Текст книги "Лучше бы я остался дома"

Автор книги: Хорас Маккой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Прошу тебя… – устало взмолилась она.

– Тебе не помешает, если я останусь и поем здесь?

– Ради Бога…

7

После обеда я отправился к Стенли Бергерману. Контора у него была в том месте, где бульвар Сан-сет, бульвар Заходящего Солнца, сворачивает к Беверли Хиллз. Девушка за столом сказала, что мистер Бергерман обо мне предупрежден и что мне надо только минутку подождать.

– Разумеется, – кивнул я и уселся в приемной. «Почему секретарши других импресарио не такие милые?» – думал я.

Чуть позже появился Бергерман, подал мне руку и пригласил в кабинет. Я положил на стол альбом с вырезками из газет.

– По мнению миссис Смитерс, у вас есть все данные, – начал он без долгих церемоний.

– Ну, я надеюсь…

Он взглянул на меня и чуть поморщился.

– Вы с Юга, да?

– Да, из Джорджии.

Он задумчиво закурил, чтобы выиграть время, и по его поведению мне стало ясно, что если у него и был ко мне интерес, то он уже пропал.

– Вы говорите с сильным акцентом. Это плохо.

– Я не думал, что это так заметно.

– Просто ухо режет – непереносимо, – поморщился он снова. – Не удивлен, что у вас возникли проблемы при попытках попасть в кино.

Я рассказал ему о Малом театре у нас дома, о мистере Балтере, который пригласил меня на пробы и так и не сообщил об их результатах, и как я наконец пошел статистом в массовки, потому что думал, что наберусь хоть какого-то опыта. Показал ему альбом с вырезками обо всех спектаклях, з которых я играл, и еще несколько новых заметок, которые мне прислала мать, когда я уже был в Голливуде. В них писали, как здорово идут у меня дела и что я общаюсь со многими знаменитыми кинозвездами.

– Вы в самом деле со всеми знакомы? – спросил он.

– Нет, конечно, – сознался я, – но я их всех упоминал в письмах домой, матери, чтобы доказать ей, что я начинаю продвигаться, ну а она всему этому поверила и дала письма одному знакомому, который работает в газете, тот их и напечатал. Я вначале пришел в ужас: я-то сделал это только потому, что мать все время писала мне, чтобы я вернулся домой, а я хотел убедить ее, что не затерялся в Голливуде.

– Понимаю, – протянул он.

– Тогда вы поймете, почему я должен попасть в кино. У нас в городе кое-кто думает, что я уже чуть ли не звезда, и, если я не пробьюсь в кино достаточно быстро и не появлюсь на экране, начнут говорить: тут что-то не так.

Он кивнул, отложил сигарету и взглянул на меня.

– Что касается внешности, кое-какие данные у вас есть. Не припоминаю, чтобы я видел такого красивого парня, и будь все, как раньше, во времена немого кино, я бы сделал из вас звезду максимум за неделю. Но теперь, когда появился звук, – теперь нет. Я бы вами занялся, сумей вы что-нибудь сделать с вашим акцентом.

– Но я хороший актер, мистер Бергерман,– сказал я и попытался избавиться от ощущения полного бессилия, которое уже почти граничило с паникой. – Я это докажу, только дайте шанс.

– И опыта у вас никакого.

– Откуда ему взяться, если никто не дает мне шанса? – спросил я.

– Тот же самый вопрос я сам задавал уже тысячи раз, – вздохнул он. – Ответа на него не существует. Прежде всего постарайтесь избавиться от акцента. Ну и если вы действительно решили делать карьеру в кино, поезжайте в Нью-Йорк и сыграйте в каком-нибудь нашумевшем спектакле. Это в нашем деле лучший способ преуспеть – заставить, чтобы они сами пришли к вам. Если вы бегаете за ними, то проиграете, еще не начав.

– Но Гэри Купер смог. Он пожал плечами.

– Один из тысячи. Один из двадцати тысяч.

– Что ж, – сказал я и забрал альбом с вырезками, – если смог он, смогу и я. Буду сниматься в массовке и ждать, пока подвернется случай. – Я встал. – Благодарю вас хотя бы за то, что вы вообще потратили на меня время.

– Не за что меня благодарить, мистер Карстон. Мне жаль, что я ничего не могу для вас сделать. Но все равно лучше, если знаешь правду, если знаешь, как обстоят дела.

– Да, мне это и впрямь не помешает.

– Ну ладно, – снова вздохнул он. – Разумеется, я не гарантирую, что дам вам самый правильный совет, но все же я думаю, что лучше бы вам вернуться к себе домой, где вы были звездой Малого театра и где все ваши друзья, там вы были бы гораздо счастливее.

– Домой я не поеду. Я приехал сюда и останусь здесь. – Я пожал ему руку. – Еще раз благодарю, мистер Бергерман.

– Если я смогу вам быть как-то полезен… Если вы избавитесь от этого акцента…

– Благодарю, – ответил я уже от дверей. Спустился на улицу и влез в автомобиль Моны.

Наступил вечер, солнце опускалось куда-то за Беверли Хиллз, где жили все кинозвезды.

Я развернул машину и поехал назад, передо мной простирались дали Лос-Анджелеса и Голливуда.

«Ну, погодите, придет мое время», – твердил я в душе.

Оставив машину в гараже неподалеку от дома, я зашел в магазин. Чувствовал я себя гораздо лучше, чем уходя из кабинета Бергермана. Я обдумал его слова и хотя знал, что он не лгал (кое-кто мне это уже говорил), но теперь тверже, чем когда-либо, решил остаться в Голливуде. Я хотел просто пробиться в кино и что-то там делать, нечто великое, и к черту акцент.

«Я скорее умру, чем вернусь домой», – сказал я сам себе.

– Привет! – поздоровался Эбби, кассир магазина. – Что это у тебя такое красивое?

– Альбом с вырезками из газет, – ответил я. Он осклабился и показал на Леса – продавца, который стоял в глубине, в полумраке.

– У него тоже. Точно такой же альбом с вырезками. Эй, Лес, расскажи Ральфу, как ты с Ле Гальеном…

– Не обращай внимания, – сказал мне Лес. – Знаешь басню о лисе и винограде? Он ужасный буржуй.

– Точно! – рассмеялся Эбби и похлопал себя по могучему животу. – Хоть вы и пролетарии, такой мозоли вам не видать. Что, неправда? Вся разница между буржуями и красными – в порядочном брюхе.

Я рассмеялся. Эбби вечно над кем-нибудь подшучивал, но был одним из лучших людей, которых я когда-либо встречал. В магазинчике он был за старшего, и, судя по всему, это была единственная лавочка в Голливуде, где статист из массовки мог взять что-то в кредит.

– Сколько мы тебе должны? – спросил я.

– Кучу денег, а почему ты спрашиваешь?

– Хочу рассчитаться, – сказал я и положил на прилавок стодолларовую банкноту.

– Господи помилуй! – возопил он, сгреб банкноту и посмотрел ее на просвет. – Ты не иначе подписал договор с «Метро-Голдвин-Майер» или с кем еще.

– К сожалению, пока нет. Можешь мне ее разменять?

– Разумеется. – Он положил банкноту в кассу. Потом заглянул в книги. – С тебя восемь долларов пятнадцать центов. Включая доллар за бензин.

– Мона сегодня что-то покупала, – напомнил я. – Ты учел?

– Нет еще, – сказал он и принялся рыться в счетах. Нашел нужный листок, сосчитал все вместе. – Девять двадцать пять – точно как в аптеке.

Отсчитав сдачу, подал мне ее и сделал отметку у себя в книге.

– Слушай, дружище, – спросил он, – тут нет никакого подвоха? Где это ты раздобыл такую кучу денег?

– Все в порядке, не волнуйся. Я их не украл.

– Рад это слышать. Не хватало еще тебе пускаться во все тяжкие, чтобы расплатиться со мной. Это моя забота, как быть со счетом, а не твоя.

– Спасибо, Эбби, – сказал я. Сунул деньги в карман и пошел домой. По дороге я зашел к домо-управителю и уплатил за жилье за месяц вперед – двадцать пять долларов. И только потом уже вернулся к себе.

Мона что-то писала. Она уже успела переодеться и смыть с лица косметику, так что теперь выглядела как молодая домохозяйка – вроде тех, которых изображают в женских журналах.

– Ты уже здесь? Как, получилось?

Я повторил ей, что сказал мне Бергерман.

– Ах черт! – расстроилась она. – Но все же это лучше, чем если бы он стал водить тебя за нос, как это делают большинство импресарио. Только ты не должен падать духом и терять кураж. Надеюсь, ты не совсем повесил нос?

– Ну нет, – сказал я и протянул ей квитанцию об уплате за жилье.

– Что это? – спросила она.

– Я заплатил из тех ста долларов за квартиру на месяц вперед. И еще я оплатил счета у Эбби.

По лицу ее пробежала тень, но все же она улыбнулась.

– Ну ладно, не знаю, к чему бы мне изображать избыток собственного достоинства. Ты просто прелесть, Ральф.

– Перестань, я рад, что смог это сделать. Бог весть как долго все наши расходы лежали на тебе…

– Ты все равно прелесть. Не хочешь принять душ? Беги в ванную – сразу почувствуешь себя лучше.

– Иду, иду. Но вначале я хочу избавиться от этого, – сказал я, взяв альбом с вырезками, и ушел на кухню. Вырвал из него листы, разорвал на куски и как раз бросал их в мусорное ведро, когда прибежала Мона.

– Что ты делаешь, Ральф? Господи! – вскричала она, увидев, что происходит. – Ты не должен был этого делать. Нет, нет!

– А почему нет? – равнодушно спросил я и бросил в корзину последние обрывки. – Мне он больше не понадобится.

– Конечно, но… Ну, тогда не нужно расстраиваться.

– И не собираюсь.

– Это символ, – спокойно сказала она, глядя на мусорное ведро.

– Что?

– Ничего, – сказала она. – Ничего, – и посмотрела на меня в упор. У нее были синие глаза. В кухне стоял полумрак, но я и так это видел. И был удивлен: не тем, что у нее синие глаза, а тем, что у нее вообще есть глаза. До того я их никогда не замечал.

Тут я вдруг выскочил из кухни и поднялся наверх, чтобы искупаться. И не сказал при этом ни слова.

8

После ужина, когда по радио закончилась программа с Люмом и Эбкероль, я сходил в аптеку через улицу и позвонил миссис Смитерс. Та заверила, что ждала моего звонка, что уже говорила с Бергерманом и что ей очень жаль, что тот не мог ничего для меня сделать, но что из-за этого ни в коем случае не стоит опускать руки.

Я уверил ее, что руки не опускаю и что, если мне помогает она, верю в себя больше, чем когда-либо.

– Очень хорошо, – сказала она. – Вы уже заказали новый костюм?

– Еще нет, – ответил я. – У меня не было времени.

– Ну, впрочем, не важно. Я хотела бы нынче вечером вас увидеть.

– Но я…

– Ни слова. Не хочу ничего слышать. В половине одиннадцатого я за вами заеду.

Трубку она повесила раньше, чем я вспомнил, что хотел сказать. Мне не хотелось оставлять Мону одну. Перед глазами все еще стояла картина, как она лежит на кушетке и плачет.

Значит, я начинаю действовать.

«К бою!» – сказал я себе.

Когда я вернулся, Мона болтала с Томми Момером. Томми, бывший футболист, теперь работал третьим помощником режиссера в «Метеоре». Жил он в таком же дворе, как мы, через пару домов от нас.

– Бог в помощь, южанин, – встретил он меня.

– Привет, Томми, – отозвался я. Мы часто встречались по-соседски, но приятелями не были. Мне всегда казалось, что он мог бы и мне, и Моне помочь в поисках работы, если бы захотел. Другие ассистенты режиссеров про знакомых обычно не забывали.

– Я тут уговариваю Мону пойти со мной сегодня вечером куда-нибудь, – сообщил он.

– А почему ты не хочешь, Мона? Пойди прогуляйся.

Она с интересом взглянула на меня.

– У тебя свидание?

– А ты откуда знаешь?

– Все ясно как день. – Она все еще глядела на меня. Потом немного подумала и сказала: – Ну тогда ладно, Томми. Я с удовольствием.

– Чудненько. Я пойду переоденусь и через полчаса зайду за тобой. Будь здоров, южанин, – бросил он мне на прощание.

Я подошел к приемнику и начал перебирать станции, пока не поймал оркестр Джона Гарбера. Краем глаза я видел, что Мона напряженно следит за мной.

– Надеюсь, тебе удастся повеселиться, – заметил я через минуту.

– Ох, об этом не беспокойся, – ответила она. – Разумеется, я буду веселиться. Уж это я умею, не бойся. И надеюсь, ты тоже как следует развлечешься.

– Как ты догадалась, что я куда-то собираюсь?

– Я что ж, дура, что ли? – бросила она, уходя наверх, в свою спальню, и хлопнув дверью.

В половине одиннадцатого за мной приехала миссис Смитерс. Лалли с ней не было.

– Садитесь, юноша, – сказала она и сама открыла мне дверцу. – Все в порядке, Уолтер, – это она шоферу.

Я сел рядом с ней и в тот же миг представил, что это моя машина и что шофер везет меня в Картье-Серкл на премьеру моего нового фильма.

– Как настроение, дружочек? – спросила она и положила руку мне на бедро. – О сегодняшнем забудьте. О том, что произошло. Это было только начало.

– Я уже забыл, – сказал я – Пока в меня не перестанете верить вы, мне нечего бояться.

– Серьезно, не забивайте всякой ерундой вашу прелестную голову. Просто положитесь на меня. У меня для вас большие планы.

– Спасибо. А где Лалли?

– Сегодня же четверг, – сказала она.

Я непонимающе поднял бровь.

– Четверг?

– Ну конечно, глупый, – рассмеялась она. – Вы просто прелесть, прелесть. В четверг вечером Лалли сам себе хозяин.

– Ах так… – протянул я.

Шофер свернул с Вайн-стрит на бульвар Сансет и поехал на запад.

«Вот я перед тобой, Голливуд, – подумал я. – Сердце мое бьется чаще, так я взволнован; я принадлежу тебе, здесь моя судьба. Этот огромный лимузин, шофер в ливрее и богатая женщина, сидящая рядом со мной, – во всем этом нет ничего странного, – это такие же бесспорные приметы, как черные тучи над горами у нас дома, приметы, по которым каждый может узнать, к чему все идет».

Сравнение не из лучших пришло мне в голову, и я даже расстроился, что сравниваю предстоящее мне с тем, что ждет какой-то жалкий городишко при приближении черных туч. Ну нет, так я не думаю…

Мы миновали Ля Бри, где располагалась студия Чаплина. Теперь там не было ни людей, ни огней. «Я знаю, Чарли, что тебе пришлось перенести», – сказал я про себя.

– О чем вы задумались? Вы же обещали, что не будете расстраиваться.

– Я и не расстраиваюсь, настроение отличное. Куда едем?

– В «Трокадеро». Вы уже бывали в «Трока»?

– Нет. Ни в одном подобном заведении я еще не был.

– Это хорошо, – одобрила она. – Голливудскую ночную жизнь я хочу показать вам сама.

Миссис Смитерс в «Трокадеро» знали все – привратник, швейцар, девицы из гардероба, метрдотель – просто все.

– Добро пожаловать, миссис Смитерс, – расплылся в улыбке метрдотель. – Будете ужинать?

– Спасибо, мы только что-нибудь выпьем, – сказала она и повела меня вниз, в бар. Возле стойки теснилась уйма народу, и, когда мы спускались по лестнице, все обернулись и уставились на нас. Получилось что-то вроде эффектного выхода на сцену. В Малом театре у меня уже был такой опыт, чтобы суметь это оценить сейчас.

«Тот тип, что разместил лестницу именно здесь, знал, что делает», – подумал я.

Миссис Смитерс кое с кем раскланялась, и официант провел нас в кабинку.

– Я буду «Баллантайн» с содовой, – сказала она. – Что будете пить вы?

– Мне все равно, – сказал я, потому что не знал, что заказать.

– Тогда дважды, – сказала она официанту.

Я огляделся вокруг. Большинство людей продолжали глазеть на нас. Многие приветственно помахивали миссис Смитерс, она отвечала.

– Это Барбара Стенвик и Роберт Тейлор, – прошептала она, высунувшись из кабинки.

– Где?

– Там, справа, – она помахала. Те ответили и закивали. – Видите?

– Вижу, – буркнул я. – Я и не думал, что он такой ходок!

Под столом она хлопнула меня по руке.

– Не завидуйте! Придет и ваше время! Кстати, он очень милый парень.

– Милый парень, возможно, – согласился я, – но что он такой уж замечательный актер, я бы не сказал. Во всяком случае, ему далеко до Спенсера Треси или Пола Муни. Вы их знаете?

– Ну разумеется, знаю.

Официант принес напитки и мисочку с воздушной кукурузой. Я пару раз отхлебнул из бокала, не потому, что любил виски, а скорее из вежливости. В баре все трещали как сороки и было довольно шумно.

– Это одно из тех заведений, куда Голливуд ходит сплетничать, – заметила миссис Смитерс.

– Знаю. Я читал про него в журналах о кино, – ответил я и поклялся в душе, что, если стану звездой, буду вести себя совсем иначе и пить всегда буду лишь то, к чему привык у нас дома.

– Видите вон того щеголя? – спросила она, показав на один из столов. – Того, что как раз встает? Это Сидней Скольски, журналист.

В этот момент Скольски обернулся, и миссис Смитерс ему помахала. Он ответил ей тем же и с интересом взглянул на меня.

– Удивлен, что со мной не Сэмми, – прокомментировала она.

Я отхлебнул еще виски. В «Трокадеро» меня больше уже ничто не волновало. Все вдруг стало мне неинтересно. Я начал думать, где сейчас Мона и что она делает; прежнее отвращение, которое я всегда испытывал к знаменитостям, к «Браун Дерби», к «Трокадеро» и подобным заведениям, вдруг вернулось. Я-то думал, что преодолел свою ненависть к ним, но ошибся. Ненавидел я всех – всех, сидевших здесь, по одной-единственной причине – все они преуспевали. С самого начала я чувствовал, что никому не известному парню из массовки нечего делать в таких заведениях, и теперь стало совершенно ясно, что был прав. Мне абсолютно нечего было тут делать.

Так я и сказал миссис Смитерс, чем очень поразил ее. Она спросила, что я имею в виду, а я попытался объяснить.

– Но послушайте, это же глупо. – Она даже рассмеялась. – Это все ваш комплекс неполноценности.

– Мне наплевать, что это такое, – вспылил я. – Но я сыт по горло, так что лучше уйдем, а то я встану и врежу Роберту Тейлору в морду, а потом разнесу всю эту забегаловку в мелкую крошку.

– Ну надо же! – воскликнула она, все еще смеясь. – У вас и впрямь комплекс неполноценности. Вы неверно оцениваете ситуацию, мой мальчик. Никто из этих людей вас не знает. Не знают, что вы только статист. Вы что, не понимаете? Они думают, что вы тоже какая-то знаменитость – ловец диких зверей или летчик с трансконтинентальных авиалиний…

– Хотел бы я быть таким летчиком, – буркнул я, – и оказаться сейчас где-нибудь над океаном – подальше отсюда.

– Ну знаете! Что это за новости? Неужели на вас так подействовала всего одна порция?

– Виски тут ни при чем, – защищался я.

Она хмуро смотрела на меня. Я знал, что она недовольна, но мне было все равно. Мне осточертело сидеть тут, глазеть на Роберта Тейлора – величайшую кинозвезду – и пытаться понять, что же в нем было такое, что он стал тем, кем есть, и внушать себе, что я не хуже и что, черт возьми, должно же когда-нибудь…

– Ну так что тогда? – спросила она, допив свой бокал. – Хотите пойти в клуб «Четырехлистник» или в «Гавайский рай»? Или к Себастьяну?

– А зачем нам куда-то ходить? Почему не прокатиться на машине по окрестностям и не поговорить?

Она рассмеялась.

– Ну у вас и идеи! – и подозвала официанта.

Я дал тому три бумажки по доллару, велел оставить себе сдачу, и мы поднялись по лестнице. Миссис Смитерс на прощание помахала всем знакомым. Наверху, у лестницы, она встретила какого-то толстяка в смокинге и радостно его приветствовала. Я припомнил, что видел его на приеме, – он был одним из тех, кто пел, но я не знал, кто он такой.

– Идите к нам, Ральф. – Она схватила меня за руку. – Хочу представить вас моему другу. Ральф Карстон – Артур Уортон, величайший кинорежиссер на свете.

Уортон поклонился миссис Смитерс и поцеловал ей руку.

– Ну, ты, Смитти, всегда умеешь польстить! Рад знакомству, мистер Карстон. – Он подал мне руку.

– Это мой новый протеже.

Артур Уортон подмигнул мне.

– Вы в хороших руках, Карстон, просто в наилучших. Чем занимаетесь?

– Он актер, – сказала Смитерс. – Большая новая звезда тридцать восьмого года, верно? – спросила она меня.

– Надеюсь, – самонадеянно ответил я. Она не шутила, когда сказала, что Артур Уортон – лучший режиссер на свете. Я про него слышал еще у нас дома. Он был не менее знаменит, чем Де Милль.

– Артур, – сказала она, – ты с этим юношей должен сделать пробы.

– Да, но я… – начал Уортон, мрачнея лицом.

– Ты просто обязан, – настаивала она.

– Знаете что, мистер Карстон, – повернулся он ко мне, – позвоните мне завтра на студию. Посмотрим, что можно сделать.

– Спасибо, мистер Уортон, – сказал я. Меня так поразила встреча с ним и вообще все, что произошло, что ни на что большее меня не хватило.

– Ты золото, Артур. Заглянешь в воскресенье?

Ближе к вечеру?

– Конечно, конечно. До свидания. – И он удалился по лестнице.

– Ну что, ясно? – спросила она меня.

– Ясно, – ответил я.

Снаружи нам пришлось прождать добрых пять минут, пока привратник нашел шофера Уолтера, который засел в одном из окрестных баров. Пока мы там стояли, в «Трокадеро» вошла уйма людей, и по крайней мере с десятком из них миссис Смитерс была знакома, и приветствовали они друг друга так бурно, словно только что вернулись из кругосветного путешествия.

Одна женщина была настолько пьяна, что двоим парням пришлось потратить немало сил, чтобы втащить ее внутрь и не уронить. Миссис Смитерс сказала мне, кто она такая, – она была женой очень известного режиссера, – и мне вдруг пришло в голову: «Запомню это и прижму его к стене, если с Уортоном не выйдет». Но я тут же забыл, чья, собственно, она была жена.

Уолтер наконец подогнал машину, поставил ее на другой стороне улицы, вышел и помог нам сесть. Извинился за то, что заставил себя ждать, мол, думал, в «Трокадеро» мы задержимся как минимум на час.

– Ральфу там скучно, – вздохнула она. – Поедем лучше прогуляемся. Скажите Уолтеру, куда бы вам хотелось, – предложила она.

– Все равно, – сказал я. – Куда угодно.

– А не хотите заехать ко мне?

– Почему бы и нет? Прекрасная идея.

– Поворачивайте, Уолтер, – скомандовала она. – Едем домой.

Я никак не мог выбросить из головы встречу с Артуром Уортоном. Он один был в Голливуде так всемогущ, что мог делать все, что хотел. И сотворил уже столько кинозвезд, что и по пальцам обеих рук не перечтешь.

«Я ему хоть немного понравился…» – убеждал я себя.

В доме мы были одни. У прислуги был выходной, так что миссис Смитерс сама принесла поднос с напитками и поставила его на рояль. Потом подошла ко мне, обняла и поцеловала в губы. Меня это не удивило.

– Ты не хочешь пойти наверх? Там нам будет удобнее, – предложила она, переходя на «ты».

– Почему бы и нет? – сказал я.

– Возьми поднос и иди за мной.

Я поднялся следом за ней в спальню. На столике у постели горела маленькая лампа. Я поставил поднос на столик, а когда выпрямился, она опять меня поцеловала. На этот раз я тоже ее обнял.

– Ну, это уже лучше, – напряженным голосом отозвалась она. – Теперь, извини, я надену что-нибудь поудобнее. Сделай пока мне коктейль.

Исчезнув в соседней комнате, она почти тут же вернулась. На ней была белая шелковая сорочка, а надушилась она так, что я едва не задохнулся.

– Ага, вот хорошо, – сказала она и попробовала напиток. – Ну иди, сядь сюда.

Я сел возле нее на тахту.

«Однажды такую сцену я сыграю в кино, – думал я. – И буду играть ее тысячи раз».

– О чем будем говорить? – спросила она.

– Все равно. О чем хотите.

– Тогда поговорим о тебе. Ты меня не забудешь, когда станешь звездой?

– Разумеется нет, – сказал я.

– Все женщины Америки будут лежать у твоих ног…

– Это еще не довод, чтобы забывать друзей.

– А что ты сделаешь прежде всего, когда станешь звездой?

– Поеду домой.

– Я не это имела в виду. Домой ты можешь поехать когда угодно.

– Как раз нет, – хмыкнул я. – Именно это я не могу. Когда я уезжал, друзья смеялись надо мной. Так что снова там появиться я могу только тогда, когда стану звездой первой величины.

– Но твоя девушка в тебя все-таки верит, да?

– У меня нет никакой девушки.

– У тебя нет девушки?

– Нет.

– А та, что с тобой живет?

– Мона? Она не моя девушка. Скорее, вроде сестры…

– Или вроде мамочки, да?

– Что-то вроде, – согласился я.

Она поднесла к моим губам свой бокал, и я отхлебнул виски с содовой.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать три.

– Но ты парень хоть куда для своих двадцати трех.

– Это потому, что я в основном жил на ферме. Человек должен быть сильным, если хочет быть фермером.

Мы помолчали.

– Тебе уже говорили, что ты красив? – спросила она.

– Нет, – ответил я и почувствовал, как загорелось лицо.

– Тогда я тебе это говорю. Ты самый красивый парень, какого я видела.

Я смотрел в окно.

Она поставила бокал на поднос, наклонилась ко мне и прижалась всем телом.

– А я с ума по тебе схожу, – прошептала она. – Даже голова кружится.

Прежде чем я мог что-то сказать или сделать, она сжала мою голову в ладонях и принялась целовать мне лицо, и глаза, и покусывать за ухо. Наконец я отодвинул ее и встал. Она снова потянула меня к себе на кровать.

– Прошу тебя, прошу… – шептала она. – Я тебе нисколько не нравлюсь?

– Вы же знаете, что да. Вы мне очень нравитесь. Почему бы вам мне не нравиться? Вы были ко мне так добры…

– Целуй меня, – шептала она, – ласкай меня. Ударь меня. Делай со мной, что хочешь.

Я поцеловал ее в губы.

– Не так, – шепнула она. – Не так. Вот как…

Снова схватив мою голову ладонями, она как безумная принялась целовать мое лицо и кусать подбородок. Я положил руки ей на плечи, но на этот раз не оттолкнул, только держал на дистанции. Я ощутил, какая дряблая у нее кожа, одни морщины. Мне от этого едва не стало дурно. Она была старше моей матери.

Не переставая целовать меня, она расстегнула мою рубашку и стала целовать грудь. Потом вдруг остановилась и взглянула на меня. Ее подбородок трясся, нижняя губа была закушена. В жизни не видел ничего подобного.

«Надо убираться отсюда», – сказал я себе.

И вдруг она замахнулась и со всей силы влепила мне пощечину. Я вскочил с кровати.

– Будь вы мужчиной, я дал бы вам в морду, – сказал я.

Она тоже вскочила, уперев руки в бока и выпятив подбородок.

– Ну, что же ты? Ударь меня! Ну ударь, ударь! – хрипела она.

– Я не буду вас бить, – сказал я. – Просто ухожу.

– Ну беги, беги домой, мерзкое ничтожество, проклятый фермерский ублюдок, деревенщина из Богом забытого захолустья, негодяй, мерзавец…

Я оставил ее стоять там. А когда уходил, она все еще меня проклинала.