Текст книги "Белым по черному"

Автор книги: Христина Кроткова

Из Виктора Гюго(«Ты, как Вольтер, с тяжелых лет похмелья…»)

 
Ты, как Вольтер, с тяжелых лет похмелья
Вернешься в свой блистательный Париж.
Невольный гость забав, красы, веселья.
Над всеми ты привычно воспаришь.
 
 
Над тишиной немого умиранья
Тревожных слов закружится мятель,
И в дверь полураскрытую страданья
Вдруг долетит: – “Уже? – Увы! – Ужель?
 
 
И ты, старик, как мальчик забавляясь,
Подумаешь: – Как свет доверчив стал!
Я так уж глуп, что добрым почитаюсь,
И так уж добр, что в дураки попал.
 

Из Ленау(«Ни роз, ни соловьев в ночах душистых…»)

 
Ни роз, ни соловьев в ночах душистых!
В кустарниках уж осень гнезда вьет
И темное дыханье с ветром льет.
Опало счастье в желтом цвете листьев!
 
 
И вот луга, хранящие наш след,
И вот ветвей пугливая охрана.
Встают на зов, легки и бездыханны,
Отхлынувшие тени прежних лет.
 
 
Но ты ушел, ты хочешь знать миры.
Открылся путь, кривой и беспощадный,
И злая жизнь ведет рукою жадной
К забытым безднам огненной игры.
 
 
– Корабль плывет, бортов упорным ходом
Взрывая медленных глубин покой,
И вот уж он вдали, замкнут волной,
Стремит свой путь по стелющимся водам.
 
 
Над лесом ворон – черных крыльев взмах
Вспугнул листву и перепутал тени, —
Но миг еще, и стынет их смятенье,
Как жалобы в заплаканных глазах.
 

Хороший день(«Я покормил котенка, и никто…»)

 
Я покормил котенка, и никто
Меня не видел. Подошла собака,
Я тоже дал ей хлеба, а потом
Перекликался долго с воробьями,
Что радовались под моим окном.
 
 
Я дал им есть. Пернатые созданья
Взметнулись, восхищенно щебеча,
И били крыльями, крича в восторге:
– Смотрите, что нам дарит Человек! —
 
 
В саду росли прозрачные цветы.
Их цепенящий неподвижный запах
Стоял туманом. Целую охапку
Я их нарвал, но все же было жаль,
Что всех не мог я унести с собой.
 
 
И я впустил в пустынные просторы
Танцующий и одинокий ветер.
Я разрешил в свою пустую душу
Войти словам, поющим прямо сердцу.
Сегодня я пропел хороший день.
 
 
А позже, ночью, в комнате своей,
Уютно освещенной мягким светом,
Забыв цветы, и ветер, и слова,
Я хохотал над тем, кто не сводил
Холодных глаз с трепещущего сердца.
 

Коза(«За этой легкомысленной козой…»)

 
Пошел козел за лыками,
Пошла коза за орехами.
Пришел козел с лыками,
Нет козы с орехами.
 

 
За этой легкомысленной козой
Мы посылали всех – огонь и воду,
Волов, волков, людей и медведей.
Она ж, смеясь, скакала по лесам
И не хотела собирать орехи.
 
 
И было весело ей, что огонь
Из-за нее жег лес, и что вода
Шла на огонь, что старая гора
Сошла с давно насиженного места
И двинулась давить волов.
Она смеялась, глядя на червей,
Из-за нее точить поползших гору.
Она все дальше убегала в лес
И не хотела собирать орехи.
Веселая проказница коза!
О, как она, смеясь, трясла рогами
И прыгала, копытцами стуча,
И не хотела собирать орехи!
 
 
Но вдруг ей стало скучно, и она,
Обратно повернув, домой помчалась
И быстро на ходу рвала орехи.
 
 
Козел кричал и требовал козу,
Все шли ее искать, шумя и ссорясь.
И вдруг она сама домой вернулась
И принесла большой мешок орехов.
 
 
Все успокоились и мирно разошлись.
Усталая коза, внезапно поскучнев,
Готовила обед. Козел считал орехи.
 

«Бабушка, бесшумная старушка…»

 
Бабушка, бесшумная старушка,
Дни сидит в неслышном уголке.
За спиной расшитая подушка,
Желтый лучик бродит по руке.
Пролетит и снова сядет мушка,
Поползет по сморщенной руке.
 
 
Но седой взмахнет крылами вечер,
Бабушка потрет замерзший горб,
Подойдет и сядет возле печи,
И внезапно красных искр сноп
Позлатит ей сгорбленные плечи
И пергаментный в морщинах лоб.
 
 
И, как утром золотые пчелы,
В золоте лучей сбирая мед,
Зажужжат и медленно-веселый
Закружат таинственно полет —
Поползет, как мед, за словом слово,
Золотой ручей чудес забьет.
 
 
– На горе стоит злаченый город,
У дворца растет старинный бук.
Златокудрая принцесса Нора
Прячет в розах девичий испуг
И глядит тайком из-за забора
На сверканье рыцарских кольчуг.
 
 
А король на золоченом троне,
С тиной сна в невыспанных глазах,
В золотой сверкающей короне,
Гневно поднял скипетр павзмах.
Королева плачет на балконе,
С золотым кольцом в руках.
 
 
Будит королевская охота
Птичий крик по вспугнутым лесам.
Золотая горлинка из грота
Вдруг взвилась, как солнце, к небесам.
По следам сверкнувшего полета
Небо открывалося глазам.
 
 
И не лес уже, а в замке зала
Загорелась золотом огней
И весельем свадебного бала,
Топотом наполнилась гостей.
Радостно и звонко прозвучала
Песня, что исполнил Соловей.
 
 
И проходят тысячи детишек
В золотых красивых башмачках.
И Щелкунчик в свите белых мышек
Королевин шлейф пронес в руках.
Месяц подымается все выше,
Бледно золотеет в облаках.
 
 
Печь горит. А бабушка замолкла.
Желтый лучик ползает в руках.
Тлеют угли медленно и долго,
Синий пламень бродит в угольках.
За окошком бледно и высоко
Месяц золотеет в облачках.
 

Соловьи(«Так вспоминают детство и любовь…»)

 
Так вспоминают детство и любовь.
Закрыть тетрадь, не написав ни строчки.
Закрыть глава, и вечером, одной,
Сидеть без света, слушая, забывшись,
В соседнем парке соловьиный цок.
 
 
Давно я не слыхала соловьев,
Таких счастливых и таких безумных.
Я не стара еще, жизнь предо мною,
И все ж я многое уже забыла,
Уже мне есть, что с болью вспоминать,
Уже созревшая под жизнью память
Распознавать привыкла бережливо,
Что можно вспомнить бегло и случайно,
На чем тепло остановиться сердцу,
И от каких глухих воспоминаний
Его заботливо и твердо отстранить.
 
 
Но иногда случаются мгновенья, —
Они приходят в сумерки иль ночью,
Когда кончается внезапно суета,
Когда молчит раздвинутое небо,
Когда, ему невольно подражая,
Смолкает беспокойная земля.
 
 
Ребенок спит, и легкое дыханье
Я ясно различаю в промежутках,
Когда под поздней рдеющей луною
Дыханья не хватает соловьям.
 
 
Плывут, плывут звенящие мгновенья,
Как облака, как лепестки живые,
Оборванные близоруким ветром
И занесенные в глухой ручей.
Плывут, плывут, как легкая любовь.
 
 
Нет, не того от жизни я ждала!
А, может, и она во мне ошиблась.
Но все – не то, и с трудным подозреньем
Кругом я замечаю вдруг подмену.
Душа летит, но телу не поспеть
За призрачным, безжизненным полетом.
Глаза за ним, невольный шаг замедлен.
Догнать нельзя. И только в отдаленье
Прекрасный свист, как будто соловьиный,
Безвременный, как первая любовь.
 
 
Нет, первая любовь всегда несчастна.
Или не любит он, иль он – не тот.
Любви земной мы учимся подолгу,
И отмечаем, как урок, ошибки,
И их твердим в уме, когда боимся
Свершить неловкий, неудобный шаг.
И вот усильям нужная награда:
Привычная любовь полна покоя,
И мир в душе, и мир в нестаром теле,
Когда б не пели ночью соловьи!
 
 
Жизнь все странней, туманней и бездомней,
Все медленней, огромнее круги,
Слабеет сердце, замирая ширью,
Неверное теряешь равновесье,
Иль, может, вовсе под ногой нет тверди?
Тебя земля шатаясь предает.
 
 
Ночь долгая. Ни грустно и ни трудно
Мне в эту ночь. И только странно жуткой
На бледном проступающем рассвете
Мне показалась неба пустота.
В окно глядится мягкий белый день.
Молочное стоит над садом небо.
Туманный воздух сыр и неподвижен —
За утро пал обильный, теплый дождь.
 
 
День зашумел. Свой круг свершает солнце,
И кружится за ним и голова.
И – соловьи молчат в росистых ветках,
Прозябшие, больные от любви.
 

Красные цветы. С английского(«Палящий зной. Но в комнате прохладно…»)

 
Палящий зной. Но в комнате прохладно
Из-за заботливо закрытых ставней.
Кружась над солнечным пятном в углу,
С веселым шорохом играют мухи,
И в доброй, сытой, теплой тишине
Послеобеденный разлегся отдых.
 
 
Сестра, привычно умостившись в кресле,
Подремывает над своим вязаньем.
Я, как всегда, держу в руках газету —
Защиту от всего – от болтовни,
От мыслей, от усилия, от жизни.
Палящий зной. Но в комнате прохладно.
 
 
На лестнице послышались шаги.
Подняв глава от долгого вязанья,
Сестра прислушалась к стремительной походке
И медленно сказала: – Это Анна. —
Дверь быстро распахнулась, как от ветра,
И Анна показалась на пороге.
 
 
Так бабочка внезапно залетает
И, замерев на чашечке цветка,
Покачивается на длинном стебле,
Как будто бы нарочно для того,
Чтоб можно было ею любоваться
 
 
В внезапном удивленье. Так на сцену
Вдруг выбегает прима-балерина,
Чтоб странно колдовать и чаровать
Прелестной легкостью своих движений.
 
 
Легко войдя и быстро оглядев
Нас, разместившихся в уютных креслах,
Сказала Анна с тихим удивленьем:
– Вы все такие же. Как это странно.
Ведь вы ни в чем ничуть не изменились
С тех пор, как я была здесь в прошлый раз.
 
 
В ее глазах, раскрыто удивленных,
Вдруг вспыхнуло живое любопытство:
– Что делаете вы, чтоб не меняться?
Но, впрочем, сами вы тут пи при чем.
Вы просто фаршированные рыбы,
Наполненные чем-то посторонним.
Вы – честные консервы. Как-то раз
 
 
Случилось с вами что-нибудь такое,
Что до сих пор в мозгах у вас застряло,
Без толку, без значения, без смысла,
И вы твердите в тихом отупенье:
 
 
“А помнишь ли, как в первый год войны
Был урожай невиданный на груши?"
Ручей сверкает тысячами жизней:
Он и ручей, но он и отраженье
Крутого берега, клонящейся травы
И в вышине скользящих облаков.
 
 
Скажите, сколько тысяч лет вам?
И вообще когда-либо вы жили?
И хоть одно трепещущее слово,
Осмысленное радостью иль болью,
Срывалось ли с засохших ваших губ? —
 
 
И, не дождавшись нашего ответа —
Нам было как-то нечего сказать
На эту неожиданную резкость —
Она задумалась и, видимо, забыв
О нас, неспешно подошла к окну
И широко его вдруг распахнула.
Смех отлетел с подвижного лица,
И не было ее уж больше с нами.
 
 
Мы не сказали ничего, когда
Она, опять к нам тихо повернувшись,
Рассеянно, не видя, поглядела
И, не сказав ни слова больше нам,
Из комнаты неторопливо вышла.
 
 
Моя сестра (консервы старых сплетен
И покуиания экстравагантных шляп
Плюс длинный нос; язык еще длиннее)
И я (консервы скуки и бесцельной,
Тупой внимательности ко всему),
Мы подошли, как будто сговорясь,
К окну, еще распахнутому настежь,
И молча выглянули за него.
 
 
Там было только солнце. Ветер с моря
Играл листвой. По улице пустой
Крутилась пыль. И почему-то вдруг
Теперь я только обратил вниманье
На фантастические красные цветы,
Что яростно цвели среди засохшей клумбы.
 

Под Флоренцией(«Далеких гор осенние вершины…»)

 
Далеких гор осенние вершины
Встречают утро синих Аппенин,
И облаков жемчужные лавины
Окрасил рдяно утренний рубин.
 
 
И зелень мутную осенний сизый иней
Покрыл застывшим тусклым серебром,
И день клубится призрачный и синий,
И пахнет холод сладко и остро.
 
 
Спит осень, утомленная менада,
На склоне гор, где мерзнет бузина,
Где тянется вдоль утреннего сада
Простая флорентийская стена.
 

«На рассвете гудела сирена…»

 
На рассвете гудела сирена
Сбор для рыбачьих шхун,
И ложилась белая пена
Меж камнями в ласковый шум.
 
 
Зацветал мутно-белой улыбкой
Отуманенный край небес.
Туман пеленою зыбкой
Окутал мачтовый лес.
 
 
Паруса бессильно понурив,
От блаженно рассветной земли
В темноту еще спящей бури
Плыли кренясь корабли.
 

Ночь в Венеции(«Тревожат волны лунные лагуны…»)

 
Тревожат волны лунные лагуны,
В слепые окна бьет голубизна.
Играя парусом уснувшей шхуны,
Остаток ночи жадно пьет весна.
 
 
Угадывая будущего гунна
И метя перекрестки и мосты,
Срываясь вниз из-за перил чугунных,
Скрывался ветер вдаль из темноты.
 
 
И облаков седеющие руна
Развеиваются на высотах,
И плавятся разбившиеся луны
На черных неустойчивых волнах.
 
 
И, слыша ветра рвущиеся струны,
Глушит ночной прохожий звонкий шаг,
Не видя над собою рог Фортуны,
С карниза счастье сыплющей во мрак.
На воды замутившейся лагуны
Предутренняя льнет голубизна.
Стучат в порту разбуженные шхуны,
Встает морская сонная весна.
 

Рождение музыки(«Умела петь, но птицы засмеяли…»)

 
Умела петь, но птицы засмеяли
Нечистый мой и непрозрачный звук.
Они, кружась, над озером летали,
Наведывались на далекий луг.
 
 
Обида горькая, и не до смеха было.
В досаде я спустилась к берегам,
Тростинку тонкую склонившися сломила,
Задумалась, и поднесла к губам.
 
 
Так звуки новые негаданно родились.
В восторге я не уставала петь,
И птицы прилетевшие дивились,
Уже не смея ближе подлететь.
 

Скульптура(«С прекрасным упреком навстречу взлетели ресницы…»)

 
С прекрасным упреком навстречу взлетели ресницы
И, дрогнув, в молчанье упали с печалью сиротства.
Приснится виденьем, но даже резец ясновидца
Не смог бы его завещать восхищенью потомства.
 
 
И с детской обидой: – Моя улетела голубка! —
Ломая, сжимает свои опустевшие руки.
– Голубка моя улетела! – И сестры – Уступка
И Горечь – склонясь, обнимают покорные плечи подруги.
 

ИТАЛЬЯНСКИЕ СОНЕТЫ

 
На догоревший жертвенный костер,
Смывая кровь, сочится влага Леты.
Среди долин, уже не раз воспетых,
Как дым курений – ночь. В ее простор
 
 
Опустошенный движет кругозор
Восторг тяжелый сдержанных обетов.
Глухую боль отверженья изведав,
Мечтам не отогнать видений хор.
 
 
Сквозь голубые облачные весны
Колчан лучей рассыпан золотой,
И воздуха неслыханная поступь
Над медленно подъятой головой.
 
 
Седой луны блуждает призрак пленный.
Душа сгорает в радости мгновенной.
 

 
Смывая кровь, сочится влага Леты,
В святом молчаньи отошли века.
Порой ко мне летит издалека
Размеренность классических сонетов.
 
 
К сожжению, под чернотой беретов,
Бежит толпа, и, чудно глубока,
Столпила ночь косые облака
Над святостью монашеских обетов.
 
 
На грозных крыльях флорентийской стаи,
Взлетев, слегла мятежная душа,
И стережет задумчивость густая
Избыток недоступного ковша.
 
 
И площадью зловещего сожженья
Я прохожу неповторимой тенью.
 

 
Среди долин, уже не раз воспетых,
Седые льды и празелень полей
Перецветают в красках все живей,
И мхом и льдом благоухает лето.
 
 
И суеверней диких амулетов
Бесцветный знак изогнутых бровей.
Цветов миндаля кожа розовей,
И край одежды ало-фиолетов.
 
 
Из светлых жал, из дымного топаза
Глядит раздвинутый меж жадных век
Открытый мрак животного экстаза,
И грех, как червь, улыбкой рот рассек.
 
 
Но даже голоса созревшей страсти
Не шевельнут скрестившихся запястий.
 

 
Как дым курений – ночь. В ее простор,
Как души в Стикс, сгоняет ветер поздний
Четы теней от рук, и лоз, и гроздий,
И кличет нас из тьмы в лицо, в упор.
 
 
В земных небес скудеющий шатер
Уводит жизнь свои цветные весны.
Еще поет в руках пастуший посох,
И первый мрак превозмогает взор.
 
 
Нет, никогда здесь не был Иегова!
Душа горит, и скомканный язык
Все силится свое исторгнуть слово,
Но этот мир так тягостно велик! —
 
 
И восстает, огромно и нескоро,
Пустынная заря, дивясь своим простором.
 

 
Опустошенный движет кругозор
Растущий день, и размыкая узы
Привычного труда прилежной музы,
Я ухожу, куда уводит взор.
 
 
Сгибает ветр уклончивый отпор.
Льет русые волокна кукурузы,
И облака, как крупные медузы,
Чуть шевелясь, плывут по волнам гор.
 
 
Но не вернется в тишину бездомный,
Гонимый Ангел продолжать свой труд,
Дробить каррарские каменоломни.
Прохладе сумрачной ваять приют.
 
 
Непонятые дни проходят в небе
В неисчерпаемом великолепье.
 

 
Восторг тяжелый сдержанных обетов,
Паломничества медленный экстаз,
В музейной тишине встречает нас
Среди картин и дремлющих портретов.
 
 
Голубизною захолустных ветров
В окошко дали приручают глаз,
И вслух фонтана быстрый пересказ
Внизу, в саду, среди глициний где-то.
 
 
И в зелени пустующих аллей
Уж ранний вечер гасит мрамор статуй.
А из витрин, в сгущающейся мгле,
В пустые комнаты сквозь мрак холодноватый
 
 
Усталой тишине глядит в ответ
Языческая радость древних лет.
 

L’Amor che muove il sole e l’altre stele.

 
– Глухую боль отверженья изведав,
Не знай стихов. А позже, сняв запрет,
Единый раз воспой Ее, поэт, —
Любовь, что движет солнце и планеты. —
 
 
На набережной, из-за парапетов,
Как сердце из груди, от снега сед,
Рвал ветер плащ, и он глядел ей вслед,
Терявшейся средь чуждых силуэтов.
 
 
Приветливо ловила Беатриче
Докучной спутницы пустую речь,
И юное хранила безразличье,
Не замечая постоянных встреч,
 
 
И взоры целомудренно скрывала
За дерзко спущенное покрывало.
 

 
Мечтам не отогнать видений хор
Венеции. Здесь улочки все те же.
На них в средневековый сумрак прежде
Мадонны белокурой падал взор.
 
 
Свидетель давнего в палаццо Дожей двор.
Где прошлое ползет травой из трещин.
Как странно жжет, встречаемый все реже,
Под черным веером печальный взор.
 
 
На влажный мрамор пала тень – монах
Под издавна ветшавшей позолотой.
Чуть спотыкаясь в медленных волнах,
Гондола около колышет воды.
 
 
Былые образы в опять ожившем чувстве
Возводят жизнь в таинственном искусстве.
 

 
Сквозь голубые облачные весны
Мне юная запомнилась одна.
Она – как завязь дикого плода,
И первые ее узнали осы.
 
 
Босой ногой цветов сминая звезды,
Сама – спустившаяся к нам звезда,
Она зимы порвала невода,
И с ней пришли ее подруги – сестры.
 
 
Ветр утренний протяжно дул в меха,
В росе ее нога легко скользила,
Когда она в одежде василька
С толпой дриад и нимф в наш лес входила.
 
 
И оставляла след, траву клоня.
Ее продолговатая ступня.
 

 
Колчан лучей рассыпан золотой
Над выцветшей вечернею долиной.
Колесный резкий скрип и крик ослиный
Скрываются пред близкой темнотой.
 
 
Спешит монах, поникнув головой,
Вдоль грубых стен, где пыльные маслины
Встречают мрак. Толпятся козьи спины,
Сбивая шаг над жилистой травой.
 
 
Встает туман растущей поволокой.
Неровное дрожанье мандолин
Несется из неосвещенных окон.
Закат ложится в ветре и пыли.
 
 
И в сытый солнцем темный воздух сада
Ошеломленные кричат цикады.
 

 
И воздуха неслыханная поступь
Кружит следы, взметнув в садах листы.
Прохладный запах мокрой резеды
И грузных волн медлительная осыпь.
 
 
О, ранний час! И птице вольный доступ
В морскую даль, в ширь неба и воды!
Движенья крыл ломают с высоты
Соленый и непробужденный воздух.
 
 
А солнце, словно позабыло счет,
И жжет, и льет обильными лучами.
И сладок одиночества янтарный мед,
И мысли белыми взлетели голубями.
 
 
Ловлю пригоршнями – о, несравненный труд! —
Паденье остывающих минут.
 

 
Над медленно подъятой головой
Июльский зной навис тяжелой крышей.
Помпея спит, и олеандром пышным
Украшен их оставленный покой.
 
 
Здесь непугливых ящериц порой
Услышишь бег в пустой заросшей нише.
Душистый душный ветр взлетает выше,
Посторонясь над рушенной стеной.
 
 
В набальзамированной тишине,
В тысячелетнее опустошенье,
Венерин храм почтило – к вышине
Двух бабочек любовное круженье,
 
 
Когда, окрасив верхнюю ступень,
К подножию горы ложился день.
 

 
Седой луны блуждает призрак пленный.
Немая тень, где жизнь, где плоть твоя?
Нет, смерть свою не пожелаю я,
А встречу, как бесчестье, как измену.
 
 
И медленная страсть встает надменно
Над одичалой грустью бытия.
О жизнь моя, ты все-таки моя!
Еще жива, и вижу свет вселенной!
 
 
Душа моя, все та же ты, – лети
Над этой жизнью, сладостной и ветхой!
Ведь сердце не устало там, в груди.
Стучаться, как в окно весенней веткой.
 
 
И снова возвращает миру свет
Пророзовевший холодом рассвет.
 

 
Душа сгорает в радости мгновенной.
Но только у конца ее поймешь.
Мне легкая туманит сердце ложь.
Что я вернусь в твой край благословенный.
 
 
И голосом покинутой сирены
Еще не раз меня ты позовешь,
И лунной ночью тайно уведешь
За неприглядные ночные стены.
 
 
Но в этот час, Италия, прощай!
В последний раз твоим виденьям внемлю.
Душа проходит высью, трепеща,
И тяжко опускается на землю,
 
 
Чтоб райским сном порой пробуждена,
Назвать тебя, блаженная страна!
 

СТИХОТВОРЕНИЯ РАЗНЫХ ЛЕТ

ПРАГА

 
Почила тень по улицам густым
И притаилась в углубленной нише.
Предупреждающий встал трубный дым, —
День поднялся и занялся чуть выше;
И разобщившись с сумраком пустым,
Угодьями позеленели крыши.
 
 
Богатством отуманенных окон
Прельстилося междоусобье зданий.
Столетий поредевших испокон
На погребах замок и цепь преданий.
И, сев на позабывшийся балкон,
Занялся день, еще немного ранний,
 
 
По Карлову мосту, вздымая воз,
Конь шел над потонувшими быками.
Катилися, как с пира на погост,
Колеса за спешащими ногами,
И, грохнувши о едущий помост,
Свернулись бочки добрыми друзьями.
 
 
На плоскогорья побрели дворцы.
Чтобы, сростясь, не показаться уже.
Асфальтами заменены торцы,
Чтобы моторы выбегали глуше.
Трамваев отдаленные концы
Чуть сблизились в осенней стуже.
 
 
В газонах чародейные цветы
Рассыпали мертвеющие пряди.
Льют темное обилие листы
На заживо зарытый в землю радий.
Алхимиков согбенные персты
Рвут гроздья в Королевском винограде.
 

ОДУВАНЧИК

 
Полиняли цветы. Улыбаясь беззубо,
На изнанке небес солнце светит иначе…
Мне сегодня в лесу стало ясно, как в лупу.
Что души отлетел одуванчик…
 
 
И, притихнув, я долго лежала в траве,
Облаков торопливых следила гримасы
И как в них – точно ловкий пастух на овец —
Шустрый ветер метал невидимое лассо.
 
 
Я ведь знаю, что сменят иные цветы
Мой веселый смешной одуванчик,
И опять через поле, холмы и сады
Жизни бегло покатится мячик…
 
 
Но порой этот путь, привлекая, пугает.
Я вперед с недоверьем взгляну исподлобья
И печально глазами слежу – провожая
Уносимые ветром последние хлопья…
 

ЦВЕТЫ

 
И падают, и падают цветы,
и замер сад цветущий, снежно-белый.
Я говорю любви, мечтам – прости!
Как вишням, в этот год им не цвести;
цветы увяли, песни я допела.
 
 
И падают безудержно цветы,
срывает их небрежно ветер легкий.
Мне грустно – знаю, что не любишь ты.
Мне грустно – отцветают уж сады,
а я брожу в снежинках одиноко.
 
 
Последней лаской убран сад.
Мне жалко облетевшей красоты.
Брожу в тоске, и мыслям я не рада.
Душа трезва – иллюзий мне не надо.
И падают, и падают цветы.