Текст книги "Мемуары. События и люди 1878-1918"

Автор книги: IІ Вильгельм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

У министра финансов фон Шольца я, еще будучи принцем, был некоторое время как бы вольнослушателем, принимая участие в заседаниях, в которых играл большую роль знаменитый Мейнеке. Он был помощником статс-секретаря в Министерстве финансов, и поэтому ему приходилось часто иметь дело с другими министрами, ибо финансы имели одинаково важное значение для всех Он достиг некоторой популярности тем, что, постоянно улыбаясь, всегда находил наилучший, как он уверял, выход из всех затруднительных положений. Шольц был толковый и преданный долгу чиновник, но ему не удавалось заинтересовать меня скучной материей о налогах и т. п. Иначе было при опытном Микеле, в руки которого министерство перешло после Шольца. Я уже говорил об этом талантливом человеке. Представив доклад о прусской финансовой реформе, он предложил мне три проекта: небольшой, средний и предусматривающий широкие финансовые реформы. К радости министра, я без колебаний высказался за последний. Государь и министры с большим удовлетворением встретили осуществление реформы. Министр внутренних дел фон Путткамер во время 99 дней царствования моего отца был вынужден, к большому огорчению тогдашнего кронпринца, подать в отставку. Это был дельный, испытанный старопрусский чиновник и преданный королю истый померанец, джентльмен до мозга костей. О нем ходила молва, что своим падением он был обязан интригам императрицы Виктории, супруги Фридриха III. Но это неверно. Императрица, сочувствуя английскому либерализму, правда, не терпела старопрусского консервативного министра, но виновницей его отставки она не была. Возможно, что князь Бисмарк устранил его, считаясь с нелюбовью к нему императрицы.

Лесное хозяйство и практическое содействие его развитию всегда были близки моему сердцу, тем более что лесоводство могло доставить государству новые денежные ресурсы.

Наряду с господином фон Подбельским барон фон Шорлемер был самым дельным министром земледелия. Фон Подбельский стремился организовать на востоке в крупном масштабе лесоводство с целью защиты этих областей лесной преградой от восточного ветра и улучшения, таким образом, климата, стараясь в то же время создать естественную преграду против русского вторжения. В то же время Шорлемер благодаря сооруженным им большим дорогам существенно содействовал облегчению вывоза леса из восточных лесных округов и увеличению конкурентоспособности с русским лесом. Оба министра в союзе со мной стремились поднять наш прекрасный прусский персонал, работающий в лесном хозяйстве, и улучшить условия его существования, чего эти особенно близкие мне, всегда работящие, преданные королю чиновники вполне заслуживали. От честности этих чиновников, их усердия и преданности делу зависел и приток больших сумм в государственную казну. От политического такта и способности г-на фон Шорлемера, всегда ясно знающего свои цели, я жду еще многого для восстановления нашего отечества. Его недавняя смерть в расцвете его плодотворной деятельности является тяжелой потерей для отечества.

В области лесоводства я многому научился от знатоков лесного дела барона фон Гевеля и барона Шпека фон Штернбурга во время моих охотничьих поездок с этими великолепными охотниками и администраторами.

Интересно привести здесь один характерный русский курьез. Царю, часто слышавшему о крепких рогах роминтенских оленей, захотелось иметь таких же оленей и в Спале (Польша). Для инструктирования в этом направлении летом был послан в охотничий замок в Спале барон фон Штернбург. В замке его очень предупредительно встретил генерал, которому тамошняя охота была подчинена. Штернбургу бросилось в глаза, что все помещения, даже необитаемые покои, постоянно отапливались. Когда он обратил внимание генерала на огромный расход дров, тот, пожав плечами, сказал, что никогда нельзя знать заранее, не приедет ли в Спалу царь. К Штернбургу был приставлен специалист-немец, так как сам генерал не был знаком с округом и ничего не понимал в вопросах разведения зверей.

Во время поездок Штернбург нашел много мест, где можно было устроить хорошие луга или специальные площади для откорма животных. Он обратил внимание на необходимость подобных мероприятий, так как звери начали уже обдирать кору, нанося этим большой вред деревьям. Немец, печально покачав головой, рассказал, что он уже Докладывал об этом, но безрезультатно, ибо сено для зверей нужно получать по железной дороге с Черного моря. Сено часто либо вовсе не прибывает, либо прибывает с сильным запозданием или в испорченном виде. Это положение, однако, изменить нельзя, ибо слишком много людей зарабатывают на этих поставках, за которые платят громадные деньги. Помимо этого, он обратил внимание чиновников на многочисленные древесные остатки, которые при вскрытии находили во внутренностях животных, что свидетельствовало о недостаточном их питании и подтверждало необходимость устройства пастбищ. По этому поводу была вызвана из Петербурга специальная комиссия ветеринарных врачей. В течение многих недель комиссия эта жила на царский счет в Спале. Застрелив многих зверей, она их исследовала и устраивала заседания. Результат был такой: найдя у зверей в желудке древесные остатки, ветеринары решили, что животные могут этим жить и что устройство пастбищ поэтому излишне; поэтому доставляемого с Черного моря сена как добавочной пищи вполне достаточно. Так осталось и в дальнейшем, несмотря на посещение Спальского замка Штернбургом.

Когда я услышал эту историю, то невольно вспомнил об анекдотичном случае, о котором князь Бюлов любил вспоминать, рассказывая о периоде своего пребывания в Петербурге. Он там часто бывал в салоне мадам Дурново, где собиралось высшее общество. Однажды один высокопоставленный генерал пожаловался хозяйке, что он попал в какую-то «денежную историю», причинившую ему большие неприятности «сверху». Генерал, по-видимому, хотел своим рассказом возбудить сочувствие к своему несчастью, но мадам Дурново коротко и с обычной своей резкостью бросила ему: «Мой дорогой генерал, когда делают нечистые дела, надо по крайней мере иметь при этом счастье».

В качестве статс-секретаря по делам почт и телеграфов фон Подбельский, которого я сам выбрал после отклонения целого ряда кандидатур, умело следуя по стопам Стефана, успешно выполнял возложенные на него задачи. Человек очень практичный, прекрасно знающий свое дело, опытный и сведущий в финансовых вопросах, с прирожденным административным талантом и к тому же находчивый и одаренный едким остроумием, хороший оратор, он часто с большой энергией и ловкостью действовал там, где нужно было впервые проложить себе путь, особенно в вопросах международного почтового сообщения, радиотелеграфа и т. п. Этот бывший гусарский полковник на службе своему отечеству составил себе имя, которое никогда не забудется. Забавный контраст с его карьерой составляет карьера одного русского гусарского полковника при Николае I. Сильно разгневавшись однажды на святейший синод, царь прогнал его председателя. Спустя некоторое время он осматривал лейб-гвардии гусарский полк, находившийся под командой полковника графа Протасова. Высочайшее удовлетворение царя превосходным видом и прекрасной маршировкой полка нашло себе совершенно неожиданное выражение в словах царя, обращенных к командиру: «Ты превосходно провел свой полк. В знак того, что я доволен тобой, назначаю тебя прокурором святейшего синода. Ты приведешь мне его в порядок».

Здесь, между прочим, необходимо упомянуть и о превосходном, достойном уважения человеке министре Меллере. Будучи, как и Гинцпетер, родом из Билефельда, он был в дружеских отношениях с моим старым воспитателем. Являясь одним из корифеев национал-либеральной партии, он пользовался в рейхстаге большим уважением со стороны всех партий за свой прямой, благородный характер вестфальца и большой опыт в вопросах торговой политики. Когда рейхсканцлер князь Бюлов предложил мне назначить Меллера министром торговли, я обратил его внимание на то, что тот член партии и депутат. Канцлер по этому поводу сказал, что национал-либералы будут приятно изумлены назначением Меллера. Я, однако, заметил, что кабинет министров прусского короля не может и не должен быть партийным, а обязан быть независимым от каких бы то ни было партий и стоять выше их. Персонально я очень ценю Меллера, прибавил я, но если он станет министром, то скоро на такую же должность станет зариться каждый парламентарий. В связи с назначением Меллера и в других партиях разгорятся аппетиты к министерским портфелям, последствий чего нельзя даже и предвидеть.

Кроме того, отсутствие Меллера будет сильно ощущаться в парламенте, где я как раз не хочу его лишиться из-за его популярности у всех партий. Несмотря на мои возражения, Бюлов настоял на своем. Меллер стал министром и в качестве такового был в очень хороших отношениях со мной. Сравнительно скоро, однако, произошло то, что я предсказывал: по разным обстоятельствам, имевшим значение и внутри его партии, министр Меллер вынужден был уйти с министерского поста.

VII

НАУКА И ИСКУССТВО

С живым интересом я всегда следил и всячески старался содействовать решению вопросов науки, искусства, открытий, врачебного дела и т. п., входящих в широкую и многостороннюю область, заботы о которой лежат на обязанности Министерства просвещения.

Особое удовлетворение доставляло мне содействовать развитию высших технических школ. Возрастающее значение техники привлекало в эти учебные заведения все больше даровитой молодежи, а достижения работавших там преподавателей, как и выходивших оттуда молодых инженеров, приносили немецкому имени все большую славу во всем мире.

Профессор Слаби, имевший мировое имя, был одним, из самых выдающихся ученых среди шарлоттенбургских преподавателей. До самой своей смерти он находился в живом общении со мной, своими увлекательными речами вводя меня в курс всех новейших изобретений. Наши беседы происходили не только в лаборатории, но и в тихом охотничьем домике в лесу, где я вместе с императрицей в небольшом кругу лиц с напряженным интересом внимал словам Слаби. Он был мне близок и как человек, неоднократно доставляя мне подлинное духовное наслаждение своим простым и ясным отношением к самым разнообразным вопросам, которые он всегда умел освещать в увлекательной и захватывающей форме. Слаби имел для меня большое значение, и я навсегда сохранил благодарное расположение к этому умному человеку.

Под впечатлением достижений высших технических школ и таких людей, как Слаби, Инце и др., я решил пожаловать этим школам такое же право представительства в верхней палате, каким обладали университеты. Но университеты заявили министру просвещения энергичный протест против этого. Завязалась жестокая борьба с тщеславием ученых-классиков, длившаяся до тех пор, пока я, наконец, соответствующим указом не добился своей цели. Слаби получил мое телеграфное сообщение об указе, находясь в лаборатории на лекции, и тут же сообщил об этом студентам, встретившим радостную новость восторженными криками. Высшие технические школы оказались достойными оказанной им чести.

При ожесточавшейся борьбе за мировой рынок и районы сбыта повелительно выдвигалась необходимость использовать в этих целях знания корифеев немецкой науки, предоставив им больше свободы, покоя, возможности работать и материальных средств. Многим выдающимся талантам учебная деятельность мешала в их исследовательской работе, и для нее в их распоряжении оставались только каникулы. Это положение создавало переутомление и переобремененность работой, которые необходимо было устранить. В первую очередь нужно было оказать содействие развитию химии. Ясно учитывая создавшееся положение, министр фон Тротт и директор департамента Альтгоф помогли мне основать «Общество императора Вильгельма» и набросали его устав. За короткое время своего существования общество сделало много полезного и дало мне возможность познакомиться во время общих собраний с выдающимися учеными в разных научных дисциплинах, с которыми я потом регулярно поддерживал сношения. Я посещал и научные лаборатории и мог таким образом следить за ходом их работы. Был основан ряд новых лабораторий, а некоторые старые получали материальную поддержку благодаря взносам членов Общества. Я был горд своим созданием, ибо оно оказалось полезным для отечества: изобретения исследователей   членов Общества   послужили на пользу всему народу. Это начинание с мирными целями и многообещающим будущим находилось в опытных руках г-на фон Тротта. К сожалению, война наряду со всеми другими радостями похитила у меня и эту. Я не могу теперь поддерживать общение с учеными из организованного мной Общества, что для меня очень тяжело. Пусть это мое начинание продолжает жить и работать на пользу науки и на благо отечества.

Тяжелую борьбу пришлось мне выдержать, когда я вызвал в Берлин профессора Гарнака. Правее стоящие теологи и ортодоксы резко протестовали против назначения Гарнака профессором в Берлине. После того как я еще раз посоветовался с Гинцпетером, высказавшимся в том смысле, что для Берлина и Пруссии будет чрезвычайно печально, если я уступлю в этом вопросе, я настоял на назначении Гарнака, и оно состоялось. В настоящее время тогдашнее противодействие назначению Гарнака является совершенно непонятным   такой крупной личностью является Гарнак, такое господствующее положение он завоевал себе в духовном мире. Сколько пользы и знаний я извлек из живого интимного общения с этим великим талантом. Как много сделал он, став руководителем королевской библиотеки и деканом правления «Общества императора Вильгельма», в качестве которого он, будучи сам теологом, произносил самые вдохновенные и содержательные речи о точных науках, об исследованиях и изобретениях в области химии и т. п. Я всегда охотно буду вспоминать о личности Гарнака и о его деятельности.

Профессор Эрих Шмидт из Берлинского университета был тоже близок мне и часто у меня бывал. Талантливым речам этого подлинного немца я обязан многими приятными вечерами.

Моим особым доверием пользовался профессор Шиман   прямолинейный балтиец и передовой борец за германизм в противовес панславизму, проницательный политик и блестящий историк и писатель. Я постоянно привлекал его в качестве советника in rebus politicis и в вопросах, связанных с историей. Ему я обязан многими ценными сведениями, особенно в области ориентирования в восточных делах. Он часто бывал у меня в доме и, как, например, при посещении Танжера, неоднократно сопровождал меня в поездках. В беседах я делился с ним, между прочим, важными секретными материалами о неизвестных еще никому политических событиях. Его непоколебимая скрытность оправдывала мое доверие. Для меня было большим удовлетворением, когда после освобождения Балтики я мог назначить этого испытанного человека попечителем Дерптского университета. Совпадение наших политических взглядов на Россию хорошо иллюстрирует следующий факт. После Портсмутского мира, заключенного в 1905 году между Россией и Японией при посредничестве моем и президента Рузвельта, в Берлине и с официальной стороны (со стороны Министерства иностранных дел), и с неофициальной строилось много предположений о том, какой политической линии будет придерживаться Россия в дальнейшем. В общем преобладал тот взгляд, что озлобленная своим поражением Россия склонится на сторону Запада, стало быть   Германии, чтобы найти здесь те связи и подкрепления, с помощью которых она могла бы нанести ответный удар Японии, снова отвоевав потерянные области и восстановив таким образом свой престиж Я придерживался совершенно иного мнения, которое, однако, официально не мог закрепить. Я подчеркивал, что русские одновременно и азиаты, и славяне. Как азиаты, они, несмотря на свое поражение, питают расположение к Японии; как славяне, они охотно вступят в союз с теми, кто показал уже однажды им свою силу. Поэтому я пришел к заключению, что, несмотря на соглашение в Бьёрке, Россия через некоторое время пойдет не с Германией, против которой она позже даже обратит свои силы, а с Японией. И в официальных, и в неофициальных кругах меня открыто осмеивали за подобные фантазии. Я вызвал Шимана и, не высказывая ему своей точки зрения, спросил его мнение по этому поводу. И был очень удовлетворен, когда в ответ Шиман изложил именно мои мысли. Долгое время Шиман и я оставались почти одиноки в своих взглядах по этому важному вопросу внешней политики. События доказали впоследствии нашу правоту. Берлинские так называемые знатоки России ошиблись, а с ними и другой официальный мир.

Уже в первые дни царствования передо мной встал вопрос о необходимости некоторых художественных построек. Прежде всего надо было воздвигнуть достойный моего деда и бабушки надгробный памятник. Старый мавзолей в Шарлоттенбурге был уже недостаточен, и требовалась пристройка к нему. К сожалению, денежные средства, отложенные для таких «экстренных сооружений» императором Вильгельмом Великим, так называемый чрезвычайный строительный фонд, были израсходованы на другие нужды во время 99 дней царствования Фридриха III. Таким образом, я вынужден был обременить казну непредвиденными расходами. Мавзолей моих родителей в Марли, на который я также должен был предоставить средства, был сооружен Ихмператрицей Викторией, вдовой Фридриха III, по ее собственным рисункам и планам. Подробный осмотр королевских дворцов в столице и в провинции обнаружил, особенно в Берлинском дворце, в их состоянии   санитарном, жилищном и т. д.   такие серьезные дефекты, что нельзя было дольше откладывать их устранение. С большим трудом и терпением, но вместе с тем и с радостью я в течение моего 30-летнего царствования с помощью архитекторов, художников и т. п., уважая старые традиции моих предшественников, снова привел в порядок дворцы, руководствуясь при этом заботливо составленными сметами, лично проверенными и исправленными мной.

При перестройке Берлинского дворца много помогли тонкий вкус вдовствующей императрицы и ее прекрасное знакомство со стилями. Особый интерес имеет следующее суждение моей матери: «Каждый стиль хорош, пока он чист». Эклектизм 90-х годов архитектор Ине называл «стиль à peu prés». Последним творением господина фон Ине, к сожалению, слишком рано скончавшегося, была реставрация картинной галереи, законченная лишь в начале войны. С трудом восстановленный дворец моих отцов, которым я так гордился, был впоследствии обстрелян, взят приступом, разграблен и опустошен революционными бандами. Подобные художественные сооружения, как произведенные мной постройки и упомянутая уже реставрация Белого зала, лежат на попечении каждого государства, будь оно абсолютистским, конституционным или демократическим. Они являются мерилом культурного уровня страны и содействуют расцвету искусства. В часы отдыха я занимался археологией и раскопками. При этом я стремился установить корни, из которых развилась эллинская античная культура, и отыскать нити влияния Востока на Запад в культурном отношении. Особенно важной мне казалась ассирология, ибо от нее можно было ожидать освещения и разъяснения Ветхого Завета. Поэтому я с радостью принял предложенное мне председательское кресло в немецком обществе изучения Востока и углубился в его работы, успеху которых я по мере своих сил содействовал. Я никогда не пропустил ни одного из публичных докладов этого общества. Я поддерживал оживленную связь с правлением общества и просил постоянно докладывать мне о раскопках в Ниневии, Ассуре, Вавилоне, Египте и Сирии. Для защиты и облегчения этих раскопок я часто лично входил в сношения по этому поводу с турецким правительством. Член общества изучения Востока профессор Делич прочел свой известный, вызвавший много возражений доклад на тему «Вавилон и Библия», нашедший, к сожалению, еще слишком несведущую и почти неподготовленную аудиторию и давший повод к разного рода ложным толкованиям и нападкам, исходившим, между прочим, и из церковных кругов. Всеми силами я старался помочь выяснению этих недоразумений. Сознавая, что широкие круги еще недостаточно понимают и оценивают значение ассирологии, занимавшей умы многих выдающихся людей, в том числе и духовных лиц обоих вероисповеданий, я распорядился через моего испытанного друга и блестящего театрального деятеля графа Гюльзен-Гезелера поставить в театре пьесу «Ашшурбанипал», которая и была показана после долгой подготовки под наблюдением немецкого общества изучения Востока. На генеральную репетицию были приглашены ассирологи всех стран. В ложах были видны пестрые группы профессоров, протестантских и католических духовных лиц, евреев и христиан.

Многие благодарили меня за то, что этим представлением я показал, как далеко продвинулась уже археологическая наука, и вместе с тем раскрыл перед широкой публикой значение ассирологии.

Пребывание на Корфу также доставило мне приятный случай послужить археологии и лично заняться раскопками. Случайная находка рельефного изображения головы Горгоны вблизи города Корфу побудила меня самого приняться за работу по раскопкам. Я вызвал на помощь авторитетного археолога и знатока греческих древностей профессора Дерпфельда, который и взял на себя руководство этими раскопками. Профессор, будучи, как и я, восторженным поклонником эллинской культуры, с течением времени стал моим преданным другом и неоценимым источником познаний по строительному искусству, вопросам стиля древних греков и ахеян.

Было настоящим наслаждением слушать, как Дерпфельд читает и объясняет стихи Гомера, смотреть, как он восстанавливает на карте, по намекам и описаниям поэта, древние ахейские поселения, разрушенные в эпоху переселения дорян. Названия древних селений, по-видимому, часто переносились переселявшимися обитателями их на свои новые места, что значительно затрудняет точное установление местоположения древних селений. Несмотря на это, Дерпфельд с Гомером в руках в качестве «Бедекера» разыскал целый ряд их, узнавая местность по точным географическим описаниям поэта. Это так меня заинтересовало, что я вместе с императрицей и в сопровождении Дерпфельда предпринял поездку по морю, чтобы самому посмотреть на открытия профессора, Мы поехали в Лейкас (Итака) и одно за другим посетили там известные по «Одиссее» места, причем Дерпфельд прочитывал соответствующий текст из Гомера, описывающий данное место. Пораженный, я должен был согласиться с тем, что в каждом отдельном случае местность вполне соответствовала описанию ее Гомером. Начатые мной под руководством Дерпфельда раскопки на Корфу дали весьма важные результаты для археологии, доказав крайне древний возраст самого раннего дорического искусства. Уже найденное рельефное изображение Горгоны дало повод к многочисленным гипотезам, правдоподобным и неправдоподобным, к сожалению, связанным с излишней полемикой. По-видимому, здесь наметилась та нить между Азией и Европой, которую я искал. Я регулярно посылал доклады в археологическое общество, привлек к сотрудничеству и известного профессора Каро из Афин и был занят приготовлениями к докладам, которые намечалось прочитать перед обществом зимой 1914   1915 годов. После этого предполагалось открыть широкую дискуссию по многим спорным вопросам из докладов, в решении которых sine ira et studio («без гнева и пристрастия») я надеялся быть полезным. Я имел удовольствие почти регулярно принимать в Корфу английских и американских археологов, бывших учеников Дерпфельда, принимавших горячее участие в освещении часто возникавших сложных проблем. Они работали в Малой Азии. И для меня было крайне интересно слышать, какое важное значение они, на основании своих изысканий придавали влиянию Азии на происхождение раннего эллинского искусства, находя следы Востока в раскопках на Корфу. В 1914 году профессор Дун из Гейдельберга посетил место раскопок на Корфу и после их подробного изучения согласился с выводами Дерпфельда и моими. О результатах моих раскопок на острове Корфу я расскажу подробнее в особом произведении.

Таковы были весной 1914 года занятия германского кайзера, который, кровожадно думая о грабеже и завоеваниях, якобы начал мировую войну. Пока я в Корфу занимался раскопками и спорил о Горгонах, дорических колоннах и Гомере, на Кавказе и в России уже начали мобилизацию против нас. Еще в начале года царь на вопрос о том, куда он намерен в этом году поехать, ответил: «Я останусь в этом году дома, потому что у нас будет война».

VIII

МОЕ ОТНОШЕНИЕ К ЦЕРКВИ

О моем отношении к церкви много писали и говорили. Еще будучи принцем и учась в Бонне, я имел случай наблюдать вредные последствия так называемой «культурной борьбы» в ее последней стадии. Религиозная пропасть действовала так разъединяюще, что, например, на одной охоте меня прямо бойкотировало рейнско-вестфальское ультрамонтанское высшее дворянство. Уже тогда я в национальных интересах решил действовать в том направлении, чтобы создать modus vivendi, который должен был сделать возможным мирное сожительство обоих вероисповеданий. Культурная борьба как таковая окончилась еще до моего восшествия на престол.

Я всегда терпеливо и заботливо стремился сохранить хорошие отношения с епископатом и с отдельными князьями церкви. Особенно в хороших отношениях я был с кардиналом Коппом, архиепископом Симаром, д-ром Шульте, епископом Бертрамом, епископом Тилем и last not least с архиепископом Фаульгабером и кардиналом фон Гартманом. Все они   люди, высоко возвышающиеся над средним уровнем, краса германского епископата, патриотизм которых по отношению к кайзеру и государству проявился в полной мере во время войны. Именно это последнее обстоятельство свидетельствует о том, что мне удалось снова рассеять туман «культурной борьбы» и, следуя принципу «suum cuique» («каждому свое»), сделать возможным и в подданных католиках вызывать чувство любви к своему государству. Особенно тесно я был всю жизнь связан с епископом Бреславльским кардиналом Коппом. Он всегда лояльно служил мне; мое отношение к нему было преисполнено доверия. Для меня было очень ценно его посредничество между мной и Ватиканом, где он пользовался большим уважением, несмотря на то, что всецело отстаивал при этом германскую точку зрения. Обществу мало известно о дружески доверчивых отношениях, существовавших между папой Львом XIII и мной. Какой-то близкий к папе прелат впоследствии рассказывал мне, что уже при первом моем посещении я завоевал доверие папы абсолютной откровенностью, с которой я подошел к нему и с которой между прочим сказал ему такие вещи, какие обычно от него утаивались.

Приемы у папы были обставлены необычайно пышно. Папская гвардия в блестящих мундирах, служители, камергеры и многочисленные духовные сановники в большом числе   все это отражало в миниатюре подлинную картину мощи римско-католической церкви. Пройдя через дворы, покои и залы, где выстроились все эти люди, я, наконец, очутился в небольшом с одним окном рабочем кабинете папы. Почтенный старик со своей благородной седой головой и тонким лицом с большими умными глазами, которые насквозь пронизывали посетителя, произвел на меня сильное впечатление. Мы обсудили много стоявших на очереди вопросов. Я сердечно радовался тому, что папа с признательностью и благодарностью отметил благоприятное положение католической церкви и ее сторонников в Германии, присоединив к этому свои заверения в том, что и он, со своей стороны, постарается, чтобы немецкие католики не отставали от других немцев в любви к отечеству и преданности ему.

Папа Лев XIII, где только мог, оказывал мне всяческие любезности. Так, например, при одном из моих посещений Рима он отметил мою свиту и моих служителей, удостоив их особой аудиенции. На освящение выстроенного мной портала Мецского кафедрального собора он послал в качестве папского легата епископа Коппа и выказал мне особое внимание, дав знать о назначении в ознаменование этого дня, архиепископа Фишера (из Кельна) кардиналом. К 25-летнему юбилею папы (в 1903 году) я передал мои поздравления Льву XIII через особую миссию, во главе которой находился генерал-адъютант барон фон Лоэ, в продолжение многих лет стоявший близко к папе.

Вскоре после этого за несколько месяцев до смерти папы я нанес ему третий и последний по счету визит. Несмотря на свою сильную слабость, 93-летний старик пошел ко мне навстречу, протягивая обе руки. По поводу этого визита, отличавшегося большой сердечностью с обеих сторон, я тогда же сделал себе заметки, недавно снова попавшие мне в руки.

Папа между прочим сказал мне тогда, что он вполне признает и одобряет принципы, которыми я руководствуюсь в управлении страной. Он с интересом следит, прибавил он, за моим правлением и с радостью убедился в том, что я построил свое царствование на твердой христианской основе. Мое управление зиждется на таких высоких религиозных принципах, что он не может сделать ничего иного, как призвать благословение неба на меня, на династию и на германское государство, посылая свое апостольское благословение. Крайне интересными показались мне при этом слова папы о том, что Германия должна стать мечом католической церкви. Я возразил, что Священной Римской империи немецкой нации уже больше не существует и что условия изменились. Но он остался при своем. Папа далее заявил, что должен снова высказать мне горячую благодарность за то, что я неустанно пекусь также и о благе моих католических подданных. Он-де так много слыхал об этом с разных сторон, что считает необходимым сказать мне лично, как благодарны мне за это попечение и он, и германские католики. Он может меня заверить, что мои католические подданные и в хорошие, и в плохие минуты всегда останутся всецело преданными мне. «Они останутся абсолютно и непоколебимо верными»,   буквально сказал папа.

Я был сердечно рад этому признанию, исходившему из уст такого авторитетного лица, и заметил, что считаю долгом христианского государя заботиться по мере сил о своих подданных без различия вероисповеданий. Я могу заверить, сказал я, что в мое царствование каждый может беспрепятственно исповедовать свою религию и исполнять свои обязанности по отношению к своему церковному главе. Это мой жизненный принцип, от которого я никогда не отступлю.

Поскольку я с самого начала доказал своим католическим подданным, что не намерен посягать на их свободу вероисповедания, в стране вскоре создалось более спокойное настроение, и дурные последствия «культурной борьбы» постепенно исчезали. Однако я не скрывал от себя, что, несмотря на всю вежливость и предупредительность по отношению ко мне, князья церкви, за исключением кардинала Коппа, все же видели во мне еретика. И я должен был считаться с тем, что на католическом юге и западе страны это отношение ко мне никогда не изменится полностью. Мне неоднократно с признательностью говорили о том, что католикам в мое царствование жилось так хорошо, как только они сами могли бы себе пожелать. Однако поведение церкви в вопросах о смешанных браках, как и поведение католического центра в области политики, указывали на то, что под спокойной поверхностью продолжали проявляться тенденции к борьбе с «еретиками».