Текст книги "В поисках единорога"

Автор книги: Хуан Эслава Галан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Глава седьмая

Пришло время дать некоторые объяснения, необходимые для понимания этой истории. Марокканский правитель зовется также Мирамамолин, что означает „посланник божий“, и мавры в невежестве своем почитают его за пророка и думают, что он творит чудеса, хотя чудес тех никогда никто не видал, но, будучи людьми наивными и темными, они в это верят, как и в лживые сказки Корана. И утверждают, будто бы божественной избранности Мирамамолина имеется верное доказательство: передние зубы сверху у него расставлены так, что между ними свободно проходит ноготь. А это глупость несусветная, ибо, будь оно правдой, все ослы и многие лошади сошли бы за пророков, и если поразмыслить хорошенько, то верить в подобную чушь – еще и тяжкий грех. Я-то ее излагаю на письме не по легкомыслию своему – ведь как истый христианин я готов принять все, чему учит Церковь, доступно это моему пониманию или нет, – а чтобы наглядно показать, насколько фальшивы лжепророк Магомет и его шарлатанская секта.

Вышло так, что когда мы прибыли в Марракеш, был в королевстве марроканском не один Мирамамолин, а целых три, и все трое жаждали занять трон, и шла между ними война нешуточная. Один из них, по прозванию Рыжий, стоял тогда с большим войском под стенами, планируя напасть на второго, который засел в городе, чье имя было Абдамолик, а прозвище – Птицелов, и вот он-то нас и принимал.

Возраст его я оценил лет в тридцать или чуть меньше, был он высок и статен и добродушным взглядом своим напоминал только что отелившуюся корову. Мне показалось, что он не наделен острым умом, а во всем полагается на своего везира, который ему подсказывает, как в каком случае подобает поступить. Когда гостеприимец объявил мое имя, все присутствовавшие в зале умолкли и обернулись посмотреть на нас, и я ужасно смутился и густо покраснел, однако выученных уроков этикета не позабыл: приблизился к нему (он сидел, раскинувшись на пышных подушках, за неимением кресла, на котором было бы не в пример удобнее), преклонил колено и поцеловал протянутую мне руку, холодную как у покойника. Пусть единственное, но все же какое-никакое сходство с нашим королем Энрике. Затем я протянул ему привезенное с собой письмо от кастильского монарха, он принял его и передал везиру, после чего сделал мне знак подняться, что я тут же исполнил. Довольно долго Мирамамолин расспрашивал меня о путешествии и моих спутниках, а я отвечал со всем старанием через посредничество Паликеса, который рядом со мной усердно выполнял свой долг, не умолкая ни на миг, хотя был малость сконфужен и угрюм – ведь, чтобы предстать перед Мирамамолином, ему пришлось снять головной убор, и теперь он на виду у почтенного собрания сверкал голой лысиной, и солнечные лучи отражались от нее, как от начищенного шлема.

Наконец правитель жестом повелел мне удалиться, я снова поцеловал ему руку, и мы вышли, кланяясь и вежливо пятясь, не смея повернуться к нему спиной, и я справился с этой задачей достойно, а вот Паликес на ходу треснулся головой о колонну, разделявшую дверной проем. Не будь церемония столь торжественной, зрители от души посмеялись бы, однако тут один только Мирамамолин расхохотался до слез, в то время как стоявший подле него везир взирал на него с укором и презрением – по крайней мере так мне показалось.

Везир этот был среднего роста, лет пятидесяти, седой и светлокожий, тонкий как тростинка, с глубокими синими глазами и орлиным носом; во взгляде его, неспокойном и пытливом, тоже сквозило что-то орлиное. Посланный им слуга попросил нас подождать во дворике. Вскоре он вышел к нам и провел нас в какие-то покои, где предложил сесть и угостил орехами и финиками, которые я есть не стал, не доверяя магометанам, зато Паликес без стеснения набил ими рот, что весьма затруднило его работу толмача. Как бы там ни было, в конце концов я понял, что говорил мне везир: желания короля кастильского ему известны и его повелитель Мирамамолин удовлетворил бы их немедленно, если бы не одно существенное затруднение – идти в землю негров наш отряд должен с караваном, а следующий караван отправится только через два месяца. Я ответил, что нам ничего не нужно, кроме проводника, которому мы заплатим из собственных средств, и, получив такового, мы двинемся в путь совершенно довольные и глубоко признательные. Везир же возразил, что пустыня подобна песчаному морю и верблюды суть корабли, это море пересекающие, а погонщики – их капитаны, но помимо того в пустыне бродят племена опасных и злобных разбойников – они будут похуже морских пиратов у берегов Майорки, они сущие демоны и называются туареги. И у этих туарегов уговор с Мирамамолином, что в год через пустыню проходят лишь два каравана и им за немалую мзду разрешают брать воду из некоторых колодцев, – вот и все, ничего не попишешь. Слова его огорчили меня, да и насторожили, и я не знал, что на это ответить, поэтому сказал, что должен посоветоваться со своими людьми. Засим мы попрощались, конюхи привели наших лошадей, и тот же самый слуга, что показывал нам путь, проводил нас к выходу. Везир же сидел и смотрел, как мы удаляемся по двору, пока за нами не закрылись ворота, охраняемые чернокожими стражниками.

Дело было сделано, и мы вернулись в Мамунию, где, как оказалось, царило мирное и веселое настроение, так как за время нашего отсутствия в караван-сарай привезли хлеб и вяленую баранину – подарки от Мирамамолина дорогим гостям. Всех весьма обрадовала его любезность, хотя многие и тосковали по вину, коего в городе вообще не было, потому что оно строго-настрого запрещено магометанским законом. Так или иначе, я созвал наш отряд во двор и вместе с Андресом де Премио, которого еще на корабле тайно просветил относительно истинной цели путешествия, объявил, что едем мы не девицу обрученную замуж выдавать, но охотиться на единорога в земле чернокожих. Арбалетчики, уже предвкушавшие возвращение в Кастилию, были потрясены и раздосадованы; они подняли неимоверный гвалт, обсуждая между собой новость, и стали собираться в группки, каждый со своими приятелями и земляками, как у них заведено. Некоторые размахивали руками и топали ногами, словно одержимые. Громче всех, конечно, вопил Педро Мартинес по кличке Резаный: дескать, нас подло обманули и не станем же мы терпеть подобное вероломство. Я поднял вверх обе руки и, когда они мало-помалу угомонились, сказал, что выполнение этой задачи чрезвычайно важно для повелителя нашего короля, за которого мы жизнь положить обязаны, и пообещал бесчисленные милости, дары и привилегии по возвращении, а также двойную плату за службу, отчего многие прикусили язык, а кое-кто и вовсе успокоился. Закончив речь, я отправил их в город погулять, на людей посмотреть и сходить к блудницам, чтобы выпустить пар. Все получили свободное время, кроме пяти человек, назначенных охранять скарб, продовольствие и женщин до возвращения товарищей. Манолито де Вальядолид раздал жалованье, и солдаты радостно помчались его проматывать. А я тем временем устроил совещание с фраем Жорди, Андресом и Манолито в дальних комнатах караван-сарая, где никто не мог нас подслушать. Вместе мы думали, как быть дальше, и сошлись во мнении, что арбалетчики, не ровен час, взбунтуются, если узнают, что им предстоит углубиться в негритянские земли, куда не ступала нога белого человека и где, по слухам, водятся демоны, страшные чудища и ядовитые змеи. Поэтому мы единодушно решили, что, дабы поумерить подобные страхи, следует пустить слух об изобилии золота и драгоценных камней в тех местах, куда мы направляемся, – что, по нашему убеждению, было чистой правдой, – и тогда свойственная простолюдинам алчность взбодрит их дух и поможет преодолеть тяжкие испытания, ожидающие нас впереди.

В предобеденный час того же дня нас посетил везир Мирамамолина с большой охраной и пышной свитой. Сопровождающие остались ждать снаружи, а везир заперся со мной для беседы с глазу на глаз. Поскольку мы не сможем отбыть в страну негров раньше чем через два месяца, сказал он, Мирамамолин передает нам свое предложение. Правитель хотел бы покамест одолжить моих арбалетчиков, чтобы те до отъезда послужили ему, а уж он заплатит им вдвое против их жалованья, да и мне перепадет немалая доля, и все будут щедро награждены и осыпаны милостями; кроме того, в мое распоряжение будет предоставлен красивый дом, чтобы коротать ожидание. На это я не ответил ни „да“, ни „нет“, а попросил времени на размышление. Везир обещал прислать вечером гонца за ответом. Не успел он убраться восвояси, как заявился ко мне еще один знатный мавр, тоже бывший утром у Мирамамолина. Он сообщил, что зовут его Абулькасим и что он знает о моем разговоре с везиром, однако предлагает мне еще вдвое больше денег, и даров, и милостей за осуществление другого плана: я соглашаюсь выступить против врагов Мирамамолина, которые собираются через две недели напасть на город, но в самый разгар битвы внезапно перехожу на сторону противника, известного под прозвищем Рыжий. Ну а я знал, что подобные коварные интриги и вероломство – обычное дело для мавров, ведь они, как я уже говорил, таковы от природы: не успеют заключить союз, как тут же его нарушают, с легкостью предают друг друга и вмиг переходят от горячей любви к лютой ненависти. Тем не менее я из осторожности не ответил ни „да“ ни „нет“, а сказал, что надо подумать, и Абулькасим попрощался, пообещав прислать к вечеру слугу, дабы узнать мой ответ, и слуге этому дать с собой золотую кастильскую доблу [13]13
  Добла– кастильская золотая монета XIV в. достоинством в 40 мараведи.


[Закрыть]в качестве опознавательного знака. С тем и ушел.

Пребывая в растерянности, я вновь устроил совет, чтобы определиться с дальнейшими действиями. После всестороннего обсуждения мы договорились, что не станем ничего отвечать ни везиру, ни Абулькасиму, пока не разберемся толком, что к чему у этих мавров, какие поступки лучше послужат нашей выгоде и принесут наименьший вред. При дворе Мирамамолина мы видели нескольких христиан, не то генуэзцев, не то венецианцев, – вероятно, они представляли здесь интересы иноземных купцов. Вот их-то мы и вознамерились отыскать и расспросить о мавританских делах, будучи уверены, что они наделят нас добрыми советами и выведут из потемок, в коих мы блуждаем, – они же хоть и торговые люди, но все-таки христиане и Бога боятся. Кроме того, мы решили искать проводников, пусть даже и тайком от Мирамамолина, а также опытных следопытов и людей, знающих дороги через пустыню. Дело повелителя нашего короля отлагательств не терпело и требовало, чтобы мы продолжили путь поскорее, не дожидаясь никакого каравана. Андрес де Премио вообще высказал догадку, что эту двухмесячную проволочку мавры просто выдумали ради того, чтобы пополнить свое войско нашими солдатами, – ведь им явно позарез нужны хорошие стрелки.

Словом, нас одолевало беспокойство, и нам очень не нравилось, как развиваются события, однако более приемлемого выхода мы не видели. До вечера еще оставалось несколько часов, и мы втроем – фрай Жорди, Паликес и я – отправились побродить по городу и послушать, о чем судачит народ, – глядишь, и выясним что-нибудь полезное. Андрес снова безропотно остался за старшего – полагаю, его более чем устраивало общество Инесильи – и велел запереть засовы изнутри после нашего ухода, а часовым на галерее наказал глядеть в оба. Женщины были подавлены известием, что мы держим путь в неведомые края, и неустанно молились у себя, не осмеливаясь выйти даже во внутренний двор.

Мы взяли с собой клинки и малые щиты, завернулись в плащи, но пошли пешком, будто желая всего лишь полюбоваться городом, и, когда вышли на упомянутую выше Джема аль-Фна, заметили, что за нами тенью следуют несколько арабов подозрительного вида – наверняка то были шпионы Мирамамолина или же кого-либо из влиятельных придворных, имевших виды на наших арбалетчиков. Тем не менее мы усердно изображали беспечность и, двигаясь вперед как ни чем не бывало, разгуливали по центральной площади. Соглядатаи не отставали. На прилежащих улочках, узких, темных и зловонных, толпился народ – арабы, негры и мулаты, большей частью рабы мавританской знати, сопровождавшие своих хозяев или их управляющих, кто с огромными корзинами для покупок, кто в качестве охранника или компаньона. Женщин видно не было, если не считать старух, продававших здесь же всякую всячину. Причина в том, что мавры по характеру страшно ревнивы и зорко стерегут своих женщин, не доверяя собратьям в этом вопросе точно так же, как и во всех остальных. И подумалось мне: если мавританки не уступают в вероломстве маврам, то мужья их наверняка носят ветвистые рога в наказание за чрезмерную строгость. Правда, делиться этими мыслями с моими спутниками я не стал из страха сказать глупость и выставить себя наивным простаком, за какого меня, боюсь, и раньше держали, потому и выбрали для столь хлопотного поручения.

В общем, ходили мы ходили, разглядывали ткани, чашки, гребни и бесконечное множество прочего барахла, которое мавры продавали и покупали на площади, пока не достигли убогих рядов с пряностями, где пахло не сказать чтобы хорошо или плохо – в воздухе витала головокружительная смесь самых разнообразных запахов. Тут фрай Жорди застрял у одного лотка и принялся по-арабски точить лясы с продавцом – спрашивал про микстуры, про амбру, про водоросли, про средства от мух и так далее: почем сулема, из чего варится эта мазь, для чего вон те куски коры, где растет такой пузырник, какого вида была ящерица, у которой оторвали этот хвост, дорог ли настой цитрусовый, и жасминовый, и жимолости, что за польза от корней ромашки и розмарина, от цветков бузины и волчьей ягоды. В разгар их оживленной беседы я заметил, что к нам приближается генуэзец, которого мы видели утром во дворце Мирамамолина. Прежде чем я успел подать ему знак, он сам подошел, изысканно поприветствовал нас и пригласил в свой дом, где его жена и братья, дескать, будут счастливы познакомиться с христианами, прибывшими из-за моря. Местная обстановка, которую мы так стремились разведать, наверняка была ему знакома, раз он торговал в этой стране, поэтому мы охотно приняли приглашение и, покинув базар, последовали за ним к дому, находившемуся неподалеку от дворца. На этой улице, пояснил генуэзец, живут все его соотечественники, а также венецианские и французские купцы и приказчики, пользующиеся расположением Мирамамолина и имеющие от него разрешение на торговлю. Как только мы вошли в дом, он разослал гонцов к своим друзьям, и те, благо обитали по соседству, явились без промедления. Мы закрылись в уединенной комнате, и тогда один из гостей, по виду самый старший и наиболее уважаемый, встал и сказал:

– Поскольку вы христиане и поскольку нам пришло письмо от нашего доброго друга и родича Франческо Фоскари, мы, посовещавшись, решили помочь вам по мере наших сил, так что можете полностью нам довериться. Надо вам знать, что Мирамамолин не намерен отпускать вас куда бы то ни было, пока вы не сразитесь на его стороне в предстоящей в самом скором времени битве с войском Рыжего. Если бы не это обстоятельство, он вполне мог бы хоть завтра дать вам проводников и следопытов, чтобы вы пересекли пустыню, однако военное мастерство христианских стрелков здесь в большом почете, поэтому Мирамамолин надеется укрепить свои силы за ваш счет. Относительно высокой оплаты он не лжет и может себе это позволить, так как золото, полгода назад привезенное караваном из Судана, он сохранил в целости, не желая покупать пшеницу, пока не упрочит свое положение на троне. Кому как не нам знать – мы ведь торгуем зерном. Вот так обстоят дела. Выбор за вами.

И тогда взял слово я и спросил:

– А если мы откажемся воевать на стороне Мирамамолина, будет нам от этого какой-либо вред?

Тут генуэзец крепко задумался, словно взвешивая столь серьезный вопрос, а потом изрек:

– Это никому не известно, потому что вы прибыли с королевским письмом, и, возможно, Мирамамолин не станет причинять вам зла, боясь, как бы в отместку король Кастилии не оказал поддержку Рыжему.

В разгар беседы вошел слуга и доложил, что у дверей стоит гонец от везира с известием для Альдо Манучо – так звали генуэзца, державшего речь. Он вышел, а остальные принялись строить предположения касательно дальнейших событий, из чего я понял, что мнения разделились и никто точно не знает, одолеет ли Мирамамолин Абдамолик своего супостата Рыжего или наоборот. Впрочем, купцы и консулы ничуть об этом не тревожились, так как подобные встряски и перемены им были не впервой и всегда выходило так, что победитель предпочитал не ссориться с христианскими купцами и в худшем случае налагал на них солидный штраф, если имел верные сведения, что они помогали его противнику. С одной стороны, потому, что мавры не могут обходиться без этой торговли, которая весьма полезна для их страны, с другой же стороны – потому, что они опасаются нажить врагов в лице Генуи и Венеции, могущественных морских республик, а следовательно, стремятся поддерживать дружбу и жить в мире с их посланцами.

Смеркалось. Я откланялся, и мы вернулись в наш караван-сарай Мамуния, куда вечером должен был явиться за ответом слуга Абулькасима. Мы застали арбалетчиков в сильном волнении. Они расселись посреди двора и наперебой обсуждали, как быть дальше. Завидев нас, трое подошли ко мне, дабы выразить общее мнение: они, мол, отнюдь не рады новости, что придется перейти песчаную пустыню, однако как люди чести и верные слуги короля готовы повиноваться мне во всем. Я немного удивился, однако позже Себастьян де Торрес из Хаэна, дружинник коннетабля, сумел передать мне через Инесилью, что Педро Мартинес, он же Резаный, подговаривал арбалетчиков по прибытии к неграм выбрать его своим командиром и, наплевав на королевскую службу, заняться добычей золота, коего в тех краях видимо-невидимо. Тогда они смогут вернуться с богатством и почестями в любую христианскую страну, хотя и не ступят никогда более на землю Кастилии, где им вынесут смертный приговор за измену. А обратный путь можно будет одолеть, добравшись до моря и оплатив свой проезд на каком-нибудь португальском судне. Но обо всем этом я узнал только к ночи. А пока что, видя их готовность служить честно, я рассказал солдатам, чего хочет от нас Мирамамолин мавританский, умолчав, однако, о предательстве его советника, дабы не пускать по ветру чужих тайн. Когда они поняли, что им светит легкая нажива, снова начались хождения туда-сюда и обсуждения нового дела, однако в итоге победила присущая им беспечность вкупе с алчностью – арбалетчики заявили, что предпочли бы повоевать, чем сидеть и наедать пузо, потому как, раз уж нас занесло так далеко от Кастилии, деньги важнее отдыха, но в конце концов они поступят так, как я велю. Я велел пока отдыхать и уединился с теми же и Андресом де Премио, чтобы держать совет. Манолито де Вальядолид, выполнявший у нас обязанности королевского интенданта, сообщил, что деньги, которые мы везем с собой, заканчиваются – недели через две нам будет не только нечем платить солдатам, но и не на что купить еду. В свете сказанного мы постановили, что, если все равно придется два месяца ждать каравана,! разумнее будет одолжить наших арбалетчиков Мирамолину для обороны города, но измену, предложенную Абулькасимом, отвергнуть, потому что письмо от короля мы привезли Мирамамолину, а не его врагу, из чего вполне ясно, какой стороны нам подобает держаться. Никто из присутствующих на совете не станет принимать участия в сражении, за исключением Андреса де Премио. Последний считал, что долг настоящего командира – быть рядом со своими людьми и направлять их в битве, и у нас не нашлось возражений против сего неоспоримого довода. Когда мы объявили отряду о принятом решении, все его похвалили и одобрили, и мы не стали уточнять, что причиной его явилось истощение королевских кошельков.

Стоило нам обо всем уговориться, как мимо пролетела с запада на восток стая крупных черных птиц, что было нами истолковано как доброе знамение и еще больше укрепило нас в наших намерениях. Прибывшего гонца от Мирамамолина мы оповестили о своем согласии, а другому, от Абулькасима, сказали, что на предательство не пойдем. Тот ответил, что история с предательством выдумана только затем, чтобы проверить нашу надежность. Мы ушам своим не поверили и тщетно гадали, правду ли он сказал или же, видя твердость нашего духа, пытался загладить промах и скрыть злой умысел. Как бы там ни было, мы взяли за правило отныне и впредь от греха подальше держать рот на замке, поскольку от мавританских интриг и раздоров нам ни горячо ни холодно. Гонец удалился, крепко сжимая в руке опознавательный знак – золотую кастильскую доблу.

Еще до наступления ночи прибыл десяток верблюдов, навьюченных тяжелыми корзинами с хлебом, свежей бараниной и другим провиантом для солдат, а также с множеством необходимых в хозяйстве вещей. Все это прислал нам Мирамамолин, чрезвычайно обрадованный нашим ответом и нашей доброй волей. Я распорядился большую часть раздать солдатам и слугам, и все наелись досыта и пребывали в блаженном умиротворении, разве что сетовали на отсутствие хмельного, чтобы запить столь щедрое угощение и ниспосланную небом удачу.