Текст книги "Не прикасайся ко мне"

Автор книги: Хосе Рисаль

– Просим, все равно просим! – закричали все.

Она не стала отказываться, взяла арфу, сыграла короткое вступление и запела звонким, приятным, полным чувства голосом:

 
Как сладостны часы в родной стране,
Где солнце нам волнует кровь,
Где жизнь – зефир, ласкающий поля,
Где краше смерть и горячей любовь.
 
 
Целует мать родимое дитя,
Едва рассвет забрезжит вновь;
Ребенок тянется к груди,
А на него глядит любовь.
 
 
И смерть мила за свой родимый край,
Где солнце нам волнует кровь,
Здесь смерть – зефир, ласкающий того,
Кто потерял очаг, мать и любовь.
 

Песня окончилась, голос замер, арфа умолкла, а окружающие все еще сидели словно завороженные; никто не аплодировал. У девушек глаза наполнились слезами; Ибарра, казалось, был взволнован. Молодой рулевой неподвижно смотрел куда-то вдаль.

Внезапно раздался громоподобный рев: женщины вскрикнули и заткнули уши. Это бывший семинарист Альбино во всю силу своих легких дул в буйволов рог. Снова воцарились радость и веселье, а потускневшие от слез глаза засверкали.

– Ты что, хочешь оглушить нас, еретик? – воскликнула тетушка Исабель.

– Сеньора, – торжественно ответил Альбино, – я слышал однажды о бедном трубаче с берегов Рейна, который игрой на трубе завоевал сердце одной знатной богатой девушки и женился на ней.

– Конечно, трубач из Закингена![98]98
  Герой одного из стихотворений «Книги песен» Гейне.


[Закрыть] – воскликнул Ибарра, невольно поддаваясь общему веселью.

– Слышите? – продолжал Альбино. – Я тоже хочу попытать счастья.

И он с удвоенной силой принялся дуть в рог, поднося его к уху тех девушек, которые казались грустнее других. Разумеется, поднялся переполох, и матери, пустив в ход туфли, быстро заставили трубача умолкнуть.

– Увы, увы! – говорил он, ощупывая свои руки. – Как далеко от Филиппин до берегов Рейна! О времена, о нравы! Одним оказывают почести, других колотят туфлями!

Все рассмеялись, даже серьезная Виктория, а проказница Синанг прошептала Марии-Кларе:

– Какая ты счастливая! Ах, если бы я тоже умела петь!

Анденг наконец заявила, что суп готов и она может угощать гостей.

Мальчик, сын рыбака, взобрался тогда на помост в узкой части тони, где можно было бы написать для рыб, если бы несчастные умели читать по-итальянски: «Lasciate ogni speranza voi ch’entrate»[99]99
  «Оставь надежду всяк сюда входящий» (итал.) (Данте).


[Закрыть], ибо ни одна рыба не выходила отсюда живой. Это был почти круглый садок, около метра в диаметре, устроенный так, что, стоя на помосте, можно было доставать рыбу сачком.

– Здесь никогда не надоест ловить рыбу на удочку, – сказала Синанг, поеживаясь от предвкушаемого удовольствия.

Все устремили взор на воду, а иным уже казалось, что они видят рыб, бьющихся в сетях и сверкающих чешуей. Но когда мальчик запустил туда сачок, из воды не выпрыгнула ни одна рыба.

– Да здесь их полно, – прошептал Альбино, – сюда уже пять дней никто не заглядывал.

Рыбак вытащил сачок, увы… его не украшала ни одна рыбешка; сочась крупными каплями сквозь сеть и блестя на солнце, вода будто смеялась серебристым смехом. Из уст всех вырвались возгласы удивления, досады и разочарования.

Мальчик снова проделал все сначала, но результат был таким же плачевным.

– Ты не знаешь своего дела! – сказал Альбино, взобравшись на помост и выхватив сеть из рук мальчика. – Вот сейчас увидите! Анденг, приготовь кастрюлю!

Но Альбино, видно, тоже ничего не смыслил в этом деле, сачок вынырнул пустым. Все стали над ним потешаться.

– Не шумите так, а то рыба услышит и испугается. Наверное, сеть у нас рваная.

Но оказалось, что все ячейки сети целы.

– Дайте-ка мне, – сказал Леон, жених Идай.

Он удостоверился в том, что изгородь в порядке, осмотрел сеть и, убедившись, что она цела, спросил:

– А вы уверены, что никто здесь не был в течение этих пяти дней?

– Конечно, уверены, последний раз ловили в канун дня всех святых.

– Тогда – или это озеро заколдованное, или я что-нибудь да вытащу.

Леон опустил шест в воду, и на лице его изобразилось изумление. Молча посмотрел он в сторону соседней горы и, двигая шестом в воде, тихо пробормотал, не вынимая сачка:

– Кайман!

– Кайман! – повторили все; слово это передавалось из уст в уста, вызывая испуг и удивление.

– Что ты сказал? – спрашивали юношу.

– Я говорю, что сюда попал кайман, – убежденно сказал Леон и опустил в воду рукоять шеста. – Разве вы не слышите? Это шуршит не песок, а твердая чешуя на спине каймана. Видите, как дрожат колья? Он на них напирает, хоть и притаился на дне. Постойте… да, он крупный, не меньше пяди в поперечнике.

– Что же нам делать? – прозвучали голоса.

– Поймать его, – ответил кто-то.

– Господи Иисусе, но кто же его поймает?

Никто не изъявил желания спуститься в воду. Садок был глубокий.

– Надо привязать его к нашей лодке и притащить домой как трофей! – предложила Синанг. – Какая наглость, съесть рыбу, предназначенную нам на завтрак!

– Я никогда не видела живого каймана, – прошептала Мария-Клара.

Рулевой встал, взял в руку длинную веревку и легко вскочил на помост. Леон посторонился, давая ему место.

Никто, кроме Марии-Клары, не замечал его раньше, но теперь все восхитились его стройной фигурой. Ко всеобщему изумлению, он нырнул в воду, невзирая на предостерегающие крики.

– Возьмите нож, – крикнул Крисостомо, протягивая широкий толедский кинжал, но рулевой уже не слышал; сверкнув тысячей брызг, вода таинственно сомкнулась над ним.

– Иисус, Мария и Иосиф! – вскричали женщины. – Ох, ждать беды! Иисус, Мария и Иосиф!

– Не беспокойтесь, сеньоры, – сказал старый лодочник, – если есть хоть один человек, способный на такое, – это он.

– Как его имя? – спросили женщины.

– Мы называем его «Рулевой»; он – самый искусный из всех рулевых, только работу свою не любит.

Вода забурлила, закипела, изгородь затряслась, – казалось, на дне разыгрывается сражение. Все молчали затаив дыхание. Ибарра судорожно сжимал рукоять острого ножа.

И вот битва закончилась. На поверхности появилась голова юноши, послышались радостные крики. Глаза женщин наполнились слезами.

Держа в руке конец веревки, Рулевой вскарабкался на помост. Веревка натянулась, а вскоре показалось и чудовище; двойная петля охватывала его шею и передние лапы. Леон не ошибся. Это был крупный кайман, пятнистый, с ворсом на спине, а ворс для каймана, что седины для человека. Ревя, как бык, сотрясая бамбуковые стенки садка мощными ударами хвоста, он старался разметать колья и разевал страшную черную пасть с острыми зубами. Рулевой один вытаскивал добычу, никому даже не пришло в голову помочь ему.

Вытащив каймана из воды и повалив на помост, юноша придавил животное ногой и своими сильными руками сомкнул огромные челюсти, пытаясь обвязать его морду веревкой. Но вдруг, сделав последнее усилие, кайман изогнул тело, ударил по мосткам могучим хвостом и, вырвавшись, ринулся в озеро за пределы садка, увлекая за собой ловца. Гибель Рулевого была неминуема. Раздались крики ужаса. Однако тут же с быстротой молнии другое тело упало в воду; находившиеся в лодке едва успели разглядеть, что это был Ибарра. Мария-Клара не потеряла сознания лишь потому, что филиппинки еще не научились падать в обморок.

Все видели, как вздымались волны, окрашенные кровью. Мальчик-рыбак бросился в озеро, держа в руках боло, за ним последовал его отец, но не успели они погрузиться в воду, как на поверхности появились Крисостомо и Рулевой, тащившие за собой труп чудовища. Белое брюхо каймана было распорото во всю длину, а из горла торчала рукоятка ножа.

Невозможно описать всеобщее ликование: дюжина рук протянулась к молодым людям. Старые женщины были вне себя от радости, они смеялись, бормотали молитвы. Анденг забыла, что ее синиганг уже трижды закипал: бульон перелился через край и погасил огонь. Одна только Мария-Клара не могла выговорить ни слова.

Ибарра был цел и невредим, а у Рулевого краснела лишь легкая царапина на руке.

– Я обязан вам жизнью, – сказал он Ибарре, который закутывался в шерстяные покрывала. В голосе Рулевого сквозил оттенок грусти.

– Вы слишком отчаянный, – ответил Ибарра. – Больше не искушайте судьбы.

– Если бы ты не вернулся… – прошептала Мария-Клара, все еще дрожа.

– Если бы я не вернулся, а ты последовала за мной, – ответил Ибарра, завершая ее мысль, – то на дне озера я оказался бы в своей семье!

Он не забыл, что там покоятся останки его отца.

Старые женщины уже не желали отправляться к другому садку; они предлагали вернуться, говоря, что день начался плохо и как бы не случилось еще какое-нибудь несчастье.

– А все потому, что мы не пошли к мессе! – вздохнула одна из них.

– Но какое с нами произошло несчастье, сеньоры? – спросил Ибарра. – Ведь единственный, кому не повезло это кайман!

– Сие доказывает, – подвел итог бывший семинарист, – что за всю свою греховную жизнь несчастный гад не посетил ни одной мессы. Я никогда не видел его среди множества других кайманов, которые ходят в церковь.

Итак, лодки направились к другой тоне, и Анденг должна была снова готовить свой синиганг.

Солнце поднималось все выше, дул свежий ветерок. Вокруг мертвого каймана рябили маленькие волны, образуя «гребни пены в ясном и щедром сиянии солнца», как говорит поэт Патерно[100]100
  Педро Александрино Патерно (род. 1857 г. – ум.?) – современник Рисаля, выходец из богатой манильской семьи, получивший хорошее образование в Испании. В литературе о Филиппинах Патерно более известен не как поэт, а как один из представителей буржуазно-либерального реформаторского движения.


[Закрыть].

Снова послышалась музыка: Идай заиграла на арфе, а мужчины с большим или меньшим искусством аккомпанировали ей на аккордеонах и гитарах. Особенно старался Альбино, который поистине терзал гитару и все время сбивался с ритма или забывал мелодию и начинал другую.

Ко второму садку подплыли с некоторой опаской; многие считали, что самка убитого каймана должна быть там, но природа любит шутки: сети на этот раз возвращались полные до краев. Тетушка Исабель распоряжалась:

– Айунгин годится для синиганга. Оставьте бия для маринада; далаг и буан-буан – для песа: далаги живучи. Оставьте их в сети под водой! Лангуст – на сковородку! Банак надо завернуть в листья платана, нафаршировать томатами и зажарить! Часть рыбы оставьте на развод: нехорошо бросать садок пустым, – заключила она.

Затем они направились к берегу, туда, где темнели вековые деревья леса, принадлежавшего Ибарре. Там, в тени, среди цветов, у прозрачного ручья они позавтракали в наскоро разбитом шатре.

Звучала музыка; дым костра поднимался вверх легкими завитками; горячая вода булькала в котелке – не то утешая мертвую рыбу, не то издеваясь над ней; труп каймана плавал в ручье, поворачиваясь то вспоротым брюхом, то зеленоватой пятнистой спиной, а человек – любимец природы – спокойно делал свое дело, которое брамины или вегетарианцы назвали бы братоубийством.

XXIV. В лесу

Рано, очень рано отслужил мессу отец Сальви и, вопреки обычаям, за несколько минут очистил от грехов дюжину грешных душ. Чтение же двух-трех запечатанных сургучом писем, видно, отбило у почтенного священника аппетит, он даже не заметил, что шоколад остыл.

– Падре нездоров, – сказал повар, готовя другую чашку. – Вот уже сколько дней он ничего не ест, а из шести блюд, которые я подаю ему, и двух не отведает.

– Все потому, что он плохо спит, – ответил слуга. – С тех пор как он переменил спальню, его мучают кошмары. Глаза у него совсем ввалились, он отощал и пожелтел.

В самом деле, на отца Сальви жалко было смотреть. Он даже не притронулся ни ко второй чашке шоколада, ни к слойкам от Себу. Вместо этого он задумчиво расхаживал взад и вперед по просторному залу, теребя в костлявых руках письма, которые он время от времени перечитывал. В конце концов он приказал подать карету, оделся и велел ехать в лес, где неподалеку от зловещего дерева веселилась молодежь.

Доехав до опушки, отец Сальви отпустил экипаж и один отправился в лес.

Узкая затененная тропинка вилась меж зарослей к ручью, образованному горячими источниками, подобными тем, что бьют на склонах горы Макилинг. По берегам ручья росли цветы, многие из которых до сих пор не имеют латинских названий, но зато хорошо известны золотистым жукам и бабочкам всех форм и цветов – голубым и желтым, белым и черным, пестрым, блестящим, синим, с рубинами и изумрудами на крылышках, а также легионам жучков с отливающими металлом спинками, осыпанными золотой пыльцой. Жужжанье насекомых, стрекотанье цикад, не умолкающее ни днем ни ночью; пенье птиц и сухой треск подгнивших сучьев, которые, падая, задевают соседние ветви, – вот единственные звуки, нарушающие тишину этого таинственного места.

Какое-то время священник блуждал среди густых зарослей, стараясь обходить колючки, которые цеплялись за его рясу из гингона, словно желая задержать его; переступал через корни, торчавшие из земли будто для того, чтобы о них спотыкался непривычный к подобным дорогам путник. Внезапно он замер на месте: он услышал веселый смех и звонкие голоса; смех и голоса доносились со стороны ручья и становились все громче.

– Ну-ка, не найду ли я здесь гнездышко? – произнес прелестный, нежный голос, который был хорошо знаком священнику. – Я бы хотела видеть «его», но так, чтобы «он» не видел меня, и хотела бы следовать за «ним» повсюду.

Отец Сальви спрятался за ствол большого дерева и навострил уши.

– Значит ли это, что ты хочешь поступать с «ним» так, как с тобой поступает священник? – спросил чей-то веселый голос. – Ведь святой отец просто следит за тобой. Смотри, от ревности у людей вваливаются щеки и появляются круги под глазами.

– Нет, нет, это не ревность, а чистое любопытство! – ответил серебристый голосок, а веселый голос повторил:

– Нет, ревность, ревность!

– Будь я ревнива, я, вместо того чтобы самой стать невидимой, сделала бы невидимой «его», чтобы скрыть от посторонних глаз.

– Но тогда ты тоже не видела бы его, а это неинтересно. Если мы найдем гнездо цапли, давайте лучше подарим его священнику; он будет следить за нами, а мы не будем его видеть. Вы согласны?

– Я не верю в гнезда цапель, – прервал другой голос, – но если я когда-нибудь стала бы ревновать, то уж сумела бы следить, оставаясь невидимой.

– Но как? Может быть, так, как это делает сестра «подслушница»?

Это воспоминание о монастырской школе вызвало дружный веселый смех.

– Ты-то знаешь, как обмануть сестру «подслушницу»!

Из своего укрытия отец Сальви увидел Марию-Клару, Викторию и Синанг, бредущих вдоль ручья. Они не отрывали глаз от водного зеркала, мечтая найти заколдованное гнездо цапли; девушки шли по колено в воде: под мокрыми купальными юбками угадывались нежные очертания ног. Волосы их были распущены, руки обнажены, а грудь прикрывали пестрые полосатые рубашки. Разыскивая неуловимое гнездо, три девушки попутно срывали цветы и плоды, росшие на берегу.

Богобоязненный Актеон, бледный и неподвижный, соцерзал целомудренную Диану; его сверкавшие в черных впадинах глаза не отрывались от белых, красивых рук, изящной шеи и открытой части груди, а вид маленьких розовых ножек, плескавшихся в воде, будоражил его умерщвленную плоть, рождал в пылающем мозгу новые мечты.

Три прелестные фигурки исчезли в густых зарослях тростника за изгибом ручья, и он больше не слышал их жестоких намеков. Весь в поту, спотыкаясь, шатаясь, как пьяный, отец Сальви покинул свое убежище и обвел блуждающим взором обступавший его со всех сторон кустарник, затем сделал несколько шагов, словно собирался последовать за девушками, но тут же повернулся и пошел вдоль берега в поисках остальных участников прогулки.

Пройдя немного дальше, он увидел посреди ручья некое подобие купальни – изгородь, украшенную пальмовыми листьями, цветами и флажками, прикрытую сверху густой листвой бамбука: оттуда слышались веселые женские голоса. Еще дальше священник заметил бамбуковый мостик, а за ним купающихся мужчин. На берегу вокруг импровизированных каланов суетились слуги и служанки, – они чистили цыплят, мыли рис, жарили поросят. А на противоположном берегу, на расчищенной полянке, мужчины и женщины расположились под холщовым навесом, который одним концом был прикреплен к столетним деревьям, а другим – к только что вбитым кольям. Тут собрались альферес, викарий, префект, лейтенант-майор, школьный учитель и много других бывших капитанов и лейтенантов; присутствовал даже отец Синанг – капитан Басилио, у которого была какая-то многолетняя тяжба с покойным доном Рафаэлем. Ибарра сказал ему: «Мы спорим о праве, а спорить – не значит быть врагами», – и знаменитый оратор партии консерваторов с радостью принял приглашение, прислал трех индюшек и отдал своих слуг в распоряжение молодого человека.

Священник был встречен с уважением и почтением всеми присутствующими, даже альфересом.

– Где же вы, однако, гуляли, ваше преподобие? – заметил последний, увидев исцарапанное лицо священника и покрытую листьями и сухими ветками рясу. – Уж не упали ли вы?

– Нет, я заблудился! – ответил отец Сальви, оглядывая свою одежду.

Открыли бутылки с лимонадом, раскололи зеленые кокосовые орехи, чтобы купавшиеся, выйдя из воды, могли освежиться кокосовым молоком и нежной мякотью, которая белее молока; девушки, кроме того, получили венки из жасмина с розами и бутонами иланг-иланга, напитавшими ароматом их рассыпанные по плечам волосы. Одни гости сидели на земле или отдыхали в гамаках, привязанных к ветвям деревьев, а другие окружили большой плоский камень, где лежали колоды карт, книжки, шахматная доска, сигуэйес и фишки.

Священнику показали каймана, но он лишь рассеянно взглянул на него и насторожился только тогда, когда услышал, что брюхо кайману вспорол Ибарра. Меж тем отважный таинственный Рулевой куда-то исчез; он скрылся еще до появления альфереса.

Но вот из купальни вышла Мария-Клара с подругами, свежая, как роза на заре, когда капли росы алмазными искрами сверкают на дивных лепестках. Ее первая улыбка предназначалась Крисостомо, а первая тень на ее челе появилась при виде отца Сальви, который заметил это и вздохнул.

Наступил час обеда. Священник, викарий, префект, лейтенант-майор и некоторые капитаны разместились за тем столом, во главе которого восседал Ибарра. Старухи матери не разрешили ни одному из мужчин сесть за один стол с девушками.

– На сей раз, Альбино, тебе не удастся повторить выдумку с течью, – сказал Леон бывшему семинаристу.

– Что, что вы сказали? – послышались голоса пожилых женщин.

– Лодки, сеньоры, были такими же целыми, как эта тарелка, – объяснил Леон.

– О, Иисус! Ну и хитрец! – воскликнула, улыбаясь, тетушка Исабель.

– Вы что-нибудь узнали, сеньор альферес, о преступнике, напавшем на отца Дамасо? – спросил отец Сальви во время обеда.

– О каком преступнике, преподобный отец? – удивился альферес, взглянув на монаха сквозь бокал вина, который он осушал…

– О каком? Да о том самом, что позавчера вечером ударил отца Дамасо на дороге!

– Ударил отца Дамасо? – переспросило сразу несколько человек.

Викарий, казалось, улыбнулся.

– Да, и отец Дамасо лежит теперь в постели. Полагают, что это сделал тот самый Элиас, который столкнул вас в канаву, сеньор альферес.

Лицо альфереса побагровело – то ли от стыда, то ли от вина.

– Я полагал, – продолжал отец Сальви несколько насмешливо, – что вы, как начальник жандармерии, давно уже разобрались в этом деле.

Офицер закусил губу и пробормотал несколько слов в свое оправдание.

В эту минуту на поляне появилась бледная, изможденная женщина в лохмотьях. Никто не заметил ее приближения: она ступала так бесшумно, что ночью ее можно было бы принять за привидение.

– Дайте этой несчастной что-нибудь поесть! – вскричали пожилые сеньоры. – Эй, подойди-ка сюда!

Однако женщина, не останавливаясь, направилась к столу, за которым сидел священник. Он обернулся, узнал ее, и нож выпал из его руки.

– Дайте этой женщине поесть! – распорядился Ибарра.

– Ночь темная, и мальчики исчезли, – прошептала нищая, но, увидев альфереса, обернувшегося к ней, она вдруг испугалась, бросилась бежать и вскоре скрылась среди деревьев.

– Кто это? – спросил юноша.

– Несчастная женщина, потерявшая рассудок от страха и горя! – ответил дон Филипо. – Вот уже четыре дня она не приходит в себя.

– Не Сисой ли ее зовут? – спросил Ибарра.

– Ваши солдаты арестовали ее из-за сыновей… Произошла какая-то история, которая до сих пор не выяснена, – довольно резко продолжал лейтенант-майор, обращаясь к альфересу. – Ее протащили через весь город…

– Что? – воскликнул альферес, обращаясь к священнику. – Уж не мать ли она ваших двух служек?

Священник кивнул.

– Они исчезли, и никто о них не справлялся, – добавил дон Филипо, сурово взглянув на префекта, и тот опустил глаза.

– Разыщите эту женщину! – приказал Крисостомо слугам. – Я обещал сделать все возможное, чтобы узнать где находятся ее сыновья.

– Вы говорите – они исчезли? – спросил альферес. – Ваши служки исчезли, преподобный отец?

Священник выпил бокал вина, стоявший перед ним, и утвердительно кивнул головой.

– Карамба, святой отец, – воскликнул альферес, злорадно хихикая, ибо ему представилась возможность отомстить. – У вашего преподобия исчезает несколько песо, и мои сержанты должны отправляться ни свет ни заря искать ваши деньги; когда же исчезают двое ваших служек, вы словно воды в рот набираете. Ну, а сеньор капитан… ведь тоже правда, что вы…

Он не закончил фразы, расхохотался и погрузил ложку в красную мякоть дикой папайи.

Священник, несколько растерявшись, ответил:

– Дело в том, что за деньги я должен отчитываться…

– Хороший ответ, достопочтенный пастырь душ человеческих! – прервал его альферес с полным ртом. – Великолепный ответ, святой вы человек!

Ибарра хотел вмешаться, но отец Сальви заставил себя улыбнуться и сказал:

– Так вы не знаете, сеньор альферес, что говорят об исчезновении этих мальчиков? Нет? Тогда спросите ваших солдат!

– Что? – воскликнул альферес, сразу помрачнев.

– Говорят, в ту ночь, когда они исчезли, люди слышали выстрелы.

– Выстрелы? – повторил альферес, обводя взором присутствующих, которые кивали головами в подтверждение слов священника.

Тогда снова заговорил отец Сальви – медленно, с убийственным сарказмом:

– Ну что ж, я вижу, вы сами не ловите преступников и не знаете того, что происходит в вашем собственном доме, хоть и лезете в проповедники и хотите поучать других. Вам следовало бы помнить пословицу: «Дурак в собственном доме…»[101]101
  Испанская пословица: «Дурак в собственном доме умнее, чем мудрец в чужом».


[Закрыть]

– Сеньоры, – перебил его Ибарра, увиден, что альферес побледнел. – Я хотел бы, кстати, посоветоваться с вами об одном своем проекте. Я думаю поручить эту безумную заботам хорошего врача, а тем временем, пользуясь вашей помощью, разыскать ее сыновей.

Возвращение слуг, так и не нашедших Сису, восстановило мир, и разговор перешел на другую тему.

Обед закончился; пока подавали чай и кофе, старики и молодежь разбились на группки и разбрелись кто куда. Одни взялись за шахматы, другие за карты, а девушки, желая узнать будущее, предпочли задавать вопросы «Колесу фортуны».

– Идите сюда, сеньор Ибарра, – закричал капитан Басилио, бывший чуть навеселе. – Наша тяжба длится пятнадцать лет, и здесь нет ни одного судьи, способного разобраться в ной. Давайте-ка попробуем решить дело за шахматной доской!

– С величайшим удовольствием, – ответил юноша, – подождите только минутку, альферес сейчас уезжает!

Услышав о предстоящем состязании, все старики – и понимавшие кое-что в шахматах, и плохо в них разбиравшиеся – столпились у доски: партия обещала быть интересной. Старые женщины тем временем окружили священника, чтобы побеседовать на духовные темы, но отец Сальви, очевидно, считал время и место не подходящими для подобных разговоров; он давал неопределенные ответы, а его мрачные, воспаленные глаза останавливались на чем угодно, только не на лицах собеседниц.

Партия началась очень торжественно.

– Если сыграем в ничью, – сказал Ибарра, – будем считать, что тяжба окончена.

В середине партии Ибарре подали телеграмму; когда он прочитал ее, глаза его заблестели, кровь отлила от щек. Он положил телеграмму в бумажник, взглянув при этом на молодежь, которая со смехом и криками продолжала осыпать вопросами «Колесо фортуны».

– Шах королю! – воскликнул молодой человек.

Капитану Басилио не оставалось ничего другого, как укрыть короля за спиной королевы.

– Спасайте королеву! – воскликнул юноша, угрожая ей ладьей, которая была надежно защищена пешкой.

Не имея возможности ни защитить королеву, ни отвести ее, ибо сзади стоял король, капитан Басилио попросил время на обдумывание.

– Извольте! – согласился Ибарра; ему как раз нужно было что-то сообщить своим молодым друзьям. Он поднялся, предоставив противнику на размышление четверть часа.

Идай держала картонный диск, на котором были написаны сорок восемь вопросов, а книжка с ответами была в руках у Альбино.

– Неправда, неправда! – кричала Синанг, чуть не плача.

– Что с тобой? – спросила Мария-Клара.

– Только подумай, я спросила: «Когда я наберусь ума?» – и бросила фишку, а этот беспутный богослов вычитал в книжке: «Когда у лягушек отрастут волосы». Ты понимаешь?

И Синанг скорчила рожицу, передразнивая хохотавшего семинариста.

– А кто велел тебе задавать такой вопрос? – спросила ее кузина Виктория. – Каков вопрос, таков и ответ.

– Кто же получил самый лучший ответ?

– Мария-Клара, Мария-Клара! – ответила Синанг. – Мы заставили ее спросить: «Верна ли и постоянна его любовь?» – и книжка ответила…

Но зардевшаяся Мария-Клара приложила руку к губам Синанг, помешав ей закончить фразу.

– Дайте-ка мне колесо, – сказал Крисостомо с улыбкой. – Вот мой вопрос: «Удастся ли начатое мною дело?»

– Какой неинтересный вопрос! – воскликнула Синанг.

Ибарра бросил фишку, и в соответствии с выпавшим числом были найдены страница и строчка.

– «Мечты остаются мечтами», – прочитал Альбино.

Ибарра достал телеграмму и развернул ее дрожащими руками.

– На этот раз ваша книга ошиблась! – воскликнул он радостно. – Читайте: «Проект школы одобрен. Решение в вашу пользу».

– Что это значит? – спросили все в один голос.

– Разве вы не условились, что получившему лучший ответ будет дан подарок? – спросил он прерывающимся от волнения голосом, осторожно разрывая телеграмму пополам.

– Да, да!

– Так вот мой подарок, – произнес он, протягивая половину телеграммы Марии-Кларе, – я построю в городе школу для мальчиков и девочек, и школа эта будет моим даром.

– А что означает вторая половинка?

– Она предназначена тому, кто получил самый худший ответ.

– Тогда мне, мне! – вскричала Синанг.

Ибарра отдал ей бумажку и поспешно удалился.

– Что же это значит? – спросила она, но счастливый юноша был уже далеко, у камня с шахматной доской.

Отец Сальви, будто случайно, приблизился к веселому кругу молодежи. Мария-Клара смахнула слезу радости, смех прекратился, и разговоры смолкли. Священник смотрел на юношей и девушек, не зная, что сказать, а они молча ждали его слов.

– Что это такое? – произнес он наконец, беря в руки книжку и листая страницы.

– «Колесо фортуны», книга для игры, – ответил Леон.

– Разве вы не знаете, что верить в подобные вещи грех? – сказал священник строго и принялся со злостью рвать книгу.

Раздались возгласы удивления и негодования.

– Но еще больший грех распоряжаться чужим добром без согласия владельца, – возразил Альбино, поднимаясь с места. – Это называется грабежом, преподобный отец, и запрещено богом и людьми.

Всплеснув руками, Мария-Клара уставилась полными слез глазами на порванные страницы книги, которая доставила ей столько радости.

Вопреки ожиданию всех, отец Сальви ничего не ответил Альбино; он стоял неподвижно, наблюдая за тем, как ветер разносит останки «Колеса фортуны». Затем он пошел прочь, спотыкаясь и обхватив руками голову, и мимоходом обменялся несколькими словами с Ибаррой, который проводил его к одной из карет, предназначенных для гостей.

– Хорошо, что это пугало уезжает, – прошептала Синанг. – На его лице словно написано: не смейтесь, я знаю все ваши грехи.

Сделав подарок своей невесте, Ибарра пришел в такое радужное настроение, что принялся играть, не раздумывая и не анализируя позиции фигур на доске. Он сделал много неосторожных ходов, и хотя у капитана Басилио положение было весьма тяжелое, игра закончилась вничью.

– Дело решено, мы помирились! – радостно воскликнул капитан Басилио.

– Помирились, – ответил юноша, – каково бы ни было решение суда. – И они сердечно пожали друг другу руки.

Все присутствующие искренне радовались счастливому окончанию спора, давно надоевшего обоим сторонам, но тут внезапное появление сержанта и четырех вооруженных жандармов нарушило веселье и вселило тревогу в сердца женщин.

– Стоять всем смирно! – закричал сержант. – Застрелю первого, кто шелохнется!

Несмотря на грубый окрик, Ибарра встал и подошел к сержанту.

– Что вы хотите? – спросил он.

– Чтобы вы немедленно выдали нам преступника по имени Элиас, который был у вас сегодня утром рулевым, – последовал угрожающий ответ.

– Преступник? Рулевой? Вы, наверное, ошибаетесь! – ответил Ибарра.

– Нет, сеньор. Элиас снова обвиняется; на этот раз в том, что поднял руку на священника.

– Ах, так это был наш рулевой?

– Он самый, согласно донесениям. Вы допускаете на ваши праздники подозрительных людей, сеньор Ибарра.

Ибарра смерил его взглядом с ног до головы и сказал с величайшим презрением:

– Я не обязан отчитываться перед вами в своих поступках! На наших праздниках всех встречают с почетом; если бы вы пришли, для вас тоже нашлось бы место за нашим столом, как нашлось оно для вашего альфереса, который обедал с нами каких-нибудь два часа назад.

Сказав это, юноша повернулся к жандарму спиной.

Сержант закусил кончики усов и, решив, что продолжать разговор бесполезно, приказал солдатам начать поиски рулевого в лесу; приметы преступника были записаны у него на листке бумаги. Дон Филипо сказал:

– Заметьте, что это описание подходит для девяти из каждого десятка местных жителей; смотрите не ошибитесь!

Некоторое время спустя солдаты вернулись и доложили, что не обнаружили ни лодки, ни человека, который показался бы им подозрительным; сержант, пробормотав что-то невнятное, удалился с тем же, с чем пришел, как и водится у жандармов.

Веселье постепенно восстанавливалось; со всех сторон сыпались вопросы и замечания.

– Так это и есть тот самый Элиас, который бросил альфереса в канаву? – в раздумье промолвил Леон.

– Как это произошло? Как случилось? – спрашивали наиболее любопытные.

– Говорят, что как-то в сентябре, в сильный дождь, альферес встретил человека, несшего вязанку дров. Дорога была очень грязная, и оставалась лишь узкая тропинка на обочине, где мог пройти один человек. Говорят, что альферес, вместо того чтобы придержать свою лошадь, пришпорил ее и крикнул встречному, чтобы тот убирался с дороги. Человек этот тащил на плечах тяжелую ношу и не выказал большого желания поворачивать назад или вязнуть в грязи, а продолжал идти вперед. Раздраженный альферес хотел сбить его с ног, но тот выхватил из вязанки толстый кол и так огрел лошадь по голове, что та упала, сбросив всадника в лужу. Говорят также, что человек спокойно продолжал свой путь, не обратив никакого внимания на пять пуль, которые выпустил ему вслед альферес, ослепленный бешенством и грязью. Поскольку человек тот был ему совершенно неизвестен, решили, что это не кто иной, как знаменитый Элиас, неведомо откуда явившийся в провинцию несколько месяцев тому назад. Он известен жандармерии подобными же поступками, совершенными им в различных городах.