Текст книги "Рингильда"

Автор книги: Идалия Аничкова

Летняя ночь коротка. Солнце выкатилось на горизонт, освещая своим золотым блеском зубчатые башни, бельведер, крепость и стены замка. Вдали послышался конский топот. Часовой встрепенулся и увидел всадников, вооруженных пиками.

– Кто едет? – окликнул часовой.

В это время всадник, держа высоко щит с гербом, остановился и крикнул часовому:

– Что ты спишь или пьян, что не узнаешь меня и герб нашего владельца!.. Он едет за нами. Отворяй ворота!

– Ах, это ты, Рудольф! а я тебя и не узнал, – проговорил заспанный часовой.

Один из воинов, ехавший за первым следом, ударил лошадь шпорами. Она поднялась на дыбы и понесла его вперед. В одно мгновенье он очутился у стены первого укрепления и начал трубить в охотничий рог. Все люди в замке встрепенулись, и пошла страшная суета. Пажи соскочили с своих постелей, наскоро оделись и становились по обеим сторонам лестницы.

Среди блестящей свиты, имея по правую сторону герцога Эриха, по левую герцога Оттона фон Люнебург, въезжал в свой замок dominus Эйлард. За ним следовали граф Галланд, герцоги, рыцари и рать из тысячи двухсот датчан, которая собралась в замок для приготовления к предстоящему сражению.

В этой свите было много красивых и блестящих молодых людей, но все они бледнели в сравнении с рыцарем, несшимся среди них на вороном коне в кольчуге из миланской стали. На его голове красовался шлем, окованный золотом, из под которого падали на плечи белокурые локоны. Тонкие аристократические черты его выражали благородство, мужество и отвагу. Видно было, что качества ума и сердца сочетались в нем в совершенстве, составляя его духовную красоту, к которой присоединялась и привлекательная наружность.

Каждый маленький паж, которого приводили к нему на обучение в замок, спрашивал своего товарища:

– Заметил ли ты его лицо? Оно запечатлелось в моей памяти; к нему влечет какая-то притягательная сила. В его чертах сквозит его редкая душа, его духовная красота, и среди самой блестящей знати он кажется месяцем среди звезд, рассеянных по небу в темную ночь.

Пажи сравнивали его с Богом света, Бальдером, о красоте и доброте которого повествовали древнегерманские саги.

При въезде именитых гостей в замок началась суета; некоторые слуги спускались бегом с лестницы замка и начали снимать с гостей оружие, а также взяли и их лошадей.

Владелец замка первый слез с лошади и предложил руку герцогу Эриху, который оперся правою рукою на его руку. Остальные графы и герцоги следовали за ними. Хозяин дома ввел гостей в зал чести, на каменном полу которого красовался ковер; на нем были рассеяны живые цветы и зеленые ветки. Двери, ниши и стены были завешаны коврами; запах цветов распространялся по всем комнатам.

Изящно выпиленные канделябры, в которых горели восковые свечи, освещали зал. Посредине стоял большой дубовый стол, а вокруг него скамейки, покрытые коврами, и одно шелковое кресло с балдахином для хозяина дома или самого почетного его гостя.

Стол был покрыт узорчатою скатертью. Перед почетным местом был поставлен серебряный сосуд для питья, имеющий форму корабля и наполненный вином. Снасти его были сделаны так, что перед питьем снимались. У каждого прибора лежали нож и ложка; вилки совсем отсутствовали в то время.

На столе были расставлены металлические кувшины с вином, чаши с крышками, солонки, на которых находились латинские надписи, напоминающие пирующим, что «сытый не должен забывать голодного» и другие. Когда все гости уселись за столь, вошли пажи и внесли кувшины с водой. На шеях их были накинуты полотенца, и когда все умыли себе руки, слуги внесли жареного оленя; вторым блюдом следовал жареный кабан и птицы.

Альберт и Генрих обходила гостей и наливали им в кубки вино. Вместо десерта были поданы яблоки, гранаты и финики.

Во время пиршества играла музыка, состоящая из десяти музыкантов на гуслях, лютне и арфах.

В конце обеда каждый из присутствующих пропел песнь.

Пиршество закончилось играми и турнирами молодежи, на свежем воздухе.

Герцог Эрих и его приближенные собрались на совет в соседнюю с залой комнату и, сидя за столом, начали составлять план нового сражения.

Герцог обратился ко всем вельможам с речью, в которой сказал, что неприятельское войско превосходит их своею численностью и что союзниками графа Генриха Шверинского состоят герцог Альберт Саксонский со всеми землями, взятыми им в лен, и город Любек, который отдал свои права герцогу Альберту.

– Но мы надеемся на лучший состав своей рати, – продолжал он, – и на предводителей ее, которые все герои.

Подняв кубок вина, герцог провозгласил тост за своих храбрых воинов, на что все присутствующие на совете ответили громким и неумолкаемым: «Hoch! да здравствует Дания и ее король»!

Когда все гости вновь уселись за стол, герцог Эрих продолжал:

– После завтра мы двинемся в Голштинию. Я думаю, что сражение должно произойти близь деревни Борнговед; там расположится наше войско; неприятель, вероятно, остановится там же.

– Я буду командовать правым крылом, – продолжал он, – в центре нашего войска выступит мой отец, Вольдемар II Победитель. Предводителем левого крыла должен быть герцог Оттон фон Люнебург. Рыцарь dominus Эйлард примкнет со своею ратью к войску старого короля. Ему я вверяю жизнь моего дорогого родителя.

Все вельможи изъявили герцогу свою готовность выступить в бой в означенное им время.

Когда совещание кончилось и был составлен план сражения, хозяин дома снова пригласил своих гостей в ужину. Осушив с ними последний кубок вина, он проводил герцога.

Замок, в котором только что окончился пир, снова затих. Загремели цепи, сняли подъемные мосты, караул обошел стену, прозвучали сигнальные трубы, шамбелан вышел в залу и хозяину дома передал связку больших ключей.

Все живущие в замке разошлись по своим комнатам. Один владелец его не мог и думать о сне.

Когда все стихло, он вышел в галерею своих предков близь капеллы замка. Там пустые рыцарские латы и шлемы изображали давно умерших героев; каждый стоял прислоненный к стене с пикой в руке, один на лошади, другой пеший, с саблей на боку или секирой, прикрепленной сзади к седлу. Все эти рыцари занимали свои места, были безмолвны и не подавали никаких признаков жизни. Это было родословное древо, собрание сфинксов, окончивших свое земное существование, призраки давно минувших дней.

За галереей стеклянная дверь часовни пропускала свет, исходящий из алтаря, перед иконой которого горела серебряная лампада. Это был чудотворный образ, вывезенный из заграницы. Вельможа преклонил перед ним колени и молился в ней Богу.

После молитвы он вышел из часовни и спустился по гранитным ступенькам лестницы, находившейся близь его спальня. Миновав сад, открыл ключом потаенную дверь ограды и очутился на большой дороге. Он шел по направлению к морю, которое находилось вблизи его замка; оттуда доносился гул бушевавших волн. Рыцарь сел на скалу, прислушиваясь к шуму волн и, глядя на море, вспомнил о своей жене, которую схоронил несколько лет тому назад, и о своем маленьком сыне, находящемся в Вестфалии, далеко за этим синим морем. Глубокая тоска напала на его сердце.

Небо было ясно; все звезды выступили на небесный горизонта; виднелись семь звезд Большой Медведицы, Лев, Дева и Регул.

Полярная звезда показывала бесспорную точку небесного свода. Луна выступила на горизонт с своим красным диском, Марс сиял между Поллуксом и Регулом, Сатурн на юго-западе.

Вельможа задумчиво смотрел на эти мириады светил и думал: «Которая из них звезда моей судьбы? Она не может считаться из самых счастливых! Какая-то зловещая волшебница наделила меня жребием страдания, и вот я всю жизнь страдаю, не смотря на почести и славу, которые меня окружают.

Как бы хотелось мне, – размышлял рыцарь, – вернуть моему Королю-Победителю все то, чем владел он еще так недавно на верху своей славы и чего лишился с того времени, когда граф Генрих Шверинский коварством захватил его в плен во время охоты. Голштиния отпала от Дании, и в течении двухлетнего плена короля все пришло в брожение а хаос. Мельнское поражение еще памятно нам! Мой друг, герцог Альберт фон Орламюнде, предпринял поход для освобождения короля, попавшегося в плен; тогда мы также потеряли Гамбург и Любек. Теперь король собирается смыть это бесчестие и отомстить графу Генриху Шверинскому за свое оскорбление». Рыцарь не замечая времени, погрузился в крепкую думу; он размышлял о шансах нового сражения и, зная местоположение Борнговеда, составлял план атаки.

Утомленный двумя бессонными ночами, он уснул к утру. Небо заволоклось тучами, и гром слышался в отдалении, а вельможа, сидя на скале, продолжал спать крепким сном. Ему снилось, что облака покрывают небо и что они сменяют свои серые тени на более розовые, а средина одного облака ярче выступает на горизонте. Из него начала выясняться яркая, как огонь, фигура воина в рыцарском одеянии, с мечом в руке. На голове его виднелся шлем, у ног его лежали растоптанными змея и жаба.

– Святой Олаф! – воскликнул рыцарь сквозь сон, и видение ему ответило:

– Ты меня узнал, храбрый воин. Я норвежский король Святой Олаф. Твоя судьба знаменательна. Ты будешь родоначальником славного и храброго рода. В предстоящем сражении тебе предназначено спасти жизнь твоего короля.

Все умолкло. Рыцарь проснулся под впечатлением виденного им сна и воскликнул, протянув руку к небу:

– Святой Олаф! я чувствую в себе силу и мощь исполнить твое предсказание. Осененный твоим святым знамением, я готов вступить в бой с сильным и мощным неприятелем, погружаясь в огонь, плавая и покоряя морские стихии, восходя на высокие горы, куда орел один дерзал подыматься.

Видя, что солнце уже высоко выкатилось на горизонте, он удивился, что спал так долго, и, вспомнив о своем сне, перекрестился, мысленно прося покровительства высокочтимого святого в предстоящем сражении. Затем рыцарь покинул берег моря и отправился в свой замок, где пожелал сделать смотр своим войскам перед выходом в поход.

Когда он завтракал с своим капелланом, последний спросил: поедут ли с ним в сражение пажи?

– Пусть едут в моей свите, – ответил рыцарь, – их нужно приучать к этим зрелищам.

– Завтра мы выступим в поход, – сообщил Альберт Генриху. – Я слышал, что моя сестра находится в деревне Борнговед, где мы родились. Там я жил ребенком; а увижу старого монаха, отца Хрисанфа, который свез меня в детстве в этот замок.

– А лютню я непременно возьму с собою, – продолжал Альберт, собираясь в поход, – я ни одного дня не могу жить без нее.

– Оставь ее здесь, – возразил Генрих. – Куда же ты ее денешь?

– Нет, ни за что! я ее привяжу к седлу.

– И кому ты там будешь петь?

– Самому себе, а может быть и королю.

– А для меня ты петь не хочешь? – спросил Генрих. – Я нахожу, что у тебя прекрасный голос, да, кстати, ты поэт, умеешь сочинять стихи; я думаю, из тебя выйдет со временем прекрасный мейстерзингер. Но все это хорошо дома, не на войне. Впрочем, делай, как хочешь, а теперь пойдем собираться в поход. Завтра с зарей мы отсюда выедем.

Оба мальчика побежали в свои комнаты, где шла большая суета. Каждый приготовлял свою военную амуницию и чистил оружие.

* * *

На другой день на заре dominus Эйлард стоял в часовне, где капеллан замка читал мессу. Рыцарь был во всем военном вооружении: шлем покрывал его голову, на нем была надета черная броня, рука его покоилась на мече. Он внимательно слушал молитвы, читаемые священником, и задумчиво смотрел на старого капеллана. Неподвижно стоя перед алтарем, он походил теперь на одного из своих предков, стоящих в галерее замка.

По окончании мессы священник благословил рыцаря и дал ему поцеловать крест, и вдруг неподвижная фигура пошла, бряцая своей тяжелой броней. Другие рыцари и пажи последовали за ним.

Выйдя из своего замка, он крикнул своей свите: «На лошадей!» И все дружно, в одно мгновение, очутились в седлах.

Трубы, рога и литавры прозвучали, и предводитель со свитой пажей выехал из замка на большую дорогу.

Чрез несколько дней войско рыцаря dominus Эйларда соединилось в Голштинии с королевским войском; они пришли в деревню Борнговед за два дня до праздника Марии Магдалины и остановились на берегу ручья.

Там все поселяне ожидали войско. Все вышли из своих жилищ. Рингильда, надеясь увидеть своего брата, приискала себе место на высоком холме близь дороги.

Она надела свое праздничное одеяние. Голубой бархатный спенсер, затканный серебром, и голубая шерстяная юбка плотно облегали ее стан. Она смотрела на воинов, проезжавших мимо нее перед сражением.

Когда рыцарь dominus Эйлард поравнялся с холмом, на котором стояла Рингильда, он пристально взглянул на нее и побледнел. Казалось, что вся кровь прихлынула ему к сердцу. Что-то необыкновенно близкое, сродное сказалось ей в проницательном взгляде этого героя, так спокойно приближавшегося в полю сражения, как будто он входил в храм для прославления Бога.

Альберт, ехавший сзади его и узнавший сестру, подъехал к Рингильде и сказал ей:

– Здравствуй, Рингидьда! Неужели ты меня не узнаешь? или не рада меня видеть?

– Мой милый брат Альберт! – воскликнула Рингидьда, – прости, но мой взор был ослеплен светилом, только что сиявшим близь меня. Я не знала, что ты так близко за ним следуешь!

Протянув ему руку, девушка крепко сжала его руку в своей.

– Как только будешь свободен, приходи к Эльзе! – радостно воскликнула Рингидьда.

Мальчик, кивнув ей головой, проехал дальше, а она снова впала в раздумье.

Когда началось сражение, Рингидьда недвижимо стояла на холме и молилась, сама того не сознавая, за жизнь прекрасного незнакомца, чрез которого проник в ее душу спет, теплота, радость и счастие. Он прекрасен, как архангел Божий, лик его светел и ясен, как лики святых. Рингильда перебирала свои четки, шепча молитву и прося Бога, чтобы это сражение пришло бы скорее к концу и чтобы смерть пощадила войско короля и рыцаря, за которого она так горячо молилась.

«Его я должна спасти, – шептало сердце Рингильде. – Я знаю, что это мой рок, моя судьба. Я умру не ропща, лишь бы он жил!»

Яркое солнце освещало горизонт, ветер развевал знамена, раздавались звуки труб, лошади ржали, толпа солдат шумела. Старый король стоял со своим войском на берегу ручья. Герцог Оттон фон Люнебург находился на левом крыле, на правом молодой герцог Эрих.

По ту сторону ручья расположилось неприятельское войско. В центре, против старого короля, помещались Бременцы, на левом крыле герцог Альберт Саксонский, на правом граф Генрих Шверинский и Любекский бургомистр.

Отец Хрисанф, стоящий за Рингильдой с крестом в руках, подошел к ней и указал ей на кавалькаду, которая ехала по ту сторону зеленой поляны, на которой находился его монастырь. Это были женщины, ехавшие верхом, в длинных черных платьях. За ними следовал один рыцарь.

– Кто это? – спросила монаха молодая девушка.

– Неужели ты не узнаешь герцогиню, канониссу Кунигунду и графиню Галланд? Видишь, и граф Галланд их сопровождает.

– Боже милостивый! куда это они едут?

– В наш монастырь. Смотри, за ними обоз: они везут лекарства для раненых. Мне нужно идти в монастырь, чтобы их принять, – продолжал монах, – но надеюсь скоро опять вернусь сюда.

– А где же архиепископ? – спросила Рингильда.

– Разве ты его не видишь? Вон он так стоит в толпе в своей белой митре. Пойдем лучше домой, дитя, – сказал монах молодой девушке. – Ты готовишь себе тяжелое зрелище.

– Нет, я останусь здесь. Войско меня защищает, и я стою здесь вне опасности.

Архиепископ подал знак к сражению. Облако пыли закрыло от глаз Рингильды оба войска: только слышно было бряцание оружия и крики победы или поражения. У большого монастырского окна стояла герцогиня с двумя монахинями.

– Я больше ничего не вижу, – говорила герцогиня, перебирая четки. – Молитесь Св. Олафу! – сказала она, обращаясь к женщинам, стоящим за нею. – Святой Олаф! спаси наше войско, – молилась она.

– Но что это там происходит? – воскликнула герцогиня снова. – Предатели, предатели! – Смотрите, в войске короля один бросается на другого, и наши воины сражаются друг против друга.

Отец Хрисанф, стоящий в рефекториуме за герцогиней, сказал ей:

– Это, должно быть, дитмарцы. Они были в центре за королем. Я видел, как они повернули свои щиты остриями кверху. Это должно быть был условный знак из измены королю, который сейчас же поняли в неприятельском войске.

– Боже милосердый! Они убивают своих!.. Молю тебя, святой Олаф, прекрати эту резню!

Вспомнив, что рыцарь dominus Эйлард находился в центре войска со старым королем, что ее брат был также близко и что они, наверное, погибнут, герцогиня лишилась чувств и, как сноп, повалилась на землю. Монахи подняли и понесли ее в лазарет, где канонисса Кунигунда начала приводить ее в чувство.

Отец Хрисанф, вспомнив о Рингильде, вышел из монастыря и бросился в толпу. Он вспомнил, что оставил Рингильду на холме среди народа и очень о ней беспокоился.

Резня в войске продолжалась. Тысяча двести датчан, славные ратники рыцаря dominus Эйларда, пали на поле сражения. Неприятельское войско окружило короля. Все предвещало гибель его, и никто, казалось, более не мог его спасти. Вдруг Рингильда издали увидела всадника на вороном коне, влетевшего в неприятельское войско.

Рингильда, узнав издали этого воина, вся затряслась, как в лихорадке, и лицо ее покрылось смертною бледностью. Она опустилась на землю на колени.

– Что за слабость! – сказала она.

Подбежав в толпе, Рингильда начала прислушиваться к тому, что в ней говорили.

– Король спасен! – пронеслось в толпе, – но рыцарь, спасший ему жизнь, ранен.

Сердце Рингильды болезненно сжалось. Она угадала, кто был этот рыцарь.

В отчаянном состоянии, не сознавая сама того, что делает, протеснилась она сквозь толпу и, задыхаясь от сердечной боли, с ужасным предчувствием приблизилась к месту, куда перенесли раненого, и узнала незабвенные, дорогие ей черты.

Отец Хрисанф стоял близь нее, думая сначала, что она лишилась разума, но, взглянув ей в глаза, овладел ее тайной и все понял. Он решил помочь ей в ее намерении, которое он также угадал.

Архиепископ Андреас приблизился к раненому и, заметив отца Хрисанфа, спросил у него, куда его можно поместить.

Отец Хрисанф ответил, что больной теряет много крови; поэтому его нужно перенести в ближайшую избу и сделать ему перевязку; потом можно будет, когда ему станет лучше, перенести его в монастырь. Эта ближайшая изба оказалась жилищем Эльзы, сестры монаха.

Рингильда, не вникая в разговор отца Хрисанфа с архиепископом, под влиянием душевной боли, бросилась перед архиепископом на колени, прося его доверить ее попечениям раненого.

Архиепископ в недоумении смотрел на красивую молодую девушку.

Она продолжала:

– Я племянница отца Хрисанфа, живу в ближайшей отсюда избушке, в которую вы велели внести раненого. Я вышиваю ризы и облачения в монастыри. Монахи дали мне целебные травы, я умею врачевать и уверена, что спасу его.

– Эта молодая девушка твоя племянница? – обратился архиепископ к отцу Хрисанфу.

– Да, ваше высокопреосвященство.

– Благословляю тебя, Рингильда! – сказал архиепископ, – иди и ухаживай за больным, а когда он выздоровеет, приходи ко мне в монастырь вместе с Хрисанфом, и я закажу тебе богатую ризу.

Поселяне принесли носилки и понесли раненого по дороге, ведущей в жилищу тетки Эльзы.

Народ, завидя издали шествие, выступил навстречу. В окнах и на крышах донов толпились любопытные. Все хотели видеть героя, спасшего жизнь короля.

Матери подымали своих детей, показывая им больного и крестились.

Все поселяне побежали открывать двери жилищ, надеясь, что раненого внесут одному из них в дом. Каждый хотел почтить его за его геройский поступок. На него все смотрели, как на святого, который принесет им счастие.

Сражение прекратилось; неприятельское войско удалилось в лес, где солдаты разбили свой лагерь для ночлега.

Королю выкололи глаз, и он сидел в своей палатке и страшно страдал. Какой-то монах, стоя на коленях, готовил ему теплые припарки. Альберт и Генрих находились в палатке короля. Они спаслись каким-то чудом. Остальные пажи погибли на поле сражения. Граф Галланд находился также в палатке короля и прислуживал ему. Боль в глазу стала утихать, и король лег в постель.

«Несчастная Дания! – думал король, – в сражении я едва избежал смерти. О, горе мне! С той поры, когда я, всего четыре года тому назад, счастливый и гордый своими завоеваниями, возвратившись в Данию, собрался с сыном своим на охоту, счастье покинуло меня. Вернулся я из плена после двух лет страдания. Везде нахожу упадок и разгром. Унизительные условия моего освобождения не давали мне ни день, ни ночь покоя. Его святейшество папа отрешил меня от клятвы, данной врагам. Я взялся за оружие, чтобы смыть позорь свой и отомстить врагам за унижение свое и плен, но судьба опять против меня! Но я жив еще! Граф Генрих, ты узнаешь на деле, что не напрасно ношу я прозвание Короля-Победителя!»

Король лежал, погружась в воспоминания о своем славном прошлом. Он вспоминал своего отца, Вольдемара I Великого, свое вступление на престол, когда Любек, Гамбург, Голштиния, Лауэнбург, Померания, Рюген и Мекленбург принесли ему присягу на верность. О, оружие его было счастливо в войнах на севере Германии! Все побережье Балтийского моря перешло в руки Дании, северная часть Пруссии и Эстляндия были покорены. Немецкие князья составили союз против него. Жестокая это была битва, но они разбиты на голову и Гамбург наказан строго за свою измену. «Да, все было счастливо, все было хорошо до этого 1223 года; с тех пор моя звезда померкла».

– Кто же спас меня в сражении? – спросил король, прервав молчание. – Я желаю знать, кто спас мне жизнь. Как жаль, что в войске нет ни одного мейстерзингера, который бы пропел мне про героя песнь.

Альберт, забыв свою природную застенчивость и скромность, выступил вперед и, становясь на колени перед королем, сказал ему, что он хотя и не мейстерзингер, но может ему пропеть песнь и рассказать о том славном рыцаре, который спас ему жизнь, так как был очевидцем всего, близь него происходившего.

Генрих выбежал из палатки, чтобы достать лютню для своего товарища; найдя лошадь Альберта, отвязал от седла лютню и через несколько минут очутился в палатке короля.

Взяв в руки лютню и настроив ее, Альберт запел импровизованную им песню:

 
Пораженные наши подались бойцы,
Лишь король остается на месте.
Поскорее сомкните ряды, храбрецы,
И ударьте на недруга вместе!
 
 
Под властителем взвился вдруг бешеный конь:
В благородного пуля вонзилась.
Видно, гибелен, меток был вражий огонь!
Конь за землю навзничь повалился.
 
 
Вдруг смятенье! На черном коне боевом
Рыцарь в жаркую битву влетает.
 
 
Он сражался, закованный в черной броне,
С страшной силой рубился мечом.
Неподвижно, подобно гранитной стене,
Он стоял над своим королем.
 
 
И бесстрашно глядят на толпу он врагов,
И бестрепетно их поджидает.
Он стоял, словно черная мгла облаков,
Когда небо кругом все пылает.
 
 
Двадцать ран получил он в жестоком бою,
И из них кровь потоком струилась.
Но по-прежнему грудь подставлял он свою.
Пока помощь к нему не явилась.
 

– Кто же этот рыцарь? – спросил король, очень довольный импровизациею юноши.

– Мой господин, рыцарь dominus Эйлард! – отвечал Альберт.

– Это самый храбрый мой воин, защита нашего народа. Ты его, должно быть, скоро увидишь. Скажи ему, что я ему обязан своею жизнью и этого никогда не забуду.

Альберт встал на колени, поцеловал руку короля и заплакал.

– О чем ты плачешь, мальчик? – спросил его король.

– От радости!

– Ступай и ухаживай за ним, – сказал король и, положив руку на голову мальчика, сказал:– Смотри, привези мне его здоровым в замок Вордингборг. Мы вас будем ждать обоих.

– А когда он меня спросить, где ваше величество находитесь, что мне ему ответить? – спросил уже смелее Альберт.

– Скажи ему, что мы едем в Киль и с нетерпением будем ожидать своего друга и избавителя!

Мальчики, которым теперь надобно было расстаться, бросились в объятия один другого.

– Прощай, Альберт! Прощай, Генрих! Когда то мы с тобой увидимся! – говорили они сквозь слезы.

Лицо графа Галланда, присутствовавшего при этой сцене, сделалось мрачным.

– Довольно! – крикнул он на Альберта. – Как вы худо воспитаны; король болен, а вы смеете его так долго беспокоить.

Он рассердился на мальчика за то, что тот смел напомнить королю о рыцаре dominus Эйларде.

Он посмотрел вслед выходившему из палатки мальчику и подумал: «Ты-то что вмешиваешься не в свое дело? Ведь я могу раздавить тебя, как муху. Ты и не знаешь, кто я такой: я внук короля! Во мне течет королевская кровь, и я во всяком случае стою ближе к нашему монарху, чем твой рыцарь, спасший ему сегодня жизнь!»

– Зачем ты кричал на этого мальчика? – спросил его король.

– Потому что он этого заслуживает. Он очень дурно воспитан, как и все пажи рыцаря dominus Эйларда. Какая смелость так свободно говорить с вашим величеством и петь еще песни!

– А мы находим, что эти мальчики прекрасно воспитаны. В них видна правдивость, чистосердечие, любовь и благодарность к тем людям, которые старались развить в них сердечный качества. В этом и должна заключаться вся задача воспитания юношей.

Затем король сказал графу:

– Ты будешь сопровождать нас в Киль. Там мы будем вне опасности. Где же герцог Оттон фон Люнебург. Мы и на него рассчитывали.

– Ваше Величество, он взят в плен графом Генрихом Шверинским.

– Опять несчастье! – сказал король и опечалился. – Наш благородный племянник в плену. Сегодня мы лишились двух близких нам людей, которые из за нас подвергнуты столь сильным страданиям! – Поднял руку к небу, он воскликнул: – Но мы отомстим!

Генрих чувствовал себя весьма несчастным в обществе графа Галланда, столь враждебно отнесшегося сперва в его господину и потом к его другу Альберту, но нечего было делать. Нужно было ехать в Киль, и он утешил себя мыслью, что и там может быть полезным своим друзьям.

* * *

Шествие медленно подвигалось вперед; все поселяне берегли рыцаря Эйларда, как святыню. Воины, несшие его, боялись причинить ему неумышленно страдания. Рингильда тихо, молча следовала за ними.

На зеленой траве перед ее домом воины поставили шатер, в который они внесли раненого.

Небо казалось красным, как будто зарево пожара освещало его своим багровым светом.

Там вдали из леса доносился до пустынной теперь деревни говор отдыхающих и готовящихся к ночлегу воинов и бряцание их оружия, повторяемое эхом лесов.

Ночь наступила тихая, полная неги. Рингильда сидела у ног раненого и с нетерпением ожидала отца Хрисанфа, который должен был ей принести лекарство из монастыря. Своего брата, Альберта, Рингильда уложила спать в комнате тетки Эльзы и теперь она осталась с раненым.

Больной был в беспамятстве и девять дней находился между жизнью и смертью.

Каждый день на заре двери монастыря открывались и отец Хрисанф выходил оттуда, медленно шел по мягкому, покрытому росою, зеленому лугу, боясь пролить каплю благотворного зелья. Он направлялся к избушке Эльзы, бережно неся в глиняной посуде отвар целебных трав для больного. Рингильда ждала его с нетерпением и, глядя в окно, думала, что он идет слишком медленно.

«Еще одна минута терпения, и он придет сюда! Вот он уж недалеко, вот и совсем близко», – думала Рингильда.

– Ах! как ты медленно шел сюда! – воскликнула молодая девушка. – Я жаждала тебя видеть, как умирающий солдат жаждет капли воды перед смертью.

Монах, придя в шатер, молча поставил горячий отвар на траву. Он не ответил Рингильде, потому что сперва нужно было осмотреть раны больного. Альберт, стоя близь него, помогал ему делать перевязку.

Осмотрев раны больного, отец Хрисанф сказал:

– Слава Богу, раны заживают; завтра девятый день; если он придет в себя, лихорадка спадет, то останется жив. – Потом отец Хрисанф принялся обмывать раны больного, который все еще находился в бессознательном состоянии. Но по выражению его лица было видно, что он не страдает более в той же степени. Запекшаяся в его ранах кровь была удалена и не жгла более его наболевшего тела. Спокойный сон сменил тревожный, болезненный.

– Останься с нами сегодня здесь, – молила монаха Рингильда.

– Мне нужно идти в монастырь за свежими травами и к вечеру составить новую примочку. Теперь эта уже не годится. Будьте спокойны, дети: он теперь крепко спит, и этот сон должен его вернуть в здоровью и жизни.

Он взглянул на Альберта и сказал Рингильде:

– Я бы желал взять с собою и Альберта: он мне нужен; а сегодня вечером мы оба вернемся к тебе. Согласна ли ты его отпустить со мною, Рингильда?

– Я тебе ни в чем отказать не могу; бери его с собой, Хрисанф.

Монах, перекрестив молодую девушку, взял в рука пустую глиняную посуду и пошел по лужайке, по направлению к монастырю. Альберт последовал за стариком. Обе фигуры, по мере их отдаления, делались все меньше и меньше, наконец, стали видны только одни их головы, и Рингильда, глядя им вслед, потеряла их из виду.

Теперь она осталась наедине со своим дорогим больным. Она придвинула скамейку к его постели и стала пристально смотреть на это незабвенно дорогое для нее лицо.

Когда-то он откроет глаза? Она молила Бога, чтобы это было в настоящую минуту, когда она одна была в его комнате. Ей хотелось слышать первые его слова. Она одна хотела видеть, после долгого его сна, этот сознательный любимый ею взгляд.

Не успела она этого пожелать, как он открыл глаза и взглянул на нее долгим проницательным взглядом.

– Неужели это не сон и ты здесь со мною? С тех пор, как я тебя видел перед сражением, я не мог тебя забыть. Твои глаза сияли предо мною и вдохновляли меня в бою я, если бы меня не ранили, то я бы искал тебя. Я полюбил тебя с первого взгляда. Какое счастие, что тебе я обязан своею жизнью. Боже мой! я благословляю свои раны я страдания. Они меня приблизили к тебе. Но скажи мне, зачем ты здесь?

– Я здесь, – отвечала ему, смутясь, Рингильда, – потому что здесь моя жизнь, моя отрада, весь мой мир счастья и любви.

– Скажи мне, в ком ты нашла здесь твой мир счастья и любви?

– В самом лучшем, в самом прекрасном человеке, которого мои глаза когда-либо видели.

Он привстал со своего ложа и пристально смотрел ей в глаза.

В это время кто-то постучал у дверей; раненый откинулся на подушки и впал опять в беспамятство.

Рингильда, вся зардевшаяся от душевного волнения, опрометью бросилась отворять дверь.

Это был отец Хрисанф и Альберт, которые возвращались домой.

Впустив в шатер двух друзей своих, Рингильда, щеки которой горели как в огне, приложила палец ко рту и указала на лежащего в беспамятстве больного, желая этим знаком дать понять своим друзьям, чтобы они не разбудили его.

Все трое вышли из шатра и сели за скамейку близь него.