Текст книги "Дипломатия Волков"

Автор книги: Холли Лайл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

Кейт улыбнулась, и впервые за этот день улыбка ее казалась искренней.

– Значит, свадьба будет не такой, на какую рассчитывают Доктиираки?

– Естественно. А когда она закончится, праздновать будут только Галвеи.

Глава 10

Его конь – хотя Хасмаль ни под каким видом не мог бы назвать это животное своим, – точнее конь, которого он украл, довольно уткнувшись в сено, стоял в сооруженном на скорую руку загоне вместе с прочими лошадьми Гиру. Пленник сразу узнал и пятнистую шкуру животного, и кривое клеймо на правом боку… Хасмалю даже показалось, будто он уловил мстительный блеск в глазах этого создания. Он заметил коня, когда стража повела его к ручью – ополоснуться; Гиру содержали своих лошадей подальше от людского жилья – ниже по течению и по склону холма, – показав себя с лучшей стороны в отличие от создателей города, в котором проживал Хасмаль. Он никоим образом даже не намекнул своему стражу, что узнал животное: скрытность определенно сулила больше перспектив. Но на душе стало спокойнее: раз Гиру обнаружили коня, возможно, и пожитки его сейчас находятся в лагере, где-нибудь неподалеку… Быть может, он сумеет вернуть их себе.

Стоянка Гиру занимала северный склон невысокого холма, от длинного гребня до ручья, извивавшегося меж деревьев в долине. Хасмаль прикинул, что у Гиру здесь около сотни фургонов, однако он не испытывал в этом особой уверенности: лес вокруг был очень густой, и едва он замечал несколько новых повозок, как остальные немедленно исчезали из виду; да и сами они, разрисованные лесными и луговыми пейзажами, неким таинственным образом растворялись среди окрестностей, внушая тревогу. И все же приблизительную оценку он получил – этого было достаточно, дабы представить, что взрослых Гиру здесь по меньшей мере свыше пятидесяти – поэтому нечего было и мечтать о том, чтобы одолеть стража и бежать.

Потом, Хасмаль имел представление и о своей силе, и о своей слабости, и у него хватало ума не путать одно с другим. Рожденный в городе, воспитанный в цивилизованных условиях, привыкший к доставляемой акведуком воде и пище, приготовленной дома в кирпичной печи, к общественным баням, а не речкам, он и на мгновение не обольщался тем, что сумеет бежать через лес, удрать от погони и пережить опасности, коими изобиловали дикие края. В глуши он был слаб.

Но оставались хитрость и осторожность, и с помощью особых качеств он надеялся выпутаться из непростой ситуации.

Охранявший его Гиру не проявлял нетерпения, пока Хасмаль купался. Ухмыляясь, он сидел на поваленном дереве и не отводил нацеленный на грудь пленника арбалет. Оружие вынуждало Хасмаля нервничать, тем не менее страж обращался с ним неплохо, обеспечил его изрядным количеством пищи и обвел вокруг колючих зарослей, вместо того чтобы заставлять пробираться сквозь них. Последнее обстоятельство особенно порадовало Хасмаля, до сих пор остававшегося без одежды.

– Спасибо тебе за то, что не торопил меня с мытьем, – произнес Хасмаль по-иберански, затевая со стражником сложную игру, в которой он изображал, что в жизни не слыхал шомбийского слова, в то время как охранявший его человек претендовал на полное незнание иберанского. Поэтому объяснялись они жестами, призывая при этом к себе богов, чтобы собеседник первым начал выдавать свои секреты.

Хасмаль намылился мылом, полученным от стражника, наслаждаясь прикосновением пены к своей коже, так же как и водой, которая омывала все части тела, пострадавшего во время вчерашней скачки.

– Эти сукины дети протащили меня сквозь каждую лужу и чащу, которую сумели отыскать между дорогой и тем местом, где они встретились с вами, ребята.

Страж улыбался, делая вид, что не понимает слов Хасмаля. Пленник расслаблялся в воде, не такой чистой, как доставляемая акведуком, но тем не менее прекрасной.

– По-моему, ты даже не представляешь, как это бывает, когда тебя предают, – продолжал Хасмаль. – Что испытывает свободный человек, спасающийся от зловещих знамений, попавший в руки воров и едва не повешенный, – только потому, что при нем не нашлось ничего ценного. Не представляешь, как ощущает себя человек, из петли проданный в рабство дохода ради. Тряхнув головой, он полностью погрузился в воду и, намочив волосы, принялся намыливать их.

– Эти сволочи стащили мою одежду и оставили нагишом. Даже каких-нибудь лохмотьев не кинули, чтобы прикрыться. И все же… нагому рабу легче, чем мертвому свободному человеку.

Хасмаль закончил намыливание, сполоснулся и встал.

Страж, все еще ухмыляясь, бросил ему полотенце – такое грубое и жесткое, что в банях Халлеса их бы использовали только для того, чтобы стирать грязь с обуви. Хасмаль не был уверен, следует ли вытереться им, или обмотать вокруг чресел, и поскольку страж ни словом, ни мимикой не намекнул ему на функцию этой тряпки, решил сделать и то, и другое. Пока он шел к ручью, женщины в лагере посмеивались над его наготой; хорошо, что этого можно было избежать на обратном пути.

– Я бы отдал все, чтобы получить мои вещи назад и убраться отсюда, – сказал Хасмаль.

Стражник показал на вершину холма, и Хасмаль направился вверх. Грубая лесная почва ранила ноги, однако он приободрился – вымывшись и прикрыв наготу полотенцем.

– Вы, наверное, захотите избавиться от меня, если узнаете, какого рода неприятности связаны со мной. Я проклят, и судьба моя связана с женщиной из семейства Галвеев. Я как раз собирался уйти как можно дальше от нее – пока не случилось чего-нибудь ужасного. Мне предсказана незавидная судьба, и оракул не утверждал, что она не затронет окружающих.

Страж привел Хасмаля в шатер, где его держали под охраной.

Гиру оставил ему полотенце: неплохо. И не запер руки в колодки, в которых пленнику приходилось спать, – тоже ничего. Однако он надел на Хасмаля металлический ошейник и прикрепил его к цепи, прикованной к каменному шару, находившемуся в центре шатра. Хасмаль не стал защищать свое достоинство более чем в прочих случаях. Пусть свершится то, что должно свершиться, а он будет ждать. Он умеет это делать.

Когда солнце миновало половину своего пути по небу, шум в лагере изменился – и по характеру, и по громкости. До ушей Хасмаля доносились крики, топот лошадей, скрип повозок, и ему захотелось узнать, что именно там происходит. Наконец в его шатер кто-то вошел, но не стражник, а женщина, на его взгляд, средних лет, однако чрезвычайно хорошо сохранившаяся. Она была одета в свободные кожаные штаны и кричащую шелковую блузу – обычный костюм женщин Гиру, но шею ее охватывала тяжелая золотая гривна, а заплетенные волосы были украшены рядами золотых бусин. В молодости, вне всякого сомнения, она ошеломляла своей красотой, и время, успевшее, впрочем, вплести седину в ее косы и добавить морщин на лицо, не сумело все же попортить дивные черты. Оно смогло лишь прибавить характера – чего, по мнению Хасмаля, недоставало лицам его ровесниц. Сугубо инстинктивно он улыбнулся ей. Подобная женщина привлекла бы его внимание в любых обстоятельствах, и нынешняя трудная пора не представляла исключения.

Она внимательно изучала его лицо. Хасмаль молчал, ощущая в ней перемену своей судьбы. Наконец незнакомка произнесла:

– Ты странный раб. Ты не просил о свободе – но называешь себя свободным. Ты ничем не грозил нам, если мы не освободим тебя, – и утверждаешь, что поражен проклятием. Ты не пытался вернуть себе коня или пожитки – хотя Флонабан говорит, что ты видел свою лошадь среди наших.

– Итак, Флонабан все-таки разговаривает по-иберански?

– Ты тоже знаешь шомбийский, или я не права? Мы велели ему выяснить о тебе все что удастся. И ты основательно помог ему. Но, должна признаться, совсем не так, как помогают рабы.

Хасмаль улыбнулся и промолчал. Вежливость, благодарность за хорошее обхождение, капелька информации, попавшая в нужный момент и нужное ухо, обычно приносили свои плоды. Оставалось только надеяться, что плоды эти окажутся полезными для него.

Женщина также ждала, словно бы надеялась услышать от него что-то еще – быть может, протесты против рабского положения и просьбу о возвращении своих пожитков. Хасмаль молчал, и она наградила его ослепительной улыбкой, изогнув брови дугой.

– Великолепно. Молчание делает тебе честь.

И тут она промолвила слова, потрясшие его до глубины души:

– Катарре койте гомбри… хай аллу ниш?

Это было приветствие, которым пользовались Соколы; слова, оставшиеся от языка, почти целиком уничтоженного бурями времени, были сохранены братьями, поклявшимися хранить тайны прошлого и содействовать осуществлению пророчеств, которые должны благотворно повлиять на участь всего человечества. Отец объяснял ему, что фраза эта означает: «Сокол предлагает тебе свои крылья… ты полетишь?»

Хасмаль ответил словами, которым научил его отец:

– Алла менчес, на гомбри амби кайта камм. Я согласен и за соколиные крылья отдам свое сердце.

– Удачная встреча, брат, – сказала она и, склонившись над ним, отперла кольцо, приковывавшее его к камню. Тяжелые косы скользнули по нагим плечам Хасмаля, сладостный, чуть отдающий мускусом запах наполнил ноздри. И вдруг он почувствовал, что никакими словами не может выразить свою благодарность за то, что грубое полотенце по-прежнему окутывает его чресла. – Нам нужно кое-что обсудить; пойдем со мной.

Так, почти мгновенно, он оказался гостем, а не рабом Гиру-налле. Женщина вывела его из шатра, и он заметил, что повозки выстроились в цепочку, люди привязывают заводных лошадей к задкам повозок, а наездники уже разъезжают вокруг огромного поезда, выкрикивая приказы.

Женщина привела его к прекрасной, расписной повозке, которую назвала своей резиденцией. Возница уже сидел на высокой поперечине с вожжами в руках. Махнув ему, она крикнула по-шомбийски, а потом пригласила Хасмаля в свой дом на колесах.

Вступив внутрь, он был совершенно очарован. Ему еще не приводилось бывать в повозках Гиру, и он даже не представлял, каким восхитительным может сделаться столь ограниченное пространство. Он оказался в комнате, на отполированном до блеска полу из плотно пригнанных друг к другу деревянных досок, под расписным деревянным потолком, достаточно высоким, чтобы можно было свободно стоять. Вдоль одной стены, под окном из настоящего стекла, тянулась покрытая мягкой обивкой скамья. Вдоль другой разместились кладовая и шкаф с ящичками от пола до потолка; между ними располагалось место для приготовления пищи. Передняя часть была отведена под глубокий шкаф с лесенкой, наверху которого находилась ниша с матрасом и несколькими туго набитыми подушками.

У нее есть все необходимое для жизни, подумал Хасмаль, причем во всяком уголке, куда бы она ни попала.

Сняв одну из подушек с длинной скамейки, женщина открыла крышку устроенного там сундука. Достала оттуда пару поношенных темно-зеленых кожаных брюк и шелковую, сизую как голубь рубашку. Она перебросила Хасмалю эти вещи, и он стал одеваться, не забывая о том, что женщина следит за ним. Одежда пришлась ему почти впору – и это притом, что мужчины Гиру были преимущественно рослыми и стройными… рядом с ними Хасмаль казался скорее невысоким, но мускулистым.

– Чьи они?

– Теперь твои. А прежде принадлежали другу… но он перебрался отсюда.

– Спасибо тебе, – он помедлил, не зная ее имени, – госпожа.

– Какая из меня госпожа! – сказала та. – Просто женщина. Можешь звать меня Аларистой.

Это не было ее именем, он знал это. Гиру никогда не называли свои истинные имена, ибо знание настоящего имени дает власть над душою.

Он кивнул.

– Алариста. А меня зовут Чобе.

Так его звали в детстве; подобным образом Хасмаль избегал бестактности, ибо, назвавшись перед ней своим именем, отчасти возлагал ответственность за свою душу, хотела она того или нет.

Когда он оделся, хозяйка велела ему сесть и предложила напиток, названный ею кемишем, который, по ее словам, приготовлялся из семян и плодов растения кокова, красного перца и молодой сушеной рыбы, смесь крепкую, едкую и сомнительную, – по правде сказать, более отвратительной жидкости ему еще не приводилось пробовать. Дома из тертой коковы и меда приготовляли сладкое и приятное питье. Хасмаль даже не представлял, что можно найти способ сделать кокову настолько отвратительной. Тем не менее он был гостем, и что еще важнее, гостем собрата – Сокола; в таковом качестве он был вынужден и проглотить мерзкую жижу, и улыбнуться, и выразить свое удовольствие.

Покончив с питьем, она наконец перешла к тому, что было у нее на уме.

– Когда Флонабан сказал мне, будто ты проклят, я сразу ответила ему, что это чушь и что ты пытаешься запугать его и таким образом найти путь на свободу. Однако я не стану верить подобному утверждению, не получив доказательств.

Она улыбнулась.

– Конечно.

Он остановился, не добавляя никаких подробностей, ибо, услышав, она передаст их кому-нибудь, а он не хотел распространять вестей о себе.

– Я гадал. И увидел… жуткую вещь.

Хасмаль ждал. Возможно, эта женщина знает больше, чем он. И сама скажет то, что ей известно. Она вздохнула.

– Как бы мне ни хотелось, – ведь я еще не встречала Соколов, не принадлежащих к моему народу, – мы не сможем оставить тебя у себя. Тогда рок, который пал на тебя, поглотит и нас, – так показало мое гадание.

Она сидела, высоко подняв голову, сложив руки на коленях.

– Мы всегда стремились предоставить убежище всем, кого угнетают нынешние власти. Однако силы, которые ищут тебя… – Женщина изящно поежилась. – Я не смею даже предположить, что мой народ способен стать между тобой и богами.

Хасмаль надеялся услышать от нее больше: узнать подробности жребия, который предрекало ему ее гадание, и почему выпала на его долю такая судьба. Однако женщина, последовав его собственному примеру, умолкла и теперь ожидала его ответа.

– Значит, вы хотите отпустить меня? Вернуть мне свободу?

– В известной мере. Мы отправили голубей нашему агенту в Костан-Сельвире, чтобы тебя взяли на борт корабля. И теперь сворачиваем наш стан – чтобы доставить тебя в гавань, посадить на корабль и увидеть, как ты отплываешь от берега. Когда нас с тобой разделит достаточное расстояние, ты сможешь поступать, как тебе вздумается; но пока корабль не выйдет из гавани, рядом с тобой будет находиться или страж, или я.

– Значит, я заключенный?

Смех ее оказался столь же очаровательным, как и улыбка.

– Нет, ты более не раб, и я скорее назвала бы тебя своим гостем, но если ты попробуешь, э… уклониться от моего гостеприимства прежде, чем отплывешь на своем корабле… – Она снова пожала плечами, и он отметил, как движение это самым любопытным образом взволновало ее грудь. – Тогда мои люди будут вынуждены застрелить тебя прежде, чем ты успеешь сделать десять шагов.

– Но почему? Почему вы не можете просто вернуть мне коня и вещи и отпустить?

На сей раз смех ее прозвучал еще более искренне и веселье заиграло в уголках глаз.

– Потому что – пожалуйста, прости мою откровенность – я не думаю, что у тебя хватит разумения и ловкости, дабы уйти от моих людей так далеко, как мне хотелось бы. Ты не умеешь ездить верхом, не чувствуешь лес настолько, чтобы понимать, где тебя ждет засада. Кроме того, при всем твоем уме и способностях, коими ты обладаешь, могу поручиться: ты не успеешь отъехать отсюда и на один фарлонг, как вновь попадешь к кому-нибудь в плен.

Она наклонилась вперед, и шелковая блуза заманчиво распахнулась, обнажив правую грудь и почти не скрыв левую. Хасмаль старательно боролся с негодованием.

– Итак, ты хочешь удостовериться в том, что я окажусь как можно дальше отсюда.

– Именно… так далеко, как унесут тебя море и корабль.

– Ну что же, сетовать мне не на что, я и сам намеревался предпринять нечто подобное и останусь доволен, пока роковая для меня особа будет находиться за моей спиной.

Женщина не шевелилась, и он понял, что говорит, не отрывая взгляд от ее груди. Покраснев, Хасмаль заглянул ей в глаза и понял, что она прекрасно знает, куда он смотрит… и что подобное внимание доставляет ей удовольствие. Чувствуя себя сущим олухом и идиотом, Хасмаль уставился на свои руки и, чтобы переменить тему, спросил:

– А что мне придется делать все это время?

Алариста не ответила. И, подняв кверху взгляд, он увидел на ее губах тень улыбки, а в глазах тлеющие огоньки. Низким мурлыкающим голосом она сказала:

– Я придумаю тебе занятие.

Глава 11

Кейт шла по улице Чистых Ключей рядом с Типпой; свита из солдат, одетых слугами и низшими чиновниками, следовала за ними. Предполагалось, что они занимаются покупкой шелков и стеклянной посуды для приданого Типпы, однако истинной целью было просто показаться, убедить Доктиираков и Сабиров в том, что Семья Галвеев ничего не подозревает и завтра вступит в свадебную ловушку, когда зазвонят колокола в час Сомы.

Типпа, бедное несмышленое дитя, по-прежнему не подозревала ничего плохого. Ей сказали, что ночью прибудут на аэрибле ее родители и другие видные члены Семейства – после посвятительной службы, а пока приехали только дальние родственники из Гофта и колоний. Историю сию она восприняла как священное писание и старалась проводить свое время в беседах с этими «родственниками» – к всеобщему удивлению. Так Кейт удалось сделать сразу два дела: убрать ее подальше от общества и только что прибывших солдат, нуждавшихся во времени для решения стратегических вопросов.

Таким образом возник и этот поход за покупками, увенчавшийся приобретением пяти рулонов синего словно сапфир шелка, сотни красных как рубин кубков из дутого стекла, стоивших, с точки зрения Кейт, невероятную сумму, и, наконец, набора серебряных графинов, изображавших щенков леопарда, который Типпа объявила драгоценным, а спутница ее сочла просто смешным. Заодно Кейт приобрела жуткую головную боль, отчасти возникшую в результате ее попыток противиться волнам зла, не ослабевавшего, нет, а еще более сгустившегося после приема в честь Дня Именования. Отчасти, впрочем, боль эту можно было объяснить голодом: Кейт успела только позавтракать, да и то на самом рассвете. Обращенное к Моссту заклятие уже звучало на улицах, и стоявшее в зените солнце пекло голову.

Благоухание мяса, хлеба, пирогов и других деликатесов наполняло улицу Чистых Ключей от одного конца до другого; лавки торговцев шелком, менял и ремесленников чередовались с пекарнями, рыбными лавками, от питейных домов пахло медом, и, нюхом ощущая все новые и новые соблазны, Кейт решила, что озвереет, если вот-вот не перекусит.

– А ты не хочешь пирожка? – спросила она у Типпы, уже успевшей отворотить нос от питона на вертеле, от попугаев, зажаренных в собственном соку, от начиненного кукурузой и сладким ямсом отварного пеккари, источавшего неземной аромат, как показалось Кейт.

Типпа вновь исторгла тяжкий вздох, означавший скорбь по поводу того, что ее окружают идиоты.

– Кузина, разве ты не понимаешь? Я просто не могу есть в подобных местах. В этом городе мне предстоит быть адратой, а однажды я, возможно, сделаюсь параглезой, и мне не подобает есть на улице, как простолюдинке.

Кейт разглядывала превосходный обсыпной манговый рулет, восседавший на прилавке одной из самых обыкновенных харчевен, не собиралась мириться с новой неудачей лишь потому, что ее кузина считала, будто употребление простой пищи не подобает ее новому положению, – которого ей не суждено было достигнуть. Поэтому она сказала:

– А вот меня в дипломатическом корпусе успели научить, что если ты хочешь добиться любви своего народа, нужно уметь самой демонстрировать свою симпатию к этим людям. Можно ли придумать лучший способ для начала, чем разделить с ними еду?

Типпа, хмурясь, посмотрела себе под ноги, и Кейт увидела, как зашевелились ее губы. Наконец она перевела взгляд на спутницу.

– А ты уверена, что, попробовав уличной пищи, мы не покажемся… принадлежащими к простонародью?

Кейт изобразила на своем лице искреннюю уверенность.

– Безусловно.

За молчанием последовал новый вздох.

– Ну что ж, тогда перекусим. Я уже ощущаю голод.

Встав в очередь за рабочими, торговцами и продавщицами, они купили себе по прекрасному пирогу, а солдатам взяли каких-то печений. Потом отправились в другую лавку – есть нафаршированных попугаев. После, в медоварне, выпили крепкого красного меда, поданного в посудинах из листьев дерева бассо, скрученных конусом и склеенных воском. Кейт восхитила сама идея расходуемых стаканчиков – до сих пор во всем Халлесе ей ничего не понравилось. И наконец, прежде чем посетить последнюю лавку шелкоторговца на этой улице, они зашли в ледяную лавку. Льда в Халлесе было еще меньше, чем в Калимекке, потому что его приходилось доставлять не просто с гор, но из чужих земель, и цены, написанные мелом на доске продавца, казались воистину астрономическими. Однако полуденная жара делала мороженые сласти неотразимыми для обеих девиц, и Кейт в приступе благородства купила себе и кузине – а также всем поддельным чиновникам и слугам – по небольшой чашечке скобленого льда, смешанного с фруктовыми соками и медом. Наслаждаясь лакомствами, они стояли возле стены дома, пытаясь укрыться от солнца, и тут Кейт вдруг почувствовала, что за ней наблюдают. Она слегка насторожилась, но сумела ничем не выдать своего подозрения. Конечно, они с Типпой естественным образом привлекали внимание, однако здесь речь была не о том.

Он находился где-то в толпе. Тот, другой Карней. Тот, которого она встретила и воспылала страстью.

После их расставания она постоянно ощущала его присутствие. Кейт чуяла сквозь каменную стену, как он ходит возле посольства, пытаясь увидеть ее. Иногда даже посреди ночи сердце ее начинало колотиться, напоминая всего лишь о его существовании. Ее притягивало к нему – как если б он был железом, а она магнитом. Иногда нечто таинственное, находящееся за пределами ее знаний и представлений, пробуждало в ней желание, вопреки тому, что подобные чувства – как ей хорошо было известно – являлись предательством интересов Семьи. Этот Сабир рождал в ней голод, в котором она не могла признаться и которого не смела утолить. Неизвестный был для нее и бальзамом, и ядом, и даже размышления о подобном чувстве были столь же непростительны и притягательны, как Переход.

Теперь он был близок… не в пределах досягаемости чутья, разве что ветер дул навстречу ему, – но настолько близко, что она начинала уже ощущать, как внутри ее тела рождается новый безумный голод. Животная страсть, пояснила себе Кейт. Похоть Карнеи, слабость ее второго, нечеловеческого «я». Нельзя вести себя как животное.

Похоть бушевала в ней.

И в тысячный раз после той ночи она вспомнила о Хасмале, сыне Хасмаля, и о стене мира, окружавшей его. В тысячный раз Кейт пожалела о неизбежном присутствии спутников: в дневные часы у нее никогда не было времени, чтобы исполнить данное обещание и отыскать его. В этом Кейт усматривала не просто стечение обстоятельств, но и руку своего дяди; хотя Дугхалл не расспрашивал обо всем, происшедшем до ее возвращения в посольство и подъема по каменной стене, она не сомневалась, что он испытывает относительно нее определенные подозрения. И потому решил приставить к ней соглядатаев, чтобы наверняка знать: никаких неожиданных случайностей уже не произойдет.

И теперь, находясь в обществе Типпы и солдат, Кейт подумала, не предложить ли ей прогулку на улицу Каменотесов, в лавку редкостей Хасмаля, чтобы, мол, купить Типпе подарок, а там скорее всего найдется какая-нибудь редкость. Она посмотрела на Норлиса, старшего сержанта охраны посольства, одетого сегодня в мундир младшего помощника секретаря. Тот подошел к ней и негромко произнес:

– Спасибо, госпожа, за лед. Очень вкусно. Она улыбнулась.

– Компенсация за… страдания, которые вы претерпели сегодня.

Типпа никогда бы не посмела разговаривать со старшим сержантом в таком тоне, какой позволяла себе с младшими помощниками секретарей; поэтому переодетому Норлису и его людям пришлось услышать от нее несколько пустяковых колкостей. Служившие Семьям солдаты пользовались большим уважением, их услуги высоко ценились; члены Семьи почитали своих защитников – разумный человек не станет иначе относиться к тому, кто в минуты опасности заслонит тебя от беды. Прочая челядь не заслуживала подобного уважения и обычно не удостаивалась его.

Покраснев, Норлис пожал плечами.

– Утро было, конечно, и долгим, и трудным, но… все в порядке.

– У меня есть предложение. Я слышала, на улице Каменотесов, в маленькой лавке можно отыскать удивительные подарки. – Отвернувшись, Кейт наморщила лоб, как бы припоминая название. – Хад… Хар… словом, чьи-то редкости. – Посмотрев Норлису в глаза, она с триумфальной улыбкой вымолвила: – Ах да, «Редкости Хасмаля». Именно так! Я бы хотела заглянуть туда, прежде чем мы вернемся в посольство, и купить что-нибудь особенное для Типпы и ее будущего мужа.

Норлис медленно кивнул головой и по ее лицу пытался понять, чего на самом деле хочет Кейт. Конечно же, он понимал, что покупка свадебного подарка – чистая ложь; ведь им обоим было известно, что никакой свадьбы не будет. Однако от этой затеи он явно не испытывал и капли удовольствия, вне зависимости от предлога.

– Мне примерно известно, где искать эту улицу, но я не стал бы водить вас туда. Та часть города опасна – хорошо одетые люди исчезают там средь бела дня, и то, что нас много, не послужит защитой.

Приподняв брови, она беззвучно произнесла: но вы же солдаты.

Он показал на пояс, где висел только один короткий кинжал. Тут только Кейт заметила, что Норлис без меча – как и остальные солдаты. Действительно, разве положено обыкновенному челядину военное оружие… да и что мог он им сделать, если б даже и имел при себе? Она горячо пожалела этих вояк, одетых в красные с черным чиновничьи оборки и рюши: они наверняка казались себе нагими – без клинков и мундиров, не стеснявших движений, в отличие от этих одеяний, предназначенных для того, чтобы подчеркивать отточенные линии голеней и плеч.

На улице Чистых Ключей, в квартале от посольства – к тому же в приличном районе – им ничто не грозило. У Кейт с Типпой денег при себе почти не было; как и все знатные люди, Типпа приобретала необходимое с помощью кредитных писем. Грабить в таких случаях бессмысленно, о чем знали даже беднейшие горожане. Более привлекательным обычно являлось похищение, и, охраняемые солдатами, в точности, вплоть до оружия, изображавшими чиновников, они сделаются подходящим объектом для банды, которая дожидается подобной возможности, – если слишком далеко заберутся от дома или забредут на сомнительную улицу.

Однако ей нужно было найти Хасмаля и открыть секрет, позволявший злу мира не прикасаться к нему. Другого шанса может не представиться; когда они с Типпой вернутся в посольство, сразу же начнется подготовка к посвятительной службе. Там они снова окажутся под постоянным надзором – до тех пор, пока не вернутся снова в посольство, что произойдет лишь в час Телт, когда небосвод потемнеет и Красный Охотник на небе присоединится к Белой Госпоже. Тогда их с Типпой запихнут в последний аэрибль, отправляющийся из Халлеса; они поднимутся в небесную тьму, а Хасмаль вместе с его тайной будет навеки утрачен ею.

Она должна была отыскать его – и не имела возможности. Кейт знала, что могла бы отдать приказ и Норлис повел бы ее туда и защищал бы, рискуя своей жизнью. Однако жизнями верных солдат в Семье не рискуют без необходимости. Свой долг был и у Кейт, и он требовал, чтобы она приняла к сведению предупреждение Норлиса ради безопасности Типпы – и собственной. Похищения ослабляли Семью; вот и бедная Даня до сих пор оставалась невыкупленной: Сабиры выторговывали за нее мешки золота и дюймы границ – как бабы, покупающие рыбу на рынке, хотя Галвеи перепробовали уже все мыслимое, пытаясь заставить похитителей принять какие-либо условия и отослать ее домой.

Кейт обратила взор в сторону западной стены города, где Хасмаль занимался, должно быть, своими делами, и понурилась. За такой секрет она отдала бы, наверное, все что угодно; однако не ей рисковать силой и честью Семьи.

Поглядев на Норлиса, Кейт сказала:

– Тогда зайдем к последнему шелкоторговцу. Типпа еще не скупила все, что есть в этом городе.

Норлис негромко ответил:

– Если там есть что-либо нужное вам, то, освободившись, я могу сходить туда и купить.

– Нет, я просто хотела посмотреть. Однако спасибо за предложение. Ты очень любезен.

Норлис улыбнулся ей и отошел прочь, а Кейт на мгновение прикрыла глаза, ощущая, как вездесущее зло стучится в стенки ее черепа, как шпионит за ней похотливый Сабир, как хочет его она, и мысленно простилась с Хасмалем и его тайной… самой возможностью когда-либо отыскать свойственный ему покой и самообладание.

Помнит ли он ее, подумала вдруг Кейт. А потом вернулась к насущным делам.

Наконец, преодолев морскую болезнь, продержавшую его в тесной каюте несколько дней, Хасмаль сидел на кормовой палубе небольшого рофетианского торгового судна, держась подальше от моряков, сновавших вверх и вниз по снастям. Он наслаждался приятным ветерком и чистым воздухом, удивляясь тому, что корабль, похоже, неуклонно идет на северо-восток.

Верная своему слову, Алариста посадила Хасмаля на корабль, приказав экипажу убить пассажира, если тот попробует бежать. Она оплатила в один конец его проезд до Колонии Кендер, расположенной на другом краю океана и мира. Корабль, как предполагалось, должен был уже направляться туда – менять шелк, стекло и зерно на пряную каберру. Алариста вернула ему все пожитки, наделила последним страстным поцелуем и сказала, что будет скучать о нем, как ни о ком в своей жизни. А затем ушла, даже не оглянувшись. Корабль поднял паруса, и Хасмаль обнаружил, что желудок его не ладит с морем.

Ладно, возможно, моряк из него не получится никогда, однако чувство направления трудно отнять, и он знал, что, отплывая из Костан-Сельвиры, корабль взял курс на юго-восток. Когда Хасмаль пробовал выяснить у капитана или экипажа, почему они изменили направление – ведь он провел неведомо сколько дней, лежа пластом на койке, – они ограждались от него знаком гадюки или плевали на палубу, чтобы отвратить зло. В конце концов он отказался от дальнейших расспросов. Изменение курса корабля по-прежнему беспокоило Хасмаля – как и то, что он был на этом судне единственным пассажиром и все без исключения относились к нему с опаской. Понятно было, что они знали о висевшем над ним проклятии: вне сомнения, Гиру не умолчали об этом, – и Хасмаль поражался только тому, что его еще не выбросили за борт – в качестве снеди акулам и прочим морским чудовищам.

Крик «Земля!» вывел его из задумчивости. Поглядев на горизонт, он заметил на северо-западе невысокую темную гряду, похожую на облака, поднимающиеся над горизонтом.