Текст книги "Повесть о днях и делах комсомольской ячейки"
Автор книги: И. Зудин
Соавторы: П. Шалашов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
От поражения к победе
Уже вторую неделю не видел Павлова коллектив. Даже собрание ячейки пропустил. Факт невиданный. Милютина удивилась даже, ведомость проверяя. Первое «НБ» против фамилии Павлова появилось.
Шалька в ответ глубокомысленно уперся пальцем в лоб.
– Логично. Вчера я его с Максом видел. Запил парень, видать, от «бригадных» потрясений.
Макс был задержан в проходной с пакетом. Раскрыли и рассмеялись.
– Барахло, – сказал комендант.
А в пакете, шейка от тройника лопнувшая, пробка чугунная, болты ржавые, ключ разводной весь сточенный.
– Пропусти, – сказал комендант милиционеру. – Ты что, в переплавку понес, что ли?
– Нет, груз себе на шею собираю, топиться скоро буду, – засмеялся Макс.
В комнатушке Макса, на столе, на полу, стульях, были разложены катушки от трансформаторов пережженные, болты, зажимы, предохранители, молотки разных размеров, зубила, ключи разводные. Даже тройники и муфты, несмотря на то, что в них по пуду веса.
Сеня Калачев сидел у стола и выводил витиеватым почерком на небольших кусочках картона, то, что ему диктовал Павлов.
«Ключ разводной „французский“.»
Вес – 2 кг 300 г
длина – 360 мм
диам. ручки – 68 мм
состояние – сбиты зубы, бьет по резьбе.
Недостатки: тяжел.
не подходит по величине.
велик диам. ручки.
Непригоден.
* * *
В обед возбуждение охватило всю станцию. Со всех цехов собрались рабочие в помещение бывшей столярной мастерской. На старых верстаках, прикрытых газетами, лежали экспонаты. Стены были завешаны снимками, рисунками, диаграммами, схемами.
«1-Я ПРОИЗВОДСТВЕННАЯ ВЫСТАВКА»
гордо красовалась надпись на стене.
Около верстаков стояли Павлов, Макс, Калачев и еще несколько ребят из группы постоянных участников производсовещания.
– Мой молоток! – закричал Степан Рудакопов. – А я ищу, где мой ручник!
– Ты прочти, что написано-то, – обратился к нему Петров.
«Молоток 31/2 фунта, с короткой, круглой рукояткой, сбитыми краями, к работе не пригоден!»
– Да я привык уж, 10 лет им работаю!
– Это и по молотку видно, – со смехом сказал Павлов.
Выставленные экспонаты вызывали смех у всех рабочих.
Многие так же, как и Степан узнавали пропавший за последнее время у них инструмент, и удивлялись, как могли они не замечать до сих пор полной непригодности его к работе.
– А мой кронциркуль здесь? Что вы в нем-то нашли.
– Посмотри внимательно сам.
– В самом деле? – изумленно таращил глаза слесарь, первый раз обращая внимание на неправильно сточенные плоскости.
– Врал он у тебя братец ровно на 0,2 милиметра.
– Во, чорт?
Развешанные на стенах диаграммы характеризовали то, что происходило при работе с негодными инструментами и деталями.
Много на выставке было экспонатов, показывающих брак и поломку материалов и инструментов, по вине, по халатности самих рабочих.
До самого звонка не отходили рабочие от выставки. Многие приходили поподробнее осмотреть после работы.
* * *
– Товарищ Глазов, разрешите нам с Коноваловым соединиться? – обратился Макс к мастеру, после получения наряда.
– Как так?
– Да мы с ним решили, что вперед мой наряд выполним, потом его. Дело быстрее пойдет.
– Но ведь у вас на Симбирской работа, а у него в Центральном районе. Вы на проезд сколько времени потеряете.
– Нет, мы уже подсчитали. А если лишнее проработаем, так за наш счет.
– Ну, давайте, – пожал тот плечами, – район не заводский, так все равно когда выключать.
Опыт работы Макса и старого монтера Коновалова удался отлично. Стоимость работы снизилась в первый же день. Прежде всего съэкономили на транспорте – пошла одна машина. Поехало вместо шести только четыре землекопа. И работу закончили на 1 час 20 минут раньше нормы.
В чем дело?
Да вот уж три недели, как Макс с Коноваловым и молодым техником Мендельсоном примеряли, прикидывали, как ускорить процесс работы.
– Землекопы роют на пункте 1-м. Так? Я отключаю кабель. Коновалов вскрывает муфту. Землекопы едут на трамвае на пункт 2-й. Коновалов кончил муфту. Я даю ток, еду на пункт второй. Землекопы зарывают на пункте первом, затем на втором.
– Подожди. У тебя все едут да едут. А, может, они три часа проездят.
– Пусть три. А сейчас что? Утром в девять часов яма готова и они до двух, а то и трех ждут, пока монтер кончит.
– За их счет много не съэкономишь.
– А мы…
И снова сыпались чертежи и расчеты.
* * *
Приказом по заводоуправлению в мастерской кабельной сети была организована ударная бригада, под руководством техника Мендельсона и монтеров Макса и Коновалова. В бригаде работало 6 землекопов, три помощника-комсомольца.
– Ну, вот, почин не пропал зря.
– Так и должно быть, тов. Шнейдер, – ответил Сахалинский, – ребята у нас упорные. Костя Павлов, можно сказать, ночей не спал, все с выставкой да бригадой носился.
* * *
На электростанции праздник. После долгих разговоров и горячих прений производсовещания с трестом, доставлена новая турбина в 35 тысяч киловат.
Легче работать с новой. Спорее труд, – да и заработок повышается. Вот почему сегодня праздник. И вот откуда приподнятое настроение у всех.
А через месяц разговоры:
– Что-то не то…
– Раньше со старой лучше было…
– Смотри-ка, сколько простоев…
– Да и верно… Почти каждый день по полчаса стоим.
– Что это такое? Чем это вызвано?..
Идут по заводу разговоры.
Спиридонов и группа ребят, низко наклонив головы, шопотом разговаривают в курилке. Недовольны.
Как всегда в понедельник, после работы в конторе кабельной сети собрались два десятка рабочих на заседание производсовещания.
И как всегда, втягивая в себя табачный дым и с удовольствием сплевывая в угол, прослушали очередной, два месяца тому назад намеченный, доклад. Задали вопросы докладчику, с таким же вниманием прослушали и содоклад, так же задали вопросы и начались прения.
Выступил мастер ремонтной мастерской, а за ним еще два рабочих. Вот и заключительное слово. А после – обсуждение предложений.
– Ну, с этим вопросом покончили. Переходим к разным. Есть ли у кого-либо заявления?
Встал до сих пор сидевший в углу Спиридонов.
– Разреши-ка, дядя Федя, мне несколько словечек.
А у самого бумага в руках дрожит.
– Давай, Спиридонов, давай. Давно мы голос молодежи не слыхали. Послушаем…
Тот начал. Начал с того, как прислали на станцию новую турбину. Как пошли разговоры в связи с простоями, вызываемыми перебоями в нити. Как ребята решили – «хоть треснуть», а узнать, в чем тут дело.
– Пошли мы к Шнейдеру, старшему инженеру: «Будьте добры, укажите, скажите нам, в чем дело? Почему новая турбина работает хуже старой? В чем и где тут собака зарыта?» Тот выслушал нас, похлопал меня по плечу и говорит:
– Молодец ребята. Я так же, как и вы никак понять не могу в чем дело? Турбину я сам с Дизеля принимал, сам и устанавливал, хорошо сделана. Хорошо и работала в первые две недели, а потом случилось что-то. Ход нормальный, а вдруг застрекочет, а там глядишь и совсем остановится. Мне нагоняй за нагоняем. В чем дело? Директор ругается: «Под суд отдам». Мне доверять перестали… А я… я и сам не пойму. И вот решил во что бы то ни стало узнать, почему так? Давайте вместе.
Утихли посторонние разговоры. Перестали курить… Никогда, никого еще так не слушали на производсовещании. Тихо, и только слышен взволнованный голос Спиридонова:
– Мы установили дежурство около турбины. Трое из нас перешли в разные смены. Так что ни одной минуты машина не оставалась без нашего наблюдения. И что же, товарищи, – голос возвысился, напряглись нервы у слушающих, – оказывается есть среди нас подлецы. Изменники… Сволочи… Иванов, Михайлов и Васильев, все из турбинной, время от времени сыпали песок в главные лопасти турбины. Вот почему были перебои. Вот почему были простои. Они так создавали себе прогулы, которые им оплачивало государство. И вот так восемь с половиной тысяч рублей, что за это время было уплачено рабочим за простои, не считая убытка от недостатка электроэнергии на других фабриках-заводах, мы имели, благодаря паразитам и любителям полодырничать.
Дальше ему говорить не дали. Гул голосов. Возмущение. Ругань.
– Сволочи!..
– Расстрелять подлецов!..
– Лодыри!..
Разыгрались страсти. Не слышно звонка председателя.
– Тихо же!.. Давайте как следует обсудим…
– Чего обсуждать?.. Арестовать их надо… А то еще больше навредят…
Голос Спиридонова:
– Они сегодня арестованы. Я предлагаю созвать завтра экстренное общее собрание рабочих и на нем еще раз обсудить это дело.
– Правильно.
– Нечего обсуждать. Убить их подлецов, мало.
И понятен был гнев этих двух десятков производственников. Ведь сколько ругани было за это время. Сколько разговоров. Нарекания на неумело поставленную работу по сборке турбин на наших советских заводах.
А подозрение на технический персонал уж не «шахтинским ли делом здесь пахнет?».
Вот почему был понятен этот гнев…
И вот почему особенно близко приняли рабочие это дело, дело раскрытое благодаря группе… «Легкой кавалерии», во главе с «мертвой душой» – комсомольцем Спиридоновым.
Заминка
Внутри коллектива назревала какая-то неудовлетворенность, несмотря на широкий размах инициативы и интересных начинаний. Эта неудовлетворенность прорвалось однажды тогда, когда Шалька и еще несколько человек бросили бюро обвинение в упор.
– Нет политической четкости в работе. Занимаемся одним культурничеством! Где же это видано, – две кампании прохлопали! Совершенно не разъясняли о ноябрьском Пленуме ЦК и VIII съезде профсоюзов.
На собраниях нет политических докладов. Дальше докладов «Как я начал работать по-новому» дело не идет!
Занялись фото, радио, музыкальным кружком, а за счет чего? Об оппозиции, уклонах, международном положении, пакте Келлога, восстании в Индии, делах в Афганистане забыли.
Не выдержал Шалька, в райком смотался… А, придя оттуда, заявил:
– Ha-днях придет инструктор.
Вечером Якимов и Сахалинский долго сидели над брошюрой ЦК «Ко всем членам ВЛКСМ, ко всей рабочей и крестьянской молодежи».
– Правильно наше дело, Ося. Пусть хоть сам Гусев приходит, и тот нам ничего не скажет. Верный у нас курс.
– Подожди, Митя… Все-таки что-то не то.
– Чего не то? Брось-ка, Ося… Вот мы организовали радио-кружок. Мелочь ведь это, но на ее основе мы целую группу ребят объединили!
– А для чего? Цель какая?
– Как – какая цель? Да ты, ума решился что ли? Были «мертвые души», а теперь нет.
– Так что ж по-твоему, уничтожить «мертвые души», новая система работы, это – самоцель комсомольской работы. Займемся мы этой самой новой формой, мелочами, а за ними можем прохлопать и большие политические дела. Ведь наше дело не только организовать этих самых «мертвых душ», а и влить во все эти начинания определенное содержание. И здесь, пожалуй, кое в чем прав Шалька. Пересмотреть надо нашу работу, а то что-то уж делячеством пахнет.
Не соглашался с этими доводами Якимов. Свыкся он с мыслью, что дела, которые делают сейчас комсомольцы, – эти дела наиболее нужные. Туго укладывались в его голове мысли, высказываемые Сахалинским. И только после прихода инструктора райкома, когда на собрании актива разгорелись горячие споры, только тогда понял он, что не прав. Понял и заявил:
– Верно ребята, не прав я был. Мелкого делячества много у нас. Надо и кружки и все конкретные начинания подчинить нашим политическим задачам. Мы коммунистическая, политическая организация. Мы должны знать не только, как это делать, но и что делать. Мы должны знать, куда мы ведем молодежь.
Письмо
Весна в этом году была дружная. Солнце пригревало спины и грудь пробегающих по тротуарам людей, растопляло снег, и, причудливо извиваясь, бежали ручейки. Наполнились сточные люки, впитывая в себя все новые и новые потоки воды.
Еще зимой на электростанции заговорили о создании фонда для молодежной дачи в Гатчине. Сейчас инициаторам этого дела много беготни.
Нужно собрать членские взносы, нанять дачу, договориться о питании. Заключить договор. Наметить первую партию отпускников.
Кто поедет первый?
Ведь первая партия должна показать пример остальным завоевать авторитет среди жителей.
Отсюда понятны особые хлопоты и разговоры ребят.
И 15 мая первая партия, под председательством Феди Летуна с вещами, чемоданами, с шутками, песнями заняли места в поезде, отходящем с Варшавского вокзала.
Гатчина встретила ребят листьями только-что распустившихся тополей.
Грудь высоко вздымалась, вбирая в себя свежий, так не похожий на ленинградский, воздух.
В приподнятом настроении ребята вошли внутрь дачи. Чисто вымытые полы… В ряд на веранде скамейки. Две комнаты с четырьмя окнами на улицу, с кроватями, манили, звали к себе: «Давайте, мол, отдохнем». И одна большая по середине, окрещенная ребятами в «гостиную», с большим столом и табуретками вокруг. Вот и вся обстановка, в которой ребята проведут свои очередные двухнедельные отпуска.
* * *
На другой день, встав спозаранку, ребята разбрелись по Гатчине. И тут же разбились по группам.
Федька Летун, с неизменной балалайкой, а с ним еще два парнишки скоро отделились и пошли на гору к парку.
Широкая, посыпанная песком дорога вилась между деревьями, теряясь где-то вдали.
Руки сами заходили по грифу:
С одесского кичмана
Бежали два уркана,
Бежали два уркана вдалеке…
И эхом отдалось протяжное «ке».
После часа хождения устали ноги. Бухнулись прямо на траву, и завязалась задушевная беседа.
– Эх, теперь бы рюмочку…
– Рюмочку мало. И мараться не стоит.
– А и верно, ребята. Сейчас бы бутылочку на троих, да девочек на придачу. Эх, и весело бы было…
– Да, не плохо. Ну, а если нет, так давайте лучше и не вспоминать, – предложил Летун, – да, кроме того, я всетаки отвечаю за вас всех. Мне Оська строго заказал не пить самому, да и вам воли не давать. А ежели что, так я имею права выгнать с дачи того, кто не будет подчиняться правилам нашего дачного распорядка.
– Брось, Федя… Сахалинский далеко. Нам его не видно…
– Не видно-то не видно, а все ж.
– Чего там, все ж. До города не далеко. Пускай вон Мишка сбегает. Принесет бутылочку, а мы подождем.
– Брось, ребята, нельзя. По запаху узнают.
– А он в аптеку зайдет. Облаток купит. Вот по запаху и не узнают.
* * *
– Ну ладно, шут с вами… Вали, Мишка…
Отпечатанный на машинке лист бумаги лежал перед Сахалинским.
Два раза он его успел прочитать и все-таки еще до сих пор не мог притти в себя. Написано было следующее:
г. Ленинград.
Коллектив ВЛКСМ Электростанции
Ответств. Секретарю.
Дорогой Товарищ!
Около недели тому назад, к нам в Гатчино приехала группа членов вашего коллектива. С первых же дней своего приезда они проявили себя с самой плохой стороны…
Дела, которые они творили, никак не похожи на дела, которые, по нашему мнению, должны делать комсомольцы.
На второй день по приезде, вечером в парке группа гуляющих жителей Гатчины была в буквальном смысле тероризированна тремя какими-то молодыми ребятами. Один из них в руках держал балалайку.
Эта группа ребят приставала с непристойностями к девушкам. А когда за них заступались, то эти три паренька полезли с кулаками и драка не состоялась только потому, что в это время на шум подошли еще какие-то трое парней и они уже увели и тех первых трех.
После того, на другой день пошли по Гатчине гулять слухи: «так себя ведут Ленинградские комсомольцы, что приехали отдыхать на коллективную дачу»…
Мы решили проверить и эти слухи оказались правильными. Я, пишущий это письмо, вечером собрал ваших комсомольцев и с ними беседовал на эту тему. Они мне дали честное слово, что больше этого не будет, объясняя все происшедшее простой случайностью – «Воздух подействовал». Мы решили этим удовольствоваться.
И напрасно… На четвертый день, ночью, в вашей даче произошло, что то из рук вон выходящее.
Все четырнадцать человек «отдыхающих» были буквально в «дымину» пьяными. Не были исключением и девушки. Громкие, на всю улицу песни. Ругань… Визг. Вот, что выносилось через открытые окна. Около окон собралась толпа жителей и среди них был слышен смех и издевательство.
– Вот мол, как отдыхают комсомольцы. Ишь, какой вертеп устроили…
И последнее определение было очень верное… Творилось что-то безобразное…
А на утро, идущие на поезд служащие и рабочие были свидетелями, как двое ваших ребят издевались (вы наверное догадываетесь о чем я хочу сказать) над девушкой, тоже вашей комсомолкой.
И снова пошли разговоры и сплетни по всему поселку.
Мы обсудили этот вопрос у себя на бюро райкома и нашим решением является это письмо в ваш коллектив.
Товарищи! Примите меры. Иначе мы так опозорим комсомольскую организацию, что нам никогда не будет возможным восстановить ее авторитет.
С ком. приветом.
По поручению Бюро Троцкого Райкома, Агитпроп (подпись).
Вот это письмо и заставило так сильно встревожиться Сахалинского.
«Почему же так? Ведь Летун последнее время исправился… Не пил. Посылая его председателем первой группы, мы думали, что он сумеет как следует организовать отдых ребят. А он… не оправдал наших надежд. Чем же это объяснить? Почему?..»
Это не давало возможности сосредоточиться на чем-нибудь, и Сахалинский с нетерпением ожидал окончания работы, когда освободятся ребята.
* * *
В субботу, сразу же после работы, Якимов и Сахалинский поехали в Гатчину.
* * *
Когда на дачу приехали ребята, там было чисто, уютно. Было все, что необходимо для разумного проведения отпуска.
Это было…
Взору же Сахалинского и Якимова представилась совершенно другая картина:
Грязь. Окурки валялись везде, даже на обеденном столе.
Не чувствовалось, что здесь, в этом помещении живет культурная молодежь.
Вот Федька Летун спит одетый, сандалиями упершись в конец койки. К сандалиям прилипла глина. Напротив него, в такой же позе, только без рубашки, лежит и что-то тихонько себе напевает под нос Андрюшка…
Такая же картина была и в женской спальне. Правда, там относительно было чище. Сказывалась женская привычка…
– Ну, ребята, рассказывайте, в чем дело?
«Дачники» переглянулись. И, чувствуя вину, потупили головы.
– О чем говорить? Был грех. Попутал. Так и говорить-то не о чем.
– Что же молчать будете? – снова переспросил Сахалинский.
– Может быть, ты, Летун, начнешь? А?
– Чего начинать-то. Кончать нужно… Вот хорошо, что вы приехали, а то мы сами бы завтра в город вернулись. Надоело все… Во как осточертело. Житья нет…
– Почему житья нет? Почему осточертело?..
– Да скучно уж очень, Ося… Прямо время девать не знаем куда.
– Значит пьянствовать нужно? Афинские ночи устраивать? – вмешался до сих пор молчавший Митя. – Сволота вы, ребята!.. Опозорили-то как! Эх, вы, комсомольцы?
– Брось, Митька, ругаться-то. Пожил бы здесь, наверно не то бы запел…
– Подумай только, целый день одни. А день-то длинный. Не знаешь, когда он и кончится… Ждешь, ждешь, да и выпьешь. Глядь, время быстрее пойдет. Вы вот отправили нас. Мне ты, Оська, нотацию читал. – «Смотри, Федька, не пей». А как? Что делать? – Ты мне сказал? Все мы носились: – ах, у нас коллективная дача! Ах, мы отдыхаем. А наделе… Спровадили нас. Приехали мы сюда и были предоставлены самим себе. Что хотите, то и делайте. Вот мы и делали…
– Так что ж вам няньку надо? Может, за каждым кровать прибрать? Ночные горшки каждому поставить? А потом их убирать? Так что ли, по-вашему, должно быть? – горячась, заговорил Якимов.
Наступило тягостное молчание.
И видно по ребятам, как тяжело было им всем вспоминать злополучную ночь. Мало силы воли. Не хватило сдержать себя. Выпили, а там закружило. Пошло. В каждом из них сидел враг, который только ждал удобной минуты, чтобы показать себя.
Вот Федька Летун был забулдыга. Первый зачинщик всех «веселий» молодежи. А потом нашел свое место в общей жизни коллектива. Кружок организовал. Не плохо работать стал. Знал свое место. Знал и другое – коллектив стоит за его спиной… Там он всегда найдет помощь. А уехал на дачу, остался в одиночестве, не чувствовал силы коллектива и пропал. Споткнулся… И если бы это было в городе где он у всех на глазах, там споткнувшемуся помогут, подадут руку – «не падай товарищ».
А здесь? Споткнулся, некому было поддержать, вот и упал Летун… Лежит сейчас перед всеми, силится подняться…
Ему подадут руку.
Группа Ани Гладышевой
Пролетело лето. Шесть партий рабочей молодежи с электростанции провели отпуск на своей собственной даче. И если «первый блин» вышел комом, то остальные партии уже умело провели свои две недели.
Каждая партия, перед отправлением вместе с предыдущей тщательно обсуждала, как заполнить свой отпуск, как организовать его.
Шашки, шахматы, коллективная читка газет. Обсуждение прочитанных книг. Организация «полпредов», в обязанность которых входило раз в три дня отчитаться по газетам о том, что делается в «его государстве». Экскурсии во дворец. Купание. Связь с окрестным крестьянством.
Вот, что заполнило время, что устанавливало взаимный незаметный контроль.
15 августа на дачу была послана последняя партия, под руководством Ани Гладышевой.
В числе 18 ребят «последышей», как окрестили их, поехал и Шалька.
Совсем другим парнем стал Шалька за последнее время. Не стало прежнего веселого балагура, ко всему относившегося легко и просто.
И часто веселое игривое прозвище «Шалька», сменяли ребята на собственное имя – Андрей Скучный.
Вот и сейчас в вагоне, ребята поют одну за другой веселые песни, – а Андрей молчит.
– Шалька, ты и впрямь, что-то за последнее время стал оправдывать свою фамилию.
– Чего молчишь, что воды в рот набрал?
Усмехается в ответ Шалька. Тянет из кармана макинтоша «Сафо» и курит одну за другой папиросу.
Вагон постукивает на стыках, звякает на стрелке, мимо проносятся верхушки берез, ольх, елок, крыши сторожек, шлагбаумы, столбы телеграфные.
Душно, несмотря на открытые окна. Только у сидящих рядом с окном дивчат ветерок нежно приподнимает пряди волос, да на платках голубых, красных, сиреневых складки-холмики нагоняет.
Солнце изжелто-красное уже вниз опускается, заставляя жмуриться и глаза отворачивать.
Песня ребят мешает сосредоточиться Шальке. Мелькают в голове мысли, как столбы телеграфные. С открытыми глазами думает, а глаза ничего не видят. Смотрит Шалька на шляпу впереди сидящей дамы да пристально так, что та уж дважды в зеркало, что в сумочке вделано, гляделась. А перед глазами Шальки не шляпа соломенная, а жизнь его за последние годы чудится.
Жизнь комсомольская.
Коллектив молодежи при Райпродкоме, где в 19-ом в союз вступал.
Абанский, Гусаров, – активисты-старики, что в союз его принимали.
Вагон телячий, что под Детское вез таких же, как он ребят, громыхавших винтовками на Юденича.
Старый солдат, комвзвод, объяснявший, как обращаться с винтовкой – «… трехлинейная, пехотная, образца 1893» – беззвучно шепчут Шалькины губы строки из стрелкового устава.
…Не любовь у нас
Только шуточки…
«Мешают», – недовольно думает он, перекидывая взгляд на ребят и опять вперив его в соломенную шляпу.
Райком ВЛКСМ, директивы, собрания секретарей бурные.
Мобилизация в деревне. Кружки по изучению юношеского движения, доклады о международном положении.
Что же сейчас? Что-то не так.
Не так.
Вот до чего дошло. Оппозицию возглавляет. Он, десять лет в комсомоле проведший.
Новые формы, новая система.
Ему, воспитанному в условиях командования… Раз сказано, знает – кончено… Когда все было основано на директиве сверху, а к мысли с низов относились недоверчиво (не оппозиция ли грехом?). Трудно, ой, как трудно, найти свое место.
А тут еще самокритика. Каждый твой шаг, каждое движение, чувствуешь, находится под контролем. И какой-нибудь комсомолец, только два дня, как получивший билет, «кроет» тебя. Тяжело это. Ведь мы – старики создавали организацию. Ну, промахнулся, что сделаешь. Можно и простить.
Раньше и с работой иначе было. Сколько времени сам сидел всего только членом бюро, прежде чем агитпропство дали. Растили актив потихонечку, выверяли постепенно. А теперь? Вон Анька. Девка не плохая. Факт. Далеко пойдет. А вот все-таки, так сразу из организатора фото-кружка в агитпропы. И член союза-то всего с 2-летним стажем. А есть ведь и старики. В роде его. Их обошли. Нет ступенчатости. Сахалинского через год секретарства в Райком в орготдел хотят взять. А раньше посидел бы он годика два на одном заводе, потом на другой бы перекинули. Собирай опыт, учись.
Вот их система (насупились брови у Шальки). Взяли, не проверив парня, и послали организатором первой группы отдыхающих. А результат и сказался. Его до сих пор возмущал случай с Федей Летуном.
Опозорил комсомол. Кимовский значок замарал. Опозорил всю революционную организацию, трудящейся молодежи.
Нужно исправить это безобразие. Нужно показать, как умеет отдыхать молодежь, как она умеет работать.
Выправим линию, авторитет восстановим… Наша группа не подкачает. Анька молодец, да и поможем ей.
Вагон постукивает на стыках. Солнце ниже садится. Прошел кондуктор, отбирая билеты. Скоро и Гатчина.
…Сквозь подметки просочи… сочилась
Да и упала на пясок…
Тянул Бугрин, с набитым по обыкновению леденцами ртом.
Колеса застукали по стенкам чаще. В окна замелькали фуражки, платки, ермолки, шляпки. Поезд подошел к перрону.
* * *
На третий день, с утра, сразу же после чая смылся Шалька от ребят.
– Куда, Андрей?
– Пройдусь, Аня. Пожалуй, не ждите к обеду.
– Остался бы, во дворец хотим сходить.
– Нет, пойду уж.
– Как знаешь!
Посмотрела ему в след, тряхнула стриженой по-мальчишески головой и пошла к ребятам в гостиную.
По дорожке, что извивалась причудливо между столетними в обхват деревьями, опустив голову, медленно шагал Шалька. Глаза близорукие щуря, оглядывался по сторонам. Листья опавшие желтые, сероватые под сандалиями шуршали. Еще медленнее пошел он, что-то бормоча себе под нос. Вот уже и забор «Заповедника». Тряхнул головой, распрямил плечи, разбежался… и смаху – хлюп… хлюп… забурчала вода в болотистом почве под сандальями, свернул к тропинке и зашагал быстро, быстро.
Вечером поздно улеглись ребята, всякие расписания нарушив. Тихонов виноват. Настроил свой радиоприемник, повесив антену на две огромные, сучковатые ольхи. Приемник всего в две лампы, а слышно отлично. Чуть не 20 станций, особенно на коротких волнах.
…Улеглись поздно, а спать не хотелось. В открытое окно светил полный месяц, и мерцали редкие, августовские звездочки.
На крыльце раздался шум. Через минуту в спальню вошел Шалька.
– Где болтался?
– Бродят тут по ночам!
– Где был, Андрей?
Шалька сел на край кровати и, наклонившись, стал снимать сандалии.
– После расскажу, ребята. Спать вам надо, да и я умаялся.
– Шамовка в ящике, на кухне.
– Не хочу, у крестьян ужинал.
– Далеко ходил?
– В село Василино, – верст семь, не больше.
– Семь верст киселя хлебал. Чай сандалии-то, того?
– Держатся. Ну, до завтра. Спать ребята.
* * *
За чаем задержались дольше обыкновенного. Уж на Что Бугрин любит поесть, но и тот позабыл о ситном и яйцах.
– Конечно, нам с мужиками не равняться. Косить и жать из нас только Сеня да Тихонов умеют. Ну а работа все равно найдется.
– Электричество провести бы, – вздохнул Тихонов.
– Махнул братец. А где динамо, двигатель, материал?
– Радио отдадим. Шут с ним. Мы и новый сделаем.
– Правильно, Тиша.
– Ну, а что в самом деле делать?
– Ты наобещал там наверно, работники мол – во.
– Ничего не обещал. Говорю, придем, поможете, коли не справимся. А предсельсовета схватился. Вот, говорит, дело?
– Понимаешь, есть две семьи, одни бабы, да ребята маленькие. Мужики на войне погибли.
– Бедняки, значит?
– Не кулакам же помогать, я к кулаку и не пойду, – заявила Гладышева.
– Пошли, ребята.
– Нет, я договорился на завтра. Если мы сейчас пойдем, пока то да се, пока дойдем, это уж больно по городскому времени выйдет. Завтра и начнем с утра. В четыре часа пойдем. К шести будем там.
* * *
Неделю прожили ребята в Василино. Уходить не хотели, настояла Анька.
– Не для работы я вас сюда привезла. До отъезда три дня осталось. Отдохнуть надо, а то вдруг, в весе убавитесь? Мне нагоняй будет.
– Анюточка-голубушка, ну еще денек, – упрашивали ребята.
– Анька – вырви глаз. Чорт с ним, что вес потеряем, зато делов-то.
– Делов – падежов не знаешь. Да и не чертыхайся. Нет довольно. Отдыхать так отдыхать.
Вся деревня, бабы, девки, ребята бегали смотреть, как работают «городские».
– Встанут и глазеют, – смеется Бугрин. А нет того, чтобы помочь.
– Им это, видать, в диковинку.
– Работаем мы ребята, араписто. Посмеяться, видно, хотят.
А когда вечером шли с полей в деревню, в избу-читальню на ночлег, их провожали приветливые взгляды мужиков. А деревенский балагур дед Семен стал по середине дороги, снял шапку и бросая ее в пыль кричал:
– Ай да помощнички, старых вдов защитнички… Ай да работнички… Земно вам кланяюсь… Дай вам бог невест хороших, а мне внучат пригожих.
И, сменяя шутовский тон на серьезный, говорил:
– Умаялись, чай. Заходи чайком побаловаться. Чайку-то нет. Тю-тю. Так малинки попьем. Лучше пропотеем.
– Глашка, куда запропастилась девка? Шурка-а, скажи Глашке пусть ставит ведерный.
Изба-читальня вечерами была набита битком… «городские» были веселый народ. Песни, шутки, да и газетку почитают. Тихонов учил двух молодых ребят, как обращаться с радиопередвижкой.
– Как накал упадет, лампы станут гореть темнее, значит, пиши нам. Вышлем новые батареи. Да не перепутай, когда ставить их будешь. Анод к накалу не приключи.
– Не перепутаем, поняли.
Провожали комсомольцев всем селом. Перед частоколом, что окружало село, процессию догнал предсельсовета.
– Стой, мужички, дело есть.
– Выкладай.
– А вот, слушайте.
Вытащил из кармана кучу бумаг, долго искал, а потом:
– Вот дурак-то, да я ее на столе оставил.
– Что, что оставил?
– Письменную благодарность. Вот дурак-то, дурак.
– Ладно, и так обойдемся. Прощайте товарищи, – сказала Аня. За ней стали пожимать всем руки и остальные ребята.
– Спасибо, вот уж спасибо. Вот уж пособили то, – причитала одна из вдов, которой помогли ребята.
Вторая молча утирала слезы краем передника.
Версты три провожала крестьянская молодежь комсомольцев, а когда распрощались, в сотый раз обещая писать, когда скрылись спины провожавших за поворотом дороги, Шалька строго взглянул на отпускников и сказал:
– Ну, ребята, нашу, кимовскую, – и первый затянул:
«Вперед заре навстречу,
Товарищи в борьбе…»
«Письменная» благодарность, за подписями с «приложением казенной печати», через неделю была прислана в коллектив.
