Текст книги "Августовские молнии"

Автор книги: Хорхе Ибаргуэнгойтия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Все, естественно, переполошились, а Хамелеон заявил:

– Если им вздумается нас об… (тут он употребил слово, которое я не могу повторить), они не посмеют сделать это в присутствии членов дипломатического корпуса. Давайте позвоним Джефферсону или мосье Рипуа. Если они дома, бояться нечего.

Хуан Вальдивия взял телефонную трубку, и на лице его изобразился ужас.

– Линия перерезана! – воскликнул он.

Проклятые саперы оборвали провод.

– Единственное, что нужно, это чтобы нам прислали отряд для прикрытия, – сказал Тренса. Серрано тогда прислали отряд, который и прикрывал его, пока беднягу не расстреляли.

Тут уж я не утерпел:

– Давайте-ка выбираться отсюда, пока не поздно.

Именно так я сказал, а не «Все по местам, к оружию!», как утверждает Толстяк Артахо в своих «Воспоминаниях», но если бы даже я и сказал это, мне нечего было бы стыдиться, да и ничего, в сущности, не изменилось бы.

Глава X

Перерезанная телефонная линия была решающим доводом. Ни у кого не оставалось ни малейшего сомнения: мы попали в мышеловку и, если хотим спасти свою жизнь, должны отсюда выбираться; мое только что высказанное мнение по этому поводу было как нельзя более кстати. Так что в словах Артахо нет ни слова истины: «Поскольку Арройо был очень встревожен…» Еще бы, встревожены были мы все, начиная с него, именно ему пришла в голову мысль переодеться – он даже напялил на голову соломенную шляпу, да надел бы и комбинезон садовника, если б мог в него влезть.

– Автомобили к подъезду! – приказал Вальдивия.

– Залить бензин в баки, – распорядился Тренса.

– К оружию! – отдал я команду.

К счастью, Хамелеон сохранял спокойствие. Иначе неизвестно, чем бы все это кончилось.

– А что вы, собственно, собираетесь делать? С боями пробиваться до самого Мехико?

И правда, это было бы нелегким делом.

– Если, как утверждает депутат, – он кивнул в сторону Орасио Флореса, – на дороге войска, вряд ли их задача – охранять нас.

Он был прав. Вся эта суматоха только привела бы нас прямо в пасть к зверю. Люди, которым я рассказываю этот эпизод, обычно спрашивают меня, почему мы тогда так перепугались – ведь, посвящая себя политической деятельности, следует всегда быть ко всему готовым. Дальнейшие события доказали, что наша тревога имела вполне серьезные основания.

Но, как я уже сказал, слова Хамелеона заставили нас отказаться от намерения вернуться в Мехико по шоссейной дороге.

Каналехо, человек до удивления непрактичный, предложил двинуться к Акапулько и оттуда морем до Мансанильо, где мы сможем пересесть на поезда и разъехаться по своим округам. Такое путешествие заняло бы восемь дней.

– А зачем нам разъезжаться по своим округам? Двинемся к границе! – предложил Вальдивия.

Эта фраза должна была заронить в нас мысль о его неизмеримой трусости. Однако в тот момент никто не придал значения его словам, и мы удовольствовались тем, что стали наперебой заверять Вальдивию: дела наши не столь плачевны, чтобы бросить накрытый стол и улепетывать к границе, как зайцы.

– Народ нуждается в вас, генерал, – заявил ему великий демагог Орасио Флорес и тем окончательно убедил его.

Кто-то предложил дождаться ночи.

– К ночи, – сказал я, – мы и вовсе перестанем понимать друг друга.

Спорили мы долго. Любую мысль обсуждали, взвешивали все «за» и «против». Когда пробило час, мы все еще пререкались.

– Хуан, приехал национальный ансамбль из Лердо-де-Техада, – сказала Кларита, просунувшись в дверь.

Вальдивия выругался – ему было не до того.

– Скажи им, пусть играют, – посоветовал Хамелеон, – чем шумнее, тем лучше.

Когда зазвучали первые аккорды «Бог никогда не умрет», мы вспомнили, что нас-то смерть поджидает где-то совсем рядом, и решили действовать. Мы подогнали три автомобиля к дверям черного хода в переулке, и денщики стали грузить в них чемоданы; в это время вдруг зазвонил телефон. Мы молча переглянулись. Вальдивия взял трубку.

Звонили со станции – сообщить, что линия восстановлена.

Тревога улетучилась с той же быстротой, с какой двумя часами ранее родилась. И тут я оказался виноватым.

– Ты чуть не погубил мою политическую карьеру, – сказал мне тот, кто только что собирался бежать к границе.

Хотя я и уверял, что починка телефона не могла удовлетворительно объяснить присутствие войск на дороге, отсутствие Переса Г. и исчезновение Питторелли, на меня опять посыпались насмешки.

Начали прибывать самые «простые» гости, например: Медронио, председатель палаты депутатов; Чичаро Эрнандес, синдикалистский паладин; Паскуаль Гурса, составивший себе состояние продажей ликеров на границе, и Агамемнон Гутьеррес, организатор первой забастовки арендаторов федерального округа; среди дам, не столь многочисленных, были Титина Рекета, Маргарита Гуарапо и девица по имени Энрикета в сопровождении своей весьма почтенной матери.

Хуан Вальдивия облачился в мексиканский костюм с золотыми позументами и вышел встретить съезжавшихся гостей.

Когда появился Джефферсон, Артахо бросил на меня презрительный взгляд, словно я был виновен в совершенно вздорной панике. Ансамбль из Лердо прервал исполнение «Путника из Майааба», и медные трубы военного оркестра торжественно грянули американский гимн.

– Вот они, твои страхи, – шепнул мне Толстяк, который всего лишь полчаса назад был перепуган больше всех.

– Подождем-ка лучше приезда Переса Г., – ответил я. Я молил Бога, чтобы тот не приехал, – отчасти потому, что мне противно было видеть его физиономию, а отчасти и потому, что не хотел больше слышать насмешки товарищей.

Хуану Вальдивии показалось неприличным распивать алкогольные напитки в присутствии представителей страны, где властвовал сухой закон, и по его распоряжению официанты припрятали семьдесят два ящика аперитива и разных вин – крепких и возбуждающих аппетит, шипучих, бодрящих, – предназначенных для гостей. Эта мера вызвала враждебные чувства к Соединенным Штатам. Праздник пошел ко дну.

Именно в тот момент ко мне подошел Балтасар Мендиета, человек, которого я глубоко презирал; он огорошил меня словами:

– Питторелли посадили.

– За что? – проговорил я.

– За то, что он написал политическое завещание генерала Гонсалеса.

Я весь похолодел, поняв, что эта новость означает политическую смерть Вальдивии, да и мою собственную. Она также объясняла исчезновение Переса Г., Видаля Санчеса и присутствие войск на шоссе. Я поспешил предупредить своих товарищей.

Мы собрались в бильярдной и возобновили дискуссии: надо ли нам уходить или лучше остаться, и куда мы двинемся, если на шоссе по-прежнему войска; однако теперь Вальдивия уже молчал насчет бегства к границе. Все мы согласились, что пора браться за оружие, только не я это предложил, как утверждает Артахо.

– Пошли, пока нас не сцапали, – резонно заметил Тренса.

Хамелеон предложил вернуться через Куаутлу, и все одобрили его мысль. Если даже в Мехико нам приготовили неприятную встречу, то вряд ли мы натолкнемся на неожиданности, двинувшись через Пуэблу.

Выйдя из бильярдной, мы обнаружили, что Джефферсон исчез словно по мановению волшебной палочки. Это обстоятельство лишь усилило наши опасения и ускорило отъезд.

– Несите вино, – распорядился Вальдивия.

И пока вновь доставали и разносили вина и праздник оживился, мы сели в автомобили и тихонько выехали на дорогу, ведущую к Куаутле.

Поездка была адски тяжелой из-за негодной дороги, но зато до Яутепека мы не встретили ни одного солдата, вернее, единственный солдат, который нам попался, пас лошадей и даже не взглянул в нашу сторону.

Мы прибыли в Мехико в полночь и поехали в дом Тренсы – другого «тайника» у нас не было. Мы вошли внутрь со множеством предосторожностей, опасаясь, что нас подстерегает полиция, но встретили лишь Камилу и заспанную прислугу.

Вскоре мы расстались, перед тем торжественно поклявшись неукоснительно следовать в своих действиях плану, выработанному нами еще в апреле.

Назавтра я вернулся в Виейру в вагоне экспресса, проводником в котором служил молодой человек, помогавший нам в проведении политической кампании.

В тот день в газетах появились наши фотографии и насквозь лживое сообщение, в котором говорилось следующее: «Генеральский заговор. Генералы такие-то (перечислялись наши фамилии) подняли мятеж и арестованы в Куэрнаваке федеральными войсками. По всей стране царят мири спокойствие», – и далее на двух страницах рассказывалось, что кругом спокойно, а мы бессовестные злодеи.

Я читал это сообщение, удобно устроившись между двух тюков с почтой, и мало-помалу сообразил, что наш удачный побег расстроил один из самых дьявольских планов и так уже достаточно запутанной мексиканской политики.

Питторелли «признался», что он автор политического завещания Гонсалеса – это была чистая правда, но, кроме того, заявил, что мы ему заплатили за составление завещания, – а это уже была наглая ложь. Мы, правда, не выдали Питторелли по той простой причине, что нас это не устраивало, но мы не заставляли его писать завещание. Свои показания он давал ровным счетом за два дня до слияния партий и до того, как должен был быть избран единый кандидат Объединенной партии, – а этого было достаточно не только, чтобы уничтожить кандидата, но чтобы засадить в тюрьму добрый десяток человек. И в довершение беды – злополучный вечер, когда все мы собрались на банкет к Хуану Вальдивии. Все эти совпадения и к тому же еще более трех тысяч патронов на солдата, только что нами полученные, разбередили больную фантазию Видаля Санчеса, который в тот момент, верно, бился головой об стенку от досады, что нам удалось выскользнуть из его лап.

Глава XI

Мелитон Ангиано передал по телеграфу Сенону Уртадо приказ взять на себя командование военным округом и задержать меня, если я появлюсь в Виейре. Но когда я вошел к себе в кабинет и застал Сенона за моим столом, он только и догадался, что встать и доложить, что ждет моих распоряжений.

Поняв, что я хозяин положения, я принял первые меры предосторожности – отправил Матильду и детей к ее брату, таможенному инспектору в Сьюдад-Хуарес. В моих действиях не было ничего пораженческого, это была лишь мера предосторожности, так как, хотя и хорошо известно, что родственники революционеров крайне редко подвергались репрессиям, мне все же не хотелось, чтобы потом говорили – «исключение составляет лишь случай с генералом Арройо». Вот почему я отправил Матильду с детьми в Сьюдад-Хуарес. После этого я созвал на совещание командиров частей.

Когда все собрались, я сказал:

– Нам необходимо держать под своим контролем железные дороги, телеграф и банки. – Затем я обвинил правительство Переса Г. в нарушении Конституции и совершении прочих незаконных актов и закончил словами: – Тот, кто придерживается иного мнения, может покинуть нас, сохранив чины и звания.

Ни один человек не двинулся с места.

Тогда я изложил им план своих действий, основанный, как я уже говорил, на плане, выработанном моими товарищами и мною еще в апреле. На мою долю приходился захват Апапатаро, столицы одноименного штата, а потом, если удастся, и Куэвано, крупной узловой станции, где мы надеялись собраться все: Артахо подойдет из Соноры; Тренса – из Тамаулипаса, Каналехо – из Монтеррея и Хамелеон – из Ирапуато. Вальдивия, Анастасио и Орасио Флорес направились вместе с Тренсой в Тампико. Соединившись в Куэвано, мы сделаем оттуда бросок на столицу Республики и создадим временное правительство, которое сможет назначить новые выборы, и так далее, и так далее, и так далее.

Мы, то есть подчиненные мне командиры частей и я, а вовсе не один я «со свойственным» мне «деспотизмом», как заявил Сенон Уртадо в своих клеветнических показаниях на Военном суде, перед которым я предстал позже, – так вот именно мы приняли решение арестовать губернатора штата дона Вирхилио Гомеса Уркису, а также дона Селестино Магунсию, управляющего Виейрским банком, и четверых самых влиятельных членов «Земледельческого союза». Мы решили потребовать от них шестьсот тысяч песо выкупа, пригрозив расстрелом, если эта сумма не будет нам вручена в течение двадцати четырех часов.

Хочу заметить в скобках, чтобы оправдать свои действия, за которые меня столько порицали: первой нашей заботой было благо родины; ведь родина находилась в руках подлого убийцы Видаля Санчеса и мелкого жулика Переса Г. Ее надо было освободить. Но для этого нужна армия; мы же все знаем, что армия, находящаяся в боевой готовности, стоит чрезвычайно дорого. Конечно, в Мексике простой народ всегда щедро проливал свою кровь, когда нужно было постоять за правое дело. Но еще не встречалось войска, которое существовало бы даяниями народа. Деньги должны поступать или из сундуков богачей, или же из казны Соединенных Штатов. Поскольку мы не могли рассчитывать ни на помощь, ни на сочувствие последних, то обратились к первым.

Слыханное ли дело, чтобы богатый мексиканец добровольно дал на что-нибудь деньги? Пусть его даже назовут плохим патриотом. Никогда. Вот почему Сарасуа пришлось препроводить этих шестерых в карцер казармы Пучас.

Донья Сесарита, супруга дона Селестино Магунсии, явилась ко мне вся в слезах просить, чтобы не расстреливали ее мужа.

– Что вы, что вы, сеньора, – сказал я, успокаивая ее, – пусть только даст деньги, и я выпущу его на свободу.

– Мой муж хозяин банка, но мы сами бедняки. – Она сказала это таким наглым тоном, что мне захотелось поставить ее к стенке.

Понимая, что имею дело с деловой женщиной, я пояснил, что выдам вексель и, как только Революция победит, правительство возьмет на себя ликвидацию долга и вернет одолженную сумму вместе с четырьмя процентами годовых. Она мне не поверила, так как, к сожалению, слишком многие обещали то же самое и не сдержали своих обещаний. Женщина подняла вуаль (на ней была шляпка, и вообще она была тщательно одета, так что я понял: она настолько любила своего мужа, что была готова отдаться мне, лишь бы я его выпустил. Или скорее она так любила свои деньги). Я смотрел на нее и думал про себя: «Эта женщина, откуда ни посмотри, не стоит шестисот тысяч песо», но ей ничего не сказал.

Когда сеньора сообразила, что в этом смысле нет никакой надежды, она решила поговорить со мной напрямик:

– Ну что ж, генерал, я знаю, вы – человек благоразумный: вы должны понять, что, если вы сажаете в тюрьму шестерых, требуя с них общего выкупа, родственники арестованных захотят, чтобы платил тот, кого считают самым богатым, то есть мой муж. Потребуйте по сто тысяч песо от каждого и пригрозите расстрелять тех, кто не внесет требуемую сумму, и увидите – завтра у вас будут деньги.

Мне даже стало не по себе оттого, что женщина может так разбираться в денежных делах. Я строго приказал довести до родственников наше новое требование. Тогда дело перешло в следующую фазу. Поскольку ни у кого не было наличных, донье Сесарите – ибо она была фактической хозяйкой банка – владельцы продали земли, дома и акции по той цене, которую она запросила. Глаз у нас был наметанный, и подобрали мы шестерку настоящих толстосумов; поэтому на другой день нам вручили деньги все, кроме дона Вирхилио, единственным капиталом которого была казна штата, находившаяся уже в наших руках. Я даровал ему жизнь, и мы отпустили всех шестерых.

– Деньги, которые вы нам даете, – заверил я их перед выходом, – не пропадут. Они остаются в виде залога. Когда победит Революция… – И т. д.

Они ушли, не поверив мне. И правильно сделали, потому что больше никогда не видели своих денег.

Ободренные таким успехом, мы (командиры частей и я) решили на следующий день посадить полтора десятка землевладельцев, но, когда Сарасуа хотел уже приступить к делу, обнаружилось, что все богатые граждане города исчезли неведомо куда. Они не могли удрать чересчур далеко, потому что мы задержали два поезда, прошедших здесь в эти дни, но, поскольку у нас не было времени на поиски, мы решили заняться знаменитым отцом Хорхито, продолжавшим, несмотря на упорные преследования, отправлять службу в церкви Пресвятой Девы Гваделупской. Мы заперли его в казарме Пучас, намереваясь потребовать пятьдесят тысяч в качестве выкупа, но, едва за ним захлопнулась дверь темницы, началась демонстрация церковных крыс, которые не могли не выразить протест против того, что они называли «произволом».

Не желая восстанавливать против себя все население, я приказал произвести кавалерийскую атаку (разумеется, для виду), чтобы разогнать демонстрацию, выпустить на свободу отца Хорхито и поставить к стенке его пономаря – пусть видят, что мы не добренькие дяди.

Мои распоряжения были выполнены в точности.

Так закончилась моя последняя попытка добыть в Виейре деньги для Революции – на следующий день я со всеми своими частями двинулся к Апапатаро, штат Апапатаро.

Глава XII

Пока мы трудились на ниве финансов, капитан Бенитес, ведавший у меня техникой, человек весьма изобретательный, занялся постройкой броневагона, использовав для этой цели старую платформу фирмы «Америкен смелтинг», остатки железнодорожной цистерны, семидесятипятимиллиметровую пушку – наше единственное артиллерийское орудие (у нас было всего сорок два снаряда) – и два пулемета системы «гочкис». К этому сооружению, которое весьма напоминало таран, мы прицепили сзади маневровый паровоз. То был наш авангард.

Пехоту мы погрузили в два захваченных железнодорожных состава, а кавалерии предстояло двигаться своим ходом те сто пятьдесят километров, которые отделяют Виейру от Апапатаро. Мой план заключался в том, чтобы захватить город с ходу силами одной только пехоты. В случае провала нашей первой попытки мы сможем немного отойти назад, дождаться подхода кавалерии и предпринять вторую атаку всеми имеющимися в нашем распоряжении силами.

Поскольку город Виейра никогда не был важным стратегическим пунктом, мы оставили его, взяв с собой лишь самое необходимое. Я особенно рассчитывал на быстроту передвижения. Таким образом, все наше будущее зависело от взятия Апапатаро.

Мы перебросили войска ночью тремя эшелонами. Первый эшелон состоял из описанного выше броневагона, паровоза, тоже защищенного броней, и платформы, на которой размещалась рота солдат. Вторым составом, двигавшимся на расстоянии километра от первого, мы отправили двенадцатый батальон под командованием Сенона Уртадо, а в третьем, под командой полковника Пачеко, шедшем за ним также с интервалом в километр, перевезли всех остальных. Должен заметить, что я находился в первом эшелоне с капитанами Бенитесом и Сарасуа.

У высоты Лос-Лобос путь оказался разобранным, и наши поезда чуть было не сошли с рельс. К счастью, мы все предусмотрели заранее. На последней платформе ехала наша ремонтная бригада, и не прошло и двух часов, как нам удалось двинуться дальше.

Я приказал погасить свет в поездах и огни первого паровоза, так как не хотел, чтобы кто-либо мог подсчитать наши силы.

На подъезде к ранчо Сапилоте, в десяти километрах от места нашего назначения, нас обстреляли, но в ответ мы подняли такой шум и треск, что заставили стрелявших замолчать. Затем мы продолжали путь.

Когда вдали показался Апапатаро, уже занимался день.

– Тем лучше, – сказал я Бенитесу. – Пусть видят, что мы пришли не с пустыми руками.

Я приказал остановиться в двухстах метрах от станции. Два других состава остановились подальше.

Я подозвал Бенитеса:

– А ну-ка сделаем выстрел! Посмотрим, какую они скорчат мину.

– Куда стрелять, генерал?

Я указал на башни собора, ибо они отчетливей всего виднелись в утреннем небе, и Бенитес выпустил знаменитый снаряд, угодивший в лестницу губернаторского дворца.

Мы сделали три выстрела, а затем подкатили к станции и дали пулеметную очередь по окнам станционного здания, раздробив в них стекла. На наш огонь никто не ответил. Рота пехотинцев под командой Сарасуа заняла станцию, не встретив ни сопротивления, ни, разумеется, людей.

Сарасуа закрепился на станции, и мы отошли на такое место, откуда могли спокойно вести обстрел города. Тем временем высадилась и заняла позиции остальная часть нашей пехоты.

Бенитес снова сделал выстрел из пушки и на этот раз действительно попал в одну из башен собора.

Как раз в тот момент прибыл с белым флагом капитан от Вардомиано Чавеса, командующего военным округом.

– Генерал Чавес просит передать, что он присоединяется к вам.

Я ему не поверил. С чего бы это Вардомиано Чавесу присоединяться к нам?

Потом, когда мы уже вели с ним переговоры, выяснилось, что Чавес стал на нашу сторону со страха.

– Не хочу подвергать опасности гражданское население, – сказал он, когда мы встретились с ним на станции.

– Мы постараемся причинить ему как можно меньше вреда, – сказал я, – но имейте в виду, мы прибыли, так сказать, за здорово живешь, и, хочешь не хочешь, нам надо добыть средства, чтобы двигаться дальше.

Все это я заявил ему в присутствии свидетелей – капитана Бенитеса и Сенона Уртадо.

Мы торжественно вошли в Апапатаро. Вечером в нашу честь был дан бал, а на следующий день мы посадили в тюрьму пятьдесят богатых граждан, в том числе сеньора губернатора, председателя муниципального совета и двух местных депутатов.