Текст книги "Выигрыши"

Автор книги: Хулио Кортасар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

IV

– Здесь должны подавать вкусное мороженое, – сказал Хорхе.

– Ты так думаешь? – спросила Клаудиа, с заговорщицким видом поглядывая на сына.

– Конечно. Лимонное, да еще с шоколадом.

– Ужасная смесь, но если тебе нравится…

Стулья в «Лондоне» были на редкость неудобные, словно созданные для одной цели – поддерживать тело в строго вертикальном положении. Клаудиа устала от сборов в дорогу, в последнюю минуту она обнаружила, что недостает кое-каких необходимых вещей, и Перено пришлось сбегать в магазин (к счастью, у него уже все было готово, он собрался, как на небольшой пикник), пока она запирала квартиру и писала письмо, одно из тех писем, которые пишутся в последнюю минуту, бездумных и лишенных всяких чувств… Зато теперь она отдохнет до изнеможения. Ей давно следовало бы отдохнуть. «Давно надо было устать, чтобы потом отдохнуть», – поправилась она, лениво играя словами. Перено скоро явится, в последний момент он вспомнил, что не запер какие-то бумаги в своей таинственной комнатке в Чакарите, где хранил книги по оккультным наукам и рукописи, которые никогда не будут напечатаны. Бедный Перено, вот кому действительно следовало отдохнуть. Просто счастье, что Клаудии разрешили (после телефонного звонка доктора Леона Левбаума некоему инженеру) взять Перено как дальнего родственника и почти контрабандой протащить его на пароход. Перено, как никто другой, заслужил этот лотерейный выигрыш, Перено – бессменный корректор у Крафта, вечный постоялец дешевых пансионов в западной части города, любитель ночных прогулок в порту и по улочкам Флореса. «Ему больше, чем мне, пойдет на пользу это несуразное путешествие, – думала Клаудиа, рассматривая свои ногти. – Бедный Перено».

От кофе ей стало лучше. Значит, она отправляется в путешествие с сыном, прихватив в придачу старого друга под видом дальнего родственника. Она ехала, потому что выиграла в лотерею, потому что Хорхе, а еще больше Перено полезен морской воздух. Снова и снова повторяла она про себя: «Значит, отправляемся…» Клаудиа рассеянно отхлебнула кофе, снова отдаваясь своим мыслям. Нелегко ей было пуститься в этот путь, решиться па такой шаг. Уехать па три месяца или на всю жизнь не слишком большая разница. Не все ли равно? У нее не было ни большого счастья, ни большого горя, а ведь только эти крайности помогают преодолеть резкие перемены. Муж оплатит содержание Хорхе в любом уголке земли, куда бы она ни уехала. В ее распоряжении рента, деньги на черный день, аккредитивы.

– Все, кто здесь, поедут вместе с нами? – спросил Хорхе, отрываясь от мороженого.

– Нет, конечно. Но если хочешь, давай отгадывать. Вот эта сеньора в розовом наверняка поедет.

– Ты так думаешь? Она очень некрасивая.

– Хорошо. Не станем ее брать. А теперь давай ты.

– Вон те сеньоры за дальним столиком, вместе с сеньоритой.

– Очень может быть. Кажется, они симпатичные. У тебя есть носовой платок?

– Да. Мам, а пароход большой?

– Думаю, да. Это, кажется, какой-то особый пароход.

– А его кто-нибудь видел?

– Возможно, и видел, но никто о нем ничего не знает.

– Значит, он некрасивый, – меланхолично заметил Хорхе. – Красивые корабли все знают. Перено! Перено! Мам, вон Перено.

– Перено, и вдруг пунктуален, – сказала Клаудиа. – Можно подумать, лотерея изменила все привычки.

– Перено пришел! А что ты мне принес, Перено?

– Новости с планеты, – ответил Перено; Хорхе с восхищением посмотрел па него.

V

Учащегося Фелипе Трехо очень интересовало то, что происходило за соседним столиком.

– Представляешь, – говорил Фелипе отцу, вытиравшему

пот со всем изяществом, па какое только он был способен. – Часть этих кикимор поедет вместе с нами.

– Ты бы мог выражаться поприличней, Фелипе, – запричитала сеньора Трехо. – И когда только этот мальчишка научится хорошим манерам.

Беба Трехо внимательно изучала косметику у себя на лице с помощью зеркальца от Эйбара, которое при случае использовала как перископ.

– Ладно, а вот эти каракатицы, – снисходительно процедил Фелипе. – Представляешь? Эти наверняка с рынка.

– Не думаю, что все они поедут, – сказала сеньора Трехо. – Возможно, вот эта пара и вот эта сеньора, по всей видимости мать девушки.

– Фу, как они вульгарны, – сказала Беба.

– Фу, как они вульгарны, – передразнил сестру Фелипе.

– Не дури.

– Тоже мне, герцогиня Виндзорская. И такая же красавица, вылитая.

– Дети, прекратите, – сказала сеньора Трехо.

Фелипе наслаждался сознанием своего неожиданного превосходства, но пользовался им пока осторожно. В первую очередь стоило поставить на место сестрицу и отомстить ей за все, что он вытерпел от нее до сих пор.

– За другими столиками вполне приличные люди, – заметила сеньора Трехо.

– Очень прилично одетые люди, – ответил сеньор Трехо.

«Они мои приглашенные, – ликующе подумал Фелипе и чуть не закричал от радости. – Предок, старуха и эта дура. Теперь буду делать все, что захочу». Он обернулся к сидевшим за соседним столиком и подождал, чтобы кто-нибудь из них обратил на него внимание.

– Вы случайно не отправляетесь в путешествие? – спросил он у брюнета в полосатой рубашке.

– Я нет, молодой человек, – ответил брюнет. – А вот этот юноша с мамой и эта сеньорита со своей мамой едут.

– А-а. Вы пришли провожать.

– Да. С семейством. Вам повезло, молодой человек.

– Ничего, – сказал Фелипе. – Может, вам повезет в следующей лотерее.

– Конечно. Надеюсь.

– Точно.

VI

– Кроме того, у меня есть новости от восьминожки, – сказал Перено.

Хорхе положил локти на стол.

– А где ты ее нашел, под кроватью или в ванной? – спросил он.

– Она карабкалась по пишущей машинке, – ответил Перено. – Как ты думаешь, что она делала?

– Печатала на машинке.

– Какой умный мальчик, – сказал Перено Клаудии. – Разумеется, она печатала на машинке. Я принес ее письмо и сейчас прочту из него отрывок. Вот слушай: «Он уехал гулять по синему морю, бросив меня в горе на косогоре. И теперь множко и еще немножко станет ждать его бедная восьминожка». И подпись: «Твоя восьминожка, с любовью и укором».

– Бедная восьминожка, – сказал Хорхе. – Чем же она будет питаться без тебя?

– Спичками, графитными стержнями, телеграммами и баночкой сардин.

– Она же не сможет ее открыть, – сказала Клаудиа.

– Что ты, восьминожка все умеет, – ответил Хорхе. – А как наша планета, Перено?

– На планете, видимо, прошел дождь, – сказал Перено.

– Да, там шел сильный дождь, – подхватил Хорхе, – и муравье-человекам придется взбираться на плоты. Там был потоп или чуть поменьше?

Перено не был твердо уверен, но предполагал, что муравье-человеки сумеют выкарабкаться из беды.

– Ты не принес подзорную трубу? – спросил Хорхе. – Как же мы будем на пароходе наблюдать за планетой?

– С помощью астральной телепатии, – ответил, подмигивая, Перено. – Клаудиа, вы, видимо, устали.

– Эта сеньора в белом ответила бы, что во всем виновата повышенная влажность. Да, Перено, вот мы и здесь. Что-то нас ждет?

– Ах, вы об этом. У меня не было времени изучить этот вопрос, но я разрабатываю план.

– Какой план?

– Фронтальный. Каждую вещь, каждый факт необходимо изучать с разных сторон. Люди обычно избирают один и тот же метод и достигают половинчатых результатов. Я же всегда разрабатываю фронтальный план и синкретизирую результаты.

– Понимаю, – сказала Клаудиа, но по тону ее было понятно, что ничего она не поняла.

– Надо действовать push-pull [8]8
  Двухтактно (англ.).


[Закрыть], – сказал Перено. – Не знаю, сумел ли я выразить свою мысль. Иные вещи, что называется, преграждают нам путь, и необходимо сдвинуть их с места, чтобы увидеть, что происходит впереди. Например, женщин, не при ребенке будь сказано. А иные надо хватать за ручку и тянуть. Этот парень Дали знает, что делает (правда, может, и не знает, но это неважно), когда изображает человеческое тело со множеством ящичков. Мне представляется, что у многих явлений есть ручки. Вдумайтесь, например, в поэтические образы. Если не вникать, то улавливаешь лишь поверхностный смысл, хотя порой он скрыт глубоко внутри. Вы довольствуетесь поверхностным смыслом? Конечно, нет. Необходимо потянуть за ручку, чтобы проникнуть в глубь ящика. Потянуть – это значит овладеть, усвоить и выйти за обычные рамки.

– А-а, – сказала Клаудиа, делая незаметный знак Хорхе, чтобы он высморкался.

– Здесь, например, каждый элемент полон значения. Каждый столик, каждый галстук. Я вижу элемент порядка в этом ужасном беспорядке. И я спрашиваю себя, чем все это кончится.

– Я тоже. Это забавно.

– Все забавное всегда зрелищно; но не будем вдаваться в анализ, не то обнаружится его отвратительная суть. Учтите, я не против развлечений, но всякий раз, перед тем как развлечься, я сначала закрываю лабораторию и выливаю кислоты и щелочи. Следовательно, я уступаю, подчиняюсь условностям. Вы прекрасно знаете, сколь драматичен юмор.

– Прочти для Перено стихотворение про Гаррика, – сказала Клаудиа сыну. – Очень хороший пример к его теории.

– Увидев Гаррика, английского актера… – громко начал декламировать Хорхе. Перено внимательно выслушал мальчика, наградил его аплодисментами. За другими столиками тоже захлопали, и Хорхе покраснел.

– Quod erat demostrandum [9]9
  Что и требовалось доказать (лат).


[Закрыть], – сказал Перено. – Конечно, моя мысль носила более общий характер: любое развлечение подобно маске на нашей совести, которая, словно ожив, заменяет собой подлинное лицо. Почему смеется человек? Смеяться не над чем, разве что над самим смехом. Заметьте, что дети, которые много смеются, потом всегда плачут.

– Ну и глупые, – сказал Хорхе. – Хотите я вам прочту стихотворение про ловца жемчуга.

– На палубе парохода, вернее, на спардеке, под мерцающими звездами ты сможешь продекламировать все, что захочешь, – сказал Перено. – А теперь мне бы хотелось понаблюдать немного за этой полугастрономической средой, которая нас окружает. Что значат эти бандонеоны [10]10
  Бандонеон – музыкальный инструмент, вид баяна.


[Закрыть]?

– Мадонна, – сказал Хорхе зевая.

VII

Черный «линкольн», черный костюм, черный галстук. Остальное расплывчато. Самым примечательным у дона Гало Порриньо были шофер с могучей спиной и кресло-каталка, где резиновые детали соперничали с хромированными. Чтобы посмотреть, как шофер и сестра милосердия вытаскивают дона Гало из автомобиля, собралась целая толпа. Жалость к немощному кабальеро, выразившаяся на лицах людей, умалялась от сознания, что он достаточно богат. В довершение всего дон Гало, походивший на общипанного цыпленка, смотрел столь высокомерно, что так и хотелось пропеть ему в лицо «Интернационал», правда, никто этого никогда не сделал бы, как заметил Медрано, хотя Аргентина свободная страна и музыкальное искусство широко распространено в лучших кругах ее общества.

– Я совсем забыл, ведь дон Гало тоже выиграл. Да и могло ли быть иначе? Но я никак не предполагал, что он может отправиться в это путешествие. Это просто невероятно.

– Вы знакомы с этим сеньором? – спросила Нора.

– Кто в Хунине не знает дона Гало Порриньо, достоин того, чтобы его закидали камнями на самой красивой площади с широкими тротуарами, – сказал Медрано. – Превратности профессии дантиста занесли меня в сей просвещенный город, где я долго страдал, пока пять лет тому назад, о счастливое время, не перебрался в Буэнос-Айрес. Дон Гало был едва ли не первым нотаблем, которого я узнал в Хунине.

– На вид он человек почтенный, – сказал доктор Рестелли. – Но откровенно говоря, если ты ездишь в таком автомобиле, как-то странно…

– С таким автомобилем, – сказал Лопес, – он может выбросить капитана за борт и из парохода сделать пепельницу.

– На таком автомобиле, – сказал Медрано, – можно заехать очень далеко. Так сидите, до Хунина и даже до «Лондона». Один из моих недостатков – это сплетнеграфия, хотя должен сказать в свое оправдание, что меня интересует лишь высшая форма сплетен, а именно история. Ну что я могу рассказать вам о доне Гало? (Так обычно начинают некоторые романисты, которые прекрасно знают, о чем будут повествовать дальше.) Итак, ему, скорее, подошло бы имя Гай. Причину этого вы сами сейчас узнаете. В Хунине имеется большой магазин «Золото и Лазурь» – сакраментальное название; но если вы путешествовали по Буэнос-Айресу, в чем я весьма сомневаюсь, то знаете, что нa улице Двадцать Пятого Мая [11]11
  25 мая 1810 г. было создано временное правительство провинции Рио-де-ла-Плата.


[Закрыть] расположен другой магазин «Золото и Лазурь» и что вообще во всех центрах обширной провинции имеются свои филиалы «Золота и Лазури», расположенные на стратегически важных перекрестках. Одним словом, миллионы песо текут в карман дона Гало, трудолюбивого испанца, который, полагаю, приехал в нашу страну, как все его соотечественники, дабы с присущим им упорством трудиться в этой сонной и ленивой пампе. Дон Гало, одинокий паралитик, живет в своем палермском дворце… Хорошо вышколенная администрация заботится обо всех филиалах «Золота и Лазури»; управляющие – глаза и уши короля – следят, слушают, информируют и санкционируют. Я вас не утомил?

– О нет, – сказала Нора, ловившая каждое его слово.

– Итак, – продолжал иронически Медрано, упиваясь своим красноречием, которое, как он был уверен, мог оценить до конца лишь Лопес, – пять лет тому назад праздновалась бриллиантовая годовщина бракосочетания дона Гало с магазинами тканей, пошивочными мастерскими и прочая и прочая. Местные управляющие прослышали, что патрон ожидает от служащих чествований и намеревается произвести смотр всем своим магазинам. Я в то время дружил с Пеньей, управляющим хунинского филиала, он был сильно озабочен предстоящим приездом дона Гало. Пенья узнал, что визит будет носить чисто деловой характер и что дон Гало собирается проверить все вплоть до последней дюжины пуговиц. Вероятно, сыграла свою роль тайная информация. Все управляющие были одинаково обеспокоены, и в филиалах началась настоящая гонка. В клубе со смеху покатывались, когда Пенья рассказывал, как ему удалось подкупить двух коммивояжеров, которые сообщили о приготовлениях в филиалах на улице 9 Июля и в Пеуахо. Сам он старался изо всех сил: в магазине работали допоздна, и служащие ходили злые и напуганные.

Триумфальную поездку в собственную честь дон Гало начал, кажется, с Лобоса, посетил три-четыре магазина и в одну прекрасную солнечную субботу появился в Хунине. В те времена у него был синий «бьюик», но Пенья приказал подать открытый автомобиль, на котором не отказался бы въехать в Персеполь и Александр Македонский. Дон Гало был приятно поражен, когда Пенья со свитой встретил его у городских ворот и пригласил перейти в открытую машину. Кортеж величественно въехал на главный проспект. Я, никогда не пропускавший подобных зрелищ, устроился на краю тротуара, совсем рядом с магазином. Когда машина приблизилась, служащие магазина, расставленные в стратегических пунктах, принялись аплодировать. Девушки бросали белые цветы, а мужчины (в большинстве своем нанятые) приветствовали юбиляра золотисто-голубыми флажками. Во всю ширину улицы наподобие триумфальной арки висел транспарант, на котором красовалась надпись: «Добро пожаловать, Дон Гало!» Пенье этот порыв радушия стоил бессонной ночи, но старику правилось рвение его подданных. Машина остановилась у магазина, аплодисменты усилились (извините, но эти надоевшие штампы здесь необходимы), и дон Гало, примостившись, как обезьяна, на краешке сиденья, изредка приветственно помахивал правой рукой. Конечно, он мог бы махать и двумя руками, по я вспомнил, что это был за фрукт, Пенья ничуть не преувеличивал. Феодал посещал своих вассалов, снисходительно и в то же время недоверчиво принимая почести, которые ему воздавали. Я ломал голову, стараясь вспомнить, где я видел подобную сцепу. Но интересовало меня не внешнее сходство – то же самое можно встретить на любой официальной церемонии с флажками, плакатами и букетами цветов, – а то, что скрывалось за ним (но мне-то было ясно), что объединяло между собой перепуганных продавцов, беднягу Пенью и дона Гало с его полускучающим, полухищным лицом. Когда Пенья взгромоздился на скамейку, чтобы зачитать приветственную речь (должен признаться, что большая часть ее принадлежала мне, ибо чем еще развлечься человеку в маленьком городишке), дон Гало взъерошился на своем сиденье и время от времени утвердительно кивал головой, с холодной вежливостью отвечая на оглушительные хлопки служащих, раздававшиеся точно в тех местах, которые накануне указал Пенья. И в ту самую минуту, когда Пенья подошел к самому волнующему месту (лил в подробностях описали подвиги дона Гало, selfmade man [12]12
  Человека, всем обязанного самому себе (англ.).


[Закрыть], самоучки и т. д. и т. п.), я заметил, что чествуемый герой сделал знак своему гориллоподобному шоферу, которого вы теперь видите перед собой. Горилла вылез из машины и что-то сказал человеку, стоявшему у тротуара, тот покраснел и шепнул на ухо соседу, который в свою очередь очень смутился и стал лихорадочно оглядываться по сторонам, словно искал спасения… Я понял, что дело близится к разгадке, еще немного, и я узнаю, почему происходящее кажется мне столь знакомым. «Наверно, он попросил серебряный урыльник, – мелькнуло у меня в голове. – Да это же Гай Тримальхион! Боже мой, все в мире повторяется!…» Но нет, он, конечно, просил не урыльник, а всего-навсего стакан воды: это был прекрасно задуманный ход, направленный на то, чтобы сразить Пенью, свести на нет пафос его речи и восстановить свое превосходство, утраченное после трюка с открытой машиной.

Конца истории Нора не поняла, но ей передался смех Лопеса. Официант только что с трудом примостил дона Гало за столиком у окна и принес ему апельсиновый напиток. Шофер отошел и встал в дверях кафе, болтая с сестрой милосердия. Каталка дона Гало мешала всем, и это, по-видимому, доставляло ему огромное удовольствие. Лопес был поражен до глубины души.

– Не может быть, – повторял он. – С его увечьем и с его богатством отправляться в путешествие только потому, что оно бесплатное?

– Не совсем бесплатное, че, – ответил Медрано. – Лотерейный билет обошелся ему в десять песо.

– В старости некоторые деловые люди позволяют себе детские капризы, – заметил доктор Рестелли. – Я сам, хоть мне и повезло, спрашиваю себя, а следовало ли…

– Вон идут какие-то типы с бандонеонами, – сказал Лусио. – Не для нас ли?

VIII

Сразу было видно, что это кафе для пижонов, с его министерскими креслами и официантами, которые строили кислые физиономии, стоило только попросить полную, без лишней пены кружку пива. Обстановка здесь не располагала, в этом-то и была вся беда.

Атилио Пресутти, более известный как Пушок, запустил правую пятерню в свои густые кудри морковного цвета и с трудом протащил ее до затылка. Затем подкрутил каштановые усы и взглянул па свое веснушчатое лицо в настенном зеркале. Очевидно, не удовлетворенный, он вынул из кармашка пиджака синюю расческу и, помогая себе обеими руками, привел в порядок шевелюру. Заразившись его аккуратностью, двое друзей Пушка тоже принялись поправлять прически.

– Это кафе для пижонов, – повторил Пушок. – Кому еще придёт в голову устраивать проводы в таком месте.

– А мороженое здесь хорошее, – сказала Нелли, стряхивая с лацкана Пушка перхоть. – Почему ты надел синий костюм, Атилио? От одного его вида меня в жар бросает, честное слово.

– Если бы я положил его в чемодан, он весь смялся бы, – ответил Пушок. – Я бы скинул пиджак, но тут как-то неудобно. А ведь могли бы собраться в баре на Ньято, там уютнее.

– Помолчите, Атилио, – сказала Неллина мать. – После того, что случилось в воскресенье, я не хочу слышать ни о каких проводах… Боже мой, как только вспомню…

– Да ничего и не случилось, донья Пена, – сказал Пушок. Сеньора Пресутти сурово посмотрела на сына.

– Как это ничего не случилось, – сказала она. – Ах, донья Пепа, уж эти дети… По-твоему, ничего не было? А твой отец в постели с вывернутой лопаткой и вывихнутой ногой.

– Подумаешь, – сказал Пушок. – Да старик посильнее паровоза.

– А что все-таки случилось? – спросил один из друзей.

– Разве вы не были с нами в воскресенье?

– А ты и не помнишь, что нас не было? Я тренировался перед боем. Когда тренируешься, никаких праздников. Да я тебе говорил, ты вспомни.

– Вот сейчас вспомнил, – сказал Пушок. – Ты много потерял, Русито.

– А что, был несчастный случай?

– Еще какой. Старик свалился с крыши во двор и чуть не убился насмерть… Ну и суматоха поднялась.

– Настоящий несчастный случай, – сказала сеньора Пресутти, – расскажи, Атилио. А то у меня, только вспомню, мурашки по всему телу.

– Бедная донья Пепа, – сказала Нелли.

– Бедняжка, – повторила Неллина мать.

– Да ничего там не было, – сказал Пушок. – Просто собралась паша компания, чтобы проводить Нелли и меня. Старуха испекла отменный пирог, а ребята принесли пива и бисквитов. Мы здорово устроились па плоской крыше; я с одним пареньком натянул тент, приволокли проигрыватель. Всего было вдосталь. А собралось нас не меньше тридцати человек.

– Больше, – возразила Нелли, – я считала, почти сорок. Помню, жаркого едва хватило.

– В общем, мы там отлично обосновались, не то что здесь, в этом мебельном складе. Старик, уселся во главе стола, рядом с доном Рана, из судоверфей. Ты знаешь, как мой старикан любит заложить за воротник. Погляди, какую рожу корчит старуха! Что, не правда, скажи? Да что в этом плохого? Одно помню, когда подали бананы, все мы здорово навеселе были, а старик пуще всех. Как он заливался, мама миа. И вот тут-то взбрело ему в голову провозгласить тост за наше путешествие; поднялся он с кружкой в руке и только собрался было разинуть рот, как на пего напал кашель, да такой, что он попятился назад и полетел кубарем во двор. Ну и грохот учинил. Бедный старик. Точно мешок с кукурузой, ей-богу.

– Бедный дон Пипо, – сказал Русито, пока сеньора Пресутти доставала из сумочки платок.

– Ну, что ж вы, Атилио! Свою маму довели до слез, – сказала Неллина мать. – Не плачьте, донья Росита. В конце концов, ничего страшного не случилось.

– Конечно, – сказал Пушок. – Ты бы, че, только видел, какая кутерьма поднялась. Мы все бросились вниз, я был уверен, что старик свернул себе шею. Женщины голосили, словом, кутерьма. Я велел Нелли выключить проигрыватель, а донье Пепе пришлось оказывать помощь старухе, которой стало плохо. Бедняга, как она извивалась.

– А что с доном Нино? – спросил Русито, жаждавший крови.

– Старик просто чудо, – сказал Пушок. – Я как увидел его бездыханным на каменных плитах, подумал: «Все, теперь остался я без отца». Паренек побежал вызывать «скорую помощь», а мы стали стаскивать со старика рубаху – посмотреть, дышит ли он еще. А он, как только открыл глаза, сразу же полез в карман проверить, не сперли ли у него бумажник. Уж такой он, наш старик. Потом пожаловался, что у него болит спина, но ничего страшного не было. По-моему, он был не прочь продолжить попойку. Помнишь, старуха, как мы тебя притащили, чтобы ты посмотрела, что с ним ничего не приключилось? Куда там, вместо того чтобы успокоиться, она еще сильней ударилась в слезы.

– Значит, впечатлительная, – сказала Неллина мать, – Однажды в моем доме…

– Словом, когда прикатила «скорая», старик уже сидел на земле и все мы хохотали, точно сумасшедшие. Жаль только, что два фельдшера со «скорой» ни за что не захотели оставить его дома. Словом, беднягу увезли, по зато я воспользовался тем, что какой-то тип попросил меня подписать не знаю какую там бумажку, за это мне посмотрели ухо, которое иногда закладывает.

– Потрясающе, – повторил Русито. – Надо же, какая жалость. Как раз в этот день у меня была тренировка.

Другой приятель, в огромном твердом воротничке, вдруг вскочил:

– Смотрите, кто идет! Ребята! Потрясающе!

Торжественные, с напомаженными волосами, в безупречных клетчатых костюмах бандонеонисты из джаза Асдрубала Кресиди прокладывали себе дорогу между шумными столиками. Следом за джазистами вошел молодой человек в жемчужно-сером костюме и черной рубашке, в его кремовом галстуке красовалась булавка с эмблемой футбольного клуба.

– Мой брат, – сказал Пушок, хотя ни для кого не была секретом эта важная подробность. – Видите, пришел сделать мне сюрприз.

Известный исполнитель Умберто Роланд подошел к столику и с жаром пожал руки всем, кроме своей матери.

– Ну, брат, феноменально! – сказал Пушок. – А па радио тебя кто-то подменил?

– Придумал, будто у меня болят зубы, – ответил Умберто Роланд. – Иначе эти типы вычли бы у меня денежки. Вот ребята из оркестра тоже захотели проводить вас.

Роберто угрюмо придвинул еще один столик и поставил четыре стула. Артист заказал черный кофе с сахаром, а оркестранты предпочли пиво.