Текст книги "А чем Россия не Нигерия?"

Автор книги: И. Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА 2. ХВАТИТ ЛИ ХЛЕБА?

Надо быть гениальным, чтобы оставить Россию без хлеба.

У. Черчилль

СПОСОБНА ЛИ РОССИЯ ПРОКОРМИТЬ СЕБЯ?

Думаю, что этот вопрос волнует большинство читателей. А должен волновать всех! Потому что если даже Россия с её необъятными просторами не в состоянии обеспечить продовольствием своё далеко не густое население, то человечество, численность которого в текущем столетии должна вырасти до 9-10 млрд, ждёт поистине катастрофическое будущее.

Г-н Паршев в данном случае сперва как будто колеблется и даже не прибегает к своему излюбленному приёму – запугиванию читателей страшилками. Он говорит: «...нашей пашни (около 100 млн. га) едва ли хватит для самообеспечения России хлебом» (с. 42). То есть скорее не хватит, но может и хватить. Однако такой неопределённый ответ не соответствует стилю и приёмам нашего идеолога. Г-н Паршев, подобно Нине Андреевой, любит однозначность.

И вот он уже вернулся на круги своя – к сочинению ужастиков: «В представлении многих мы всё ещё „одна шестая часть суши“. Увы, мы уже только „одна седьмая“. И суша эта уже не та. Мы потеряли половину пахотных земель (причём лучшую половину) и большую часть минеральных ресурсов» (с. 58). И ещё круче: «Вовлечение экономики России в мировые рыночные отношения („международное разделение труда“) губительно и в короткий срок приведёт её к коллапсу Увы, но территории России не хватит для ведения натурального хозяйства нынешним населением. Демеханизация и дехимизация сельского хозяйства приведёт к тому, что деревня будущего сможет прокормить население не более чем в 1914 году – 90 млн. человек, из них всего 15 млн. горожан. Напомню, и тогда ежегодная смертность от голода и болезней, связанных с недоеданием, исчислялась десятками и сотнями тысяч. А если в селе не будет солярки, а конское поголовье ещё не достигнет уровня 1914 года – ситуация будет хуже, чем в начале века» (с. 207).

Насколько эти утверждения автора книги «Почему Россия не Америка» соответствуют истине? Начнём с площади российской пашни. По данным официального издания «АПК России» (М., 2000), она в 1999 году составляла 121616 тыс. га. Следовательно, г-н Паршев «забыл» ни мало ни много 21 млн га. Это площадь всей Белоруссии! Очевидно, по мнению нашего идеолога, такую «мелочь» вообще не стоит принимать в расчёт. Но верно ли это?

Возьмём для примера такую страну, как Канада. В конце 1980-х годов вся площадь под зерновыми составляла в этой стране 20 262 тыс. га, что меньше «забытой» г-ном Паршевым российской пашни. И с тех пор она едва ли выросла. Этой площади канадцам хватает не только для обеспечения продовольствием своего населения (31 млн человек), но и для крупного экспорта. Размеры этого экспорта, конечно, колеблются по годам, но в урожайные годы Канада вывозит половину всего собранного зерна. В целом, 20 млн га канадской пашни под зерновыми хватает для пропитания 40-60 млн. человек (в Канаде и за её пределами).

Как заверяет читателей г-н Паршев, лучшую половину пахотных земель бывшего СССР «мы» (надо полагать, «мы» – это московская бюрократия, как единственный и универсальный собственник всей земли в социалистическом государстве) потеряли. Значит, российская пашня составляет худшую половину. (Вообще-то, российская пашня составляла не половину пашни бывшего СССР, а 58%, но мы знаем, что любовь к точности г-ну Паршеву несвойственна.) Проверим данное утверждение.

После России наибольшую площадь пашни в пределах бывшего СССР имел Казахстан. Урожайность там всегда была значительно ниже средней по Союзу из-за засушливости климата. В среднеазиатских республиках пашня никогда не занимала особенно больших площадей, поскольку там земледелие в большинстве районов возможно только при наличии орошения. А воды в Средней Азии и в самом деле мало, да вдобавок её расходовали в советский период в высшей степени неразумно. При этом часть пахотных земель погубили – из-за засоления их пришлось оставить. А те поля, что пережили погоню за рекордным урожаем хлопка, с трудом могут прокормить многочисленное (и продолжающее расти) население Средней Азии. Так что от независимости среднеазиатских государств мы, россияне, в экономическом отношении ничего не потеряли.

Азербайджан во многом похож на Среднюю Азию: и по густоте населения (часть которого ныне вынужденно переместилась в Россию), и по необходимости орошения на большей части равнины. А в горных районах Азербайджана жители испокон веков занимались преимущественно скотоводством, а не земледелием. Армения – почти целиком горная страна с иссушающе жарким летом и достаточно холодной (и часто бесснежной) зимой. Её никак не отнесёшь к странам с благоприятными для земледелия природными условиями.

Белоруссия и Литва с их бедными почвами и избыточно влажным летом выделялись в царской России самой низкой урожайностью и тяжёлым положением крестьянских масс. Причём безосновательно обвинять в этом царизм. И в 1812 году, вскоре после раздела Польши, такого зоркого наблюдателя, как прусский офицер К. Клаузевиц, поразила нищета литовских и белорусских крестьян. Они жили гораздо беднее не только по сравнению с уже освобождёнными от крепостной зависимости крестьянами Пруссии, но и по сравнению с крестьянами Центральной России. Латвия и Эстония по природным условиям похожи на Литву и Белоруссию, но летнего тепла там меньше. Правда, в Эстонии частичной компенсацией за сырое и прохладное лето служит наличие ценных в с.-х. отношении дерново-карбонатных почв. Но они занимают отнюдь не всю Эстонию.

Если же в конце существования СССР прибалтийские республики и Белоруссия превосходили РСФСР по урожайности зерновых и ряду других показателей, то дело тут не в климате. Не следует забывать, что Прибалтика и западные области Белоруссии отбыли под властью людоедского сталинского режима втрое меньший срок, чем Россия, и маниакальная сталинская политика уничтожения крестьянства как класса нанесла им существенно меньший ущерб. А в дальнейшем номенклатурная верхушка Прибалтики и даже Белоруссии до известной степени выступала в качестве заступника интересов сельского населения своих республик перед Центром. Понятно, что российское чиновничество на это было решительно не способно! Поэтому российскую деревню обдирали, как липку, а прибалтам и белорусам делали некоторые поблажки.

Так что по совокупности климатических и почвенных условий выигрывают сравнение с Россией только Украина, Молдавия и Грузия. На их долю приходилось лишь около 1/6 пахотных земель бывшего СССР. Остальные 11 бывших союзных республик никаких природно-климатических преимуществ перед Россией не имели. Им не хватало либо запасов питательных веществ в почвах вследствие избыточного увлажнения (Прибалтика, Белоруссия), либо, наоборот, влаги (Казахстан, Средняя Азия, Армения, отчасти Азербайджан).

Не будем пока подробно разбирать другой тезис г-на Паршева: якобы демеханизация и дехимизация нашего сельского хозяйства – результат вовлечения экономики России в мировые рыночные отношения. Здесь наш идеолог неоригинален: об «иностранной продовольственной интервенции» у нас много кричали и без него. Заметим лишь, что, на наш взгляд, существуют две куда более важные причины, породившие переживаемый нами глубокий аграрный кризис. Первая и главная из них – колхозно-совхозный строй. Колхозы и совхозы, пусть переименованные и скрытые под труднопроизносимыми сокращениями вроде ЗАО, ОАО и СПК, органически неспособны работать в условиях рынка – хоть мирового, хоть сугубо внутреннего. Впрочем, и в условиях командной («плановой») экономики они тоже работали из рук вон плохо. Позор наших так называемых «реформаторов» (это слово нельзя употреблять без кавычек!) в том и состоит, что они оставили в неприкосновенности основанный Сталиным колхозно-совхозный строй, тем самым обрекая страну на затяжной аграрный и продовольственный кризис.

Другая немаловажная причина упадка сельскохозяйственного производства в современной России – полное отсутствие какого-либо аналога того учреждения, которое во времена ненавистного Паршеву П.А. Столыпина именовалось Крестьянским банком. Специализированный банк для нужд сельского хозяйства, безусловно, необходим. И в стране со слаборазвитой и не вызывающей доверия банковской системой это должен быть государственный или контролируемый государством банк с многочисленной сетью отделений на местах. Но ничего подобного у нас сейчас не существует. Правда, в 1990-е годы в России был Агропромбанк, но, во-первых, работал этот банк плохо, а во-вторых, в дальнейшем, после приватизации и переименования в «СБС-Агро», он... исчез. Исчезновение этого банка – настоящий детектив, только пока не дождавшийся своего Шерлока Холмса или Эраста Фандорина. Однако нас больше интересует производственная, а не социальная и тем более не криминалистическая сторона аграрного вопроса. Сейчас вроде бы создан Россельхозбанк. Но вот кого он обслуживает? Однако об этом позднее.

О «НЕРЫНОЧНОСТИ» РУССКОГО КРЕСТЬЯНСТВА

Лучше проверим ещё одно утверждение г-на Паршева – что якобы российское крестьянство перед войной 1914 года вело натуральное хозяйство и при этом постоянно голодало. Безусловно, на огромных просторах Российской империи даже в начале ХХ века можно было отыскать такие уголки, где крестьянское хозяйство оставалось почти натуральным. Вполне натуральным оно, разумеется, нигде не могло быть по той простой причине, что налоги с крестьян государство взимало деньгами. Поэтому даже самым патриархальным крестьянам приходилось как-то зарабатывать деньги для уплаты податей. Ведь натуральные налоги господствовали на Руси только до Петра Первого. Пётр ввёл подушную подать, которую крестьянам приходилось платить деньгами. И хотя наряду с этой денежной податью (которую правительство время от времени повышало) кое-где ещё удерживались платежи зерном, они постепенно отмирали и исчезли к началу XIX века. Так что читатель может сам оценить забавное утверждение г-на Паршева, что-де «в начале 20 века нерыночное население России составляло несколько десятков миллионов человек и даже платило налоги зерном и солдатами» (с. 102).

Для оценки «нерыночности» русского крестьянства начала ХХ века удобно взять экспорт сливочного масла из России. Во-первых, масло производили в основном в Сибири и северных губерниях (Вологодской, Костромской, Ярославской, Новгородской, Тверской), то есть как раз в тех частях России, где климат действительно холодный. Во-вторых, если в вывозе зерна значительную роль играли помещичьи хозяйства, то о масле этого никак нельзя сказать. Производство масла на экспорт к 1914 году более чем наполовину сосредоточилось в руках крестьянских кооперативов. Но и частные торговцы вывозили масло, произведённое из крестьянского молока. Основными поставщиками молока для переработки на масло и для кооперативных, и для частных заводов были крестьяне с 2-3 коровами. Они превосходили по зажиточности среднестатистических крестьян соответствующей губернии, но ненамного.

Таблица 2.1. Экспорт сливочного масла из дореволюционной России

1895-1899	7207	4,1
1900-1904	33677	15,1
1905-1910	52107	18,5
1911-1914	67224	23,6

Эти данные заимствованы из книги крупного российского экономиста-аграрника Н.П. Макарова[19]19
  См.: Макаров Н. Рыночное молочное хозяйство и кооперация. М.; Л.: Всероссийский кооперативный издательский союз, 1926.


[Закрыть], как и все честные экономисты-аграрники, репрессированного при Сталине. Для удобства современного читателя пуды пересчитаны в тонны. Как видно из таблицы, экспорт масла быстро рос, причём главным козырем российского масла была его дешевизна. Российское масло продавали на 20% дешевле, чем датское. Но это не вело к убыткам ни для торговцев, ни для кооперативов, ни для самих крестьян. Ведь себестоимость одного пуда масла в России (Волоколамский уезд Московской губернии) составляла 64 коп., а в Дании – 1 руб. 14 коп. Поэтому крестьяне в российской глубинке были кровно заинтересованы в переработке своего молока в масло. Отсюда и лавинообразный рост маслодельных артелей, число которых в 1914 году достигало примерно 3250. Причём две трети кооперативов располагались в Западной Сибири, включая и некоторые уезды, ныне относящиеся к Северному Казахстану. Остальные артели были сосредоточены в нечернозёмных губерниях севернее Москвы.

Участие в артелях приносило ощутимые выгоды. У крестьян – членов кооперативов росли денежные доходы. Они постепенно заводили больше лошадей и коров, причём обеспеченность дворов скотом становилась более равномерной. Во многих местах уже начинался переход от старинного трёхполья к более правильным севооборотам с посевами клевера и вики. В основе всех этих улучшений лежала высокая товарность молочного хозяйства. В районах, охваченных кооперативным движением, крестьяне продавали 71,3% молока, тогда как из продуктов полеводства на рынок шло только 22,5%[20]20
  См.: Чаянов А.В. Основные идеи и формы организации сельскохозяйственной кооперации. М.: Наука, 1991.


[Закрыть].

Всего этого давно уже нет. Крестьянские артели были уничтожены по воле ВКП(б) и лично Сталина вместе с крестьянством как классом в 1929-1933 годах. Но причём здесь климат и природные условия? Факты свидетельствуют о том, что российское крестьянство прежде своего уничтожения успешно входило в мировой рынок и неуклонно теснило иностранных конкурентов.

РАСТУТ ЛИ В РОССИИ ОЗИМЫЕ?

На чём же основывает г-н Паршев свой пессимизм в отношении российского сельского хозяйства? Скажем прямо, доводов у него немного. Но те, что им выдвинуты, следует разобрать.

«Проблема в том, – утверждает г-н Паршев, – что на нашей территории из озимых культур устойчива только рожь, а все остальные возделываемые культуры, если и дают урожай (это бывает не каждый год), то втрое-вчетверо меньший, чем в Европе, при работе крестьянина без сна и отдыха в течение пятимесячного земледельческого сезона (норма урожайности пшеницы для Швеции – 77 ц/га, для России – 14 ц/га)» (с. 264).

Начнём с простого вопроса: а какие зерновые культуры вообще выращивают в качестве озимых? К сожалению, далеко не каждый горожанин способен ответить на такой вопрос. Хотя хлеб едят все. А ответ тоже прост: в основном всего две культуры – мягкую пшеницу и рожь. Овёс, кукурузу, просо и сорго сеют только в качестве яровых. Твёрдая пшеница (она отличается от мягкой не только числом хромосом, но и хозяйственным использованием, поскольку идёт не на хлеб, а на макаронные изделия) традиционно возделывалась как чисто яровая культура, причём в Среднем Поволжье и степной полосе Западной Сибири такое положение сохраняется и по сей день. На юге России, особенно в Ростовской области, за последнее время районированы и озимые сорта твёрдой пшеницы, но они пока ещё не очень распространены. Озимый ячмень – тоже сравнительная новинка, которая в последние десятилетия с успехом внедряется на Кубани. Но на большей части российской пашни ячмень – исключительно яровая культура. Остаётся ещё тритикале – межродовой гибрид пшеницы и ржи, получивший распространение в производстве лишь начиная с 80-х годов минувшего века. Тритикале возделывают именно как озимую культуру, но её зерно используют лишь как фуражное. К тому же площади под тритикале пока невелики, хотя эта культура зимостойкая и заслуживает большего распространения.

Мы видим, что «все остальные возделываемые культуры» г-на Паршева как-то незаметно ужались до одной, хотя и важнейшей – озимой мягкой пшеницы. Очевидно, именно она «если и даёт урожай (это бывает не каждый год), то втрое-вчетверо меньший, чем в Европе». К яровым культурам это изречение г-на Паршева относиться никак не может, поскольку для яровых температура зимы решительно безразлична. А летнего тепла в России не меньше, чем на той же широте в Швеции.

Таблица 2.2. Урожайность озимой пшеницы в целом по России (ц/га)

Зерновые культуры в целом	14,9	17,8	12,9	14,4	15,6	19,4	19,6
Озимая пшеница	19,3	24,1	18,3	22,3	22,3	29,1	29,9
Урожайность озимой пшеницы по отношению к зерновым в целом, %	129,5	135,5	141,8	159,4	142,9	150,0	152,6

Источник: российские статистические ежегодники 2001 и 2003.

Но действительно ли озимая пшеница – такая ненадёжная культура? Статистические данные не подтверждают этот тезис.

Мы видим, что урожайность озимой пшеницы существенно выше, чем у зерновых в целом. Причём озимая пшеница даже в самый неурожайный год даёт больше 14 ц/га (и откуда г-н Паршев выкопал эту цифру?). А в среднем за 7 лет её урожайность превысила 23 ц/га. Это при крайне незначительном внесении и органических, и минеральных удобрений, а при соблюдении агротехнических норм внесения удобрений урожайность этой культуры наверняка выросла бы в 1,5-2 раза. Как водится у г-на Паршева, он приводит неверные данные по урожайности пшеницы не только в России, но и в Швеции. Фактическая урожайность пшеницы в Швеции в среднем за 1990-1998 годы – 58,4 ц/га[21]21
  Slafer G.A., Peltonen-Sainio P. «Yield trends of temperate cereals in high latitude.» Agricultural and food science in Finland. 2001. Vol. 10. P. 121-131.


[Закрыть]. Следовательно, различия в урожайности между Россией и Швецией хотя и очень большие, в реальной жизни отнюдь не достигают 5,5 раза, как на страницах паршевского шедевра.

Следует также отметить, что, хотя отдельные хозяйства могут после неблагоприятной зимы остаться вообще без урожая озимой пшеницы, неурожай её во всероссийском масштабе просто невозможен. У нас есть большое естественное преимущество: Россия велика. И даже отдельно взятая Московская область превосходит по площади Швейцарию, не говоря уж о Голландии и Бельгии. Поэтому общего неурожая по всей России в силу природно-климатических причин быть не может. Если иногда в нашей истории случался голод на больших территориях, то его причины всегда были политическими и экономическими.

А какие причины вызывают гибель озимых? Возьмём примеры по Московской области за последние годы. Это время глобального потепления. Оно началось не вчера. Его отмечал ещё А.С. Пушкин: «В тот год осенняя погода / Стояла долго на дворе. / Зимы ждала, ждала природа. / Снег выпал только в январе / На третье в ночь.» (Пушкин пользовался старым стилем, значит, по новому стилю снег выпал в ночь на 15 января.)

Но никогда раньше потепление не меняло до такой степени характер русской зимы, как за последнее десятилетие. Обычным явлением стали частые оттепели. Половина январских дней с плюсовой температурой для Москвы теперь практически норма. За пределами мегаполиса потепление выражено, конечно, не столь резко, но если раньше в средней полосе России за зиму обычно бывало три оттепели, то в наши дни – десяток. Для озимых культур это плохо, поскольку возросла угроза вымокания и выпревания.

Заметим, что сам по себе мороз при нормальной глубине снежного покрова озимым не страшен. Даже тридцати– и сорокаградусные морозы при достаточно глубоком снеге угрозы для них не представляют, поскольку под снегом температура намного выше. Но при отсутствии снега посевы озимых гибнут и при -20°C, если эта температура держится сколько-нибудь долго. Поэтому самые опасные и прямо губительные для озимых зимы по большей части не совпадают с наиболее суровыми. В ноябре – первой половине декабря морозы обычно не самые сильные, а наибольший ущерб урожаю – при отсутствии снега – наносят именно они.

Пример – зима 2002/03 года. Многим москвичам она показалась суровой, но это иллюзия, просто не было ставших привычными оттепелей. Однако за всю зиму температура ни разу не упала ниже 28° мороза. Тем не менее для озимых создались очень неблагоприятные условия. Выпавший в первой половине ноября снег к югу от Москвы затем повсеместно растаял, и как раз после этого ударили морозы, доходившие до минус 19-21°C. Причём уверенность г-на Паршева в том, что чем теплее, тем лучше, и на сей раз оказалась неосновательной. В Подольском районе, к югу от Москвы, морозы начались при бесснежье, и в результате озимые погибли. А на севере Подмосковья, в Дмитровском районе, потепление во второй половине ноября не привело к полному сходу снега, и даже небольшой его слой защитил всходы. И там урожай озимой пшеницы превысил 30 ц/га, что при полном отсутствии минеральных удобрений совсем неплохо.

Но, хотя повреждающих факторов довольно много и с глобальным потеплением частота неблагоприятных зим увеличилась, отказываться от озимой пшеницы нелепо. Другое дело, что попытки продвинуть её на север и восток не всегда оправданны.

А вот ещё одно «новое слово в науке» г-на Паршева: «Пусть в Сибири кое-где летом жарко (в Минусинской котловине арбузы выращивают), но озимые культуры не растут – убиваются зимой морозами» (с. 48).

Это «гениальное открытие» г-на Паршева практически опровергнуто русскими крестьянами ещё в XVII веке! Основная масса переселенцев двигалась в Сибирь с Русского Севера, особенно с рек Сухоны, Юга (район Великого Устюга), Вычегды и Ваги. И они принесли с собой главную северно-русскую зерновую культуру – озимую рожь. В Сибири, как раньше на Русском Севере, озимая рожь проявила себя в качестве самого надёжного и устойчивого хлебного злака.

Известно, что в Восточной Сибири зимы намного суровее, чем в Западной. При этом снега в Восточной Сибири выпадает меньше. Более континентальный климат всегда означает меньшее количество осадков. То есть условия зимовки озимых в Восточной Сибири во всех отношениях хуже по сравнению с Западной Сибирью. И тем не менее в Илимском воеводстве XVII-XVIII веков преобладающей культурой была именно озимая рожь. Как убедительно показал в своей книге В.Н. Шерстобоев, озимая рожь давала там куда более высокие и устойчивые урожаи, чем яровые ячмень или овёс. Это вполне закономерно: самым трудным периодом для зерновых в Ангаро-Илимо-Ленском крае является засушливая весна. И яровым весенняя засуха наносит больший вред, чем озимым.

Ещё в 1639 году известный землепроходец Ярофей[22]22
  С начала XIX века стали писать «Ерофей». Однако при жизни знаменитого землепроходца такое написание не встречалось. Во всех документах XVII века он назван либо Ярофеем, либо Ярафеем.


[Закрыть] Павлович Хабаров распахал поле под Киренском. Очевидно, это была первая пашня в истории бассейна Лены! И уже очень скоро Хабаров смог ссудить якутского воеводу тысячей пудов ржи. Читатель может проверить по климатическим справочникам: Киренск далеко не самое тёплое место в Сибири. Он расположен как раз в пределах территории, где средняя годовая температура ниже -2°С, и которую господа Реклю и Паршев объявили «неэффективной».

Пока на Руси преобладали натуральные подати, крестьяне Илимского воеводства в основном сдавали государству именно рожь. При существовавшей тогда системе налогообложения крестьянам приходилось платить хлебом с ржаной «государевой десятины» и с яровой «государевой десятины». (Имеется в виду десятина как мера площади, а не десятая часть урожая. Государство отбирало у крестьянина куда больше одной десятой.) Так большинство крестьян предпочитало и за яровую «государеву десятину» расплачиваться рожью!

Когда же Пётр Первый ввёл денежный налог – подушную подать, то крестьяне Ангаро-Илимо-Ленского края продавали в основном опять же озимую рожь, чтобы выручить необходимые для уплаты этой подати средства. И до самой коллективизации озимая рожь оставалась ведущей зерновой культурой северных и центральных районов Иркутской области.

Но потом ситуация круто изменилась. Дело в том, что со времени коллективизации от крестьян уже не зависело, что им прикажут сеять. Этот вопрос стали решать чиновники. А в чиновничьих кабинетах, притом скорее московских, чем иркутских и прочих сибирских, видимо, и в самом деле сложился миф, будто озимые в Сибири не растут. И уже в 1940-е годы, по свидетельству того же Шерстобоева, доля озимой ржи в посевах на территории бывшего Илимского воеводства упала до 3-5%! Разумеется, произвол чиновников и на этот раз принёс вред, а не пользу. Яровые в Ангаро-Ленском крае дают более низкие и менее устойчивые урожаи по сравнению с озимой рожью. К тому же без озимых там невозможно составить правильные, научно обоснованные севообороты.

Так что г-н Паршев не сам выдумал миф, будто в Сибири не растут озимые. Он лишь впитал, как губка, анонимную «мудрость» страшно далёких от сибирской пашни столичных чиновников.

Правда, существует такая часть Сибири, притом расположенная южнее илимской пашни, где возделывание озимых действительно рискованное и неблагодарное занятие. Это Забайкалье: Бурятия и особенно Читинская область. Но озимые там не удаются не столько из-за морозов, сколько из-за малоснежных, иногда почти бесснежных зим.

Однако это как раз то исключение, которое подтверждает правило. Озимая рожь хорошо растёт на всём огромном пространстве от Урала до Байкала. И если сейчас её в Сибири сеют мало, то отнюдь не по природно-климатическим причинам. А в степной и лесостепной части Западной Сибири, где снега выпадает значительно больше и минимальные температуры не такие низкие, можно с успехом выращивать и озимую пшеницу. Она действительно занимает значительные площади, особенно в Тюменской и Омской областях и в Алтайском крае.

Здесь мы вновь обратимся к трудам Госкомиссии по сортоиспытанию. В «Госреестре селекционных достижений, допущенных к использованию» (2000) для Западной Сибири приведено 9 районированных сортов озимой ржи и 7 районированных сортов озимой пшеницы, а для Восточной Сибири – 9 сортов озимой ржи и 2 сорта озимой пшеницы. То есть Госкомиссия, опираясь на данные сортоучастков, пришла к несколько иным выводам насчёт возможности выращивания озимых в Сибири, чем никогда не ставивший никаких опытов г-н Паршев.

А ЧЕМ ПЛОХИ ЯРОВЫЕ?

Однако не следует считать, что на озимых свет сошёлся клином. Есть обширная северная страна, которая производит и вывозит много зерна, хотя сеет почти одни яровые. Речь опять о Канаде.

Львиная доля канадской пашни сосредоточена в трёх степных провинциях – Манитобе, Саскачеване и Альберте. Впрочем, словом prairie канадцы называют не только степь, но и лесостепь. И лесостепь в Канаде распахана как раз сильнее, чем открытая степь, потому что лучше увлажнена. Зима в Манитобе, Саскачеване и Альберте холодная, средние температуры января в основном минус 17-19°C. Только на западе Альберты, у подножья Скалистых гор они повышаются до -14°C, поскольку там зимой нередко дует тёплый ветер – фён. Но минимальные зимние температуры ниже как раз на западе канадской степи и лесостепи (-50°C), чем на востоке (-44°C). Снега выпадает не очень много. В этих условиях канадцы пошли по пути приспособления к природе и стали сеять почти исключительно яровые. Ведущее место в посевах занимает пшеница, меньшую роль играют овёс и ячмень. Урожайность действительно не слишком высока. Но ведь и затраты на выращивание яровых хлебов на чернозёмах невысоки! Поэтому по соотношению затрат и выручки от реализации канадские фермеры в минусе не остаются.

Так что вполне возможно и действительно существует зерновое хозяйство, основанное почти целиком на выращивании яровых. А для них температура зимы безразлична. Что касается летнего тепла, то хоть в России, хоть в Канаде его как раз хватает на всей пригодной для земледелия площади. Ведь северная граница земледелия всюду обусловлена именно нехваткой летнего тепла, а не зимними морозами.

ОТ ЧЕГО ЗАВИСИТ БИОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОДУКТИВНОСТЬ

Наконец, самый сильный довод г-на Паршева против способности России прокормить себя – будто бы крайне низкая биологическая продуктивность нашей территории. Как ни удивительно, в книге «Почему Россия не Америка» этот важнейший тезис выдвинут походя, между делом. Сравнивая численность лосей в России и Финляндии, г-н Паршев утверждает: «...в зоне тайги – северо-восток Финляндии – плотность лосей, как у нас, а вот западная часть – зона широколиственных лесов. Там в основном лоси (да и финны) живут, биологическая продуктивность леса и поля в этой зоне чуть не на порядок выше» (с. 39).

Очевидно, что вопрос очень серьёзный, хотя поставлен в странной форме. Плотность лосей волнует сравнительно немногих. А вот оценка продуктивности лесов и полей России исключительно важна для понимания перспектив сельского хозяйства и лесоводства в нашей стране.

Начнём с уточнения границ природных зон. При беглом взгляде на любую карту (например, из учебника П.П. Второва и Н.Н. Дроздова «Биогеография») сразу станет ясно, что на северо-востоке Финляндии лоси вообще не живут и жить не могут. Там тундра, где пасутся большие стада домашних и диких северных оленей. Тайга расположена южнее. Она занимает всю среднюю, наиболее обширную полосу Финляндии, а также юго-восток этой страны. А небольшая юго-западная часть Финляндии принадлежит к природной зоне смешанных (хвойно-широколиственных) лесов.

Неспособность г-на Паршева различить широколиственные и хвойно-широколиственные (смешанные) леса приводит к очень грубой ошибке. Любой школьник обязан знать различия между ними! Даже совсем далёкому от географии человеку понятно, что Москва и Киев расположены в разных природных зонах. Столица России стоит у северной границы смешанных (хвойно-широколиственных) лесов, поэтому в городских лесопарках можно встретить и дуб, и липу, и сосну. Ель (кроме так называемой голубой ели) в загазованном городе не жилец, но в ближнем Подмосковье ельников много. А вот в зоне широколиственных лесов, в которой находится столица Украины, ель уже не растёт. И редкие сосновые боры встречаются только на песках. Зато разнообразие широколиственных пород возрастает: к дубу и липе добавляются граб и явор, а в посадках и настоящий, съедобный каштан.

Но если г-н Паршев перепутал расположение природных зон (хочется надеяться, что не намеренно ввёл читателей в заблуждение), то, может быть, в своих рассуждениях об их сравнительной продуктивности он всё-таки прав?

Прежде всего, отметим, что продуктивность леса и продуктивность поля – две совершенно разные величины. Требования к условиям окружающей среды деревьев и травянистых растений (например, хлебных злаков) сильно отличаются. В XIX веке этой простой истины не понимали даже некоторые учёные. И оттого великому русскому почвоведу В.В. Докучаеву в «Русском чернозёме» приходилось разъяснять: «Данный комплекс климатических условий не может быть одновременно вполне благоприятным и для степной, и для лесной растительности, а поэтому и говорить о большой пригодности климата вообще для растительности невозможно (разрядка В.В. Докучаева. – И.С.)»[23]23
  Докучаев В.В. Русский чернозём : Отчёт Вольному экономическому обществу / вводн. ст. и общ. ред. В.Р. Вильямса; биогр. и коммент. З.С. Филипповича. (С приложением 3 почвенных карт под редакцией Л.И. Прасолова). М. ; Л.: ОГИЗ – Сельхозгиз, 1936. С. 268-269.


[Закрыть]. Естественно, что у главных полевых культур – хлебных злаков – требования к климату близки к требованиям дикорастущих степных злаковых трав. (Исключение составляет рис, но его в России сеют очень мало.) То есть максимальная продуктивность леса и поля нигде и никогда не совпадет. В одних местностях лес будет расти хорошо, а полевые культуры – посредственно, в других – наоборот.

Продуктивность поля измерить сравнительно легко – её мерой служит урожайность возделываемых культур. Правда, при измерении продуктивности через урожайность надо строго выдержать принцип единственного различия. Поясню это на примере. По урожайности зерновых сравниваются две страны. В одной из них (допустим, в Швеции) ежегодно вносят большие дозы минеральных удобрений. В другой (допустим, в России) уже больше 10 лет минеральные удобрения либо не применяют, либо вносят очень малыми дозами и нерегулярно. К тому же и до этого их применяли по принципу: где густо, а где пусто. Очевидно, что если мы сравним урожайность в странах со столь огромными различиями в агротехнике, то полученные нами цифры не будут отражать естественную продуктивность полей.