Текст книги "Лучше бы я остался дома"

Автор книги: Хорас Маккой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

6

Ужин был унылым и слишком затянулся. Собралось не меньше дюжины гостей, и миссис Смитерс наняла в помощь своей прислуге еще двух официантов. Среди гостей были сплошные воротилы кинобизнеса и звезды. Исключение составляли только трое: я, писатель, который в ту первую ночь прыгнул в бассейн в одежде, на нем была та же майка, и девушка лет двадцати, которую звали Роза Отт. Она мне понравилась больше всех. У нее как раз кончился краткосрочный ангажемент в Луна-парке на молу, где она была гвоздем программы и побила мировой рекорд в погребении заживо.

По тому, как неуверенно она себя вела, мне стало ясно, что она испытывает примерно то же, что и я за ужином накануне. Но она зря волновалась. Писатель ел как свинья, так что по сравнению с ним и она, и я выглядели наследниками самых благородных семейств.

Все говорили о кино и людях киномира. Двух продюсеров чрезвычайно заботила угроза забастовки кинозвезд, и они откровенно говорили об этом. Зато третий продюсер, сидевший по другую сторону стола, только посмеивался.

– Чтобы они бастовали, зарабатывая три тысячи долларов в неделю? – спрашивал он. – Не сходите с ума. Кто зашибает такие деньги, бастовать никогда не будет.

– Можете смеяться сколько угодно, но делу этим не поможешь.

– Не нужно мне рассказывать о забастовках, – проговорил он, наклонившись через стол и пыхтя сигарой. – Вы же знаете: ни одну забастовку нельзя выиграть без поддержки общественного мнения. Ну, отлично. Значит, звезды начнут бастовать. А мы заявим в газетах: «Мы в недоумении. Мы просто в ужасе. Не перестаем удивляться. Они получают от двух до пяти тысяч долларов в неделю, и им все мало. На что они собираются жаловаться? На условия труда? Шахтер целый день вкалывает под землей, получая три доллара в день, может, чуть больше или чуть меньше. И разве он жалуется? У них пять тысяч долларов в неделю, и они еще выступают!» Ну, и газеты все это напечатают. Общественность прочитает. Увидите: для того чтобы народ решил, что у звезд ум за разум зашел, раз они бастуют, не понадобится много времени. Ну так и пошли они…

Все сидевшие за столом согласно кивнули. Кроме тех двух продюсеров, которые начали разговор.

– Вы слишком большой пессимист, – сказал один. – Мы…

– Тс-с! Тс-с! – зашипел писатель. – Никакой он не пессимист. Он оптимист. Оп-ти-мист.

– Ну пожалуйста, – хмыкнул продюсер, – пусть будет оптимист. Я только хотел сказать, что мы можем сорвать любую другую забастовку, но забастовку актеров – нет. Писателей в неделю найдем сколько угодно и обведем их вокруг пальца, с режиссерами тоже справимся – но с актерами нет. Только не со звездами. У тех мы в руках.

– Ну да, рассказывайте!

– Господа, господа! – вмешалась в разговор миссис Смитерс и взглянула на писателя: – Генрих, ты не можешь как-то повлиять на этих двух? Расскажи нам что-нибудь интересное.

Генрих встал и подчеркнуто почтительно поклонился.

– Дорогая хозяйка, – сказал он, – ваше пожелание в переводе на обычный язык означает, что я должен врезать этим двум джентльменам.

Все рассмеялись.

– Но с моей стороны это было бы непредусмотрительно – о нет. Один из них, вон тот, – в настоящее время мой работодатель. А другой – мой потенциальный работодатель.

– Давай громче! – крикнул кто-то.

Генрих кивнул, забрался на стул, а с него перебрался на стол. Небрежно отбросил в сторону стоявшие там тарелки. Он был явно под хмельком.

– Я расскажу вам идею нового фильма, – серьезно начал он.

Казалось, никого нисколько не смущает, что Генрих стоит на столе.

– Это будет самый сенсационный фильм, который когда-либо кто-либо снял, фильм в новой реалистической манере, которая превзойдет знаменитую русскую школу. А вдохновила меня на него вот эта хрупкая девушка, – он указал на Розу Отт, – самая скромная соседка по столу, какую я встречал в этом сумасшедшем городе. Мисс Отт, как вы знаете, только что превзошла мировой рекорд в погребении заживо и теперь угодила в коллекцию нашей неутомимой собирательницы раритетов, нашей сказочной собирательницы тех, кто блеснул в заголовках газет, нашей очаровательной хозяйки, наследницы огромного состояния покойного благодетеля человечества, Калеба Смитерса, короля фармацевтики.

Все зааплодировали.

– Отлично, – сказал он и посмотрел вниз. – На чем я остановился?

Один из продюсеров поднял на него глаза:

– Что это будет самый сенсационный фильм, который когда-либо был снят. Я весь внимание.

– Спасибо, милый, – ответил Генрих и расхохотался так, что едва не упал со стола. В знак солидарности все присутствующие посмеялись с ним вместе. Потом Генрих продолжил: – Самый сенсационный фильм всех времен. Да, вот именно. И девушка в фильме будет погребена заживо. У нее пройдоха-менеджер, который мечтает получить приз в тысячу долларов за побитие мирового рекорда. Ей нужно выдержать двадцать четыре часа, и, кажется, дело уже на мази. Но тут на арене появляется какой-то тип, которому за десять центов дают посмотреть в перископ на девушку, зарытую на глубине девяти метров. Он даже разговаривает с ней через слуховую трубу. Вся соль в том, и мы это подчеркнем движением камеры, что девушка его не видит. Только слышит. Постарайтесь запомнить – не видит, но слышит. И вот они ведут самый банальный разговор, и вдруг погребенная девушка начинает испытывать старое доброе сексуальное влечение.

Запнувшись, он взглянул на Розу Отт:

– Чур, без обид, мисс Отт. Это не вы. Это совсем другая девушка.

– Продолжайте, – с улыбкой подбодрила она.

– Отлично, – произнес Генрих снова и продолжил, глядя в зеркало: – У этого парня просто сексуальный голос. У него в голосе больше сексуальной притягательности, чем у ста других мужчин вместе взятых. Он из тех ребят, которым достаточно бросить женщине: «Привет!» – и на той начинают дымиться чулки. И вот девица теряет из-за него голову. Настолько сходит по нему с ума, что уговаривает менеджера немедленно ее выкопать. Менеджер думает, что она, должно быть, тронулась, потому что он того парня видел. Это был самый безобразный и отталкивающий тип на свете. Вместо зубов – черные пеньки, нос провалился… но девушка-то этого не знает, она его не видела, только слышала.

И вот менеджер с девушкой поругались. Он не хочет ее выкапывать, потому что тысяча долларов у него уже считай в кармане. И тогда девушка заходит с козыря. Потому что там есть женский клуб, который вообще протестовал против этой затеи. Девушка угрожает сообщить им, что менеджер держит ее под землей против ее воли, – ну а это его просто прикончит. Так что он дает команду выкапывать девушку, а сам идет искать того парня с сексуальным голосом. «Эксгумация» займет часа три-четыре, а значит, у него уйма времени на поиски. Наконец он находит парня в одной забегаловке. Вступает с ним в разговор и рассказывает, что произошло. Тот не верит своим ушам. Чтобы какая-то женщина предпочла его всем иным мужчинам? Представьте все эти детальные крупные планы, которые тут пойдут, детали во весь экран, – как этот парень начинает преображаться. Ведь раньше он имел женщин только за деньги.

– Как ты собираешься это сделать? – спросил продюсер.

– Об этом пусть думает режиссер, – отмахнулся Генрих. – И вот менеджера, циничного, прожженного типа, начинает мучить любопытство: что же случится, когда девушка увидит перед собой омерзительного урода, у которого даже носа нет? Спрашивает, что тот собирается делать, когда его увидит девушка. Но парень не ломает над этим голову. Говорит, что прекрасно знает, – девушка тут же отвернется и пустится наутек. Это менеджера приводит в растерянность, поскольку тот в состоянии понять только все приземленно. Если эта парочка не отправится переспать, то он не видит, ради чего он должен выкапывать свою мировую рекордсменку и упустить таким образом тысячу долларов. Так что он говорит парню что-то вроде: «Эй, если ты знаешь, что она будет убита, увидев тебя, почему же ты хочешь, чтобы я ее выкопал?» А парень посмотрит на него и скажет: «Неужели вы не понимаете? Эта девушка хочет меня, предпочитает меня всем остальным мужчинам на свете, – (скажет это именно так, потому что он образованный человек), – а такое случилось со мною впервые. Те два-три часа, что ее будут выкапывать, до самого последнего момента, когда она меня увидит, я первый любовник во всем мире».

Ну, от этого ответа у менеджера голова совсем идет кругом. До него такое не доходит. А мы понемножку делаем камерой наезд на крупный план их двоих, и менеджер говорит: «Не понимаю». А тот тип ехидно усмехнется и ответит: «Я и не ожидал, что вы поймете».

Конец. Затемнение.

Пока он слезал со стола, ему скупо похлопали.

– Для кино эта история не годится, – сказал продюсер.

– Не важно, – парировал Генрих. – Я напишу на ее основании короткий рассказ и продам его в какой-нибудь журнал, интересующийся искусством.

Миссис Смитерс поднялась из-за стола.

– Не перейти ли нам в салон? – предложила она.

Все начали пробираться туда. В холле я извинился перед Розой Отт и прошел в туалет, расположенный за гардеробной. Генрих влетел туда за мной и закрыл дверь.

– Тебе понравилась история? – спросил он.

– Ну конечно, – не раздумывая, кивнул я, потому что это наилучший способ вести себя с пьяными.

– Я думаю, она провалилась к черту, – сказал он. – Хочешь знать правду? Мне было ясно, что она провалится, когда я еще не начал рассказывать. А знаешь, почему я рассказывал? Знаешь, почему я влез на стол? Знаешь, почему прыгаю в бассейны в одежде? Знаешь, почему хожу на приемы в майке? Нет? Так я тебе скажу. Разумеется, это глупость, я это знаю. Но тебе все равно скажу. Потому что никакой я не писатель. Чтобы ты меня понял: по бульвару шатаются ребята, которые могут писать в миллион раз лучше меня. Я бывший репортер, работал в газете. Когда я приехал сюда, я все еще был хорошим репортером, но никто не хотел дать мне работу. Я едва не подох тут от голода. И тогда я догадался, что это город, где любят обманы, иллюзии, и что тертый парень мог бы здесь недурно устроиться. Я начал вести себя эксцентрично, как сегодня вечером, – и видишь, каков результат? Студии из-за меня чуть не передрались. Все думали, что я гений. Так что теперь я получаю две тысячи в неделю. Ты ведь обо мне уже слышал, да?

– Ну конечно, – сказал я, открывая дверь.

– Ты лжец, – рявкнул он на меня, не попал в писуар и обмочил весь пол. – Знаю, что ты лжец, уже по тому, как ты это говоришь. Ты здесь, в Голливуде, чужой?!

– Мне тоже так начинает казаться, – сказал я и убрался оттуда.

После ужина начали прибывать новые гости, и около одиннадцати дом был полон народу. Сегодня здесь собралось несколько иное общество по сравнению с первым приемом, на который мы с Моной были приглашены. Из тогдашних гостей сегодня тут были только два-три. Но происходило все точно так же. Никто не говорил ни о чем, кроме кино, кино и еще раз кино. Я пытался поддерживать разговор с обоими продюсерами, с ними я познакомился за ужином, поскольку надеялся, что мне удастся дать им как-нибудь понять, что я хотел бы сделать карьеру в кино, но для этого никак не представлялось случая, ну просто никак. В конце концов мы с Розой Отт ушли в патио, где было не так шумно.

Бассейн был освещен, но никто в нем не плавал. В разных углах патио уединились несколько парочек, которые оживленно беседовали, но ни голосов, ни слов слышно не было. Мы обошли бассейн и сели в шезлонги.

– Здесь великолепно, правда? – спросила она.

– Да уж, – вздохнул я.

Она закурила.

– Вы хорошо ее знаете?

– Миссис Смитерс?

– Ну да.

– Гм… довольно хорошо. А что?

– Просто так. Интересно, почему она, собственно, меня пригласила.

– Вы с ней не знакомы?

– Сегодня увидела ее впервые в жизни. Я с ней обедала.

– Но как же вы с ней познакомились?

– К нам в Луна-парк пришел какой-то человек и спросил меня, не желаю ли я с ней познакомиться.

– Кто это был?

– Ну… я не знаю. На фамилии у меня плохая память. Меня только что «эксгумировали» – это мы так говорим, когда нас достают наружу, – и этот человек сказал мне, что миссис Смитерс хотела бы, чтобы я была почетным гостем на приеме. Я договорилась с ним о встрече, и он привел ее туда, чтобы она со мной познакомилась.

– Когда это было?

– Сегодня утром.

«Я как раз был в морге», – подумал я.

– Мне просто удивительно, что она меня пригласила.

– Ваша фамилия была в газетах, в статьях о новом мировом рекорде, который вы установили? -спросил я.

– Ну, была. И фотографии тоже.

– Вот вам и причина, – сказал я.

– Она очень мила.

– Да уж… Вы хотите попасть в кино?

Она рассмеялась:

– Нет.

– Нет? – переспросил я. Меня это удивило.

– Нет.

– Вы достаточно хороши собой, я это серьезно.

– Но я не умею играть.

– Не обязательно уметь играть. В фильмах вы видите множество девушек, которые не умеют этого делать.

– Она мне тоже так говорила. Обещала, если я приду на прием, она устроит, чтобы со мной сняли пробы.

Тут я на миссис Смитерс даже обиделся. Мне она тоже обещала помочь – и мне раньше.

– Ну вот я и пришла.

– Но вы же только что сказали, что не рветесь попасть в кино.

– И это правда. Я пришла совсем не потому. И если не будете смеяться, скажу вам, почему я здесь.

– Обещаю, не буду.

– Пришла я потому, что никогда еще не была на таком приеме. Знала приблизительно, как это выглядит, но всегда хотела увидеть сама.

У меня отлегло от сердца после ее слов. Я сразу почувствовал себя лучше, когда узнал, что она не станет оспаривать у меня протекцию миссис Смитерс.

– Это вполне приличная причина, – сказал я. – А с вами кто-нибудь уже заговаривал о съемках проб – кроме миссис Смитерс? Какой-нибудь продюсер?

– Нет… но мне все равно, даже если миссис Смитерс не вспомнит о данном обещании. Понимаете, я знаю свой шесток. В своем деле я неподражаема, и прекрасно этим проживу. Надо сойти с ума, чтобы все бросить.

– Вы правы, – согласился я. – Не хотите поплавать?

– Слишком холодно. Кроме того, на той неделе у меня столько забот – присесть будет некогда. Я ведь еду на Кони-айленд – в Нью-Йорке, – там я все начну сначала.

– О-о-у-у-у-о-о! – завопил кто-то. – О-о-у-у-у-о-о!

Я оглянулся. Это Генрих влез на высокий эвкалипт, росший в патио. Был он в одних плавках.

– О-о-у-у-у-о-о! – вопил он и раскачивался, повиснув на одной руке, подражая Вайсмюллеру – Тарзану.

Все выбежали из салона, чтобы взглянуть на него. Роза Отт улыбнулась.

– Ну и псих, вам не кажется? – спросила она.

– Гм, пожалуй, – ответил я, глядя на гостей, которые глазели на Генриха, задрав головы. – Псих и чудак. И бедняга.

7

Я доставал из комода матрац^ когда услышал, как Мона спрашивает:

– Кто там? Кто это?

– Это я, я, – отозвался я и вернулся в гостиную.

В одной пижаме она стояла на лестнице.

– Ну, ты меня перепугал…

– Да я старался не шуметь.

– Я не спала. Читала…

Она спустилась вниз. Босиком.

– Что происходит?

– Ничего.

Положив матрац на тахту, я занялся одеялом.

– У тебя что-то случилось? Я думала, ты переехал.

– А теперь переезжаю обратно, – ответил я, снимая пиджак. Запнулся и посмотрел на нее. – Если ты ничего не имеешь против.

– Разумеется, нет. Что произошло?

– Ничего.

Она уперла руки в бока. Я продолжал снимать пиджак и развязывать галстук.

– Думаешь, это разумно – вступить с ней в конфликт?

– Раньше ты не так говорила, – заметил я.

– Но теперь все иначе. Нельзя, чтобы она обиделась.

– Я с ней ни в какой конфликт не вступал. Мы не сказали друг другу ни слова. Она устроила очередной прием, мне на нем не понравилось, и я ушел. Это ведь нельзя назвать конфликтом, верно?

– Что она подумает, когда узнает, что ты сбежал?

– Да наплевать мне, что она подумает, – буркнул я, сел и разулся. – Если она случайно позвонит, скажи, что ты меня не видела.

Мона подошла к торшеру и придвинула его поближе. Потом задернула шторой большое окно. Вернувшись, села на тахту.

– Ты не должен был этого делать, – помолчав, сказала она. – Ты что, не понимаешь, что вырвался на свободу только потому, что она внесла залог? А она может его отозвать, если захочет. И если она это сделает, ты вернешься в тюрьму.

– Ну, об этом-то я не забыл, – вздохнул я, – только это ничего не меняет. Сегодня вечером я остаюсь здесь, но, если придется, я вернусь туда, только завтра. Может, мне удастся уговорить Эбби выручить меня с залогом.

– Ну а что будет с твоей карьерой в кино, с ее обещаниями помочь?

– Ты все знаешь не хуже меня. Если бы она хотела, давно бы помогла. Не знаю, чего она ждет.

– Конечно, она может тебе помочь, если захочет. Но ты думаешь, она когда-нибудь захочет?

– Что ты хочешь сказать?

– Только то, что сказала. Мне не кажется, что она собирается помогать тебе. Ты ей нужен только для себя самой.

Я покачал головой:

– Она ведь просила Артура Уортона снять со мной пробы.

– И что было дальше?

– Ну…

– Ну, говори. Что произошло?

– Уортон как раз уезжал…

– Как может парень вроде тебя быть таким твердолобым? Это была просто приманка. Чтобы произвести на тебя впечатление. Она знала, что Уортону и в голову не придет делать с тобой какие-то пробы. Знала, что он станет водить тебя за нос и постарается отделаться.

Мне это тоже уже приходило в голову, но я не решался самому себе признаться. Теперь мне было ясно, почему я боялся правды.

– Все это не так, – заявил я, не желая признать очевидное и теперь.

– Возможно, – допустила она и встала. – Ну, теперь тебе придется полагаться на себя. Если не хочешь слушать, что я говорю, выпутывайся, как умеешь. Надеюсь, наука пойдет тебе на пользу.

– Я справлюсь. Деньги на залог где-нибудь достану. Утром схожу к Эбби.

– Ну, как хочешь, – сказала она, поднимаясь по лестнице. – Заодно можешь уговорить его купить мне «роллс-ройс».

Остановившись на площадке, она взглянула вниз:

– Доброй ночи.

– Доброй…

Мне долго не удавалось заснуть. Я лежал, глядя в окно на растрепанную пальму, освещенную луной, и думал. Мне казалось, что все в моей жизни ни с того ни с сего вдруг ужасно запуталось. Почему подобные вещи всегда происходят именно со мной? Я не мог вспомнить, в чем же провинился. Хотел только преуспеть в кино – а теперь чувствовал, что с каждым мигом я от него все дальше и дальше. Как будто меня вообще не было в Голливуде. Я спокойно мог бы сновать между машинами в одном из ресторанов, обслуживавших с колес, или носить полицейскую форму – там бы от меня хоть что-то зависело. Я чувствовал, что попал в западню.

Мона встала в хорошем настроении и очень рано, около семи, уже готовила завтрак.

– Не слышал, как звонил телефон? – спросила она.

– Нет. Когда это было?

– Около трех.

– Ничего я не слышал.

– Она явно была вне себя, пытаясь тебя найти. Телефон звонил каждые пять минут аж до половины пятого.

– Надеюсь, ты не сказала, что я здесь?

– Я ей вообще ничего не сказала. Не брала трубку. Садись есть.

Я сел, взял гренку и стал жевать, хотя голода не испытывал.

– Она примчится сюда чуть свет, будь уверен. Что ты ей скажешь?

– Не знаю.

– Лучше бы тебе начать об этом думать.

– Я думал об этом ночью, лежа в постели, но ни к чему не пришел. Наверно, мне лучше уйти отсюда. Не хочу, чтобы она застала меня здесь.

– И ты считаешь, это ответ?

– Не знаю, – нетерпеливо оборвал я. – Просто не могу быть тут, когда она придет.

– Если ты решил от нее отделаться, то лучше сделать это сразу – и с плеч долой. Вечно откладывать невозможно, это тебе должно быть ясно.

Я отпил немного кофе.

– Вначале я предпочел бы поговорить с Эбби. Она покатилась со смеху.

– Ну ты же не думаешь всерьез, что он ссудит тебя деньгами на залог? Или думаешь?

– Но могу я, по крайней мере, его спросить?

– Разумеется. С тем же успехом ты можешь попросить первого встречного на Вайн-стрит одолжить тебе денег.

Говорила она тем же тоном, что вчера вечером. Мне это начинало действовать на нервы.

– Не понимаю, почему ты злорадствуешь, – отрезал я. – Такое впечатление, будто тебе нравится, что я угодил в такую ситуацию.

– Ни черта мне не нравится, – хмыкнула она. – И я не хотела, чтобы мои слова звучали злорадно.

– Ну, значит, это было не злорадство. Но ты переменилась. Не понимаю, что случилось.

– Я не переменилась, и ничего ни с кем не случилось – проблема в тебе. Все прочее осталось прежним. А вот с тобой что-то произошло. Будь у тебя хоть капля гордости, ты бы эту шлюху вообще не стал слушать. Я же тебе говорила, что она за птица.

Я вскочил. Больше терпеть не было сил.

– Ну как ты не понимаешь? – беспомощно спросил я. – Я думал, она мне поможет попасть в кино. Господи, неужели тебе не приходило в голову, что мне нужна чья-то протекция? Я здесь уже семь месяцев и ни черта не добился. У нас дома весь город небось думает, что я уже достиг каких-то вершин. И только вопрос времени, чтобы до них дошло, что меня здесь никто не знает, что я никто. А я не могу этого допустить, это не должно случиться.

– А почему? – спросила она ледяным голосом.

– Что – почему? – переспросил я.

– Почему это не должно случиться?

Я покачал головой:

– Бесполезно. До тебя просто не доходит.

– Да нет, доходит, – сказала она. – Ты с три короба наврал в письмах к матери про то, как сказочно ты тут живешь, а она взяла и разболтала это газетчикам, чтобы те напечатали нечто вроде: «Крутая карьера парня из нашего города». И вот теперь ты запаниковал, потому что думаешь – если не пробьешься и не сделаешь здесь карьеры, все поймут, что ты им лгал.

– Так оно и есть, – признал я.

Она рассмеялась.

– Ты же не думаешь, что ты первый пишешь домой всякие враки? Так делает каждый. Я тоже. Только я из-за этого не провожу ночи без сна и не переживаю, что кто-то разоблачит мою ложь. Плевать мне на это.

– Точно?

– Ну разумеется. Послушай, – сказала она, отодвигая кресло. – Мне звонили, что сегодня нужно быть к восьми. Не хочешь подвезти меня и взять потом машину?

– Не хочу. Лучше буду торчать здесь.

– Мне казалось, ты не хочешь встречаться со Смитершей.

– Если я решил с ней порвать, лучше сделать это сразу – и с плеч долой… Вечно все равно откладывать невозможно.

Она улыбнулась так, словно едва сдерживается, чтобы не расхохотаться, и я вдруг понял почему. Это были не мои слова, а ее. Тут я тоже рассмеялся.

– Ну так-то, – сказала она, идя в гостиную и надевая шляпку. – Ты уже знаешь насчет забастовки?

– Нет, – сказал я.

– В самом деле? Об этом пишут все газеты. Ты их еще не видел?

– Нет. Где они?

– На кухне, на столе. Ты же сидел там и минут пять смотрел на них.

– Я думал совсем о другом.

В тот миг она выглядела абсолютно счастливой.

– Вот так-то, дружище. Мы победили раньше, чем начали бастовать. У продюсеров оказалось больше ума, чем я думала. Теперь у нас будет единый фронт. Прекратятся все сверхурочные, и не нужно будет торчать в студиях ночами, ничего не получая за часы, проведенные там. Теперь им придется раскошелиться. Представь себе, нас поддержали Кроуфорд, Кэгни и другие звезды! Разве это не здорово?!

– Ну, пожалуй, – согласился я.

Она похлопала меня по плечу:

– С тобой все будет в порядке, когда ты перестанешь думать о ерунде. Слушай, помни одно: не отступай ни на шаг, пока не будешь уверен, что она не отзовет залог. Жаль, что меня не будет, чтобы помочь тебе.

– Ты что-то слишком уверена, что она придет. А если нет? Что если она просто позвонит судье и скажет ему, что отзывает залог?

– Нет, так она не сделает. Придет сюда. – Мона остановилась в дверях. – Ральф, на твоем месте я бы не заикалась при Эбби о залоге. Он может подумать, что ты ненормальный.

– Не бойся, он бы все понял, – сказал я.

– Ну, надеюсь, ты еще будешь здесь, когда я вернусь.

– Ну конечно, я буду здесь, – кивнул я.