Текст книги "Счастливчики"

Автор книги: Хулио Кортасар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Придется поискать кого-нибудь из офицеров, – сказал он. – Должно же у них быть расписание.

К Лопесу подбежал Хорхе, который уже успел проникнуться к нему симпатией.

– Идут остальные, – объявил он. – А судовых… так и не видно. Можно я сяду с вами? Пожалуйста, кофе с молоком и хлеб с джемом. Вот они, я же говорил.

Вошли Медрано и Фелипе, на еще сонных лицах – удивление. За ними показались Рауль и Паула. Пока вновь пришедшие здоровались, вошло остальное семейство Трехо и Клаудиа. Не хватало только Лусио с Норой, если не считать Персио, но отсутствия Персио никогда не замечали. Зазвучали голоса, задвигались стулья, бар наполнился сигаретным дымом. Большинство пассажиров впервые по-настоящему увидели друг друга. Медрано пригласил Клаудиу за свой стол, и она показалась ему гораздо моложе, чем накануне вечером. Паула была намного ее моложе, однако словно груз давил ей на веки, и по одной стороне лица то и дело пробегал нервный тик; в такие моменты она казалась ровесницей Клаудии. Известие о том, что они стоят напротив Килмеса, облетело столики, вызвав усмешки и иронические замечания. Медрано со странным и немного смешным для него живым чувством смотрел, как Рауль Коста подходил к иллюминатору, разговаривая с Филипе; как в конце концов они сели за столик, где уже сидела Паула, и как Лопес не без удовольствия наблюдал, какую досаду вызвало у семейства Трехо излишняя самостоятельность сына. Снова появился шофер, чтобы унести дона Гало, и Мохнатый тут же поспешил ему на помощь. «Какой славный парень, – подумал Лопес. – Как сказать ему, что пижаму следует оставлять в каюте?» Он тихонько поделился своей мыслью с Медрано, сидевшим за соседним столиком.

– Вечная история, че, – сказал Медрано. – Нельзя обижаться на невежество или неотесанность этих людей, по сути, мы же с вами ничего не сделали, чтобы помочь им избавиться от этих недостатков. Просто предпочитаем общаться с ними как можно меньше, но когда обстоятельства сводят нас…

– Мы оказываемся бессильны, – сказал Лопес. – Я – во всяком случае. Я просто теряюсь от этой его пижамы, его одеколона и его святой невинности.

– И они бессознательно пользуются этим, чтобы выжить нас, потому что мы им тоже мешаем. Каждый раз, когда они плюют на палубу, вместо того чтобы сплюнуть за борт, я чувствую себя так, словно мне всадили пулю промеж глаз.

– Или когда включают радио на полную катушку, а потом орут, чтобы перекричать его, и тогда радио уже не слышно, и они еще прибавляют громкости и так далее до бесконечности.

– А самое страшное, – сказал Медрано, – когда они вытаскивают на свет божий традиционный набор затертых штампов и чужих мыслей. По-своему они даже замечательны, как боксер на ринге или акробат под куполом цирка, но нельзя же без конца находиться в обществе акробатов и атлетов.

– Не печальтесь, – сказала Клаудиа, протягивая им сигареты, – а главное – не спешите выставлять напоказ свои буржуазные предрассудки. Лучше скажите, что вы думаете о промежуточном звене, а именно о семействе этого молодого человека? По-моему, вполне милые люди, еще более неприкаянные, чем мы, потому что не находят общего языка ни с компанией рыжеволосого парня, ни с нами. А они бы этого очень хотели, но мы в ужасе от них отшатываемся.

Те, о ком она говорила, в это время тихими голосами, иногда срывавшимися на свистящий шепот или восклицание, обсуждали невежливое поведение своего сына и брата. Сеньора Трехо не намерена была позволять этому сопляку, воспользовавшись случаем, отделяться от семьи в свои неполных шестнадцать с половиной лет, и если отец не скажет ему самым решительным образом… Но сеньор Трехо, конечно же, ни за что не позволит ему этого, будьте спокойны. А Беба всем своим видом выражала глубокое презрение и полное неодобрение.

– Ничего себе, – сказал Фелипе, – плыли-плыли всю ночь… А утром подхожу к окну, и на тебе – эти трубы. Я уж собирался снова спать завалиться.

– Вот что значит вставать ни свет ни заря, – сказала Паула, зевая. – А ты, дорогой мой, больше никогда не буди меня так рано. Я принадлежу к почтенному племени сурков как по линии Лавалье, так и по линии Охеда, а потому должна блюсти честь гербов.

– Прекрасно, – сказал Рауль. – Я заботился о твоем здоровье, но, как известно, инициатива наказуема.

Фелипе растерянно слушал. Что-то поздновато они договариваются – как спать, как вставать. И он целиком отдался поеданию крутого яйца, искоса поглядывая на столик, за которым сидели родители. Паула разглядывала его сквозь клубы дыма. Ничуть не хуже и не лучше других; в этом возрасте, видно, они все одинаковые, одинаково упрямые, жестокие, желанные. «Настрадается он», – подумала Паула, но имела в виду не его.

– Да, так будет лучше, – сказал Лопес. – Ну-ка, Хорхе, если ты уже позавтракал, сходи-ка поищи кого-нибудь из судовой команды и попроси прийти сюда на минутку.

– Офицера или любого липида?

– Лучше офицера. А кто такие липиды?

– Понятия не имею, – сказал Хорхе. – Но наверняка – враги. Чао.

Медрано знаком подозвал бармена, привалившегося к стойке. Тот нехотя подошел.

– Кто у вас капитан?

К удивлению Лопеса, доктора Рестелли и Медрано, бармен этого не знал.

– Такие дела, – пояснил он огорченно. – До вчерашнего дня был капитан Ловатт, но вчера вечером, я слышал, говорили… Произошли замены в общем-то из-за того, что вас взяли на борт, вот и…

– Какие замены?

– Да так, кое-какие. Теперь, кажется, уже не идем в Ливерпуль. Вчера я слышал… – Он замолчал и оглянулся по сторонам. – Вам лучше поговорить с мэтром, может, он что-то знает. Он должен прийти с минуты на минуту.

Медрано с Лопесом переглянулись и отпустили бармена. Похоже, ничего не оставалось, кроме как созерцать берег Килмеса и вести беседы. Хорхе вернулся с известием, что офицеров нигде не видно, а два матроса, красившие кабестан, по-испански не понимают.

XXI

– Давай повесим ее тут, – сказал Лусио. – Под вентилятором она высохнет в момент, а потом постелем обратно.

Нора отжала край простыни, которую застирывала.

– Знаешь, сколько времени? Полдесятого, и мы стоим на якоре.

– Всегда просыпаюсь в это время, – сказала Нора. – Есть хочется.

– И мне тоже. Наверняка, завтрак уже накрыли. На судне распорядок совсем другой.

Они поглядели друг на друга. Лусио подошел и нежно ее обнял. Она положила голову ему на плечо, закрыла глаза.

– Тебе хорошо? – спросил он.

– Да, Лусио.

– Ты, правда, меня немножко любишь?

– Немножко.

– А ты довольна?

– Хм.

– Недовольна?

– Хм.

– Хм, – сказал Лусио и поцеловал ее в волосы.

Бармен неодобрительно поглядел на пару, однако поспешил очистить для них столик, за которым перед тем завтракало семейство Трехо. Лусио подождал, пока Нора усядется, и подошел к Медрано, который ввел его в курс событий. Когда он пересказал все Норе, она просто не поверила. В общем, женщины выказали гораздо большее недоумение и недовольство поворотом событий, как будто бы каждая заранее составила свой маршрут, который с самого начала грубо нарушался. На палубе Паула с Клаудией расстроенно созерцали фабричный пейзаж берега.

– Подумать только: отсюда можно на автобусе добраться до дому, – сказала Паула.

– Мне начинает казаться, что это совсем не плохая мысль, – засмеялась Клаудиа. – Однако есть в этом что-то комичное, забавное. Остается только сесть на мель у острова Масьель, к примеру.

– А Рауль воображал, что не пройдет и месяца, как мы окажемся на Маркизских островах.

– А Хорхе спит и видит ступить на земли его любимого капитана Гаттераса.

– Какой у вас замечательный мальчик, – сказала Паула. – Мы с ним уже стали друзьями.

– Я рада, потому что Хорхе не так прост. Если ему кто-то не нравится… Боюсь, он в меня. Вы довольны, что отправились в это плавание?

– Пожалуй, довольна – не совсем то слово, – сказала Паула, моргая так, словно в глаза ей попал песок. – Скорее тешу себя надеждой. Дело в том, что мне надо было сменить обстановку, как и Раулю, вот мы и решили поплыть на пароходе.

– Но это не первое ваше путешествие?

– Да, шесть лет назад я была в Европе, и, по правде сказать, она мне не пришлась по душе.

– Бывает, – сказала Клаудиа. – Европа – это ведь не только галерея Уффици и Плас-де-ла-Конкорд. Для меня пока что она – такая, наверное, потому, что я живу в воображаемом, литературном мире. Но вполне вероятно, что разочарование окажется гораздо большим, чем можно представить себе, находясь здесь.

– Дело не в этом, по крайней мере в моем случае, – сказала Паула. – Откровенно говоря, я совершенно не способна всерьез играть ту роль, какую назначила мне судьба. Я выросла в среде, где все мечтали о жизненном успехе и личных свершениях, а я оказалась неудачницей. Здесь, глядя на Килмес и на реку цвета детского поноса, можно насочинять себе массу оправданий. Но в один прекрасный день попадаешь в другую обстановку, начинаешь соизмерять себя с другими образцами, например, оказавшись подле греческих колонн, и – падаешь еще ниже. Меня удивляет, – добавила она, доставая сигареты, – что некоторые путешествия не заканчиваются выстрелом в висок.

Клаудиа взяла предложенную сигарету и увидела семейство Трехо, которое приближалось к ним; с носовой палубы Персио приветственно махал ей рукой. Солнце начинало припекать.

– Теперь понимаю, – сказала Клаудиа, – почему вы понравились Хорхе, не говоря уж о том, что он неравнодушен к зеленоглазым. Хотя цитаты и вышли из моды, вспомните, что сказал один персонаж Мальро: жизнь ничего не стоит, но нет ничего ценнее жизни.

– Хотелось бы знать, чем кончил этот персонаж, – сказала Паула, и Клаудиа услышала, как изменился ее голос. Она положила ей руку на плечо.

– Не помню, – сказала она. – Возможно, и выстрелом. Но, скорее всего, стрелял в него другой.

Медрано посмотрел на часы.

– По правде говоря, это становится скучным, – сказал он. – Поскольку мы остались почти что одни, не отрядить ли нам кого-нибудь и попытаться пробить стену молчания?

Лопес и Фелипе согласились, но Рауль предложил всем вместе отправиться на поиски офицеров. Но носу не было никого, кроме двух белобрысых матросов, которые только кивали головами и ограничились парой фраз на незнакомом языке – не то норвежском, не то финском. Они прошли по коридору правого борта и не встретили никого. Дверь в каюту Медрано была приоткрыта, и стюард приветствовал их на не родном для него испанском. Лучше, если они поговорят с мэтром, который сейчас, наверное, накрывает столы к обеду. Нет, на корму пройти нельзя, а почему – он не знает. Капитан Ловатт, да. Как, уже не капитан Ловатт? До вчерашнего дня был капитан Ловатт. И вот еще: он убедительно просит сеньоров запирать двери на ключ. А если у них есть ценные предметы…

– Ну что ж, пошли на поиски достославного мэтра, – сказал Лопес, подавляя скуку.

Они без особого желания вернулись в бар, где Лусио с Атилио Пресутти обсуждали, почему «Малькольм» встал на якорь. Бар выходил в читальный зал, где тускло поблескивал рояль скандинавской марки, и в столовую таких размеров, что при виде ее Рауль восхищенно присвистнул. Метрдотель (наверняка это был метрдотель, потому что у него была улыбка метрдотеля и он отдавал распоряжения хмурому официанту) расставлял по столикам цветы и раскладывал салфетки. Лусио и Лопес выступили вперед, и метрдотель вопросительно поднял седые брови и поздоровался с ними довольно равнодушно, однако вполне вежливо.

– Видите ли, – сказал Лопес, – эти сеньоры – и я тоже – несколько удивлены. Уже десять часов, а нам все еще не сообщили ничего относительно плавания в целом и планов на ближайшее будущее.

– Ах, относительно плавания, – сказал метрдотель. – Я полагаю, вам раздадут проспект или расписание. Я сам не очень в курсе.

– Тут никто не в курсе, – сказал Лусио немножко громче, чем было необходимо. – Вы считаете прилично – держать нас в этом… в этом месте? – заключил он, покраснев и никак не находя нужного тона.

– Сеньоры, приношу вам свои извинения. Я не думал, что сегодня утром… У нас очень много работы, – добавил он. – Обед будет вам подан ровно в одиннадцать, ужин – в двадцать часов. Чай будет накрыт в баре в семнадцать часов. Те, кто пожелает обедать и ужинать у себя в каюте…

– Кстати, о пожеланиях, – сказал Рауль, – я бы хотел узнать, почему нельзя пройти на корму.

– Technical reasons, – быстро ответил метрдотель и тут же перевел фразу на испанский: по техническим причинам.

– На «Малькольме» авария?

– Нет-нет.

– Почему же мы все еще не вышли в море и все утро стоим на якоре?

– Мы отплываем сию минуту, сеньор.

– Куда?

– Не знаю. Полагаю, что об этом вам сообщат в проспекте.

– Можно поговорить с офицером?

– Мне сказали, что офицер во время обеда придет приветствовать вас.

– А радиограмму нельзя послать? – перевел Лусио разговор в практическую плоскость.

– Куда, сеньор?

– Как – куда? Домой, ваша милость, – сказал Мохнатый. – Узнать, как поживают родственники. У меня там двоюродная сестра, на минуточку, с аппендицитом осталась.

– Бедняжка, – посочувствовал Рауль. – Ну что ж, будем надеяться, что под закуску мы сможем лицезреть оракула. А покуда я лично пойду любоваться килмесским берегом, родиной Викторио Касполо и других выдающихся деятелей.

– Интересно, – сказал Медрано Раулю, когда они, не слишком ободренные, выходили из столовой. – У меня ощущение, что мы влипли в крупную заварушку. В общем-то забавную, но неизвестно, чем она кончится. Как, по-вашему?

– Not with a band, but a whimper[28]28
  Не взрывом, но всхлипом (англ.). Заключительная строка из поэмы Т. С. Элиота «Полые люди».


[Закрыть], – сказал Рауль.

– Вы знаете английский? – спросил его Фелипе, пока спускались на палубу.

– Разумеется, – Рауль посмотрел на него и улыбнулся. – Я сказал «разумеется» потому, что все, кто меня окружает, английским владеют. Я думаю, вы тоже учите его в школе.

– Немножко, – сказал Фелипе, учившийся только для экзаменов. Захотелось напомнить Раулю, что тот предлагал ему свою трубку, но стало неловко. Не то чтобы неловко, но показалось, что надо подождать удобного случая. Рауль рассуждал о том, как важно знать английский, и слушал себя с насмешливой жалостью. «Неизбежная первая фаза игры, – думал он, – разведка: поиски и находки, первая прикидка…»

– Становится жарко, – сказал он машинально. – Обычная на Ла-Плате влажность.

– Да-да. Рубашка у вас, наверное, мировая. – Фелипе набрался духу потрогать двумя пальцами ткань. – Наверняка нейлон.

– Нет, всего лишь шелковый поплин.

– А выглядит как нейлоновая. У нас есть один учитель, так у него все рубашки – нейлоновые, он привозит их из Нью-Йорка. Мы прозвали его Стиляга.

– А чем вам нравится нейлон?

– Ну… ну, все его носят, и реклама во всех журналах. Жаль только, что в Буэнос-Айресе он слишком дорогой.

– А вам лично чем он нравится?

– Тем, что гладить не надо, – сказал Фелипе. – Постирал рубашку, повесил – и готово дело. Стиляга нам рассказывал.

Рауль разглядывал его в упор, доставая сигареты.

– Вижу, Фелипе, у вас есть практическая жилка. Однако едва ли вам самому приходится стирать и гладить рубашки.

Фелипе густо покраснел и взял предложенную сигарету.

– Не подсмеивайтесь надо мной, – сказал он, отводя взгляд. – Просто нейлон, для всяких путешествий…

Рауль кивнул, помогая ему выйти из положения. Нейлон, разумеется.

XXII

К правому борту «Малькольма» подходила лодка, в которой сидели мужчина и парнишка. Паула и Клаудиа помахали им рукой, и лодка подошла ближе.

– Почему вы стоите тут? – спросил мужчина. – Поломка?

– Загадка, – ответила Паула. – Или забастовка.

– Какая может быть забастовка, сеньорита, наверняка, поломка.

Клаудиа открыла кошелек и показала две бумажки по десять песо.

– Сделайте нам одолжение, – сказала она. – Подойдите к корме и посмотрите, что там происходит. Ну да, к корме. Посмотрите, нет ли там офицеров, или, может быть, что-нибудь чинят.

Лодка стала отходить от борта, и мужчина, явно смущенный, не сказал ни слова. Парнишка принялся торопливо выбирать якорный канат.

– Недурная мысль, – сказала Паула. – Однако до чего же нелепо, вам не кажется? Посылать лазутчика, какой абсурд.

– Не больший, чем, например, пытаться угадать пять цифр из всех возможных комбинаций. В этом абсурде есть свои закономерности, хотя, возможно, я просто заражаюсь идеями Персио.

Она стала объяснять Пауле, кто такой Персио, и не очень удивилась, обнаружив, что лодка все больше удалялась от «Малькольма», а лодочник даже не обернулся.

– Austuzie femminile[29]29
  Женские уловки (ит.).


[Закрыть] потерпели поражение, – сказала Клаудиа. – Одна надежда – мужчины что-нибудь узнают. Вы оба довольны каютой?

– Да, вполне, – сказала Паула. – Для такого маленького парохода каюты просто замечательные. Но бедняга Рауль скоро начнет жалеть, что взял меня с собой, потому что он – воплощенный порядок, а я… Вам не кажется, что разбрасывать вещи где попало – удовольствие?

– Нет, не кажется, ведь и дом, и сын – все на мне. Правда, иногда… Да нет, все-таки я люблю находить нижнее белье в ящике для белья, и тому подобное.

– Рауль поцеловал бы вам руку, если бы вас услышал, – засмеялась Паула. – Сегодня я начала день с того, что, кажется, почистила зубы его щеткой. А ему, бедняге, так нужен покой.

– Для этого в его распоряжении целый пароход, на котором почти спокойно.

– Не знаю, он почему-то нервничает, его бесит эта история с кормой, на которую вход воспрещен. Правда, Клаудиа, Раулю со мной будет очень плохо.

Клаудиа почувствовала, что за ее настойчивыми повторениями кроется желание сказать что-то еще. Клаудиа не испытывала особого любопытства, но Паула ей нравилась, нравилась ее манера смотреть, смаргивая, ее порывистость.

– Я полагаю, что он уже привык к тому, что вы можете воспользоваться его зубной щеткой.

– Дело не в щетке. Я теряю его книги, проливаю кофе на ковер… а щетку его я не трогала до сегодняшнего утра.

Клаудиа улыбнулась и ничего не сказала. Паула колебалась, потом взмахнула рукой, словно отгоняя муху.

– Наверное, лучше сказать вам сразу. Мы с Раулем – просто друзья.

– Он очень симпатичный человек, – сказала Клаудиа.

– Поскольку никто на пароходе или почти никто этому не поверит, мне бы хотелось, чтобы по крайней мере вы это знали.

– Спасибо, Паула.

– Это я должна говорить спасибо, что встретила такого человека, как вы.

– Да, иногда бывает… И со мной – тоже, бывает, хочется сказать спасибо просто за то, что этот человек рядом, за то, что кивнул понимающе или просто молчит. За то, что знаешь: можно говорить с ним, можно сказать то, что не сказал бы больше никому, и за то, что это оказалось так легко.

– Как подарить цветок, – сказала Паула и чуть дотронулась до плеча Клаудии. – Но мне нельзя доверяться, – добавила она, убирая руку. – Я способна на страшные гадости, я – ужасная подлюга и по отношению к себе, и к другим. Бедняга Рауль терпит меня до поры до времени… Вы не представляете, какой он хороший, какой понимающий, может, потому, что он не воспринимает меня в реальности; я хочу сказать, что существую для него только в плане как бы абстрактно-интеллектуальном. Если бы по какой-то невероятной случайности мы вдруг переспали с ним, я думаю, он бы уже наутро меня возненавидел. И не он первый.

Клаудиа повернулась спиной к реке, пытаясь уйти от палящего солнца.

– Вы мне ничего не скажете? – хмуро спросила Паула.

– Ничего.

– Ну что ж, может, так лучше. Зачем вешать на вас свои проблемы?

Клаудия уловила в ее тоне досаду и раздражение.

– Мне думается, – сказала она, – если бы я задала вам вопрос или отпустила какое-нибудь замечание, вы бы сразу почувствовали ко мне недоверие. Нормальное и непримиримое недоверие одной женщины к другой. Вы не боитесь так откровенничать?

– Откровенничать… Не было никаких откровений. – Паула расплющила только что закуренную сигарету. – Я всего-навсего показала вам свой паспорт, ужасно боюсь, как бы меня не приняли за то, чем я не являюсь, что такой человек, как вы, может по чистому недоразумению проникнуться ко мне симпатией.

– И отсюда – Рауль и все эти ненормальности, и любови, мимо которых вы проходили… – Клаудиа рассмеялась и вдруг наклонилась и поцеловала Паулу в щеку. – Какая дурочка, какая жуткая дурочка.

Паула опустила голову.

– Я гораздо хуже, чем вы думаете, – сказала она. – Главное – вы мне не доверяйте, не доверяйте.

* * *

Нелли сочла оранжевую блузку слишком смелой, но донья Росита более снисходительно относилась к современной молодежи. Мать Нелли заняла промежуточную позицию: сама по себе блузка хорошая, но ярковата. Когда же поинтересовались мнением Атилио, тот здраво рассудил, что такая блузка на женщине не рыжеволосой едва ли будет бросаться в глаза, но лично он ни в жисть бы не позволил своей невесте так заголяться.

Солнце жарило, и они пошли прятаться под тент, который только что натянули два матроса. Все, довольные, расселись в разноцветных шезлонгах. Единственное, чего не хватало – чая-мате, а виновата была донья Росита, она не захотела брать с собой термос и сосуд для мате в серебряной оправе, подаренный отцом Нелли дону Курсио Пресутти. В душе сожалея о своем промахе, донья Росита, однако, вслух высказалась в том смысле, что не совсем прилично пить мате на палубе первого класса, а донья Пепа возразила, что это можно было бы делать и в каюте. Мохнатый предложил подняться в бар выпить пива или сангрии[30]30
  Напиток из вина, соков и фруктов.


[Закрыть], но дамы предпочли остаться в удобных креслах и любоваться рекой. Дон Гало – каждый раз, когда его спускали по лестнице, женщины наблюдали за этой процедурой с расширенными от ужаса глазами – снова появился, вступил в беседу и поблагодарил Мохнатого за помощь, которую тот оказывал его шоферу при проведении столь деликатных операций. Сеньоры и Мохнатый хором заверили, что иначе и быть не может, а донья Пепа спросила Дона Гало, много ли он путешествовал. Ну, разумеется, мир повидал, особенно – в районе Луго и в провинции Буэнос-Айрес. Плавал он и в Парагвай, на судне Михановича, ужасное было плавание, в двадцать восьмом году, жара стояла страшная…

– И всегда?.. – Нелли деликатно кивнула в сторону кресла и шофера.

– Ну что вы, детка, что вы. В те поры я был посильнее Паулино Ускудуна[31]31
  Боксер – профессионал, чемпион мира.


[Закрыть]. Однажды в Пеуахо в лавке случился пожар…

Мохнатый сделал знак Нелли наклониться, чтобы он мог шепнуть ей на ухо.

– Сегодня моя старуха встанет на рога, – сообщил он. – Она зазевалась, а я сунул в чемодан два кило мате «Салус» и кувшинчик для заварки. После обеда придем сюда с травкой – у них челюсти отвалятся.

– Ой, Атилио! – сказала Нелли, не отрывая восхищенного взгляда от блузки Паулы. – Ты просто, ой, ну ты просто…

– Как же она взовьется… – сказал Мохнатый, довольный жизнью.

Оранжевая блузка привлекла внимание и Лопеса, который, наведя порядок в каюте, спустился на палубу. Паула читала, сидя на солнцепеке, и он, облокотившись о борт, ждал, пока она поднимет на него глаза.

– Привет, – сказала Паула. – Как дела, профессор?

– Horresco referens[32]32
  Мне становится страшно (когда я рассказываю об этом) (лат.).


[Закрыть], – пробормотал Лопес. – Не называйте меня профессором, не то я выкину вас за борт вместе с вашими книжками.

– Это книга Франсуазы Саган, уж она, во всяком случае, не заслужила такого обращения. Вижу, свежий речной воздух разбудил в вашей крови пиратские наклонности. Взбегать по трапу, сбегать по сходням, так?

– Вы читали романы про пиратов? Добрый знак, очень добрый. По опыту знаю, что самые интересные женщины в детстве увлекались мальчишескими книгами. Например, Стивенсоном?

– Да, конечно, своими пиратскими познаниями я обязана отцу. Он из чистого любопытства собирал серию «Тит-Битс», в ней был замечательный роман под названием «Сокровище острова Черной Луны».

– Да-да, я его тоже читал! У пиратов были умопомрачительные имена, например Сенакериб Эдемский или Смит Маракаибский.

– А вы не помните, как звали того задиру, который бьется и умирает за правое дело?

– Конечно, помню: Кристофер Даун.

– Мы с вами – родные души, – сказала Паула и протянула ему руку. – Да здравствует черный пиратский флаг, а слово «профессор» вычеркнем навеки.

Убедившись, что Паула предпочитает разговаривать с ним, а не читать «Un certain sourire»[33]33
  «Смутная улыбка» (фр.).


[Закрыть], Лопес пошел искать стул. Быстро вернулся (он не был мал ростом, но иногда казался таким отчасти потому, что носил пиджаки без накладных плечей и узкие брюки, и еще потому, что был ловок и проворен), неся бело-зеленый полосатый шезлонг. С нескрываемым удовольствием поставил его рядом с Паулой и некоторое время смотрел на нее и молчал.

– Soleil, soleil, faute ‘eclatante[34]34
  Солнце, солнце, блистательная ошибка (фр.).


[Закрыть], – проговорила она, выдержав его взгляд. – Какой божественный защитник – Макс Фактор или Елена Рубинштейн – мог бы спасти меня при столь скрупулезном обследовании?

– Обследование показало, – подвел итог Лопес, – необычайная красота, немного подпорченная приверженностью к сухому «Мартини» и холодным boites[35]35
  Погребки (фр.).


[Закрыть] северного района Буэнос-Айреса.

– Right you are[36]36
  Вы правы (англ.).


[Закрыть].

– Лечение: солнце в умеренных дозах и пиратские занятия ad libitum[37]37
  По желанию (лат.).


[Закрыть]. Последнее подсказывает мне мой опыт чудотворца, ибо слишком хорошо знаю: невозможно избавить вас от всех пороков мгновенно. Когда уже вкусил азарт абордажей, когда твой нож уже погулял по сотням неприятельских тел…

– Ну конечно, остаются шрамы, как поется в танго.

– В вашем случае они выглядят как чрезмерная светобоязнь, поскольку вы ведете жизнь летучей мыши и слишком увлекаетесь чтением. К тому же до меня дошел ужасный слух, что вы пишете стихи и рассказы.

– Рауль, – пробормотала Паула. – Мерзкий доносчик. Я вымажу его смолой и выпущу на палубу голышом.

– Бедный Рауль, – сказал Лопес. – Бедный счастливчик Рауль.

– Счастье у Рауля всегда зыбкое, – сказала Паула. – Рискованные сделки, продать ртуть, купить нефть, сбыть все, что выручишь, в полдень – паника, в полночь – икра. А ему все нипочем.

– Все лучше, чем жалованье от Министерства образования. А у меня и акций нет, и поступков не бывает. Живу как живется…

– Представители буэносайресской фауны весьма сходны между собой, дорогой Ямайка Джон. Может именно по этой причине мы так радостно захватили этот «Малькольм» и так же дружно заразили его бездеятельностью и своей философией «не лезь куда не просят».

– Интересно: я подтрунивал над собой, а вы, похоже, ударились в самокритику под стать сторонникам Москвы.

– Не надо, пожалуйста. Обо мне мы уже вдоволь наговорились с Клаудией. Так что на сегодня хватит.

– Какая симпатичная Клаудиа.

– Очень. По правде сказать, здесь есть довольно интересные люди.

– И есть довольно забавные. Мы еще увидим, какие тут завяжутся союзы, какие случатся раздоры и предательства. Вон там, я вижу, дон Гало беседует с семейством Пресутти. Дон Гало будет сторонним наблюдателем, станет ездить от столика к столику в своем необычном экипаже. Диковинно – не правда ли – движущееся кресло на судне: одно транспортное средство внутри другого.

– Бывают вещи и подиковиннее, – сказала Паула. – Однажды, когда я возвращалась из Европы, капитан «Шарля Телье» открыл мне свою тайну: зрелый муж обожал мотороллеры и возил свой с собой на судне. А в Буэнос-Айресе радостно гонял на своей «Веспе». Но меня интересует, как вы видите всех нас в тактическом и стратегическом плане. Продолжайте.

– С семейством Трехо будет непросто, – сказал Лопес. – Парнишка переметнется к нам, это наверняка. («Tu parles», еще бы, подумала Паула.) С остальными все будут любезны, но не более того. Во всяком случае, это касается вас и меня. Я случайно слышал, как они говорили, и мне этого достаточно. В таком духе: «Вы уважаете кремовые пирожные? Дома стряпали». Я вот думаю: не зацепится ли за них доктор Рестелли консервативной частью своего существа. Да, пожалуй, он кандидат на то, чтобы играть с ними в семь с половиной. Девушке, бедняжке, придется подвергнуться жуткому унижению – играть с Хорхе. Без сомнения, она надеялась встретить тут своих сверстников, разве что корма приберегает нам сюрпризы… Что касается нас с вами, я предвижу наступательно-оборонительный союз, полное совпадение на почве бассейна, если тут есть бассейн, и суперсовпадение за обедами, чаями и ужинами. Если только Рауль…

– О Рауле не беспокойтесь, о мудрейший фон Клаузевиц.

– Да, но я бы на месте Рауля, – сказал Лопес, – не слишком обрадовался, услышав это. А мне, на моем месте Карлоса Лопеса, наш союз представляется все более нерасторжимым.

– Начинаю думать, – неохотно отозвалась Паула, – что Раулю лучше было бы взять две каюты.

Лопес бросил на нее быстрый взгляд. И невольно смутился.

– Я знаю, что в Аргентине такого не бывает, а может, и вообще не бывает нигде, – сказала Паула. – Именно поэтому мы с Раулем поступаем так. Я не жду, что мне поверят.

– Но я верю, – сказал Лопес, который не поверил ей ни на минуту. – И что из этого?

В коридоре приглушенно прозвучал гонг и еще раз повторил свой призыв наверху, у трапа.

– А раз так, – сказал Лопес весело, – принимаете меня за свой столик?

– Как пират пирата, с большим удовольствием.

Они задержались у трапа левого борта. Атилио энергично, по-деловому помогал шоферу поднимать дона Гало; дон Гало одобрительно кивал головой. Все молча следили за процедурой. Они были уже наверху, когда Лопес вспомнил.

– Да, скажите, видели вы кого-нибудь на капитанском мостике?

Паула остановилась, глядя на него.

– Нет, по-моему, нет. Но, стоя на якоре против Килмеса, никакому аргонавту не нужно окидывать речные просторы орлиным взглядом.

– Совершенно верно, – согласился Лопес, – но все равно странно. Что бы об этом подумал Сенакериб Эдемский?

XXIII

Hors d’oeuvres varies

Potage Imperatrice

Poulet ‘a l’estragon

Salade tricolore

Fromages

Coupe Melba

Gateaux, petits fours

Fruits

Cafe, infusions

Liqueurs [38]38
  Закуски различные
  Суп «Императрица»
  Цыпленок под эстрагоном
  Салат трехцветный
  Сыры
  Мороженое «Мельба»
  Пирожные, печенье
  Фрукты
  Кофе, чай, настойки
  Вина, напитки (фр.).


[Закрыть]

За столиком номер один Беба Трехо устраивается так, чтобы сидеть лицом к залу, дабы все могли должным образом оценить ее новую блузку и браслет из искусственных топазов;

сеньора Трехо находит, что хрустальные бокалы чрезвычайно элегантны;

сеньор Трехо шарит в карманах жилета – захватил ли он таблетки «Промекола» и «Алка-Зельтцер»;

Фелипе мрачно поглядывает на соседний столик, где ему было бы гораздо лучше.

За столиком номер два Рауль говорит Пауле, что приборы для рыбы напоминают приборы нового итальянского дизайна, который он видел в журнале;

Паула слушает его рассеянно и выбирает тунца в масле и маслины;

Карлос Лопес отчего-то испытывает странное возбуждение и его обычно вялый аппетит разыгрывается при виде кальмаров в уксусе и сельдерея под майонезом.

За столиком номер три Хорхе обводит пальцем вокруг всего подноса, уставленного закусками, и широта его выбора вызывает у Клаудии одобрительную улыбку;

Персио внимательно читает этикетку на винной бутылке, рассматривает вино на свет и долго нюхает, прежде чем наполнить свой бокал до краев;

Медрано смотрит на метрдотеля, который смотрит на обходящего стол официанта, который смотрит на поднос;