Текст книги "Сторонний взгляд (ЛП)"

Автор книги: И. Картер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Почему же я этого не сделал?

Глава 9

Каллия

Обтягивающее платье – всего лишь лоскуты ткани, облепившие моё тело как вторая кожа. Мои груди практически выставлены на показ, закрыты только лишь соски, а сами вершины моей плоти полностью продемонстрированы, обрамленные глубокой драпировкой ткани снизу.

Моя вытатуированная маркировка полностью видима, находясь вверху моей груди – чёрные цифры и красная корона окостенели на моей коже.

#17003

У Дамарис был #17002. Я предполагаю, что «Королевство» добыло нас в одно и то же время, и, судя по тому факту, что у нас были имена, которые мы помнили, мы, вероятно, не были рождены там, и всё же у меня нет более ранних воспоминаний. Ни одного, даже когда я сплю.

Никаких нежных или туманных воспоминаний о том, как быть любимой матерью или отцом, никаких проблесков предыдущей жизни, где мы обе жили в свободном и счастливом детстве, никакого легкого смеха или успокаивающих прикосновений любящих людей. Моё самое раннее воспоминание: мы обе испуганные и голодные свернулись клубком на холодном цементном полу. Вопли и плачь других женщин и детей эхом отзывались в темноте. Я помню, как мои конечности тряслись, а глаза воспалились от слёз. Я помню синяки и резанные раны, быстрые кулаки и тяжелые ботинки. Я помню, как Дамарис поддерживала меня так, как никто не поддерживал её.

Я думаю, что она была старше меня, но ненамного, возможно, на год или максимум на два. Хотя она была значительно умнее меня. Она защищала меня, где могла, и она успокаивала меня, когда не смогла защитить, до того самого дня, когда её не стало.

В первый раз, когда кто-то владел нами, это было недолго, и нас, в основном, использовали как домашних рабов наркобарона. Причина, по которой ему нравилось использовать детей больше, чем взрослых, состояла в том, что он мог поместить большее количество нас в комнату и кормить меньше. Я говорю, что тот раз был недолгим, хотя на самом деле я не знаю, сколько времени мы провели там, всё, что я знаю, – наш следующий владелец купил нас только для того, чтобы бить нас. Это было нашей единственной функцией. Миниатюрные человечки, использующиеся как мешки для ударов. Дети помладше часто умирали. Их крошечные тела выбрасывали как хлам. Мы едва выжили, и то время, как и многое другое, стало казаться слишком долгим. И снова я не могу сказать наверняка, сколько времени он владел нами, поскольку время не было чем-то, что мы могли бы измерить. Это минуло со сжатым кулаком, пинком или порезом острым лезвием ножа. Это могли бы быть дни, но это легко могли быть и месяцы или годы. Мы росли маленькими, и теперь я понимаю – мы выжили только благодаря тому, что были друг у друга. Было легче терпеть, когда ты не один. Мы жили, но только потому что не смогли бы вынести того, что позволили бы остаться своей второй половине страдать без другой.

Больше владельцев приходило и уходило, у меня ещё даже не начались мои ежемесячные кровотечения, когда, в конечном счете, нас продали мужчине, который использовал нас только из-за наших отверстий. В то время мы хотели обратно к предыдущему владельцу, который бил нас. Для двух маленьких девочек этот способ владения был тем, что сломало нас обеих. Это также была худшая часть моей жалкой жизни и по другой причине. У Дамарис начались её ежемесячные кровотечения, она забеременела, а затем ее забрали.

Моё последнее воспоминание о моей сестре – её маленькое голое тело, болезненно тощее, кроме небольшого раздутого живота, тащат за руки двое наших мужчин-владельцев.

Она не вернулась.

Я стала смелой от отчаянья в её отсутствие: я просила и молила за мою сестру, давая моему владельцу открытое представление о моей единственной слабости.

Он получал больное удовольствие от того, что вертел и манипулировал мной, чтобы я принимала участие в самых чудовищных и развращенных действиях и делала это по доброй воле. Он заставил меня выполнять это для его извращенного развлечения, а также вынуждал меня просить его и его людей использовать меня мерзкими и ужасающими путями.

И я делала, поскольку Дамарис была единственным, что у меня было в этом мире, и я нуждалась в её возвращении.

Моя потребность в ней делала его твёрдым. Он торчал от этого. Он злоупотреблял мной такими способами, что мой юный разум отказывался постигать. Действия настолько отвратительные, что я вырезала их из своей головы тупыми и обломанными ногтями, пока часть моего разума не осталась кровавыми кусками на полу у моих ног.

Моё тело едва пережило это владение. А мой рассудок нет.

Я застегиваю ремешки своих высоченных каблуков, когда дверь моей спальни открывается. Мне нет необходимости поворачивать голову, чтобы узнать, кто это. Он не стучал, не называл себя, но всё же я знаю, что это – Грим. Я знаю, потому что все светлые волоски на моих руках встали дыбом, как будто он только что провёл кончиком пальца по моей коже. Даже на расстоянии десяти футов я чувствую его так, как будто он прижимается ко мне.

– Я готова, – произношу я, пока встаю и поворачиваюсь, чтобы подойти к нему. Он не упускает, что моя голень ударяется об угол каркаса кровати, и интерпретирует это как нервозность.

– Слишком поздно, чтобы отступать сейчас, дорогуша.

– Я предпочитаю, чтобы ты называл меня Каллия.

Он не двигается в дверном проёме, вынуждая меня протискиваться мимо него и заставляя наши тела слегка соприкоснуться. Моя кожа покрывается мурашками из-за его близости, и, клянусь, я слышу, как он перевёл дыхание, или это была я?

– Ты не выглядишь как Каллия, – бросает он мне обратно мои же слова, ухмылка в его голосе очевидна. – И ты не выглядишь как дорогуша, так что, я думаю, это означает, что я буду называть тебя Кал.

Кал. Слово из единственного слога как удар исподтишка. Дамарис использовала бы сокращенную версию моего имени. Фактически, она единственная, кто когда-либо использовал моё имя.

– Ты можешь называть меня Кал, – шепчу я через ком эмоций, перекрывший моё горло. Мы спускаемся по узкому проходу через главную часть дома, Грим следует на шаг позади меня.

– Никогда бы не подумал, что ты фанатка Пола Саймона (прим. Пол Саймон – американский рок-музыкант, поэт и композитор, обладатель трёх премий «Грэмми»), – говорит он, и перед лестничной площадкой его длинные ноги догоняют, чтобы оказаться рядом со мной.

– Я не знаю Пола Саймона. Он поедет с нами?

Устанавливается гробовое молчание, когда мы приближаемся к широкой лестнице, что ведет в холл «Хантер Лодж». Моя рука скользит по лакированным перилам лестницы, пальцы обхватывают древесину, нога готова сделать первый шаг, а он нарушает всё, фыркнув так, как будто его позабавили, и неожиданно разражается смехом. Я спотыкаюсь, большие руки обхватывают верх моей руки, чтобы не дать мне упасть.

– Ты серьезно никогда не слышала «Ты можешь звать меня Эл»?

Я сглатываю и начинаю отвечать, но его низкий почти извиняющийся голос останавливает меня.

– Нет, конечно же, ты не знаешь. Это было глупо с моей стороны.

Мы спускаемся по лестнице в тишине, но его рука остается обернутой вокруг моей, его хватка мощная, но при этом нежная. Как будто он думает, что моя нервозность может заставить меня кувыркнуться и упасть, но я не нервничаю, я смущена. Его присутствие рассеивает мои мысли, и моя концентрация испаряется, весь испытанный и проверенный набор навыков предает меня, и я должна бороться с собой, чтобы держаться спокойно, найти свою дорогу или подвергнуться риску.

И в случае разоблачения, я больше не буду активом для разрушения «Королевства», а стану большей жертвой, чем когда-либо была ранее.

– Как раз вовремя, – зов Люка эхом отзывается в холле под нами, когда мы преодолеваем последние ступени.

– Моя команда готова, и вы знаете, как войти с нами в контакт, если будете нуждаться в спасении, – добавляет он, когда мы достигаем первого этажа.

Грим ощетинивается рядом со мной.

– Ты когда-нибудь заткнешься на хер? – это не тот вопрос, на который он ожидает ответ, но я знаю, что краткий ответ Грима развлекает Люка.

– Каллия, – зовёт голос Фей, когда она выходит из личных апартаментов Коула. – У меня есть кое-что для тебя.

Она идет прямо ко мне и откидывает мои волосы с плеч, пока они не собраны и переброшены через одно плечо. Уверенными пальцами она завязывает бархатный чокер вокруг моей шеи, единственная жемчужина висит спереди и ласкает впадину горла.

– Это трекер на случай, если вы разделитесь. Грим всегда будет знать, где ты.

Маленькая драгоценная бусинка своим весом успокаивает мою кожу. Я знаю, что мужчина, который сопровождает меня, вырежет весь мир, чтобы найти меня, и без этого устройства, но я оценила этот дар.

– Спасибо.

Я чувствую её нежную улыбку у моей щеки, когда она наклоняется, чтобы поцеловать меня на прощание. Прикосновение – это то, против чего я борюсь, когда её кожа прикасается к моей, тело инстинктивно отстраняется, и она не упускает моё вздрагивание.

– Одна неделя, Каллия. Через семь дней мы отпразднуем твоё окончательное правосудие.

Месть.

Правосудие.

Дамарис.

Рука Грима напрягается поверх моей руки, но не болезненно.

– Время, – командует он, и Фей отходит в сторону. Я чувствую её смешанные эмоции, подобно вибрации сильного ветра. Беспокойство, волнение и что-то ещё, что-то, что сильно напоминает гордость.

Глава 10

Грим

Частный реактивный самолет Хантеров ощущается небольшим и замкнутым. Но не из-за восемнадцати обученных убийц на борту, в этот самолёт может поместиться в пять раз больше, он кажется таким маленьким из-за неё. Борта давят на меня, отфильтрованный воздух опаляет лёгкие, а место кажется смехотворно крошечным для моей большой фигуры и всего остального, поскольку она здесь – она повсюду. Её присутствие затмевает всё остальное. Присутствие Кал высасывает из меня всё и требует всего моего внимания. Мой разум сосредоточил всё своё внимание на одном маленьком булавочном уколе, заставляя меня ощущать только её и никого больше.

Я пытаюсь слушать хорошо исследуемые и продуманные планы Люка, но главным образом я принимаю и запоминаю каждую деталь того, как она перемещается, вздыхает или просто дышит.

Кал. Кал. Кал.

Моё сердце бьётся одним этим слогом, и это больно. Это принятие её, эта потребность гарантировать её безопасность болезненнее, чем любой ущерб, пытка или рана, что я когда-либо перенес.

В отличие от боли, в которой я нуждался, что жаждал, что использовал как топливо для себя, укрепляя себя, освобождая себя, эта боль была сильнее. Она не поддавалась контролю. Она затрагивала всё. Она сводила меня, на хрен, с ума.

– Ты слушаешь меня или собираешься так и продолжать проверять, правильно ли она пристёгнута к креслу?

Я поднимаю своё лицо к пустому взгляду Люка.

– Я не знаю о чём, твою мать, ты говоришь. Расскажи мне больше об Алексиосе. Если он тот человек, кто управляет «Королевством», сколько ещё человек нужно убить, прежде чем я смогу добрать до него?

Люк выдерживает мой пристальный взгляд в течение долгого времени, прежде чем демонстрирует мне файлы на каждого важного члена «Королевства». Несмотря на размер этой организации, только пять мужчин обладают всей властью, с Симоном Алексиосом во главе этой пищевой цепочки.

– Алексиос – второй в команде человека по имени Титус Кириллос. Оба семейства были у руля организации с самого начала.

Я щелкаю глазами по фотографиям двух греков, заправляющих миллиардами. Их профили – типичные богатые плейбои. Красивые, богатые и безупречно одетые, но нужно быть монстром, чтобы узнать монстров, а оба мужчины привлекли внимание моего Дьявола. Он может видеть их также, как я вижу тьму в их глазах. Дьявол хочет испить её.

Люк продолжает представлять свои материалы на каждого из пяти. Вместе с Алексиосом и Кириллосом, есть один богатый американец по имени Форд Кеннеди, русский по имени Артур Фёдоров и ещё один мужчина. Мужчину, которого я знаю, что видел раньше.

– Кто этот парень? – я указываю на чёткое, но явно сделанное тайно фото человека с маленькой девочкой на прогулке в парке.

Люк смотрит на цветную фотографию, а затем поднимает своё лицо, ища мои глаза, пробираясь ко мне голову.

– Он известен как Джеймс Купер, но по недавно полученным сведениям, он был рожден под другим именем.

Я глазею на мужчину, который улыбается маленькому ребенку, держащему его за руку, пока он ведет её от качелей. У него смуглые черты, сильный нос и квадратная челюсть. Он так похож на…

– Он был рожден, как Джеймс Реншоу.

Джеймс Реншоу.

Нет. Этого не может быть. Без шансов. Я бы знал. Я бы, бл*дь, сделал что-нибудь.

Моя голова кружится, кишки сводит, и где-то глубоко в моей груди ощущается резкая боль, как от удара ножом.

Голос Люка продолжает так, как будто он только что не разорвал моё почерневшее сердце, всё ещё бьющееся в груди.

– Он на два года младше тебя и был вне нашего радара, поскольку был отослан практически сразу же после рождения в частное учреждение, а затем в различные частные школы-интернаты до недавнего наследования богатства и земель, оставленных Реншоу.

– И он… – слова обжигают, когда я выкладываю их, – …он такой же, как они?

Однако совсем не сконфуженный этой информацией Люк холодно продолжает:

– Яблоко от яблони не далеко падает, если ты об этом. Ты смотришь на своего младшего братика, Грим, и он бы заставил твоих *банутых родителей сильно гордиться.

«Не могу, бл*дь, дышать».

То же самое чувство накатывает на меня, которое официантка назвала панической атакой. Я не могу, бл*дь, слететь с катушек в этом самолёте, или всё будет кончено, и я не могу позволить Люку отобрать это у меня. Плюс, Джеймс Реншоу возглавляет теперь мой список кандидатов на убийство.

Мои пальцы впиваются в край стола перед нами, я слегка опускаю голову, подбородок сильно прижимается к груди, ограничивая поступления воздуха в лёгкие. Самолёт слегка трясёт, вероятно, из-за попадания в турбулентный поток, и едва различимый вздох Кал притягивает моё внимание. Я забываю про огонь в легких и не свожу глаз с ее побелевших костяшек на руках и замечаю ее нервозность.

Руками она крепко вцепилась в подлокотники, а всем телом вжалась в кожаное сиденье. Язык её тела кричит об ужасе, и всё же её лицо – маска безмятежного самообладания. Её глаза закрыты, грудь поднимается и опускается с глубокими вздохами, и прежде чем я даже понимаю это, моё дыхание подстраивается под её. Когда она вдыхает, я тоже. Когда она выдыхает, мои лёгкие работают синхронно. Держу пари, что даже моё сердцебиение сошлось с её и стучит в том же ритме и точно так же. Паника уходит, и мои лёгкие заполняются кондиционированным воздухом.

Я наблюдаю, как руки Кал медленно разжимают свою хватку, когда самолет резко прекращает трястись. Её глаза широко открываются, пока она поглаживает своими пальцами по бёдрам и небрежно оставляет свои руки на коленях. И как только я собираюсь перефокусировать своё внимание на Люка, прежде чем он позовёт меня и в какое бы ни было ещё чуждое дерьмо разверзнется вокруг меня, её голова медленно поворачивается в мою сторону, её глаза захватывают моё лицо.

Улыбка, что она дарит мне, – сплошное облегчение.

«Я знаю, что ты присматриваешь за мной. Спасибо».

Я безучастно отворачиваю лицо от неё и заставляю себя в течение долгого времени смотреть на мужчину и маленькую девочку на фотографии перед мной.

Я игнорирую его и фиксирую свои глаза на ней.

– Он владеет ей? – спрашиваю, не раздумывая.

– Дочь. Её мать мертва.

Люк собирает файлы и забирает фотографию, пряча ее от моего пронзительного взгляда.

– Нет ничего, чтобы позволило бы предложить, что она недовольна, не счастлива или не любима, как ребенок, но у нас есть резервный план забрать её и отвести в «Хантер Лодж», если наше дело увенчается успехом.

Голос пилота раздаётся из динамиков и прерывает нас:

– Мы приземлимся в Париже в аэропорту «Ле Бурже» через пятнадцать минут. Пожалуйста, приготовьтесь к посадке. Транспорт ждет нас на взлётно-посадочной полосе.

Я жду, когда закончится инструктаж пилота, прежде чем поворачиваю лицо к Люку.

Он одет во всё черное и выглядит как дорогостоящий киллер. Его классическая привлекательная внешность заставляет его казаться доступным, пока он не обращает на вас свой ледяной взгляд. И вы можете почувствовать, как мороз обжигает вас с ног до головы.

Сейчас он обращает свой взгляд на меня, но это не останавливает меня от высказывания:

– Ребёнка необходимо забрать вне зависимости от того, преуспеем мы или нет.

Он мгновение оценивает меня, прежде чем отвечает:

– Я лично гарантирую, что так и будет.

Я не благодарю за его обещание. Люк так не работает, также как и я. Несмотря на мою более раннюю демонстрацию гнева ему и Коулу, узы, что у нас есть, не нуждаются в благодарности. Наша дружба вырезана из смерти и выгравирована болью. И нет никаких более сильных эмоций.

Сбоку от меня, Кал регулирует свой ремень безопасности.

Пока я наблюдаю за её приготовлениями к посадке, начинаю понимать, что нет никаких более сильных эмоций, чем те, что связывают меня с Хантерами, но мне становиться известно об одной, что делает меня слабее.

Я ворчу от раздражения, пока тяну свой ремень через колени.

Слабость в моей работе не приемлема.

Прежде чем я убью людей, которые бессознательно ждут острое лезвие моего ножа, я должен уничтожить этот недостаток. Я должен убить все чувства, кроме смерти и боли. Так, как будто она может ощущать моё решение, Кал поворачивается ко мне лицом ещё раз.

Принося себя в жертву.

Добровольно предлагая себя.

А затем она улыбается.

Глава 11

Калия

Частный французский аэропорт был подготовлен и ожидал нашего прибытия.

Мы высадились из самолета, используя узкий авиатрап, спуск по незафиксированным ступеням демонстрирует недостатки моей обычно ладной походки. Как только мои ноги оказываются на твёрдой земле, меня сопровождают к линии транспортных средств и размещают внутри первого из них.

Через несколько минут, проведенных в салоне автомобиля с кондиционированным воздухом, на моих руках появляются мурашки из-за чрезмерной прохлады. Тишина лишь усиливает холод, просачивающийся в мою обнажённую плоть, и я ловлю себя на том, что тяну подол этого греховного короткого платья вниз.

Я прекрасно понимаю беспокойство. «Королевство» ожидает, что их объекты демонстрируются для внимательного визуального изучения остальными. Это то, как мы продаёмся и покупаемся, члены обмениваются нами как имуществом, гарантируя владельцам, что мы никогда им не надоедим. Я потеряла счет количеству мужчин, которые владели мной. Как только я теряла своё обаяние или отслуживала своё предназначение, меня выставляли, так же, как и сейчас, и отвозили на рынок. В некоторых случаях, когда я не была пригодна для презентации, меня возвращали «Королевству» бесплатно. Они так делали только для того, чтобы обеспечить моё выживание, пока не смогли бы продать меня ещё раз.

Этот постоянный ритуал был моей жизнью. Тогда почему по моей коже бегают мурашки от дурного предчувствия ещё раз войти в мир, который я только и знала?

Потому что я познала свободу.

Мои руки дрожат, сжимая кусочек ткани, прикрывающей мой бюст, когда автомобильная дверь открывается. Просторное транспортное средство внезапно кажется крошечным. Я жду, что залезет большее количество людей, но дверь быстро закрывается, и я понимаю, что здесь только мы вдвоем.

Двигатель машины запускается с грубым мурлыканьем, и автомобиль отъезжает моментом позже.

– Прекрати суетиться со своими сиськами, чёрт возьми, – рычит на меня Грим с другой стороны автомобиля. Слова грубые и прямолинейные, они заставляют мои пальцы неловко подрагивать, и румянец ползёт вверх по моей груди и шее.

Меня называли всеми видами развращенных и оскорбительных имен, но Грим, произнесший слово «сиськи» своим агрессивным тоном, заставляет меня сгорать со стыда, но в этом есть и нечто другое. Что-то, что я не знаю даже как описать. Дрожь заменяет мурашки на моих руках, и внезапно в замкнутом пространстве становиться словно на двадцать градусов теплее.

– Возьми меня за руку.

Приказ произнесён нежно, но всё же, кажется, что слова причиняют ему боль, и я практически могу слышать, как его горло разрывалось, когда он заставил слова выйти наружу.

– Зачем?

– Почему тебе обязательно спрашивать меня? С этого момента я, бл*дь, твой хозяин, так веди себя соответственно и возьми меня за грёбаную руку.

«Он не может выносить твои прикосновения», – шепчет голос в моей голове.

«Но я хочу прикасаться к нему, – шепчу я в ответ. – Отчаянно».

Аккуратно, больше в своих интересах, чем в его, я протягиваю левую руку через холодное кожаное кресло, костяшками задеваю ткань, моя ладонь протянута и раскрыта. Он не берет мою руку сразу же, но я чувствую, как он смотрит на неё, взвешивая, сможет ли он это сделать. Я оставляю свою руку там, чувствуя себя раскрытой и в большей степени обнаженной, нежели чем тогда, когда я множество раз была голой, просто ожидая этого первого прикосновения его кожи к моей.

Будет ли его рука мягкой или грубой? Есть ли у него мозоли? Его ладонь сухая? Горячая? Гладкая? Сильная?

Эти вопросы крутятся в моей голове, как песок в приливной волне, и я практически… почти пропускаю сам момент, когда кончики его пальцев скользят по моей коже.

Если б я не знала лучше, то это прикосновение можно было бы считать почтительным. Кончики его пальцев настолько гладкие: они ощущаются как атлас, когда медленно скользят по моей коже, оставляя небольшой фейерверк на своём пути. Когда его ладонь обхватывает мою, и его пальцы близки к тому, чтобы осторожно взять мою руку, я получаю ответы на все кружащиеся в голове вопросы.

Мягкая или грубая? Есть ли на ней мозоли? Мягкая, но с мозолями в верхней части ладони, под основанием каждого пальца.

Сухая? Горячая? Гладкая, Сильная? Сухая, теплая, гладкая, исключая мозоли, и несмотря на его нежную хватку, я могу почувствовать пульсацию силы, таящуюся под кожей. Он может сломать мою руку, не моргнув глазом, если захочет это сделать.

– У тебя нет отпечатков пальцев, – глубокомысленно заявляю я, поражаясь гладкости кончиков его пальцев.

Его рука на малую толику напрягается при моих словах, но он честно отвечает:

– Я – призрак. Призраки не нуждаются в них. Призраков невозможно найти.

Его слова поражают меня не столько из-за контекста, в конце концов, этот человек – хладнокровный убийца, сколько из-за того, что, несмотря на попытку держать свой тон нейтральным, одиночество сочится из каждого его слова.

– Когда ты стал призраком? – спрашиваю я, не ожидая продолжения беседы.

– Когда умер, – признаётся он, его пальцы чуть сильнее сжимаются вокруг моей руки. – Мне было одиннадцать, когда я умер, а затем переродился.

Ему было всего лишь одиннадцать, когда он стал Гримом.

– Кем ты был до этого? – подталкиваю я, а он отвечает так, как будто здесь никого нет, кто бы в действительности слушал его.

– Генри.

Это признание ценно для него, и я чувствую, как стальная полоса напряжения оборачивается вокруг наших грудных клеток.

– Сломанный, мертвый мальчик по имени Генри.

Его голос затихает, как будто сейчас он понял, что разделил слишком многое, так что мы сидим в тишине. Мои пальцы осторожно сжаты рукой ужасного убийцы, пока моё сердце болит из-за маленького мальчика по имени Генри.

– Мы прибыли. Я буду ждать неподалёку, просто позвони один раз, если я понадоблюсь, и я подберу вас у главного входа. Два звонка, и я буду ждать вас у черного входа в переулке.

Отстранённый голос водителя раздаётся из динамика, в то время как мы останавливается снаружи невзрачного здания на Рю Монмартр в центре Парижа. Множество деревянных дверей с изящными барельефами утопают в фасаде из цемента – это единственный признак, что эти построенные дома представляют собой что-то впечатляющее. Не то чтобы я когда-нибудь видела эти двери, но я слышала их описание от другой собственности. Шёпот поздно ночью в наших клетках о неудавшихся побегах или извращенные воспоминания о ежемесячных рынках, неудержимо льющиеся из рыдающих губ новых приобретений.

Грим усиливает хватку на моей руке, и я чувствую его взгляд на своем лице. Прежде чем открывается дверь, он говорит мне:

– Просто следуй за мной. Сегодня вечером – только разведывательная «Мисси» я, но, если что-нибудь случиться, и я дам тебе указание закрыть глаза, то ты это делаешь. Ты это делаешь немедленно. Поняла меня?

Я хочу сказать ему, что нет никакой необходимости защищать меня от чего-либо, что произойдёт, я пережила худшее из того, что он может себе представить. Закрытие моих глаз не помешает мне увидеть правду. Где один человек может увидеть красоту в жизни, я вижу ту же самую красоту в смерти. Вместо этого, я отвечаю:

– Да, – и он выводит меня из автомобиля в прохладный парижский вечерний воздух.

Мои ноги начинают порядочно трястись, но не из-за нервов, а из-за пузырящегося восторга, который грохочет в моей груди и просачивается в конечности. Мало того, что я добровольно войду в «Королевство» как свободная женщина, так ещё я могу быть ключом к раздиранию этой империи на части. Рука Грима отпускает мою, он обнимает меня своей сильной рукой за плечи, и моё тело инстинктивно ищет его защиты, теплоты и утешения.

– Держись меня, – шепчет он, его тон пронизан едва контролируемым гневом. – Независимо от того, чтобы ни произошло, ты останешься прямо там, где я смогу тебя видеть. Понятно?

Сколько раз я слышала подобную команду? Но, тем не менее, когда он произнёс это, это не просто требование моего повиновения. Он сказал это не из-за прав собственности или контроля, а из-за того, что он гарантирует мою безопасность.

– Я никуда не уйду. Куда ты, туда и я.

Удовлетворенный моим ответом, он ведет меня к входу. Мы сделали всего лишь несколько шагов, когда громкий щелчок замка эхом раздаётся в ночном небе, он сопровождается сильным скрежетом дверей из прочной древесины, пока они распахиваются, открываясь.

– Ночные клубы в той стороне, – заявляет глубокий голос с сильным русским акцентом.

Грим тянет меня вперед на следующие два шага, затем отпускает, вероятно, чтобы показать русскому своё кольцо-печатку с рельефной короной «Королевства».

– Суверенитет, – хладнокровно сообщает он кодовое слово в попытке замаскировать гнев, который я могу ощущать. Гнев обволакивает его волнами достаточно убедительными, чтобы понять – это причиняет ему неудобство, и он в двух секундах от того, чтобы пролить кровь этого парня.

– Назовите своё имя. Я не видел вас раньше и, поверь мне, mudak, я бы запомнил такого уродливого ублюдка, как ты.

Грим сильно хватает меня за руку и притягивает к своему боку, демонстрируя агрессию и выставляя меня напоказ как имущество. Татуировка на моей груди ясно видна русскому.

– Послушай, ты, меня пригласил сюда Джеймс Купер, – когда русский сохраняет тишину, Грим продолжает: – Ага, правильно, ты знаешь, о ком я говорю, не так ли, коммуняка. Так что я назову своё имя в этот раз, но если ты попросишь меня об этом снова, я вырежу твой язык и съем прямо перед тобой, пока ты будешь захлёбываться собственной кровью. Понял?

Русский продолжает хранить молчание, и я хочу иметь возможность прочесть его лицо и рассмотреть лучше его глаза, независимо от того, сработала ли угроза Грима или это только приведет нас обоих к гибели.

– Я – Генри Реншоу, а теперь, когда ты знаешь моё имя, будет справедливо, что я узнаю твоё. Или ты предпочитаешь называться Драго?

Я слышу скрежет двери, когда она широко открывается, и секундами позже русский выдавливает из себя.

– Ваш доступ одобрен. Пожалуйста, проходите сюда, господин Реншоу.

Грим тянет меня вперёд, и едва мы переступаем порог, когда он изрекает:

– Спасибо тому, кто бы ни был в твоем ухе, что у них есть здравый смысл, что не надо меня, на хер, раздражать ещё больше. Увидимся позже, Драго.

Дверь закрывается позади нас, замок оживает. Громкий щелчок от взаимодействия множества металлических цилиндров отрезает нас от безопасности парижских улиц, и это ощущается как удар в грудь. Несмотря на все мои личные заверения, что я смогу это сделать, и каждое слово, которым я поклялась Фей той ночью в моей спальне, я катастрофически не готова ко всей грандиозности моих поступков.

Я добровольно возвращаюсь в «Королевство». Предлагая себя на блюдечке, рискуя свободой, о которой только могла мечтать.

Рука Грима опять обхватывает мои плечи, его губы приближаются к моему виску, теплое дыхание обдувает моё лицо.

– Больше нет пути назад, Кал. Ты молодец, знаешь, на твоей стороне огромнейшей, плохой и самый ужасающий мужик на Земле. Я пытался уберечь тебя от этого. Помни об этом.

Затем мы входим в логово льва.

Это ощущается так, как будто я никогда и не уходила.

Звуки и запахи всё те же. Деньги, власть, секс и развращенность смешались со страхом, ужасом и неизменным подчинением.

Я – жертвенный ягненок в ожидании бойни.

Я никогда не чувствовала себя такой сильной из-за моей слабости.

Глава 12

Грим

Здесь повсюду эти гребаные золотые листья. Они покрывают стены, столы и даже сотрудников. Хотя, судя по отметкам, ясно различимых на их обнаженных грудных клетках даже через толстый слой золотой краски, они здесь не по доброй воле и не для того, чтобы подработать.

«Собственность» – так называет их «Королевство». Никаких имён, только номера.

От этого места мне, бл*дь, тошно, но Коул и Люк предупредили меня, чтобы я воздержался от убийств, пока это не станет необходимо. Хорошая новость – они ничего не упоминали про членовредительство, поскольку я могу это сделать, не отнимая жизнь, при этом используя такой способ, от которого волосы встанут дыбом. Кровопролитие в некоторой форме или проявлении совершенно очевидно сегодня вписано в повестку дня. Дьявол за моей спиной обнажил свои клыки, томясь от жажды испробовать плоть, требуя жертву, иначе он порвёт всё это золото, эту мерзкую *баную дыру на части.

– Покупаете или продаёте?

Голос раздаётся непосредственно справа от меня, и я прекращаю рассматривать позолоченную пещеру, что окружает нас. Перевожу взгляд, чтобы уставиться на мужчину, который стоит для его же безопасности слишком, бл*дь, близко к Кал.

– Ни то, ни другое, так что, бл*дь, перестань пялиться на мою собственность, иначе я найду другое применение для твоей гляделки.

Его глаза останавливаются на моих шрамах, и его загорелое лицо стремительно бледнеет.

– Тогда, ч-что Вы делаете в рынке? Мы здесь все п-покупатели или продавцы.

Его мягкий французский акцент треплет мне нервы, пронырливый заикающийся призыв к моему зверю прекратит его страдания.

– Я оцениваю свои возможности, не что бы это, бл*дь, было твоё дело, – я наклоняюсь вперед, движение заставляет его пятиться назад, чтобы увеличить пространство между нами насколько это возможно, не совершив при этом побег.