Текст книги "Мемуары. События и люди 1878-1918"

Автор книги: IІ Вильгельм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Вскоре я узнал от одного из моих сыновей, что рейхсканцлер пытался уговорить его выполнить поручение, которое затем взял на себя Древс. Мой сын с негодованием отказался предлагать своему отцу отречься от престола. Между тем я послал в Берлин фон Дельбрюка, поручив ему передать канцлеру общее, предназначавшееся к опубликованию в прессе официальное разъяснение, которое должно было заменить и дополнить мое прежнее не опубликованное канцлером обращение к министрам и прояснить общественному мнению мое отношение к правительству и к новой ориентации. Канцлер сначала не опубликовал и этого разъяснения. Лишь через несколько дней он счел себя вынужденным опубликовать его в связи с письмом, написанным ему, как я после узнал, императрицей. Господин фон Дельбрюк донес мне, что в Берлине вообще и в прессе в частности мое разъяснение произвело хорошее впечатление, разрядило атмосферу и внесло успокоение. Так что мысль об отречении стала исчезать, и даже правые социалисты решили отложить переговоры по этому вопросу. В последующие дни стали расти известия о том, что социалисты готовят беспорядки в Берлине. Сообщали, что канцлер все более нервничает. Доклад Древса по возвращении его из Спа не остался без влияния на правительство. Эти господа хотели, правда, освободиться от меня, но боялись последствий. Их точка зрения оставалась неопределенной, как и их поведение. Они вели себя так, будто не хотели республики, совершенно не замечая при этом, что их образ действий должен привести именно к республике. Их поведение и было многократно истолковано в том смысле, словно они и имели в виду эту цель. На основании загадочного поведения канцлера по отношению ко мне многие сделали заключение о том, что он стремится меня устранить, чтобы, предварительно пройдя промежуточную стадию правителя государства, впоследствии самому стать президентом Германской Республики.

Эти толки о принце Максе, несомненно, несправедливы. Подобного намерения не мог иметь член старого немецкого княжеского рода. Генерал Тренер, поехавший в Берлин, чтобы ознакомиться с положением дел, после возвращения в армию донес, что у него осталось крайне неутешительное впечатление о правительстве и о настроении в стране. Германия идет навстречу революции. Правительство лишь все разрушает, не создавая ничего положительного. Народ хочет мира во что бы то ни стало, совершенно не считаясь с тем, какой характер он будет носить. Авторитет правительства равен нулю; травля кайзера в полном ходу; отречения едва ли можно уже избежать. Войска ненадежны, в случае восстания можно ожидать неприятных сюрпризов. При задержании уголовной полицией курьерских сундуков русского большевистского посла были обнаружены компрометирующие материалы: оказалось, что русское посольство совместно со спартаковской группой уже давно и энергично организует в подполье большевистскую революцию по русскому образцу. Это происходило на глазах у полиции и с ведома Министерства иностранных дел, высмеивавшего все постоянно делавшиеся ему предостережения или отклонявшего их подтем предлогом, что нельзя раздражать большевиков. И полиция была бессильна, так как Министерство иностранных дел все время вмешивалось в ее действия. Через дезорганизованных отпускных солдат яд проник уже в армию. Она отчасти уже разложилась, и когда после перемирия освободится и вернется на родину, то откажется бороться с повстанцами. Поэтому всякое перемирие, как бы ни были тяжелы его условия, должно быть немедленно и безусловно принято; армия уже ненадежна, и родина находится накануне революции.

Утром 9 ноября рейхсканцлер принц Макс Баденский вторично сообщил мне (впервые об этом мне было сообщено 7-го), что социал-демократы, а также социал-демократические статс-секретари требуют моего отречения от престола. Того же взгляда придерживаются и остальные члены правительства, до тех пор бывшие еще против этого акта. Так же обстояло дело и с партиями, составлявшими большинство в рейхстаге. Он просил меня поэтому немедленно отречься от престола, ибо в противном случае в Берлине можно ожидать кровопролития и настоящих уличных боев; небольшие стычки уже начались.

Я тотчас же вызвал к себе фельдмаршала фон Гинденбурга и генерал-квартирмейстера генерала Тренера. Последний доложил еще раз, что армия не может больше сражаться и хочет прежде всего покоя. Поэтому необходимо во что бы то ни стало заключить перемирие, и притом как можно скорее, ибо армия имеет продовольствие лишь на 6   8 дней и отрезана от всякого подвоза мятежниками, занявшими наши продовольственные склады и мосты через Рейн. Посланная во Францию из Берлина комиссия по заключению перемирия, как дальше докладывал мне генерал Тренер, в составе Эрцбергера, посла графа Оберндорфа и генерала фон Винтерфельда прошла третьего дня вечером французские линии, но до сих пор по непонятной причине ничего не давала знать о себе в главную квартиру. Кронпринц со своим начальником штаба графом Шуленбургом также прибыли в главную квартиру и приняли участие в нашем совещании. Одновременно рейхсканцлер неоднократно говорил по телефону с главной квартирой, настойчиво торопя меня и сообщая, что социал-демократы вышли из правительства и дальше медлить опасно. Военный министр доносил: «Полная неуверенность в войсковых частях в Берлине. 4-я Егерская, 2-я рота Александровского полка, 2-я Ютеборгская батарея перешли на сторону восставших; уличных боев нет». Я хотел избавить свой народ от гражданской войны. Если мое отречение было действительно единственным средством избежать кровопролития, то я был готов отказаться от звания германского кайзера, но не хотел отрекаться от прусской короны. Я желал остаться прусским королем и быть по-прежнему среди своих войск, ибо вожди армии заявили, что в случае моего полного отречения офицеры поголовно уйдут, и тогда армия, лишенная своих руководителей, устремится на родину, нанося ей вред и подвергая ее опасностям.

Из главной квартиры канцлеру передали, что я сначала должен зрело обдумать и точно сформулировать свое решение, после чего ему сообщат его. Когда через некоторое время канцлеру передали мое решение, из Берлина последовал неожиданный ответ: оно запоздало. Рейхсканцлер, не дожидаясь моего ответа, возвестил от своего имени о моем якобы состоявшемся отречении, как и об отказе от трона со стороны кронпринца, который по этому поводу вообще не был запрошен. Он передал правление в руки социал-демократов и призвал г-на Эберта на пост рейхсканцлера. Обо всем этом было передано по беспроволочному телеграфу, и вся армия читала эти телеграммы. Таким образом, у меня выбили из рук возможность самостоятельно решить: остаться мне, или уйти, либо сложить с себя кайзеровское достоинство, сохранив в то же время за собой прусскую королевскую корону. Армия была тяжело потрясена ложным представлением о том, что ее король в критический момент бросил ее. Если рассмотреть поведение рейхсканцлера принца Макса Баденского в целом, то представится следующая картина. Сначала торжественное обещание стать вместе с новым правительством на защиту императорского трона. Затем утаивание обращения кайзера к министрам, а оно могло бы благоприятно подействовать на общественное мнение. Устранение кайзера от всякого сотрудничества. Предание личности кайзера на произвол из-за упразднения цензуры. Полное отсутствие заступничества за монархию при отречении. Попытки побудить кайзера к добровольному отречению. Наконец, самозванное возвещение по беспроволочному телеграфу о моем состоявшемся якобы отречении от престола. Весь исход этого дела обнаруживает опасную для государства игру, которую вел Шейдеман, целиком державший канцлера в своих руках. Шейдеман оставил в неизвестности своих коллег по кабинету министров о своих подлинных намерениях. Он заставил принца постепенно опускаться с одной ступеньки на другую утверждением, что вожди не владеют больше массами. Таким образом он довел принца до того, что тот предал кайзера, князей и государство, и сделал принца разрушителем империи. Вслед за тем Шейдеман свергнул слабого «государственного деятеля».

После получения радиотелеграммы мое положение стало тяжелым. Войска, правда, стягивались к Спа, чтобы обеспечить беспрепятственное продолжение нормальной работы в главной квартире. Но высшее военное командование полагало, что нельзя уже рассчитывать на безусловную преданность войск в том случае, если из Аахена и Кельна подойдут восставшие солдаты и наши части будут, таким образом, поставлены перед необходимостью вооруженной борьбы со своими собственными товарищами. Все мои советники рекомендовали мне поэтому оставить армию и уехать в нейтральную страну, чтобы избежать гражданской войны.

Я пережил ужасную внутреннюю борьбу. С одной стороны, во мне, как в солдате, все возмущалось против того, чтобы бросить свои оставшиеся мне верными храбрые войска. С другой стороны, приходилось считаться как с заявлением врагов о том, что со мной они не хотят заключать никакого сносного для Германии мира, так и с утверждениями моего собственного правительства, что гражданской войны можно избежать лишь при моем отъезде за границу.

В этой борьбе я отбросил в сторону все личное. Я сознательно принес в жертву себя и свой трон, думая таким образом лучше всего служить интересам своего возлюбленного отечества. Но жертва была напрасна. Мой уход не принес нам более благоприятных условий перемирия и мира и не смог отвратить гражданской войны. Напротив, он ускорил и углубил самым гибельным образом разложение в армии и в стране.

В течение тридцати лет армия была моей гордостью. Я жил и работал для нее. И теперь, после четырех блестящих лет войны с ее неслыханными победами, армия должна была погибнуть под ударами, нанесенными ей в спину революционерами как раз тогда, когда мир был уже совсем близок. Особенно глубокий удар в самое сердце нанесло мне то обстоятельство, что прежде всего мятеж захватил мое создание   мой гордый флот.

Много говорилось о том, что я бросил армию и уехал в нейтральную страну. Одни говорят: кайзер должен бы был направиться на какой-либо участок фронта, броситься вместе с войсками на врага и искать смерти в последнем наступлении. Но это сделало бы невозможным осуществление столь желанного перемирия, о котором уже вела переговоры посланная из Берлина к генералу Фошу комиссия. Кроме того, это привело бы к совершенно бесполезным жертвам и гибели многих лучших и преданнейших воинов.

Другие полагают, что кайзер должен был вернуться на родину во главе армии. Но мирное возвращение домой было уже невозможно: мятежники захватили рейнские мосты и другие важные сооружения в тылу армии. Я мог, правда, во главе преданных, стянутых с боевого фронта войск пробиться на родину, но тогда гибель Германии была бы окончательной, ибо к войне с врагом, который, несомненно, устремился бы вслед за мной в Германию, прибавилась бы еще гражданская война.

Третьи считают, что кайзер должен был сам покончить с собой. Но этого я не мог сделать хотя бы в силу своих твердых христианских убеждений. И разве тогда не сказали бы: какой он трус   в последнюю минуту он спасается от всякой ответственности самоубийством? Этот путь был для меня неприемлем и потому, что я должен был стремиться в связи с предстоящим тяжелым временем помочь своему народу и своей стране. Как раз в выяснении вопроса о виновниках войны, все более определяющем нашу будущую судьбу, я особенно мог отстаивать интересы своего народа, ибо я больше, чем всякий другой, могу свидетельствовать о мирных устремлениях Германии и о нашей чистой совести.

После бесконечно тяжелой душевной борьбы я, по настойчивым советам высших ответственных лиц, принял решение уехать из своей страны, ибо на основании сделанных мне сообщений я должен был поверить, что таким путем я сослужу наилучшую службу Германии, сделаю возможными для нее более благоприятные условия перемирия и мира и избавлю ее от дальнейших человеческих потерь, гражданской войны, лишений и бедствий.

XIII

ВРАЖЕСКИЙ И НЕЙТРАЛЬНЫЙ СУД

Когда стало известно требование Антанты о выдаче меня и вождей германской армии, я задумался над тем, принес ли бы я пользу своему отечеству, добровольно представ перед судом Антанты, раньше чем немецкий народ и германское правительство выскажутся по поводу этого требования. Для меня было ясно, что, по плану Антанты, выдача эта должна была настолько тяжело потрясти навсегда и государственный, и национальный престиж Германии, чтобы мы никогда не могли снова занять подобающее нам место в первом ряду общей семьи народов в качестве равноправных и достойных ее членов. Я знал свой долг не ронять чести и достоинства Германии. Надо было решить, возможно ли создать предпосылки для добровольной явки, которые принесли бы пользу немецкому народу и обезвредили бы планы Антанты. В последнем случае я без колебаний был бы готов принести еще одну жертву наряду с уже принесенными мною.

Предложение моей добровольной явки, насколько я знаю, серьезно обсуждалось и в доброжелательных немецких кругах. Если при этом из-за психологической депрессии иногда и забывались те последствия, которые должно было вызвать бесцельное мученичество, самобичевание и самоунижение перед Антантой, то достаточно было вспомнить об изложенных вкратце выше подлинных реально-политических причинах требования Антанты, чтобы понять необходимость категорического отклонения его. Иначе, конечно, обстояло бы дело, если бы я был уверен в том, что могу облегчить судьбу немецкого народа, приняв на себя перед всем миром ответственность за все действия моего правительства в связи с войной.

В данном случае речь шла не о сентиментальности, которая чужда политике, а, наоборот, о важном акте, таившем для меня много подкупающего. Формальное соображение о том, что, по тогдашней имперской конституции, ответственность падала не на меня, а лишь на одного рейхсканцлера, не послужило бы для меня препятствием, если бы я решил добровольно предстать перед судом Антанты.

Если бы была хоть малейшая надежда достигнуть таким путем улучшения положения Германии, то я лично ни в малейшей степени не сомневался бы в том, как мне поступить. Мою готовность к самопожертвованию я уже доказал, уехав из моей страны и отказавшись от трона моих отцов, после того как меня ошибочно и обманно уверили, что таким путем я сделаю возможным улучшение условий мира для моего народа и избавлю его от гражданской войны. Я взял бы на себя эту новую попытку помочь своему народу, хотя одно из выдвинутых передо мной соображений   необходимость избежать гражданской войны   уже успело в это время обнаружить свою несостоятельность. Моя добровольная явка на суд Антанты в действительности не принесла бы никакой пользы немецкому народу. Она не имела бы никаких последствий и выполнила бы лишь требования врага о моей выдаче, ибо никакой суд в мире не может вынести справедливый приговор по вопросу о виновниках войны раньше, чем не будут опубликованы соответствующие материалы из государственных архивов всех участвовавших в войне держав, как это уже делается Германией. Но кто после неслыханного Версальского договора мог еще оставаться таким оптимистом, чтобы поверить тому, будто государства Антанты предоставят в распоряжение суда над виновниками войны свои тайные документы?

Поэтому, тщательно взвесив все изложенные выше соображения, выдвигавшие на первый план необходимость отстоять свою честь и сохранить национальное достоинство немецкого народа, я должен был отклонить требование о добровольной явке на суд Антанты. Я не мог уподобиться Верцингеториксу [6]6
  Верцингеторикс   один из галльских вождей, руководивших галльским восстанием против Цезаря в 52 г. до н. э. После подавления восстания он, желая спасти свой народ от окончательной гибели, сдался на милость победителя и был казнен, чтобы таким путем добиться лучшей участи для своего народа. По поведению наших врагов и во время войны, и во время мирных переговоров нельзя было предположить, что Антанта окажется великодушнее Цезаря, заковавшего в цепи и затем приказавшего казнить благородного галла и в то же время не пощадившего, а поработившего его народ.


[Закрыть], который, как известно, доверяя великодушию своих врагов, сам выдал им свою голову, чтобы таким путем добиться лучшей участи для своего народа. По поведению наших врагов и во время войны, и во время мирных переговоров нельзя было предположить, что Антанта окажется великодушнее Цезаря, заковавшего в цепи и затем приказавшего казнить благородного галла и в то же время не пощадившего, а поработившего его народ.

В общем, я хотел бы отметить, что следовать советам врага или хотя бы отчасти прислушиваться к ним   всегда ошибочно. И предложения о добровольной явке, исходившие из благожелательных ко мне германских кругов, также выросли (хотя, быть может, и бессознательно) на почве неприятельских требований. Уже по одному этому их следовало отклонить. Следовательно, в отношении выяснения виновников войны остается лишь один путь   обратиться к интернациональной беспартийной инстанции, которая не будет судить отдельных лиц, а рассмотрит все события, вызвавшие мировую войну, произведет расследования во всех участвовавших в войне странах, разобравшись не только в германских, но и в других государственных архивах. И лишь на основании изучения добытых таким образом материалов вынесет свой приговор. С таким подходом к вопросу о суде над виновниками войны Германия может только солидаризоваться. Кто противится этому, тот сам выносит себе приговор.

Мой взгляд на затрагиваемую здесь проблему выясняется из перепечатываемого ниже письма, адресованного мной 5 апреля 1921 года фельдмаршалу фон Гинденбургу и преданного им гласности. Чтобы лучше понять это письмо, ниже приводится и предшествовавшее ему письмо фельдмаршала ко мне.

Ганновер. 30 марта 1921 г.

Ваше Императорское и Королевское Величество!

Прошу соизволения принести Вашему Величеству мою почтительнейшую благодарность за милостивое внимание к болезни моей жены. Опасность еще не прошла.

С родины я могу сообщить мало отрадного. Беспорядки в Средней Германии серьезнее, чем они изображаются прусским правительством. Надо надеяться, что скоро удастся их одолеть.

Все более угнетающим образом тяготеют над немецким народом последствия Версальского мира, цель которого   вражеская политика нашего истребления   выступает со дня на день во все более неприкрытом виде. Для оправдания этой политики насилия должна служить легенда о виновности немцев в возникновении войны. Говорящего от имени вражеского союза г-на Ллойд Джорджа мало смущает то, что он сам 20 декабря прошлого года заявил, что летом 1914 года ни один государственный деятель не хотел войны и что все народы были вовлечены в нее против своей воли.

В своей речи на Лондонской конференции он 3 марта уже спокойно заявил, что ответственность Германии за войну является фундаментом, на котором воздвигнуто здание Версальского договора. Если бы отказаться от этого принципа, то договор отпал бы сам собой.

Вопрос о виновниках войны теперь, как и раньше, является основным фактором, определяющим будущность германского народа. Вынужденное признание германскими представителями в Версале нашей мнимой «виновности» в войне ныне мстит за себя самым ужасным образом. В не меньшей степени мстит за себя ложное признание министра Симонса на Лондонской конференции в том, что на Германии лежит «часть вины». Я сочувствую всей душой Вашему Величеству. Во время моей долгой военной службы я имел счастье и честь вступить в близкие личные отношения с Вашим Величеством. Я знаю, что во все время Вашего царствования заботы Вашего Величества были направлены к сохранению мира. Я могу понять, как безгранично тяжело для Вашего Величества быть устраненным от положительной работы на пользу отечества.

«Сравнительные исторические таблицы», составленные Вашим Величеством, один экземпляр которых в свое время, по приказанию Вашего Величества, был доставлен и мне, являются хорошим материалом для истории возникновения войны и могут устранить многие ошибочные представления по этому поводу. Я сожалел, что Ваше Величество не предали таблицы гласности, а ограничили распространение их тесным кругом. Теперь, после того как таблицы по нескромности некоторых опубликованы в иностранной прессе, причем частично в неполных выдержках, мне кажется целесообразным опубликование их полностью в немецкой прессе. К моей большой радости, я узнал, что в здоровье Вашего Величества в последнее время наступило улучшение. Да поможет Вам Бог и дальше. С глубочайшим благоговением, безграничной преданностью и благодарностью Вашего Императорского и Королевского Величества всеподданнейший

Фон Гинденбург, генерал-фельдмаршал.

Доорн, 5 апреля 1921 г.

Мой милый фельдмаршал!

Примите мою горячую благодарность за Ваше письмо от 30 марта. Вы правы. Самое тяжелое для меня   быть вынужденным жить за границей, следить изнемогающей душой за ужасной судьбой нашего дорогого отечества, которому был посвящен труд всей моей жизни, и быть отстраненным от активного сотрудничества на благо родины. В мрачные, несчастные дни ноября 1918 года Вы стояли рядом со мной. Как Вы знаете, я пришел к тяжелому, ужасному решению покинуть свою страну лишь после настойчивых представлений, сделанных Вами и другими моими авторитетными советниками, о том, что только этим путем можно обеспечить нашему народу более благоприятные условия перемирия и избавить его от кровавой гражданской войны. Жертва была напрасна. Теперь, как и раньше, враги хотят заставить немецкий народ искупить мнимую вину «кайзеровской Германии». Подчиняя все личное соображениям о благе Германии, я воздерживаюсь от самооправдания. Я молчу в ответ на все измышления и клевету, распространяемые про меня. Я считаю ниже своего достоинства защищаться от нападок и оскорблений.

Поэтому я и в упомянутых Вами «Исторических таблицах» придерживался строгой объективности, сделав их доступными лишь тесному кругу своих знакомых. Каким образом они теперь из-за чьей-то нескромности (или воровства?) попали в печать, мне совершенно непонятно. Намерение, руководившее мной при составлении исторических таблиц, было следующее: посредством систематического перечисления беспристрастных фактов собрать строго исторический материал, который дал бы возможность читателю составить собственное суждение о событиях, предшествовавших войне. Наилучшие, самые убедительные источники информации для своих таблиц я, кстати сказать, нашел в послевоенной литературе вражеских стран. Поэтому я рад, что Вы находите полезным мой скромный вклад в историю. Я благодарю Вас за Ваш совет сделать доступными немецкой прессе дополненные за это время таблицы; я исполню Ваш совет. Истина, словно лавина, мощно и неудержимо проложит себе дорогу. Кто не хочет игнорировать ее, тот должен признать, что в течение 26 лет моего царствования до войны внешняя политика Германии была направлена исключительно на поддержание мира. Моя внешняя политика стремилась исключительно к защите священной для меня родной земли, испытывавшей угрозу с запада и востока, и к мирному развитию нашей торговли и нашего народного хозяйства. Если бы мы когда-нибудь лелеяли воинственные планы, мы начали бы войну в 1900 году, когда внимание Англии было целиком поглощено бурской войной, или в 1905, когда Россия была занята войной с Японией и нас ожидала почти верная победа. И, конечно, для начала войны мы не выбрали бы именно 1914 год, когда против нас стоял сплоченный и численно подавлявший нас враг. Помимо того, каждый беспристрастный человек должен признать, что Германии совершенно нечего было ожидать от войны, в то время как наши враги связывали с ней надежды на полное осуществление давно уже намеченных ими целей, клонивших к нашему уничтожению. Тот факт, что все наши старания, мои и моего правительства, в критические июльские и августовские дни 1914 года были направлены исключительно к поддержанию общего мира, все больше подтверждается новейшими литературными и документальными данными, опубликованными как немецкой, так и особенно неприятельской стороной. Убедительнейшим доказательством нашего миролюбия являются слова Сазонова: «Миролюбие германского кайзера гарантирует нам возможность самим выбрать нужный момент для войны». Какие еще требуются доказательства нашей невиновности? Все это означает, что у наших врагов было намерение напасть на нас врасплох. Бог свидетель, что я для предотвращения войны дошел до крайних пределов того, за что мог взять на себя ответственность, считаясь с безопасностью и целостностью дорогого мне отечества.

О вине Германии не может быть и речи. Теперь нет никакого сомнения в том, что не Германия, а вражеский союз заранее и планомерно подготавливал и вызвал войну.

Чтобы затмить этот факт, вражеский союз вынудил Германию к ложному «сознанию своей вины», зафиксированному в позорном мирном договоре, и потребовал, чтобы я предстал перед вражеским судом.Вы, мой милый фельдмаршал, знаете меня слишком хорошо, чтобы не понимать, что для меня не тяжела никакая жертва ради моего возлюбленного отечества. Но суд, в котором союз наших врагов был бы одновременно и обвинителем, и судьей, явился бы не органом правосудия, а орудием политического произвола и послужил бы лишь тому, чтобы моим заранее подготовленным осуждением оправдать задним числом навязанные нам неслыханные условия мира.Требование наших врагов я, естественно, должен был поэтому отклонить. Но для меня не может быть также и речи о том, чтобы я предстал перед судом нейтральных стран,составленным в обычном порядке. Я не признаю по отношению к себе никакого суда со стороны какого бы то ни было земного судьи, как бы высоко этот судья ни стоял. Я не признаю суда надо мной за те распоряжения, которые я, по наилучшему своему разумению, отдавал как кайзер и король, стало быть, как неответственный по конституции представитель немецкой нации, ибо в таком случае я уронил бы честь и достоинство представляемого мной германского народа.

Суд, направленный исключительно против главы лишь одного из участвовавших в войне государств, лишает это государство равноправия с другими и этим самым   всякого авторитета в семье народов. Кроме того, это вызвало бы заранее предусмотренное нашими врагами впечатление, будто во всем «вопросе о виновниках войны» имеется в виду исключительно глава одного государства и представляемая им нация. Беспристрастное расследование «вопроса о виновниках войны» невозможно, если к суду не будут привлечены также главы и руководящие государственные деятели вражеских держави если их поведение не будет в одинаковой степени подвергнуто критике. Ибо поведение каждого отдельного государства при возникновении войны, понятно, может быть правильно оценено лишь постольку, поскольку принимаются во внимание действия его противников. Действительное выяснение «вопроса о виновниках войны»,в чем Германия, конечно, заинтересована не менее своих врагов, могло бы иметь место лишь тогда, когда вопрос этот был бы передан на рассмотрение интернациональной, беспартийной инстанции, которая не производила бы уголовного суда над отдельными личностями, а установила бы и все события, вызвавшие мировую войну, и все нарушения международного права, чтобы уже затем на основании этих данных точно установитьстепень виновности отдельных причастных к войне лиц со стороны всех воевавших государств.

Подобное лояльное предложение было сделано со стороны Германии по окончании войны в официальной форме. Ко, насколько мне известно, наши враги отчасти ответили на него отрицательно, отчасти вовсе не удостоили нас ответом. Германия тотчас же после войны открыла без всякого ограничения доступ в свои архивы, в то время как союз наших врагов до сих пор избегает следовать нашему примеру. Публикуемые теперь в Америке секретные документы из русских архивов являются лишь первым шагом в этом направлении.

Уже одно это поведение наших врагов наряду с появляющимся огромным изобличающим их материалом ясно указывает, где в действительности надо искать «виновников войны». Повелительный долг Германии диктует ей всеми средствами собрать, проверить и опубликовать весь материал, касающийся «вопроса о виновниках войны», чтобы таким образом вскрыть подлинные причины войны.

В состоянии здоровья Ее Величества, к сожалению, наступило ухудшение. Мое сердце сжимается в мучительнейшей тревоге.

Да будет Господь с нами.

Ваш благодарный

Вильгельм.

XIV

ВОПРОС О ВИНОВНИКАХ ВОЙНЫ

История не знает примера такой войны, как мировая война 1914   1918 годов. В то же время история не знает примера такой путаницы, какая возникла в связи с вопросом о причинах, вызвавших мировую войну. Последнее тем более удивительно, что великая война застала высококультурное, просвещенное, политически развитое человечество и что причины мировой войны в сущности ясны и определенны. Поэтому кажущаяся запутанность июльского кризиса 1914 года не может никого ввести в заблуждение. Тогдашний обмен телеграммами между кабинетами великих держав и монархами, устные переговоры государственных и общественных политических деятелей с влиятельными представителями Антанты   все это, конечно, было чрезвычайно важно в связи с тем огромным значением, какое придавалось тогда почти каждому слову того или иного ответственного деятеля и каждой написанной или переданной по телеграфу строчке. Но основные причины войны от этого не изменяются. Они прочно установлены, и не надо бояться их вскрывать, спокойно и деловито высвобождая из запутанного клубка событий, предшествовавших началу войны.

Общее положение Германской империи складывалось в довоенное время блестяще. Именно поэтому становилось все более затруднительным ее положение на международной арене. Небывалый подъем промышленности, торговли и международных связей содействовал благосостоянию Германии. Кривая нашего развития все время шла вверх. Связанное с этим мирное завоевание значительной части мирового рынка соответствовало усердию и успехам немцев и должно было принадлежать им по справедливости. Но это не могло быть приятно более старым мировым государствам, в особенности Англии, что вполне естественно и не содержит ничего удивительного. Никому не доставляет радости обнаруживать, что вдруг у него под боком расположился конкурент и надо спокойно смотреть, как старая клиентура переходит к нему. Поэтому недовольство Англии успехами Германии на мировом рынке не может вызвать у меня никаких упреков в адрес Британской империи.

Если бы Англия сумела сбить или уничтожить немецкую конкуренцию, применяя более совершенные методы торговли, то это было бы ее правом, против которого нельзя ничего возразить. Наиболее сильный и ловкий и выиграл бы игру. В жизни народов нельзя считать предосудительным то, что в мирном соревновании состязаются на пользу своих народов два государства, пуская в ход одинаковые мирные средства, но применяя при этом разную степень энергии, смелости и организаторского таланта. Совершенно иначе обстоит дело, когда одна из состязающихся сторон, видя, что положению ее на мировом рынке грозит опасность из-за работоспособности, успехов и более совершенных торговых методов другой стороны, выступает против своего конкурента и, не умея состязаться с ним мирным путем, пускает в ход насилие, т. е. отказывается от мирных средств и прибегает к военным.