Текст книги "Повесть о днях и делах комсомольской ячейки"
Автор книги: И. Зудин
Соавторы: П. Шалашов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
Враг показывает свои когти
Утаптывая снег, наполняя гамом улицы, поеживаясь от утреннего мороза, группами и в одиночку торопятся ребята к своим станкам, машинам.
Комнатушка кабельной сети, как и обычно, заполняется медленно.
В углу около электрической печки собрались в кружок комсомольцы.
– Ты был у Летуна на вечере.
– Был, а что.
– Говорят, драка была.
– Врут. Я ушел в пять, ничего не было. Свои ведь ребята все были.
– Свои-то свои, а вот Антона сегодня на работе нет.
– Да и верно.
– В больницу отправили…
– Почему?
Около ребят увеличивается толпа.
– Антона ранили.
– Брось…
– Ребята говорят.
Сначала шепотом, потом громче, в разных местах, начинают склонять имя Антона.
– А кто его?
– Не знаю…
– Он ведь с Дуськой пошел.
– Не Кудряш ли виноват?
– С чего ты взял?
– Он за Дуськой приударял… А на вечере Антон-то с ней того…
– А что, пожалуй, и верно…
– Бросьте трепаться, – возвысился голос подошедшего Летуна, – нельзя так, не зная точно, топить парня. Разузнать нужно сначала, а потом уже и обвинять… А то Петька… А может, и с Антошкой ничего не случилось.
А вот и Петька… Все повернули головы к двери. Слегка косясь на ребят и как-то необычно хмуро подошел к своему ящику Кудрин. Снял пальто, накинул на себя прозодежду. Ни с кем не здороваясь, направился прямо к себе в мастерскую…
– Петька, поди-ка сюда, – позвал его Летун.
– Зачем?
– Да подойди… Говорят, ты с Антоном подрался?
– Валитесь-ка вы все, знаете куда…
– А ты что лаешься-то?…
– Подрался, ну и подрался. Я ведь, а не вы.
– А зачем своего парня-то резать?
– А ты видал? Или ты меня за руку держал?
В комнату вошел Глазов.
– А ведь гудок-то, товарищи, был…
Медленно стали расходиться по своим местам. Долго еще не умолкали голоса.
* * *
Прозвенел, оставив дребежащий звук в воздухе, звонок. В столовку потопали ноги.
Кабельщики и посейчас не могут успокоиться:
– Антон-то на самом деле порезан. И кем – своим парнем, Петькой Кудриным. Так сказала тетка Антона, приходившая в завком с его бюллетенем.
В комнатушке коллектива комсомола за столом секретаря группа активистов – Шалька, Костя – «экономист», тут же и Федька Летун.
Сахалинский за столом внимательно слушает рассказ Летуна о вечеринке.
– Ну, так как же, ребята.
– Чего – «как же». Кудрина нужно вызвать, потолковать. Узнать в чем дело, а потом уже и выводы делать, – предложил Шалька.
– Но все-таки, почему он ударил его в бок?
– Да что ты все – почему, да почему. – Из-за Дуськи все это.
Вмешался Костя:
– Гнать нужно из комсомола… Невыдержанный он. Из-за девчонки – нож в бок. Не место ему среди нас.
– Да чем Кудрин то виноват? Больше, пожалуй, виноват Федька. Зачем он таких баб на вечер приглашает. А из-за них парень должен пропадать, – прожевав кусок булки произнес Петька Миронов. – Хотя и Антон также хорош: бабник-то он известный – ни одной девчонки, если попала ему на глаза, не пропустит.
– Брось-ка ты, Петя. Да и не нам это разбирать. На то следственные органы у нас существуют.
– А ты все-таки, Оська, поставь вопрос на бюро. Потолкуем, – бросил на прощанье Шалька.
Гудок снова звал на работу.
Иосиф остался один. Мысли вертелись вокруг злополучной вечеринки. Вот тебе и «досуг». Ведь это же практическое преломление проклятого вопроса об отдыхе молодежи…
Для Иосифа было ясно, что в этом деле, так же, как в деле с Герасимовым, меньше всего виноваты сами потерпевшие. Ни Кудрин, ни Смирнов, ни Дуська, а безделье. Не занятое ничем время – вот враг. Ведь если бы ребята могли организовать свой отдых лучше, без выпивки, то, пожалуй, и драки не было бы. Нужно что-то сделать.
Нужно ввести все это в систему… А как? А тут другая история. – Иону в приемный покой пронесли.
* * *
После обеда Иона, подойдя к своим тискам, вынул из кармана кисет, из другого трубку, не торопясь набил ее.
Подошел к горну, положив уголек, раскурил. А от мастера к нему Петька Миронов:
– Иона, Павел Дмитрич зовет…
– Чего ему нужно?
А сам, положив около тисков трубку, неторопливо вышел из мастерской.
Петька остался. Бросилась в глаза оставленная Ионой трубка.
– Вася, – подошел он к работающему на токарном Димитриеву, – дело есть.
– Чего?
Зашептались, смеются. Подошел Бугрин, посвятили и его в свою выдумку. Смеху прибавилось. И скоро все знали о шутке, выдуманной Петькой.
– Ловко…
– Смотрите, чтобы несчастья не было.
– Волков бояться – в лес не ходить.
– Пока еще с этого люди не умирали.
– А Петька Миронов возился около трубки Ионы…
Ребята смеялись, давая советы:
– Ты побольше всыпь-то.
– Не жалей казенного добра…
– Брось, Петька… Немного давай, а то, смотри, греха какого-нибудь не вышло бы…
А тот:
– Не учи, сам знаю. Но, – обращаясь ко всем – смотрите – не выдавать, ежели что…
Минут через двадцать вошел Иона и как всегда первым делом – за трубку. Сорок глаз следили за ним… Он спокойно взял ее, пальцем – чтобы потуже было – нажал на табак. Подошел к горну. Поковырялся там. Всунул уголек. Запыхтел. Глаза настороженно следят. А через минуту… вспыхнуло… и Иона, ухватившись за лицо, истошным голосом закричал.
– Что… наделали?.. Ой… больно… Глаза…
Мастерская ответила безмолвием. Тишина. И только Петька:
– Что мы наделали…
Подбежали к Ионе. Тот валялся на полу, стоная и крепко укрывши лицо руками.
Прибежали из соседней монтажной. Крики Ионы донеслись и туда…
– Что случилось?
Митя Якимов подбежал, нагнулся над Ионой, приподнял его и увидел окровавленную массу вместо хорошо знакомого лица Ионы…
– Что случилось?.. Кто сделал?!
И из угла виновато:
– Он трубку раскуривал…
– Ну, а дальше?
– Дальше… – и уже смелее раздался чей-то голос – взрыв, и он упал…
Голос Петьки придушенный, дрожащий:
– Не выдавай, ребятки…
Якимов сразу: – Кто кричал? Молчание.
– У-у, – протянул Якимов… Сволочи вы, а не люди…
Иону положили в принесенные носилки и отнесли в приемный покой…
Мастерская наполнилась рабочими со всех цехов. Молчали. Петька Миронов забился в угол и не то рыдал, не то лязгал как-то зубами. Каждый старался не глядеть в глаза другому.
А потом словно прорвало. Заговорили разом. А из гомона басистый голос:
– Ну, братцы, особенно из-за жида беспокоиться нечего. Было б из-за кого…
– Что же жид-то по-твоему не человек?
– Человек-то он человек. Да не такой как мы. Жид – одним словом.
– Бросьте, сволочи… – возвысился голос вернувшегося Мити. – Иона – еврей. Верно. Ну, а зачем так делать-то? Зачем увечить человека? Что он плохо кому-нибудь сделал? Или он как работник хуже хотя бы тебя вот, Журавлевский.
– Да ты меня не замай… – снова покрывая все, произнес голос басистый. – Я-то тут не при чем… Я просто так…
– Вот-то и плохо, что мы все просто так. И благодаря вот этому «просто-так», человек погибает.
– Ничего, жиды живучи. Выживет…
– Выживет, говоришь. А если нет. А если он останется слепым? А ведь у него шестеро ребятишек. На кого они?.. Кто поможет?
– Власть поможет… Она-то, ведь, ихняя.
– Брось, Журавлевский. Сам не знаешь, что говоришь. Чьи ты слова-то перепеваешь? И тебе ли? рабочему? их говорить? «Ихняя». Врешь. Твоя, наша власть. Мы с тобой вместе неделю тому назад поднимали руки за нашего депутата в Совет. Вот тебе и власть. А ты говоришь – «ихняя»…
– Правильно, Митя… – Верно говорит парень.
Якимов возбужденно:
– Ну, кто затеял-то?
А Журавлевский снова:
– Да твои комсомольцы… Вон Петька Миронов…
– Петька, ты.
– Да не думал я, Митя, что так выйдет-то… – И слезы у парня… – Я думал, что так… ничего… Предложил пороху подсыпать в трубку. Ребята одобрили. Вот они все тут. Я положил. А вышло вон что…
– Ладно. Иди в коллектив. С тобой особый разговор будет, а сейчас давайте-ка, ребята, по местам. Работа не ждет.
* * *
Вечером, после окончания работы, в проходной, в завкоме, в коллективе партии и комсомола, везде, в каждом уголке разговор о «шутке».
Иону отправили в больницу. Нелецкая каждый час звонит туда. Последние сведения: сильный ожог всего лица. Глаза не пострадали.
В коллективе комсомола – Якимов и Сахалинский. Ребята уже разошлись. Иосиф Сахалинский усиленно убеждает Митю:
– Нет, Митя, как хочешь, а разъяснительную работу по случаю с Ионой придется тебе взять на себя. Не могу я. Не поверят мне, скажут – сам еврей, так за своих заступается. Пожалуй, если я буду выступать, то и меня покроют.
– Эх, Оська, не ожидал я от тебя такой вещи. Не по-большевистски это. Ну и что ж, что еврей. Неужели поэтому и труса праздновать нужно. Нет, милый. Ты – еврей, так ты поди и расскажи о себе. Мне-то ты рассказывал. Ведь только твоя речь правдивая. Речь о самом себе сослужит нам большую службу. Ты сам помнишь о погроме. Помнишь о твоей сестренке, что штыком прикололи к стене. Ты сам с революции в комсомоле, и на фронтах, и сейчас работаешь на дворе. Расскажи о самом себе, Ося. И это будет верно. А так прятаться, бояться – неправильно будет. – Хуже. Вот, мол, боится. А ты не бойся и разъясняй! А за меня не беспокойся.
– Но по-моему мало разъяснительной работы. Нам, по-моему, сейчас нужно взяться за пересмотр нашей комсомольской работы. Систему надо пересмотреть. И начинать ее нужно не с обкома или райкома, а с цеха, с мастерской, звена.
– Случай с Ионой нам и нужно использовать для этого поворота. Повторяю тебе еще раз, Ося, что все, что мы имеем: вечеринки, пьянство, прогулы – все это только от того, что ребятам некуда деваться. Энергии много, а провод-то один. Переключить эту энергию надо на что-то разумное, полезное. И нужно это начать сейчас.
Разъясняй ребятам, рабочим о вреде антисемитизма, о том, что мешает нашей стройке, но вместе с тем и узнавай у ребят, у взрослого рабочего, что же нужно сделать. Я уверен, что они об этом скажут. Они укажут, а ты уж это введи в систему. Собери около себя ребят, я сейчас буду свободен, каникулы на рабфаке – тоже не откажусь. А мыслишки кое-какие в голове бродят. И смотришь, через некоторое время мы сумеем из нашего коллектива сделать изюминку – ни скуки ни ничего такого, что питает нездоровые настроения. И дело будет на ять. Так что, давай, не кручинься, не вешай головы, а подними ее повыше и начинай…
В этот день долго не мог успокоиться Иосиф. Придя домой, обедал нехотя, машинально смотрел в газету, а мысли были далеко от нее.
«Что делать? – вот мысль, которая сверлила, вызывая боль в голове. – Кто поможет? Был он в райкоме, говорил. Встретили ребята шуточками. А секретарь с заворготделом обещали приехать на первый пленум коллектива и разрядить обстановку. Ох, уж это разряжение. Только и знают – приедут, произнесут часовые речи: „Трудный момент переживаем, товарищи. Классовый враг наступает. Идет борьба за молодежь. За кадры…“ А где этот враг? Что он из себя представляет? Как с ним бороться, – не скажут.
Да вот – наш случай. Враг ли Миронов Петька? Ведь свой, рабочий парень. Нет, не враг. Но… как же тогда. Ведь враг должен быть.
Враг – антисемитские настроения, примиренческое отношение к ним. Вот – враг. А Петька – оружие.
Петьку надо наказать, чтобы другим неповадно было. Тем, не нашим. А своих не острасткой брать. Надо работу ставить. Прав Митька. Да плохо и районщики врага видят. Нахватались верхушек и кроют. А это ли нужно нам? Они видят, как молодежь растет, как она с каждым днем становится все требовательней, все менее удовлетворенной. А от неудовлетворенности все и происходит…»
С этой мыслью забылся Ося, и скоро тихий храп указывал на то, что проблема решена.
Готовим отпор
Бюро коллектива назначено на шесть, но ребята собрались гораздо раньше. Первым пришел Якимов, за ним – остальные.
– Что сегодня в порядке дня? – обратился Петька «Медник» к Сахалинскому.
– Разве не знаешь? – А о чем прошлый раз толковали? – План работы обсуждаем сегодня, ответил тот.
– Значит… попотеем, – заключил Шалька.
* * *
Лист бумаги, лежавший перед Сахалинским с надписью:
План работы
кол-ва ВЛКСМ Октябрь-Март м-цы.
оставался чистым, несмотря на 3-часовое обсуждение.
– Не так, ребята, – заговорил Шалька-агитпроп. – Чего мудрить? Пиши, Ося, по разделам: организационный, экономический, агитпропработа. Четверть часа и работы-то. Сколько союзных дней, сколько заседаний бюро…
– А содержание? – перебил его Якимов.
– А райком – то на что, – отпарировал Шалька.
– Чепуха, ребята, – вмешался экономработник. – Не о союзных днях толковать надо. У нас неурядица с квалификацией. С броней тоже. Эти вопросы поставить надо в план работы.
– Так я об этом и говорю. Это и есть экономработа, – особый раздел, – снова вмешался Шалька.
– Разрешите-ка мне слово, – вмешался до сих молчавший и с присвистом сосавший трубку – партприкрепленный.
– Нечего канитель разводить. Ведь вишь – два часа толкуют – знать, делать больше нечего, а дела – нуль… Я предлагаю: каждому члену бюро поручить сейчас проработать какую-нибудь часть плана и завтра к вечеру сдать ее Сахалинскому. А он уж пускай соединит, согласует с партколлективом и вынесет прямо на пленум коллектива.
– А по-моему, – заявил Петька «Медник», – лучше всего по кампаниям. – Октябрьская революция, – Ноябрь, Антирелигиозная – Декабрь, Ленинские дни – в Январе и т. д.
– Да у нас и старый план еще не выполнен до конца, добавить по разделам новые пункты, и шабаш…
– Нужно дать разъяснения цехячейкам, те составят план работы, а мы обобщим…
Спор разгорался. Стука карандашом по столу – чем успокаивал Сахалинский – не было слышно. Каждый старался перекричать другого, не слушая, что говорит сосед.
Табачный дым стлался по комнате.
Было шумно и душно…
Митя Якимов, так же как и все, усиленно дымил папироской, но внимательно слушал все противоречивые предложения, которые сыпали на ребят, как из рога изобилия. Не выдержал и, усмехнувшись, бросил:
– Ну, а жизнь?
Ребята не поняли, переглянулись и взглянули вопросительно на Митю.
– Что жизнь? – переспросил Шалька.
– А то, что происходит на заводе, найдет свое отражение в плане?
– А как же? Дадут цехячейки. Райком. Потом кампании.
– Нет, ребята. По-моему не с этого конца мы подходим. «Что райком?» «Что кампания?» Не разделы собрались мы заполнить сегодня. План работы это – наша жизнь.
– Верно, Митя, – поддакнул Сахалинский.
– Случай с Ионой, исключение Герасимова за пьянку, нож в бок Антону, пьяная вечеринка, выход из комсомола Катюшки и Кости. Вот что должно быть нашими разделами в плане. Ребята бесятся… а с чего? Оттого, что их время не организовано, не заполнено.
– Верно, верно, Митя… Никто работать не хочет. На нас все навалили, – встрепенулся Петюшка.
– А почему на нас? – продолжал Митя, – потому что мы считаем себя штатными активистами. Боимся привлекать новых ребят. Здесь вот «батька» предлагал нам всем взять по отдельному вопросу и проработать, а, Ося, мол, пускай объединит. Я предлагаю иное. Давайте, не откладывая дела в долгий ящик. Сегодня пятница?
– Ага.
– Так вот в понедельник. Соберем «мертвых душ». Потолкуем с ними. Потом соберем имеющих нагрузки – и с ними. И я уверен, что у нас будет самый настоящий жизненный план.
– Брось, Митя, утопией заниматься – нечего фантазировать. Мертвые души. – Да разве их соберешь. Это хорошо говорить только. Они на комсомольское-то собрание не являются, а ты… Брось, ничего из этого дела не выйдет.
– Нет Шалька… Митя верно говорит. Чего тут толочь воду в ступе. Голосуй, Оська.
– Голосовать – пустяки, а вот что райком на это скажет?
– Вот что, ребята, предложение Мити – дельное предложение, – заявил Сахалинский, до сих пор только поддакивающий, – здесь нужно помнить только следующие соображения. Только собирая «мертвые души», собирая ребят, имеющих нагрузки, нужно будет не итти у них на поводу, а проводить свою, нужную нам линию… Ведь вы знаете этих ребят… Они, конечно, будут предлагать в план работы то, что им ближе всего, а отсюда может получиться, что за мелкими делами, за «делячеством» мы прохлопаем большие политические дела.
Наши комсомольцы в большинстве политически неграмотны, молодые еще комсомольцы, и здесь нашему активу нужно серьезно подзадуматься, как мелкие дела, дела, вызванные инициативой ребят, вели бы к делам большим – делам политическим. Без политической четкости и правильной установки план не может быть жизненным. И об этом нельзя забывать…
… Вопрос о «собрании мертвых душ» был решен.
«Мертвые души»
На другой день утром, за полчаса до гудка, в проходной был вывешен плакат:
В понедельник в 5 час. вечера собрание
«МЕРТВЫХ ДУШ»
1) Почему ты не имеешь нагрузки?
2) Предлагали ли тебе нагрузку?
3) Зачем же ты в комсомоле?
На эти вопросы мы ждем ответа от вас
«Мертвые души» комсомольской работы.
Не опоздай.
К пяти часам помещение завкома медленно начало заполняться ребятами. Вот, уткнувшись в «Смену» сидит Леня Северов. В другом углу, на диване – Мишка Калачев с Андреем Спиридоновым – спорят. А вот влетел Костя Поливцев и – к «Регистрационному листку» приложился, тщательно выводя фамилию.
Все на лицо. «Мертвые души» на месте.
Из сотни комсомольцев, что насчитывает по спискам личного состава коллектив, только двадцать один имеют нагрузку, а семьдесят девять – «мертвые души». Против каждого из этих фамилий выведена игриво «ласточка» – клеймо комсомольской безработицы.
– Начинай… – недовольно ворчит Северов. – Ты что ли председательствуешь, Митя? Начинай, – уже громко кричит он.
– Что начинать-то? Сами начните… Ведь мы-то вас уже опросили.
– Почему мы не имеем нагрузок? Почему у нас семьдесят процентов безработных? – переспросил, поднимаясь, Поливцев. Слушайте… В прошлом он не был «мертвой душой». Это был парень, который не проходил мимо производкомиссий и совещаний, бегал по цеху, выискивая язвы и болячки, кумовство мастеров и требовал их устранения. И для него это было просто, так же вот просто, как он рассказывает сейчас:
– Кто же работать-то будет? Я ходил к «экономисту». Теребил бюро коллектива – мол, смотрите, неправильно переводят на квалифицированную работу. Говорил про лом, что валяется на дворе. А что толку-то? Требований моих никто не слышал, а слышали, так отмалчивались. Ну, думаю: чорт с ними. Пускай «мертвая душа»… Поливцев на этом замолчал, и уже больше не нужно было приглашать ребят высказываться.
Вот вскочил со стула Северов и быстро заговорил:
– Я в редколлегии работал. Вытаскиваем всех «за ушко да на солнышко», в общем грязи много… Мы стараемся чистить, да труды-то напрасно. Все по-старому делается. Ноль внимания… Писали мы о предзавкоме – пьяница он. На женщин падок. Снять предлагали. А он… он в ус не дует, да еще стращает, денег на газету не дам. А в коллектив придешь, там тебе тоже только пообещают и все. Чего же тут работать…
– Давайте и я скажу, – приподнялся Калачев. – Вот в комсомоле с 27 года, а работы не дают. Обещают. Мол, сборщиком в Мопре будешь…
– А меня к сборщику прикрепели, марки языком облизывать, что ли, – усмехнулась Варя Васильева.
К этому добавил Спиридонов:
– Уже сколько времени прошу работы. А мне: подожди, на следующем бюро разрешим. Сколько бюро прошло, и со счета сбился. Плюнул и больше не прошу…
Прорвалась плотина… Потекли без удержу слова тех, кого называли «мертвыми душами». «Мертвые души» оказались живыми людьми. Да, живые люди были перед активистами. Те люди, которые так нужны и мимо которых до сих пор проходили, не замечая.
Каждый из них набрасывался на работу. Каждый хватался: бегал в коллектив, требовал. А его хлопали по плечу: и «Ишь какой горячий. Раньше времени социализм построить хочешь»…
Прорвалось, потекло… И горькие, но в то же время нужные слова и мысли услышали наши активисты. Они толкуют о новых формах работы. На пленуме райкома обсуждают их. А на месте… На месте застойное болото, жизнь движется потихоньку, постепенно засасываются люди. Люди, нужные нам.
Вот Петька Шмуляев:
– Я сколько раз говорил: нужно отгородить щитом топку. А мне говорят: ладно, – молод еще, зелен. Не суйся не в свое дело. А чье же оно? Мое. И меня не слушают. Так к чему же тогда говорить, что фабрики и заводы наши. Нет, шалишь. Не наши. Я вот хозяин, а указать никому не могу. Облают. Так чего же я стараться буду?…
– Не знаем мы, чем кто живет. А отсюда и все остальное. Работал среди нас Антон и нет его. Зарезали. А почему? Хоть кто-нибудь поинтересовался? Ведь мы знаем, кто это сделал, а молчим. А когда Катюшка ушла к сектантам? А ведь хорошая была девчина. Я предложил организовать группу ребят, чтобы они следили, наблюдали за личной жизнью. А мне… мне Шалька заявил, что, мол, не наше дело соваться в личные дела и копаться в грязном белье. По-моему, это не верно. Нужно сунуться, если видишь, что у парня или девушки в жизни заскок получился. Помочь надо и белье переполоскать. А мы, мы – нет… Не умеем. Так зачем же тогда комсомол? Зачем я в него вступал, – и голос задрожал у Борьки Кукладзе, – гнать нас в три шеи надо. Уйду из комсомола – не останусь.
* * *
Устранять зазнавшееся начальство.
Уменьшить брак…
Свести на-нет прогулы…
Вмешиваться в личную жизнь…
Ох, как это хлопотно и суетливо. Как это беспокойно.
То ли дело – МОПР, ОДН, ОСОАВИАХИМ, подписка на газеты, сбор членского взноса, интернационального пятачка. Тихохонько собирают пятачки, вешают плакатики. Мирная тихая жизнь.
Кончилось собрание. Уйма материала, правда, горького для всех.
Так по частям, по деталям накоплялись пункты плана будущей работы.
В коллективе горячка. Группа активистов подготовляла план работы коллектива по-новому.
Сахалинский, Якимов, Медник, Северов сбились с ног. Даже осунулись. После восьми часов работы – три, четыре часа за спорами, диспутами.
Как составить план? Вот мысль, цель всех споров. А в результате по цехам, в конторе, в проходной, курилке, везде, на видном месте плакаты – широкие, писанные от руки, так, чтобы каждому можно было прочитать «План работы коллектива» и в нем четко, ясно, без всяких «углубить», «усилить» вклинивались пункты, взятые из самой жизни.
Здесь жизнь переплеталась с действительностью, с жизнью всей страны.
Моменты индустриализации – реконструктивного периода – сплелись с конкретными задачами электростанции:
«Организовать бригаду молодых монтеров».
«Создать группу по борьбе с разгильдяйством, браком и прогулами».
Тут же на этом исписанном листке:
«Бытовому ядру произвести обследование личной жизни комсомольцев, с постановкой доклада „Как я живу?“ – с содокладом обследователей на пленумах ячейки»…
Так создавали контроль и в личном быту. Кампании нашли себе место, но не отвлеченно, а конкретно:
«Либкнехт и наша связь с зарубежными товарищами».
«Организация и проверка работы кружка эсперанто…»
И так построили весь план.
