ней. И почти жалею, что этого не случилось, – закончил он, покачав головой, и сразу же заговорил Хубрис:

– Свидетелями его смерти были Лоэсп, экзалтин Часк, генерал...

– Что? – сердито возразил Фербин. – Какой еще Часк?! Скромный дорожный священник – больше никого. Но и его тил Лоэсп убил! Вышиб мозги выстрелом в голову!

– А еще доктора Джильюс и Тарих и...

– Джильюс, – перебил его Фербин. – Один только Джильюс, не считая его помощника – еще одной жертвы тила Лоэспа.

– А еще генерал... прошу прощения, теперь уже фельдмаршал Уэрребер с несколькими его...

– Ложь! Сплошная ложь! Не было их там!

– Но так сообщается, ваше высочество. А еще – что король приказал перебить всех пленных делдейнов. Правда, другие утверждают, что солдаты самовольно приняли это прискорбное решение, узнав о смерти вашего отца. Ими руководила жажда мести. Я так понимаю, это еще не окончательно.

– А когда будет окончательно, то к выгоде тила Лоэспа и его грязных сообщников. – Фербин покачал головой. – Мой отец не отдавал преступного приказа. Это не сделало бы ему чести. Тил Лоэсп распустил этот слух, чтобы подорвать репутацию отца, когда тот ничего уже не может предпринять. Это все ложь, Хубрис. Ложь! – Он опять покачал головой. – Сплошная ложь.

– Вся армия верит, что так оно и было, ваше высочество. И видимо, весь двор и все, кто может слышать и читать в Пурле и повсюду, куда эти вести доходят со скоростью, которую обеспечивают провода, летучие твари или другие неполноценные разносчики сведений.

– И все же, – с горечью сказал Фербин, – даже если я один знаю правду, это знание останется при мне.

Хубрис поскреб за ухом.

– Даже если весь мир думает по-другому? Благоразумно ли это, ваше высочество?

Фербин посмотрел на своего слугу обескураживающе откровенно.

– А что, по-твоему, я должен сделать, Хубрис?

– Что? Возвращайтесь со мной во дворец, ваше высочество, и становитесь королем!

– И меня не пристрелят как самозванца?

– Как самозванца, ваше высочество?

– А скажи, какой у меня статус, согласно официальной версии?

– Ну да, вы правы, вас считают мертвым, но... какие тут сомнения, глядя на вас в добром здравии...

– И ты думаешь, меня не прикончат в тот самый миг, когда я появлюсь?

– Да с какой стати?

– Да с той, что я не знаю, кто участвует в заговоре, а кто нет! Те, что на моих глазах участвовали в убийстве, – да, они бесконечно виновны. А остальные? Часк? Уэрребер? Они знали? Вдруг они заявили, что наблюдали эту якобы легкую смерть, так как виновники преступления поставили их в затруднительные обстоятельства? Вдруг они ничего не подозревают? Или все же подозревают что-то? Или знают все? А вдруг они участвовали в заговоре с самого начала, все они? Тил Лоэсп – преступник, а ведь он был самым близким другом отца. Кто еще может оказаться невиновным? Скажи-ка мне, ты слышал предупреждения о шпионах, снайперах, саботажниках и партизанах?

– Кое-что слышал, ваше высочество.

– А не было ли особенно жестких приказов насчет тех, кто может неожиданно появиться на поле сражения и будет выдавать себя за представителя власти?

– Был совсем недавно, ваше высочество, но...

– Значит, меня задержат и убьют. Причем выстрелят в спину, а потом скажут, что это сделано при попытке к бегству. Или ты думаешь, что в армии или ополчении такого никогда не бывает?