Текст книги "В поисках единорога"

Автор книги: Хуан Эслава Галан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Хуан Эслава Галан
В поисках единорога

Моим дочерям Марии и Диане

…однако родная наша Испания так мало ценит доблесть (каковая ее сынам свойственна от природы и оттого почитается обыденной), что не находит уместным ее награждать: не то что древние греки и римляне, которые человека, раз в жизни отважившегося на смертельный риск, увековечивали в своих сочинениях и переселяли на звездное небо.

Антонио де Вильегас, „История Абенсеррахи и прекрасной Харифы“ (1565)

Глава первая

Во имя Господа Всесильного я, Хуан де Олид, приступаю к сему сочинению в день Рождества Христова года тысяча четыреста девяносто восьмого. Всякому труду Бог и святая католическая Вера суть начало и основание, как гласит первая декреталия Клементин [1]1
  Клементины– сборник папских декреталий, составленный в 1313 г. по приказу папы Климента V. Часть свода законов, определявшего правовые нормы средневековой Католической Церкви. (Здесь и далее – прим. перев.)


[Закрыть], и потому я начинаю свой труд, поручая себя Господу и полагаясь на Его строгий суд. В свидетели призываю Христа и Пресвятую Деву: все изложенное и описанное здесь – чистая правда, и чудеса, коими изобилует мой рассказ, я видел собственными глазами, и ежели я в чем солгу или хоть на йоту отступлю от истины, да постигнет меня кара Божия и да будет душа моя проклята во веки веков.

Дабы не нарушать порядок событий и не запутывать нить повествования, вернемся в 1471 год от Рождества Христова, когда я был верным вассалом и оруженосцем коннетабля Кастильского, знатного сеньора дона Мигеля Лукаса де Ирансо. В тот год получил мой господин письмо от нашего высочайшего монарха Энрике IV, могущественного короля Кастилии. Король просил в строжайшей тайне прислать ему надежного человека, превосходно владеющего оружием, сообразительного, преданного и выносливого, такого, чтобы умел молчать, когда нужно, и высказаться к месту, чтобы в речах был осторожен и сдержан чрезвычайно, чтобы не имел склонности к блуду и пьянству, не состоял в родстве ни с маврами, ни с евреями и к тому же не был женат. Дон Мигель Лукас де Ирансо не нашел в своей свите ни одного дружинника, который соединял бы в себе все требуемые качества, – ни одного, кроме меня. Поэтому скрепя сердце господин снарядил меня на службу нашему повелителю, подарив мне на прощание с присущей ему щедростью изрядный кошель с деньгами и вороного коня по кличке Алонсильо с белыми манжетами на трех ногах и звездочкой во лбу – лучшим скакуном, наверное, не мог бы похвастаться и сам Карл Великий. А госпожа моя графиня велела управителю собрать мне в дорогу котомку с сушеным инжиром, орехами и прочими съестными припасами. Коннетабль, провожая меня, не скупился на добрые советы: где удобнее заночевать, как и у кого спрашивать направление. Подготовленный таким образом, захватив с собой плащ и смену одежды, я отправился в путь, чтобы предстать перед королем, расположившимся в то время в одном из своих любимых монастырей, в той части Эстремадуры, что зовется Гвадалупе. Но когда я добрался до Гвадалупе, монахи сказали, что король уехал в Оропесу, а алькайд [2]2
  Алькайд– начальник крепости, здесь: начальник городской стражи.


[Закрыть]Оропесы направил меня вслед за королем в Сеговию, и в Сеговии я наконец его настиг. Видно, Господь и окружающие Его на небесах святые вняли моим молитвам – я столько времени провел в седле, что успел натереть себе мозоли на заду, да и Алонсильо скакал уже не так резво, как в тот день, когда впервые вышел ко мне из стойла.

В Сеговии есть узенький мост, состоящий из множества арок и предназначенный исключительно для того, чтобы нести поток воды по проходящему сверху желобу [3]3
  Подразумевается древнеримский акведук в Сеговии.


[Закрыть]. Он не так велик, как тот, что тянется от Кармоны до Севильи и освежает город, зато куда изящнее, потому что преодолевает более крутые склоны и сложен из превосходно отесанных камней, между которыми не просунуть и рыбьей кости. Я любовался им недолго и скорее поспешил дальше, опасаясь, как бы повелитель наш опять не покинул город, пока я добираюсь до его двора.

И вот я подъехал к алькасару [4]4
  Алькасар– городская крепость.


[Закрыть]. Крепость эта невообразимых размеров и являет собой одно из самых причудливых строений по нашу сторону христианского мира. У моста, перекинутого через ров, двое стражников тяжелыми копьями преградили мне путь.

– Я Хуан де Олид, вассал коннетабля Кастильского, прибыл ко двору по приказу короля. Доложите кому следует, – сказал я.

Они неохотно удалились, переговариваясь между собой, а я выпрямился и замер в седле, положив свободную руку на туго перетягивающий талию пояс. Если к какому-то из многочисленных окон алькасара прильнули дамы, пусть от их взоров не укроется надменно-мужественный облик молодого Хуана де Олида, явившегося на зов короля. Но ни одной женщины я так и не увидел, ни девицы, ни пожилой дуэньи, зато навстречу мне вышел безбородый секретарь. На голове у него красовалась итальянская шляпа, расшитая драгоценными камнями, очень узкие двухцветные штаны по генуэзской моде обтягивали ноги, выставляя его мужское достоинство на всеобщее обозрение. Столь непристойное одеяние меня несколько обескуражило. К тому же от него исходил до того удушливый запах цитрусовой воды и ароматических мазей, что, надо полагать, даже самые назойливые мухи падали в обморок.

За вышеописанным созданием шагали стражники, которые, как мне показалось, косились на него со смесью ехидства и отвращения. Приблизившись, он положил руку мне на бедро – я не придал этому значения, решив, что так, вероятно, принято при дворе, – и, хлопая ресницами, отчего мои подозрения усилились, медоточивым голосом изрек:

– Вы, должно быть, тот самый оруженосец доблестного Ирансо, которого мы ждем? – Прежде чем я открыл рот, чтобы ответить утвердительно, он продолжил: – Слезайте же с коня, дорогой друг, и следуйте за мной. Эти достойные воины позаботятся о вашем животном, дадут ему сена и ячменя. А мне позвольте показать вам ваши покои, благородный посланник.

Я уже догадался, что за птица мой провожатый, однако счел преждевременным выказывать недовольство, едва прибыв ко двору, – не то еще примут за неотесанного деревенщину с пограничья. Поэтому я оставил при себе свои сомнения, поручил Алонсильо и мой скромный багаж заботам стражников и пошел вслед за душистым шлейфом, который тянулся за придворным щеголем, словно огненный хвост за кометой, предвещающей несчастья. Прежде чем войти в высокие ворота алькасара, я посмотрел в небо: не кружит ли надо мной черная птица, не пророчит ли беду? Но в утренней лазури кувыркались лишь безобидные белые голуби.

Мы прошли через вымощенный плиткой портал, ведущий в алькасар, свернули налево и оказались в небольшом внутреннем дворе, обсаженном розами и вьюнками. Щеголь обернулся и протянул руку с явным намерением взять меня под локоть, но я сделал вид, что не заметил его жеста. Тогда он сообщил, что имя его милости – Мануэль де Вальядолид, но близкие зовут его Манолито, и мне он тоже разрешает так себя называть, поскольку, дескать, с первого взгляда проникся глубочайшей симпатией к моей особе и уже считает меня другом. Я и эту вольность пропустил мимо ушей – не хотел обижать человека, едва познакомившись, да и, опять же, боялся выставить себя невежей и грубияном. Предупреждал ведь мой господин коннетабль, что при дворе держаться следует с величайшей осмотрительностью и семь раз отмерить, прежде чем что-либо предпримешь. Поэтому я снисходительно отнесся к панибратским замашкам нового знакомца и даже раз-другой позволил ему взять меня под руку в темных коридорах, через которые лежал путь к отведенному мне помещению. Поднявшись по узкой лестнице со стертыми ступенями, мы миновали зал, где почерневшие от копоти стены украшали дорогие ткани – как мне показалось, французские, – и наконец Манолито толкнул какую-то дверь и с изысканным поклоном пропустил меня вперед. Я вошел в комнату, где стояли три высокие кровати, застланные дорогими вышитыми покрывалами, а у стен – два сундука, обитых тисненой кожей, из тех, что зовутся валенсийскими.

– Вот здесь, дорогой друг, ты и поселишься на время своего пребывания при дворе, – объявил Манолито. – Окно выходит на излучину реки, и из него хорошо видно небо. Когда все эти беззаботные птички улетят на ночь, там, наверху, зажгутся звезды, чтобы вместе со мной оберегать твой сон.

Я не нашелся что ответить и, чтобы не стоять столбом, подошел к окну, из которого действительно открывался вид на полупересохшую речку, еле видимую среди густых зарослей тростника. Вне всякого сомнения, комаров ночью будет куда больше, чем звезд. По другую сторону рва за внешней линией оборонительных укреплений высился холм, поросший соснами, источающими приятный запах хвои. Комната была и впрямь хороша, только не предусматривала запасного выхода на случай ночных посещений Манолито, а я подозревал, что таковые вполне согласуются с обычаями двора, если правду говорят уличные куплеты. Я посмотрел на дверь – нет ли на ней засова? Засов был – железный, прочный, отличный засов, и я уж было успокоился, но тут Манолито, подумав, видимо, что меня волнует безопасность помещения, заметил:

– Не беспокойся, в алькасаре Сеговии ты среди друзей, я тоже сплю в этой комнате, и под моей защитой тебе ничто не угрожает.

Надо ли говорить, что своим любезным пояснением он окончательно меня расстроил.

Придворный этикет, а также правила приличия и обыкновенная учтивость требовали, чтобы посланник представал перед королем чисто вымытым и причесанным. Поэтому Манолито вышел отдать необходимые распоряжения, и вскоре в дверь протиснулись не то четыре, не то пять служанок с большим деревянным корытом и ведрами горячей воды. Они поставили корыто к окну, вылили в него воду, над которой еще клубился пар, и удалились все, кроме одной, пожилой женщины богатырского сложения. Вездесущий Манолито де Вальядолид, разумеется, тоже остался в комнате. Его я стеснялся больше, чем женщины, но все-таки разделся догола и поспешил залезть в воду, так как взгляд Манолито немедленно устремился на известные части моего тела. Сам же он в припадке щедрости распахнул один из сундуков, извлек оттуда флакон с ароматическим маслом и добрую половину вылил мне в корыто. Масло пахло точно как его владелец, и я забеспокоился, как бы король в первую же встречу не составил обо мне превратного впечатления, будто я и его непутевый секретарь – одного поля ягоды. Впрочем, не желая прослыть невежей, я и на это ничего не сказал, а молча позволил служанке меня намыливать. Вооружившись внушительной и немилосердно жесткой мочалкой, она принялась изо всех сил тереть мне спину и прочее, постепенно приводя меня в божеский вид. За столько дней, проведенных верхом, я изрядно выпачкался, так что вода от моего купания стала походить на чернила. Когда я вылез из корыта, вернулись служаночки с большими нагретыми простынями, вытерли меня и обернули ими, а затем все вместе подняли корыто и вывернули в окно. Через мгновение снизу раздался истошный вопль и полетела отборная брань: водопад обрушился прямо на голову сержанту королевской гвардии, который как раз пришел с корзинкой под стену искать каперсы.

Вскоре Манолито, сама предусмотрительность, принес и всучил мне небесного цвета тунику с золотой вышивкой весьма искусной мавританской работы, умоляя непременно ее надеть: это, мол, его любимый праздничный наряд, который он носит только на Пасху и на Сретение, и раньше он никогда и ни за что никому бы ее не дал. Я был в равной степени признателен ему за доброту и раздосадован, поскольку понимал, какого рода благодарности он от меня ждет. Как бы там ни было, я облачился в тунику, пропитанную ароматами до того, что дыхание перехватывало, и отметил, что она спускается чуть ниже колен – то есть длину имеет вполне приличную и скромную. Дополнили ее штаны того же цвета и сафьяновые туфли, которые мне немного жали. Все это я тоже стерпел молча, потому что совершенно не привык к подобным вещам, а заработать славу деревенщины ох как не хотелось.

В таком виде меня и повели к королю, в зал, именуемый Тронным, где прекрасный витраж изображает апостола Иакова, отсекающего головы маврам [5]5
  Как гласит легенда, святой Иаков ( исп.Сантьяго) предстал перед христианским войском в битве под Клавихо в 844 г., таким образом решив исход сражения. С кличем „Сантьяго, освободим Испанию!“ христиане разбили мавританскую армию.


[Закрыть]. Зал этот необыкновенно велик и просторен, карниз под потолком расписан мавританскими орнаментами, стены обиты узорчатыми французскими тканями, бархатом и парчой искуснейшей выделки и ценности неслыханной. Повелитель наш король сидел в кожаном кресле у окна, спиной к свету, в окружении услужливой свиты, среди которой находился и его секретарь, толстый, лысый и весьма искушенный в латинской грамоте. Я приблизился к высочайшему монарху, преклонил колено, как учил мой господин коннетабль, поцеловал протянутую мне руку, очень бледную и холодную, и не поднимался, пока мелодичный королевский голос не повелел мне встать. Тогда я отступил на два шага назад, а может, даже на три или четыре, то есть больше, чем того требует этикет. Лучше слишком далеко, чем слишком близко, подумал я, боясь оскорбить монаршие ноздри избытком пропитавших меня благовоний. Правда, мне показалось, что наш повелитель и сам окружен удушливым ароматическим облаком, а следовательно, это действительно всего лишь дворцовый обычай. В глубине души я несколько смягчился в отношении Манолито де Вальядолида, даже упрекнул себя в невежестве и неподобающей поспешности суждений. Возможно, мое первое впечатление о его жеманности и женоподобии не совсем верно и он не более чем обычный придворный щеголь.

Секретарь вслух зачитал полученное от меня письмо господина коннетабля, в котором содержались большей частью новости о жизни на границе, о ценах за меру ячменя, селемин [6]6
  Селемин– мера сыпучих тел, равная 4,625 л.


[Закрыть]муки и фунт баранины – все это для моего повествования несущественно – и о прочих делах, касающихся только коннетабля и короля. Зато в конце письма говорилось обо мне, о том, что я человек исключительной преданности, заслуживающий полного доверия, кристально честный, опытный воин, храбрый и трудолюбивый, как никто другой, надежный хранитель тайн и прочее, и прочее, и прочее в таком же духе. Выслушивая все эти хвалы и славословия в присутствии короля, я почувствовал, как щеки мои заливает густой румянец. Король, заметив мое смущение, почесал нос, чуть улыбнулся и повернул голову к окну. Проследив за его взглядом, я снова увидел безоблачное небо, расчерченное белыми крыльями голубей. Когда секретарь закончил читать, король спросил меня:

– Любишь ли ты путешествовать?

– Да, мой сеньор, – ответил я, хотя никогда прежде не задумывался над этим вопросом.

– Что ж, тебе предстоит долгое путешествие, – сказал он и протянул руку.

Я поспешил к ней приложиться, снова преклонив колено, и на этом королевская аудиенция завершилась. Секретарь сделал мне знак покинуть зал, и я вышел, пятясь и кланяясь, и секретарь вышел со мной.

Не раз впоследствии люди интересовались, каков из себя король, похож ли он на свой портрет, вычеканенный на монетах, и я всем расписывал в красках нашу встречу, притворяясь, что повелитель был со мной куда сердечнее и любезнее, чем на самом деле. Будто бы он велел мне взять табурет и сесть рядом с собой и принялся расспрашивать, как обстоят дела на границе и у меня лично, хороша ли охота в этом году, трубят ли уже олени и не видел ли кто кабаньих следов в дубравах Андухара, где он так любит охотиться. Но теперь я поклялся говорить только правду, поэтому признаюсь, что беседа наша состояла из приведенных выше фраз и вся аудиенция заняла так мало времени, что я не успел даже толком разглядеть, молод или стар наш повелитель. Ростом он был велик и телом дороден, хотя, помнится, мягок и дрябл, как всегда бывает при роскошной жизни, не требующей труда и движения. Лицо его я не назвал бы уродливым, но и красотой оно не блистало – слишком тяжелая нижняя челюсть изрядно портила королевский облик.

Итак, как уже было сказано, я остался на попечении секретаря, который повел меня в свой зал, именуемый Залом Шишек, потому что потолок его украшен затейливо вырезанными и расписанными шишками. Там стояли складной стул, два огромных стола, заваленных бумагами и уставленных чернильницами, полки с книгами и еще какими-то документами, а на стене напротив висела вышитая картина. Секретарь открыл окно, впустив в помещение солнечный свет и мух, подошел к картине, ткнул в нее пальцем и спросил:

– Знаешь, что это за животное?

Вышивка изображала девицу с длинными светлыми волосами и алыми губками, богато одетую в парчу и тончайшие шелка, сидящую среди ярких цветов на зеленом лугу. Рядом с ней стоял лев, в позе не угрожающей, но, напротив, весьма учтивой – поистине удивительна способность красоты укрощать самые свирепые натуры. А по другую сторону от девицы была белая лошадь, и по всем статям походила бы она на своих сородичей-лошадей, если бы не длинный-предлинный, прямой, как веретено, белый рог посреди лба, в том месте, где у моего Алонсильо звездочка. На это животное и указывал мне господин секретарь.

– Так знаешь, кто это? – повторил он свой вопрос.

Я не желал казаться невеждой, однако подобной лошади, увенчанной рогом, в жизни не видал, а потому ответил честно:

– По-моему, сударь, это животное вполне могло бы сойти за лошадь, если бы не рог посреди его лба.

Он посмотрел на меня очень серьезно, покачал головой, будто взвешивая слова, а затем сказал:

– Это, друг мой, действительно лошадь, но лошадь породы не виданной ни в наших краях, ни, насколько мне известно, во всем христианском мире. Называется она единорог – вот из-за этого рога во лбу, в котором и заключено ее чудесное свойство. Эти лошади-единороги встречаются на пастбищах Африки, далеко за пределами страны мавров, там, куда не ступала нога христианина, за исключением разве что купцов пресвитера Иоанна [7]7
  Пресвитер Иоанн– легендарный правитель гипотетического христианского государства в Средней Азии, скорее всего вымышленного. Личность же самого Иоанна до сих пор является предметом научных исследований. В Европе начиная с середины XII в. вокруг него сложился мифологический культ, поиски его царства велись на протяжении нескольких столетий.


[Закрыть], если, конечно, он – не выдумка. Король желает, чтобы ты возглавил отряд, который проберется туда и добудет ему такой рог.

– Рог… – изумленным эхом откликнулся я.

– Это утверждение или вопрос? – уточнил секретарь.

– Вопрос.

– Что ж, в таком случае вот тебе ответ: да, именно рог. Он необходим нашему повелителю. Королевские лекари извлекут из него некий ценный порошок, весьма полезный для здоровья и чрезвычайно важный для блага государства. Но главное – никому ни слова об истинной цели вашего путешествия. Вы все поедете якобы по совсем другому делу, о котором вам будет сообщено в свое время.

Вот так и вышло, что я отправился на поиски единорога.

Глава вторая

Больше королевский секретарь ничего мне не объяснил, только еще раз попросил держать услышанное в тайне, потому что интересы королевства требуют, чтобы ни одна живая душа не прознала о том, чтО мы намерены искать в африканских степях. Он сообщил, что отъезд назначен через четыре дня, на среду, а до тех пор он соберет все необходимое для путешествия. Если же кто спросит, я должен отвечать, что мы едем по королевскому поручению с посольством к эмиру Гранады вести мирные переговоры, и именно по этой причине, а не по какой другой призвал наш повелитель оруженосца коннетабля, в чьем ведении находятся мавританская граница и связанные с нею дела. На том мы и простились, и секретарь выдал мне десять мараведи на расходы – немалые деньги, если учесть, что пищу, кров и корм для Алонсильо я пока получал даром, то есть за счет алькасара.

В тот же день вечером секретарь передал мне через слугу, что я должен поехать в монастырь Святого Франциска и найти там некоего монаха, фрая Жорди из Монсеррата, который уже знает обо мне и ждет моего визита. Я отправился на конюшню седлать Алонсильо. Конь очень мне обрадовался, хотя уже успел привыкнуть к хорошему ячменю и явно не горел желанием менять новообретенные удобства на тяготы дальней дороги. Я выехал из алькасара по дощатому мосту и шагом миновал пологий берег реки, откинув назад полы плаща и небрежно положив руку на эфес шпаги. Стирающие на берегу прачки провожали рослого, статного всадника восхищенными взглядами – некоторые из них были достаточно молоды, чтобы втайне вздыхать о нем нынче ночью. Затем я свернул на тропу, вьющуюся между деревьев, и по ней добрался до нужного монастыря. Монах-привратник взял поводья Алонсильо и кликнул послушника, чтобы тот проводил меня. Вслед за юношей я прошел через тенистый дворик с прелестным маленьким фонтаном, а оттуда, по темному коридору, в увитую зеленью беседку, из которой открывался вид на просторный монастырский сад, спускающийся к реке. Вдалеке я увидел тучного монаха в соломенной шляпе, склонившегося над каким-то кустарником. Послушник указал на него со словами: „Вон фрай Жорди из Монсеррата“, – и тут же умчался по своим делам. Мне ничего не оставалось, как, извилистой дорожкой обогнув пруд, самому подойти к монаху в шляпе. Когда на него упала моя тень, он выпрямился, рукавом залатанной рясы смахнул пот со лба и, протягивая мне только что сорванный пучок какой-то травки, провозгласил:

– Скромная вербена! Отвар из нее лечит язвы и раны, что весьма нам пригодится в стране неверных. Хорошо, если она и там растет в изобилии, но я на всякий случай ею запасусь. Помимо прочего, она очищает кровь и омолаживает кожу. – Приглядевшись ко мне внимательнее, он улыбнулся и добавил: – А юнцам вроде тебя облегчает похмелье и помогает узнать о чувствах возлюбленной. Эх, вербена с медом! В молодости я и сам не пренебрегал ею.

Двойной подбородок и внушительный живот затряслись в приступе смеха. Этот пузатый, краснолицый и толстощекий монах явно относился к тем представителям рода человеческого, что особенно склонны к чревоугодию и добродушным насмешкам. Я открыл было рот, чтобы представиться, но он остановил меня жестом и сказал:

– Хуан де Олид, оруженосец коннетабля Кастильского и с недавних пор капитан королевских стрелков.

– Капитан? – переспросил я, так как впервые слышал о своем новом почетном назначении.

Монах кивнул, не переставая улыбаться, но по его лицу я понял, что он куда лучше меня осведомлен о предстоящем деле.

– Ты будешь командовать отрядом арбалетчиков, приставленных охранять посольство, – пояснил он.

– А цель этого посольства вам известна?

Все с той же улыбкой он смерил меня долгим взглядом, словно решая, достоин я доверия или нет, потом просто ответил:

– Найти единорога.

Голос его звучал так спокойно, как будто он сказал мне: „Бери корзинку, пойдем собирать грибы“. Это несколько умерило мою тревогу, и я набрался духу спросить, что он знает о единорогах и трудно ли их ловить. Фрай Жорди молча сделал мне знак следовать за собой и привел в келью с высоким потолком, где монахи переписывали книги. А книг здесь было столько, сколько обученному грамоте человеку не прочесть за целую жизнь. Усадив меня на заляпанную чернилами скамью у зарешеченного окна, через которое падал свет из залитого солнцем сада, он снял с полки книгу, раскрыл ее на заложенной ленточкой странице и положил передо мной на стол.

– Это слово Божие в Ветхом Завете. – Он ткнул в еврейские письмена, ни о чем мне не говорившие. – Слово „ре'ем“ обозначает единорога; в Септуагинте он назван „монокерос“, что точно соответствует латинскому unicornis. Это животное занимало умы величайших авторов древности, как и Отцов Церкви, в том числе Григория Богослова и Исидора Севильского. По воле короля и по приказу моего настоятеля я уже несколько месяцев изучаю все, что когда-либо было о нем написано. – Немного помолчав, он продолжил: – Единорога бессмысленно ловить живьем, так как в неволе он все равно быстро умирает. К тому же это еще опаснее, чем пытаться пленить живого льва, потому что он очень свиреп и никакой щит не выдержит удара его рога – ни деревянный, ни двойной кожаный. Единорог любит птиц и часто отдыхает в тени деревьев, на которых они поют. Его главный враг – слон, и слона он побеждает в сражении, насмерть пронзая рогом. Свой длинный, закрученный спиралью рог он точит о камни так же, как дикий кабан точит клыки. Но мы, с Божьей помощью, поймаем его на деву.

– На Святую Деву? – уточнил я, полагая, что он имеет в виду образ Богородицы.

– На деву из плоти и крови, – развеял мое заблуждение фрай Жорди. – На нетронутую девицу, еще не познавшую мужчины. – И себе под нос пробурчал: – Если, конечно, королевский канцлер сумеет найти хоть одну во всей Кастилии.

Поставив книгу на место, он взял другую, потоньше, тоже заложенную лентой, открыл нужное место и прочел:

– „Плиний утверждает, что единорог чует девственницу, подходит к ней и кладет голову ей на колени. И тогда его можно брать без помех, так как он утрачивает свой дикий норов и становится ручным. Его рог служит противоядием от любой отравы, а мазь из печени единорога чудесным образом исцеляет раны“.

Фрай Жорди на некоторое время умолк, водя пальцем по пергаментной странице, но ничего не читая вслух. Потом поднял голову и устремил задумчивый взор на раскинувшийся за окном сад. Солнце вдали клонилось к горизонту, бросая золотые отблики на крепостную стену алькасара. В предзакатных лучах замок казался причудливой драгоценной игрушкой. – Есть у рога и другие ценные свойства, – нарушил тишину монах. – Он восстанавливает угасающую мужскую силу могущественных правителей на склоне лет и возвращает им юношеский пыл. – Не сводя глаз с медленно уходящего светила, он понизил голос: – В лавках Востока продаются порошки из единорожьего рога, но король их все перепробовал – без малейшего успеха. Возможно, они ненастоящие: сделаны, например, из слоновьего бивня. Вряд ли во всем христианском мире найдется подлинный рог единорога, за исключением тех трех, что хранятся в соборе Святого Марка в Венеции. Королевский канцлер писал венецианцам и даже посланника к ним гонял, но они клянутся всем на свете, что означенные рога исчезли. Похоже, единственный способ раздобыть рог – это отправиться в Африку и поймать чудище. Наш повелитель, да хранит его Господь, возлагает исполнение этой задачи на нас с тобой.

Долго еще мы обсуждали с добрым монахом охоту на единорога, и он, человек недюжинного ума, заверил меня, что, приманив зверя девственницей, мы непременно его одолеем, потому что он сразу же станет кротким, как ягненок. И еще он сообщил, что, поскольку в землях нехристей девственниц не бывает – как известно, не сдерживаемые истинной верой, они предаются сладострастию куда больше христиан, – канцлер устроил так, чтобы с нами поехала некая донья Хосефина де Оркахадас, благородная девица, чья невинность достоверно подтверждена. Она послужит нам наживкой и средством для укрощения всех единорогов, каких нам посчастливится отыскать в африканских краях. Рассказав о ней, фрай Жорди убедительно просил меня, как начальника королевского отряда арбалетчиков, лично проследить за тем, чтобы ни один из моих людей даже края платья доньи Хосефины не коснулся – под угрозой суровой кары. Я с готовностью пообещал ему это.

За пространной беседой нас и застигла темнота, которую еле рассеивала печальная лампадка, горящая на столе. Только когда ударил колокол, призывая братьев на ужин, я распрощался с фраем Жорди, забрал Алонсильо и вернулся в алькасар в глубокой задумчивости. Вечер закончился тем, что я спустился поужинать с пажами и старшими слугами, старательно избегая вступать в разговоры, быстро вернулся к себе и лег в постель… где почти всю ночь не сомкнул глаз. Воображение рисовало мне новые земли и людей, с которыми я познакомлюсь, выполняя поручение короля в неведомых краях, а также богатство и славу, коими вознаградятся мои бессчетные подвиги на тернистом пути, и я уже был не я, а герой древних легенд, вроде Роланда или Александра Великого.

Так я ворочался в постели ночами, горя нетерпением, и оттого все дни ожидания ходил невыспавшийся и не мог с подобающей вежливостью отвечать на любезности и знаки внимания, которыми меня неизменно осыпал Манолито де Вальядолид. Тот, правда, не обижался, списывая это на мою природную замкнутость, но продолжал упорно искать моего общества и бесед со мной, пусть даже скудных и сухих.

Наконец на третий день мы покинули Сеговию, не попрощавшись ни с королем, ни с его секретарем, потому что весь двор еще раньше отбыл в Гвадалахару, – как обычно, в строжайшей тайне, во избежание предательства и внезапного покушения. На сей раз я ехал не один: меня сопровождали сорок конных арбалетчиков и фрай Жорди из Монсеррата на хорошем выносливом муле; за ним следовал еще один мул, нагруженный его лекарственными запасами. Увязался с нами и Манолито де Вальядолид, выпросивший у своего дядюшки-канцлера назначение на должность походного интенданта. На самом спокойном муле, в женском седле, скрытая длинной многослойной вуалью, ниспадающей со шляпы, молча ехала донья Хосефина де Оркахадас, наша девственница. Мальчишка-конюх нес за ней большое разноцветное опахало. Ее свиту составляли две молоденькие служанки и одна старая. Кроме того, с нами были еще три конюха и послушник, взятый в помощь фраю Жорди. Замыкал шествие обоз из пяти мулов, тяжело навьюченных продовольствием и всякой утварью, необходимой для путешествия. По желанию короля мы ни в чем не испытывали недостатка.