Текст книги "Твой последний шазам (СИ)"

Автор книги: Ида Мартин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Какие такие чувства? – насмешливо фыркнул он. – Меня они не интересуют. Я предлагаю купить твоё присутствие. Вот и всё. Это не подкат, а деловое коммерческое предложение. Пятерку даю просто за твое появление у нас и ещё пять тысяч, если подыграешь перед мамой, что ты моя девушка. Ничего такого. Просто сделаешь вид.

– Ты хочешь, чтобы твоя мама думала, что у тебя есть девушка?

– Моя мама очень больна. Рак, рецедив, все дела. Сколько она ещё проживет непонятно. Месяц, два, до Нового года. Я просто хочу, чтобы сейчас она была всем довольна и успокоилась. Полгода назад она выгнала отца. Нет, он сам ушел, но я рад, что она нашла в себе силы послать его. И ей сейчас очень не хватает семьи. Она мне все уши прожужжала, что я должен найти себе приличную девушку. Скромную, воспитанную, умную. Всё время повторяет: "Вот, Ярослав, я умру, и достанешься ты какой-нибудь стерве." А ты ей понравилась. Там, в кафе. Так и сказала: «Вот такую тебе девочку нужно».

– Значит, сама по себе я тебе не нравлюсь? – смешно, но я почувствовала облегчение.

– Мама права. Мне нравятся бессовестные рыжие стервы.

– Но она же узнает меня и всё поймет.

– Это не важно. Если и узнает, скажу, что прислушался к её совету. Поверь, тебе не нужно будет ничего делать.

Ярослав зашёл за мной на следующий день в половине второго. По дороге он купил букет из белых и розовых гербер и, пока ждали такси, отдал его мне.

– Подаришь маме.

– Может, нужно было подготовить какой-то подарок?

– Для первого знакомства цветов вполне достаточно.

На нем была кристально белая футболка без принта и свободные светло-серые летние брюки с подворотами. Часы то и дело поблескивали на солнце, в тёмных очках отражалась дорога. Спину он держал очень ровно, а голову поднятой, однако улыбки я до сих пор не видела.

– Что ты сказал ей про меня?

– Что у меня на тебя планы.

– И мне точно не понадобится её обманывать?

– Не понадобится. Не волнуйся. Только вот что, – он сосредоточенно посмотрел. – Она может начать говорить что-то личное: про отца или про их отношения. Не обращай внимания. Просто выслушай и всё. Из-за его ухода она переживает больше, чем из-за своей болезни. Говорит, рада, что ей не придётся с этим жить долго.

Маму Ярослава звали Ангелина Васильевна. Она была стройная, красивая и аристократически утончённая. Вероятно, болезнь прибавила ей возраста, но голос звучал совсем молодо. Прежнее чёрное каре оказалось париком, и в этот раз она была темноглазой блондинкой.

Встретила она меня необыкновенно приветливо, как старую добрую знакомую. И пусть это знакомство было не совсем настоящим, волновалась я ничуть не меньше.

Ангелина Васильевна забрала букет, поблагодарила, чмокнула в щёку и, отправив Ярослава за вазой, пригласила на светлую, отливающую перламутром кухню.

В духовке что-то тихо шипело. Вкусно пахло сладким мясом.

Застеленный белой скатертью стол был уставлен маленькими тарелочками с закуской.

– Первый раз отмечаем дома, – сказала она, доставая из холодильника бутылку шампанского. – Ярослав хотел собрать кучу народа, но я сейчас очень устаю от людей. А тебе рада. Спасибо, что пришла.

– Спасибо, что пригласили.

Она поставила шампанское на стол:

– Такая жара держится. Удивительно. У нас в каждой комнате кондиционер, а дышать совершенно не чем. Если бы не врачи, я бы давно перебралась загород. Обычно мы арендуем виллу в Тоскане, но в этом году много чего изменилось, да и у Ярослава поступление. А ты почему в Москве?

– У меня здесь друзья.

– Хорошо быть молодым. Всё ни по чём. Сейчас бы меня никакие друзья не заставили жариться в этом цементном аду, – рассмеялась она, отодвигая стул с высокой спинкой и приглашая присесть. – Если честно, я ненавижу Москву. И вообще столицы. Все вот любят Париж, а по мне – та же грязь, суматоха и засилье эмигрантов. Это совсем не тот Париж, который описан у Хемингуэя и Ремарка, ещё пара десятков лет, и от него совсем ничего не останется. Впрочем, скоро вообще ничего не останется.

– Папа тоже так считает, – сказала я. – Он говорит, что всё разрушается от перенаселения и глобализации. И что из-за разницы в уровне жизни развивающиеся страны захватят весь цивилизованный мир и уничтожат его, как это произошло с Римской империей.

– Счастье, что я до этого не доживу, а вот вам не завидую, – Ангелина Васильевна подняла глаза на вошедшего с вазой в руках Ярослава.

– Мам, ну хватит, – он сунул в вазу букет. – Мы же договорились не вспоминать сегодня о плохом.

Кондиционер работал на полную, но горячие солнечные лучи настойчиво проникали в щели опущенных жалюзи.

– Ты прав, – она помахала перед ним бутылкой. – Открывай, будем веселиться.

За обедом мы разговаривали о книгах, о кино, и об искусстве в целом, потому что Ангелина Васильевна им интересовалась. Ещё она расспрашивала о порядках в нашей школе и сравнивала со школой Ярослава. Затем вспоминала, как они ездили кататься на лыжах в Альпы. Мы ели утку и пирог с мясом.

Ярослав же всё больше молчал, но чуть позже, когда играли в Имаджинариум, развеселился и даже смеялся. Он очень старался развлекать её, хотя было видно, что даётся ему это непросто.

И я вдруг совершенно отчётливо поняла, почему на самом деле он позвал меня. Ведь, если бы с ними никого не было, они бы снова и снова говорили на свои тяжелые темы с болезненным прошлым и пугающим будущим.

Но потом у Ангелины Васильевны зазвонил телефон, она посмотрела на экран, несколько секунд колебалась, после чего взяла трубку и, извинившись, ушла в комнату.

– Всё нормально? – спросил Ярослав.

– Всё отлично. У тебя замечательная мама.

– Я знаю, – он едва заметно улыбнулся. – Почему на свете живёт столько людей, недостойных жизни, а хороший, добрый человек, который всю жизнь старался только для других, должен умереть? Я бы хотел верить в Бога или ещё кого-нибудь всесильного, но, увы, не получается.

Ангелина Васильевна вернулась с каменным лицом, расслабленная лёгкость исчезла. Она снова выглядела несчастной и больной.

– Пойду полежу, – сказала она. – Устала.

– Этот звонил? – зло спросил Ярослав.

– Вы тут справитесь без меня? – Ангелина Васильевна нарочно проигнорировала его вопрос.

Я встала, поблагодарила её и быстро попрощалась.

После свежести их квартиры уличный воздух обдал жаром. Ярослав отправился провожать меня до метро.

– Она не хочет ни с кем общаться. С друзьями и знакомыми. Ни с кем. Стесняется того, как выглядит, и того, что у нас произошло. Раньше все только и твердили ей, что мы идеальная семья и что это её заслуга. И это правда, потому что отец всегда из неё веревки вил, а она принимала, как должное.

– Ты его не любишь?

– Ненавижу. Ему всегда было на нас плевать. Просто она этого не замечала. Не хотела. Для него только работа и друзья что-то значили. Чужие люди и то важнее. Ради них мог в ночи куда угодно сорваться. Поэтому все вокруг считают его «чудесным человеком». Он им всем помогает. А мы с мамой так, типа общественной нагрузки. Главное, чтобы не хуже, чем у других. Ладно, тебе это не интересно.

Последнюю фразу Ярослав сказал твёрдо обозначая, что разговор окончен.

Удивительно, что он вообще со мной об этом говорил. Такие люди обычно не отличаются откровенностью. В этом он напоминал Макса, но, если Макс до сих пор оставался для меня загадкой, Ярослав был частью привычного и понятного мне мира. Мира успеваемости, оценок, родительского одобрения, домашних стен, самодисциплины, амбиций, перспектив и внутреннего одиночества. Мы словно принадлежали к одной касте и многое понимали без слов.

– Придёшь ещё? – с надеждой спросил он.

– Нет, извини. Было здорово, но всё равно получается какой-то обман. И мне стыдно.

Он тяжело вздохнул.

– Ты такая странная.

– Дело не только в твоей маме.

– Ах, да… У тебя же какой-то там друг, – он криво ухмыльнулся. – А хочешь, я сам с ним договорюсь и возьму тебя на некоторое время в аренду?

– Он не согласится.

– Это только вопрос цены.

– Для него деньги не имеют значения.

– Теперь я ещё больше сомневаюсь, что твой друг на самом деле существует, – язвительно сказал он, после чего взял за руку и потянул за собой. – Сейчас я тебя кое с кем познакомлю.

Мы перебежали дорогу в неположенном месте и нырнули под бело-зелёную вывеску химчистки.

В просторном зале с двумя прилавками сильно пахло химикатами и пластиком. Посетителей не было.

За одним прилавком торчала низенькая, как грибок, женщина, перед ней лежал сканворд, она глянула на нас из-под сползших на кончик носа очков и вернулась к своему занятию. За другим спиной к нам стояла фигуристая девушка в белом халате с высоко забранной копной рыжих вьющихся волос.

Увидев её, Ярослав немного замешкался и притормозил, как если бы неожиданно передумал. Но потом всё же подошёл.

– Привет.

Девушка обернулась. Удивлённо округлила глаза и обрадованно заулыбалась.

Потом словно догадавшись о чём-то, кивнула:

– Что? Сюрприз?

– Вообще-то да, – ответил он.

– Мы с ней поменялись, теперь она на две недели поехала на дачу маме помогать.

– Понятно.

– Значит, мне ты не рад.

– Тебе я всегда рад. Это Вита, – представил он меня. – А это – Зоя. Моя одноклассница.

– Бывшая, – поправила она.

– Очень приятно, – сказала я.

– Мне тоже, – девушка широко улыбнулась, и в её взгляде я уловила любопытство.

– Зой, – Ярослав опёрся обеими руками о прилавок. – Скажи Вите, что я люблю твою сестру.

– Что? – Зоя нахмурилась, пытаясь вникнуть в смысл его слов. – Лучше бы ты сам это Нине сказал.

– Обойдётся. Пока на коленях не приползёт прощение просить, не скажу.

– Она не приползёт, – засмеялась Зоя. – Она такая же упрямая, как и ты.

– Прекрасно, – он резко выпрямился. – Тогда пусть страдает.

На следующий день, не взирая на мой отказ, Ярослав зашёл снова, что для Москвы и человека, не имеющего далеко идущих планов, было вдвойне странно.

Однако на этот раз цветов он не принес и в гости тоже звать не стал. Сказал, что хочет просто погулять и я, выбирая между иступленной маятой в духоте квартиры и возможностью «убить» пару часов, выбрала последнее.

Мы поехали в зоопарк. Днём в будний летний день людей там оказалось немного. Солнце нестерпимо жарило, и животные в изнеможении прятались в кустах, под корягами, а у кого были домики или норы и вовсе не вылезали оттуда.

Один только жираф, выпрашивая у посетителей еду, чувствовал себя прекрасно. Ещё удалось увидеть слона со слоненком и семейку горилл. А дольше всего проторчали возле весело суетящихся возле большого водоёма енотов, но когда один из этих симпатяг на наших глазах поймал и съел воробья, всё очарование дикой природы исчезло.

Ни о чем особенном мы не разговаривали, только о том, что видели. Каждый ходил в своих мыслях. Но неловкости не было. Ярослав оказался отличным компаньоном в «убивании времени» для того, кто не может отключить мозг. Мы не веселились, не чувствовали себя беззаботно, но, если бы были деловыми партнёрами, наверное, хорошо бы сработались.

Невольно я сравнивала его с Артёмом. Наверное, потому что он тоже хорошо выглядел и вёл себя, как человек, знающий себе цену. Но на этом их сходство заканчивалось. Ярослав был очень спокоен и как будто равнодушен ко всему, тогда как из Артёма энергия била ключом. Он не мог просто идти рядом и молчать, всегда что-то рассказывал и шутил, дурачась и привлекая внимание прохожих. А если вдруг кто-то долго засматривался на нас, мог запросто бросить что-то вроде: «Привет! Как дела?».

О личном мы с Ярославом говорили немного, урывками, и лишь когда нужно было заполнить паузы скучного ожидания.

В вагоне метро:

– Почему вы поссорились с Ниной?

– Потому что она дура.

– Но почему тогда ты её любишь?

– Потому что идиот.

В кассе за билетами:

– Зачем тебе быть филологом?

– Это моё призвание.

– Филологи зарабатывают копейки.

– Мои родители нормально зарабатывают.

– Нормально для чего?

– На еду хватает.

– А разве вы не духовной пищей питаетесь?

Возле клетки с попугаями:

– Ты часы для красоты носишь?

– Для себя.

– Но ты на них не смотришь.

– Мне достаточно, что другие на них смотрят.

В кафе, пока нам несли салаты:

– Этот твой мифический друг – одноклассник?

– Сосед. Ему двадцать.

– И что он? Учится? Работает?

– Вообще-то он музыкант.

– В переходах играет?

– Сейчас нигде.

– Всё ясно.

Саркастичность Ярослава меня не смущала, Артём иногда и похуже мог высказаться. Злило только, что, не зная Артёма, Ярослав постоянно отпускал о нём небрежные, высокомерные комментарии. Поэтому я старалась лишнего не рассказывать и новых поводов не давать.

– Куда завтра пойдем? – спросил он возле подъезда.

– Это мама тебе сказала меня развлекать?

– Нет. Но ты ей понравилась, и она думает, что у нас всё серьёзно.

– Тогда зачем ты меня зовёшь?

– Просто. Ты мне подходишь.

– Для чего?

– Для того, чтобы проводить время. С тобой интересно.

– Но мы почти не разговариваем.

– И это прекрасно. За всё время ты ничего не сказала ни про маникюр, ни про подруг, ни про Инсту. Зато знаешь слова: детерминация, плюрализм и семантика. Ты не ноешь и ничего не просишь. Я же вижу, что тебе одиноко, и мы можем помочь друг другу. Короче, думай. Я позвоню.

А когда я вошла в свою комнату и стянула влажное платье, внезапно накатило такое странное чувство, словно меня всю изнутри переворошили и оставили в беспорядке.

Легла прямо в трусах и лифчике на пол. Внизу было прохладнее. Минут двадцать так лежала. Потом взяла телефон и написала:

«Любое наказание должно быть равноценно совершенному поступку, иначе оно становится ещё худшим злом. Из-за того, что ты не отвечаешь, мне хочется сделать что-нибудь плохое. Что-то, что заставит тебя понять, как ты несправедлив. Пожалуйста, давай просто поговорим».

Отправила и решила, что если Артём не ответит, то приму приглашение Ярослава и буду искать способ убить не время, а разрушительные мысли.

Раз в одном блоге я прочла, что любовь – самое большое заблуждение человечества. Иллюзия, обман, вирус, который завладевает тобой, и ты делаешь такие вещи, которые в трезвом уме никогда бы не сделал. Тогда я возмутилась и даже собиралась поспорить, теперь же не знала, что и думать.

Мне приснился Артём. Очень ярко и отчётливо, как если бы всё происходило наяву.

Мы сидели в плетеных креслах на широком балконе Полины высоко над городом. Артём в баскетбольной майке, трусах и своих высоких шнурованных ботинках, закинув ноги на стеклянный столик. На животе у него лежал белый пушистый крольчонок. Я в лифчике и трусах держала сложенный зонт. Мы подставляли лица солнцу и нежились в его лучах.

– Мне приснилось, – сказала я. – Что ты обиделся на меня и уехал.

– Насовсем?

– Просто кинул меня в черный список и пропал.

– Что же ты такое ужасное сделала?

– Не помню.

– И что потом?

– Потом – ничего. Мне стало грустно и очень страшно, поэтому я проснулась.

– Это значит, что ты от меня что-то скрываешь и боишься, что я узнаю.

– Вовсе нет.

Он протянул руку и накрыл ей мою. Кролик затряс ушами.

– Это значит, что я боюсь, что ты исчезнешь.

– Я сам этого иногда боюсь.

– Хорошо, что это только сон.

– Просто будь рядом, и я никогда не исчезну.

– Просто если собёрешься исчезнуть, забери меня с собой.

Мы переплетаем пальцы, кролик соскакивает на пол, солнечные лучи просвечивают нас насквозь.

Спала я минут десять, но проснулась с чувством облегчения и бодрости. Поднялась с пола, после чего взяла телефон и удалила своё последнее сообщение.

– Представляешь, – мама снова была взбудоражена новостями из Интернета. – Двое подростков в Мытищах провалились в неработающую шахту лифта и погибли.

– И чего?

– А то, – она многозначительно выдержала паузу, – что с подростками постоянно что-то случается, а ты взяла моду шастать повсюду с утра до ночи.

– Я не подросток.

– А кто же?

– Вот сама подумай, что может заставить меня полезть в шахту лифта?

– Всё равно, – мама тяжело вздохнула. – Ты почему-то считаешь, что ты взрослая, а ты не взрослая. И от этого происходит много неприятностей. Вот эти ребята тоже, наверное, не думали, что сорвутся. Просто вы всегда сначала делаете, а потом и думать бывает поздно.

– Мам, ну почему ты всё время выискиваешь какие-то неприятные вещи и потом весь день переживаешь из-за них? Из-за того, к чему ты не имеешь отношения и чего изменить не можешь?

– А тут и выискивать не нужно. На каждой странице: война, упадок, болезни и нищета. Мир превратился в полный хаос. Поэтому я хочу, чтобы хоть дома у меня было спокойно.

– Всё спокойно, мам, – я обняла её за плечи. – Со мной ничего не случится. Правда.

Глава 13

Тоня

Есть люди, которые радуются всему подряд. Такой Петров. Стоит ему увидеть как-то по-особому сверкнувшую каплю дождя, причудливо изогнутого червяка на асфальте или обычную изморозь на оконном стекле, он так счастлив, словно это самое прекрасное, что могло случиться с ним в жизни.

Но я считаю, глупо радоваться всему подряд. Когда у тебя постоянно «всё прекрасно», к этому привыкаешь.

Если питаться с утра до вечера только конфетами, сладости не почувствуешь.

Что-то по-настоящему хорошее и приятное не может быть всегда и везде. Его нужно принимать скромными порциями, совсем по чуть-чуть, чтобы в полной мере понять, что же ты чувствуешь и насладиться этим ощущением.

Хорошего должно быть ровно столько, чтобы хотелось жить, а плохого… Плохого и так достаточно. Куда ни глянь.

В окно яростно долбилась муха. Она так отчаянно и призывно жужжала, что мне пришлось встать. Рассохшиеся деревянные рамы с облупившейся белой краской и паутиной сто лет никто не открывал.

Кое-как вытянула тугую верхнюю защёлку, с силой дёрнула на себя внутренние створки. Стёкла опасно задрожали. Однако наружу окно распахнулось легко, и счастливая муха исчезла среди густой зелени яблонь.

В комнате всё ожило. Взметнулись с потолка остатки пыли, затрепетали на ветру тонкие паутинки, по стенам забегали отражающиеся от стёкол солнечные зайчики.

От мысли о том, что Амелин преспокойно спит себе за стенкой, и мне больше не нужно волноваться и искать его, я, на миг почувствовав себя Петровым, улыбнулась. Всё же здорово, что мы вчера остались.

Солнце заливало дорожку и повсюду порхали бабочки.

Тогда в Капищено мы не понимали, что нам было хорошо. Один только Амелин понимал. А я его не слушала.

Босиком, на цыпочках по чисто вымытому полу я прокралась через большую пустую комнату с двумя кроватями по обе стороны от окна.

Лёха с Якушиным валялись на них под белыми простынями, как два трупа. Один на спине со сложенными на груди руками, другой лицом вниз, вытянув руки вдоль тела.

В воздухе стоял устойчивый запах перегара. Одежда обоих беспорядочным ворохом была свалена на единственном стуле под окном.

После того, как я помыла полы, а они собрали и расставили кровати, Якушин вдруг понял, что он уже никуда не уедет. Мы поужинали остатками винегрета и варёной говядиной.

Во время еды Лёхе всё же удалось раскрутить Сашу на сопернический спор насчёт Алёны.

И пока мы с Костиком болтали, сидя на крыльце, они, прихватив начатую бутылку водки, умотали, а вернулись, когда я уже спала. Очень громко топали, возбуждённо разговаривали и никак не могли успокоиться.

На улице стояло предчувствие очередного жаркого дня. От земли поднималось тепло, листья, нагреваясь на солнце, блестели, воздух ещё был свежий, но уже не лёгкий.

Входная дверь Амелина оказалась заперта, и я отправилась во двор.

Прошлась по дорожкам, понюхала цветы, поела смородину и крыжовник, заглянула в теплицы. Листья на огуречных лозах пожухли, но на них было полно хорошеньких зелёных огурчиков. А в соседней теплице огромными гроздьями краснели помидоры.

Только земля везде была очень сухая. Когда бабушка Амелина сажала всё это, наверняка не могла и подумать, что заботиться о них будет некому.

Я нашла шланг и отправилась искать вентиль, как вдруг между кустов возле забора увидела плоское, сморщенное лицо.

– Хочешь, Тонечка, яички свеженькие? – послышался скрипучий женский голос. – Прямо из-под курочки… Полчаса назад достала. Тёплые ещё.

– Откуда вы меня знаете? – я едва справилась с удивлением.

Пожилая маленькая женщина с кудрявым пухом седых волос вокруг головы сдавленно хихикнула.

– Да, как не знать? У нас тут все тебя знают. Валентина всё про тебя рассказывала. Какая ты красавица и умница. Как в больницу к Костику ездила и как помогала ему. Нравилась ты ей.

– А как вы поняли, что я – это я?

– Не так уж и много девочек с красными волосами могут оказаться по соседству. Так что? Дать яички?

– Ну, можно, – я не знала местных порядков, а те продукты, что оставались у Амелина в холодильнике, трудно было назвать свежими.

Женщина подсказала, где включить шланг и, пока ходила за яйцами, я успела полить обе теплицы.

– Ну, как там он? – она передала миску с яйцами через забор. – Так некстати всё это получилось. Мальчик ещё от горя не отошёл и тут на тебе. Этот Гришка сам хорош был. Всех допекал. Рано или поздно что-то да случилось бы. Так что передай Костику – я его не осуждаю.

– Вы что, думаете, это он сделал?

– Раз люди видели, значит, он. И потом, говорят, Гришка со своими прихвостнями над Милой хорошенько поиздевались. Вот и вступился за эту обормотку. Столкнул парня на свою голову. Ведь у него уже было такое.

– Что вы выдумываете? Никого он не толкал. Мало ли что было. Теперь на него все несчастные случаи вешать?

Женщина многозначительно покивала.

– Вот-вот. Именно так я тебя и представляла.

– Вы вообще знаете, что такое презумпция невиновности?

– Вообще-то знаю, милая, я в советское время юридический факультет окончила.

– Тогда с какой стати обвиняете человека, чья вина не доказана?

– Знаешь ли, у нас тут свои презумпции. Есть, например, Валёк, он как напьётся, так давай всем штакетник из заборов выламывать, а есть Стас – с кем поругается, свиное дерьмо под дверь подкладывает. И когда мы находим лепешку на крыльце или видим сломанный штакетник, никакой суд нам не нужен.

– Спасибо за яйца.

Продолжать разговор было бессмысленно. Я нашла на грядках пустой пластиковый таз и собрала в него огурцы и помидоры.

А когда вернулась, на амелинском крыльце стоял мокрый Лёха в трусах и сухой, полностью одетый Костик.

– О! Это что? – Лёха сунулся в миску с яйцами, потом в таз. Схватил помидор и, обливаясь соком, запихнул в рот целиком. – Доктора-то походу лечить нужно.

Утёрся локтем.

Лёха, в отличие от Петрова, не искал «прекрасных» моментов, он просто каждую секунду жил так, будто всё кругом создано для него.

– Соседка яйца передала. Тёплые ещё, – я показала Амелину миску.

Но он, даже не взглянув, смотрел не отрываясь на меня.

– Поверить не могу, что ты здесь. Проснулся – решил, что приснилось.

Сделал шаг навстречу, но Лёха шутливо встал между нами.

– Может, позавтракаем для начала?

– Яйца ещё тёплые, представляете? – я взяла одно. – Кость, а давай положим его куда-нибудь греться и у нас будет цыплёнок?

– Ты, что? – испуганно шарахнулся он. – Даже не упрашивай! Завести цыпленка – это огромная ответственность.

Лёха громко заржал, забрал у меня миску и передал Амелину.

– Мы положим их греться на сковородку.

В руке осталось одно яйцо.

– Но это же так интересно – посмотреть, как из ничего появляется живое существо.

Костик задержался на пороге.

– Нужна правильная температура. Я погуглю.

Вставать на завтрак Якушин отказывался, и бодрый, сияющий Лёха участливо кружил возле него.

– А говорят, ещё медики пьют, как сапожники. Может, тебе это… Того… Ну, опохмелиться?

Якушин натянул на голову простынку.

– Уйди отсюда.

– Или два пальца в рот. Честное слово, помогает.

– Меня скорее от твоего трёпа вывернет.

– Как ты с ним общаешься? – пожаловался мне Лёха. – Чёрствый, неблагодарный человек. Я его, между прочим, вчера из капкана вытащил.

– Это ведро было ржавое, – подсказал осипшим голосом Якушин.

– А, точня…я…я…к, – протянул Лёха, припоминая. – Мы же к Алёнке залезть собирались.

Он стыдливо поморщился.

– Угу, – буркнул Якушин. – Только это не её дом оказался.

– А чей?

– Откуда я знаю? Там собака другая была. Как потом выяснилось, – Якушин вылез из-под простынки и приподнялся на локте. – Я ей Малаша, Малаша. А она как бросится… И на тебя.

– Серьёзно? – ужаснулся Лёха. – А я чего?

– А ты её как пнёшь. Она аж на три метра отлетела. Потом ещё ведром стал лупить. Визг, писк, суматоха. Я у тебя это ведро отнять пытаюсь, а ты ни в какую… Бабка, хозяйка, выскочила. И ты её так покрыл, что она с испугу в доме заперлась. Кажется, полицию даже вызвала.

Лёха судорожно потёр виски и присел на кровать.

– Что-то я тоже неважно себя чувствую. Я вроде животных люблю… Чего это я? Ладно если бы с мужиками сцепились, а собаку прибить – вообще не моё. Нет, правда, – виновато покосился на меня. – Я люблю животных. Бабку послать мог, а собаку… Может, водка, палёная была?

Якушин хрипло рассмеялся и откинулся на подушку.

– Ладно, забудь.

– Чё, гонишь что ли? – обрадованно догадался Лёха. – Блин, а я повёлся.

– Дом мы правда не нашли, – сказал Саша. – Слава богу.

– Но ведро было, – Лёха продолжил вспоминать вчерашние. – Ты застрял и не мог из него ногу вытащить.

Сдёрнув со стула штаны, Якушин развернул их, недовольно оглядел перепачканные штанины и попросил меня выйти.

Костик пожарил на всех толстенную яичницу с помидорами и зелёным луком, очень вкусную, если не думать о невылупившихся цыплятах.

Утро было чудесное, и мы, сидя на благоухающей яблоками кухне, без конца смеялись над всем подряд. Занавески с красными маками развивались, птицы щебетали, Амелин не переставал смотреть на меня, горячий пол грел босые ноги, чай с бергамотом никак не хотел остывать, часы на стене стояли, и такой простой радости я давным-давно уже не чувствовала.

Неожиданно Лёха спохватился:

– А ничего, что мы смеёмся, а дух твоей бабушки, может, ещё где-то здесь?

– Ничего, – сказал Костик. – Если она ещё здесь, то ей наверняка тоже весело. У неё хорошее чувство юмора было. Кстати, многие народы веселятся на похоронах. Потому что верят, что человек может вернуться на землю и начать всё заново. Прожить более счастливую жизнь, чем прошлая.

Он замолчал, и все задумались. Беспечная лёгкость вместе с паром от чая вылетела в сад.

Всю дорогу до карьера Алёна трещала без умолку. Даже Лёха со своими остротами притих. Якушин всё ещё пребывал не в духе, и она с чего-то решила, что рассказ о том, что таракан может жить без головы две недели, поднимет ему настроение.

На ней был ярко-розовый открывающий живот топик и лёгкая, полупрозрачная юбка до пят. Она постоянно встряхивала волосами, и я всё думала, что если бы у неё были мозги, то они в такую жару под этими волосами, наверное, вскипели. Шампунь же её действительно очень едко вонял кокосом. И только когда вошли в лес, я, наконец, смогла отвлечься от этого запаха.

Сосны в лесу росли высокие и густые. Повсюду из сухой тёмно-коричневой затвердевшей почвы, вылезали их извилистые, змееподобные корни. Какое-то время, непрерывно отмахиваясь от комаров, мы шли, перескакивая через них, а потом стволы неожиданно расступились.

Сверху карьер напоминал образовавшийся после падения исполинского метеорита кратер и производил грандиозное впечатление. В его песчаных насыпях гнездились ласточки, а узкие прибрежные полоски песка у воды, точно средиземноморский пляж, были до отказа забиты отдыхающими.

Я подошла к краю, и земля под моими ногами посыпалась вниз.

– Осторожно! – Якушин резко отдёрнул меня назад.

– Спуск там, – Алёна ткнула пальцем в тропинку вдоль склона, словно я полная идиотка и намереваюсь прыгнуть вниз.

– Тут и при свете дня навернуться без проблем, – сказала я. – Не удивительно, что ваш Гриша свалился. А у них ещё совести хватает кого-то в этом обвинять.

– Так это не здесь случилось. Здесь ещё ничего. Свалишься на песок. А там, где Гриша упал, сплошные камни. Папа говорит, тот карьер и рыть из-за этого перестали, что камней больше, чем песка. Видите Дерево-желаний? Если от него по дорожке идти, то прямиком на тот карьер попадёшь. Хотите, сходим?

Якушин стянул рубашку, повесил её на плечо и огляделся.

– Что за Дерево желаний?

Алёна показала на круглую иву, в ветвях которой развивались разноцветные тряпочки.

– Просто Дерево желаний. Не знаешь, что ли? Повязываешь на него свою вещь и загадываешь желание. А потом оно исполняется. Деревенские бабки говорят, это дерево ещё до войны стояло. Может, даже до революции.

– И сколько желаний можно повязать? – заинтересовался Лёха.

– Да сколько хочешь.

– Надо будет опробовать, – обрадовался он. – У меня их много накопилось.

– Зря смеёшься, они исполняются. Я сама много раз загадывала.

Якушин осуждающе поморщился:

– Серость и язычество.

– Ну и что? Главное – работает, – Алёна сдёрнула с его плеча рубашку и, едва не врезавшись в поднимавшихся нам навстречу ребят лет четырнадцати, с дурацким смехом побежала вниз по тропинке.

Якушин, как полный дебил, погнался за ней.

– Какая-то она не особо умная, – сказала я Лёхе.

– Ну и хорошо, – откликнулся он, – она же баба.

Поравнявшись с нами, ребята замолчали и уставились на меня. А когда прошли, Лёха обернулся им вслед и радостно сообщил:

– Оглянулись.

– Ага, сто раз.

Шутка была абсолютно в духе приколов Амелина.

– Зачем мне врать?

– На вашу эту эльфо-богиню не обернулись, а на меня будут?

– Само собой. У неё же юбка, а на тебе шорты, и они отлично смотрятся. Особенно сзади.

На узкой песчаной полосе было полно народа и выбрать место, чтобы разместиться, оказалось не просто. В итоге кинули полотенца между пожилой парой на раскладных стульчиках и тремя женщинами с маленькими детьми.

Алёна едва успела раздеться, как Лёха сразу же потащил её в воду.

Якушин сначала просто сидел рядом со мной, молча глядя на то, как они резвятся, а потом всё-таки спросил:

– Ну и что ты обо всём этом думаешь?

– А чего тут думать? – я сразу поняла, что он имеет в виду. – Всё нормально он сделал, ну, может, с маскарадом и кровью переборщил, а так, я считаю, по справедливости.

– То есть ты по-прежнему веришь каждому его слову? – Саша недоумённо развёл руками. – Мистика какая-то. Понять, что у женщин в голове, не возможно.

– Ты не веришь в его невиновность?

Якушин закурил, и пожилая женщина на стульчике громко и притворно закашлялась. Он утопил сигарету в песке и, зачерпнув горсть, медленной струйкой высыпал его себе на ногу.

– Мой отец говорит, что в жизни есть две самые бессмысленные вещи: пытаться удержать песок в кулаке и перевоспитывать другого человека. И ты, Тоня, ничего с этим поделать не сможешь. Костя всегда будет таким.

– Каким это таким?

– У братовой жены – подруга. Вся из себя красавица. В школе отличницей была, а в универ поступила и с нариком связалась. Он не учился нигде, не работал. А она всё жалела его. Учиться бросила, работать устроилась, чтобы деньги ему давать, а он потом её в карты своим друзьям проиграл.