Текст книги "Викинги"

Автор книги: Хольгер Арбман

Другой тип меча, получивший в Британии известность, вполне сопоставимую с распространением боевого топора, найденного на дне Темзы, также обнаружен в этой реке и совершенно не встречается в колониях викингов в Ирландии и Шотландии, хотя в то же время он является типичным для юга и востока Балтики. Этот тип меча относится, возможно, к позднему X веку, периоду правления Свейна и Кнута, и интересен тем, что его орнамент, выполненный на слегка закругленной рукояти, разделен на три доли. Такой меч носил сам Кнут, насколько мы можем судить по его описанию самого себя, которое сохранилось в новом монастырском служебнике (MS Stowe 944).

Наиболее важной частью меча, однако, являются не декоративные черты рукояти и гарды, но лезвие: и во многих случаях можно с уверенностью говорить о том, что оно также часто импортировалось, как, впрочем, и эфес, хотя чаще всего к викингам оно поступало из мастерских Рейна, нежели с Британских островов. Конечно, не все мечи, на которых стоит клеймо Ингельри или Ульфберта, действительно были изготовлены этими прославленными мастерами, но как бы то ни было, действительно, очень часто лезвие ввозили из зарубежных мастерских, а затем подгоняли его к рукояти, чтобы меч, с одной стороны, был удобен, а с другой – удовлетворял местному вкусу, независимо от того, был ли этот вкус английским или скандинавским. Главным украшением лезвия была насечка из металла (волнистый рисунок, напоминающий спинку гадюки, который вполне мог вдохновить поэтов на частое упоминание в своих произведениях этого периода о лезвии со "змеиным орнаментом"). Аслак Лиестоль привел убедительные доказательства того, что Эйрик Кровавая Секира из Йорка, скорее всего, владел мечом данного типа, если, конечно, его интерпретация строки в поэме Эгиля в похваление Эйрика верна. А. Лиестоль также предоставил наиболее убедительное объяснение технологии создания насечки со змеиным рисунком при ковке мечей. Поперечные сечения на мечах с насечками показывают, что на некоторых из них, также как на многих прибрежных камнях, были выгравированы буквы. Данный факт, однако, не являлся бы предметом для обсуждения, если бы прежняя точка зрения (что рисунок создавали путем вбивания полос металла в специальные желобки, выгравированные на поверхности) была верной. А. Лиестоль предполагает, что процесс создания рисунка был очень похож на тот, что применяется в настоящее время в производстве леденцов, украшенных узором. Плоская заготовка, из которой должен был быть произведен меч, сначала прокатывалась в тонкий лист, составлявшийся из двух или трех различных видов стали, и затем разрезалась продольно на полосы, которые в разрезе практически сохраняли равные утлы. После этого полосы скручивались в различных направлениях и вновь разрезались на две половины. Таким образом, вдоль оси получившейся болванки образовывался неровный волнистый рисунок, сформировавшийся при кручении полос, изготовленных из первоначального прокатанного листа. Две половинки образовавшихся болванок затем вновь сковывались вместе, тем самым создавая внешние поверхности новой заготовки. Различные образцы насечек, действительно найденные на мечах викингов этого типа, появились благодаря тому, что мастер каждый раз при изготовлении меча принимал правильное решение, насколько тонко необходимо раскатать первоначальную заготовку, на какое количество брусков необходимо разрезать металлический лист, в каком направлении скручивать полосы, чтобы создать правильную проекцию сечений (над или вдоль оси бруска) для образования внешней стороны меча. Эта техника трудоемка и сложна (А. Лиестоль проанализировал поверхность одного меча, который состоял из пятидесяти восьми первоначально отдельных кусков металла!), но принятая мастерами технология, оказавшаяся вполне понятной для них, красноречиво свидетельствует о выдающихся способностях скандинавских кузнецов, работавших в период эпохи викингов.

Арабские писатели, такие как Аль-Бируни и Аль-Кинди, на которых ссылался профессор Валиди, высоко оценивают два иностранных народа – франков и русов (или шведских поселенцев на территории Руси), способных изготавливать и оставаться неизменно верными своим мечам, сделанным из раскатанного мягкого железа и стали, которые оказываются лучше в холодных условиях, чем мечи, изготовленные из ближневосточной стали (она имеет другое название). Анализ меча этого типа, проведенный Орвиком, показывает, что дополнительные раскатанные листы, из которых изготавливали первоначальные болванки, состояли из стали с 0,2-процентным содержанием углерода и они были тоньше тех, что не имели углеродного наполнения, в свою очередь отражая точную связь между функциями меча и его орнаментом, представляющим широко распространенный и признанный исследователями лучшим рисунок, использовавшийся, таким образом, даже для создания насечки.

Щиты и кольчуги, изображенные на ковре из Байе, не являются типичными для ранних веков эпохи викингов; щит с остроконечным концом и длинная кольчуга сменили более ранние круглые щиты и короткую кольчугу, обнаруженные на рисунках с изображением воинов на камнях в Мидлтоне, хотя они заставляют предположить, что хорошо подогнанный остроконечный шлем с защитой для носа и щек использовался викингами на западе уже в начале X века. Более тщательно изготовленный шлем явился результатом развития тех моделей, что были найдены в Венделе или Саттон-Ху. Очевидно, данный тип сохранился и был изображен на некоторых камнях (например, на Нанбарнхольмском камне), но не являлся обязательной частью снаряжения каждого воина, которое считалось вполне завершенным при наличии копья и короткого ножа с одним режущим краем или сакса с характерным расширением позади острия, образующего угол.

Героические саги о норманнах сыграли второстепенную роль только в сравнении с их кораблями, оказав большое влияние на воображение народов, с которыми викинги сталкивались в своих походах. В переводах Уильяма Морриса и сэра Джорджа Дасента они убедительно свидетельствовали о том, что викинги постепенно переходили от безрассудной жестокости, проявляемой ими в отношении побежденного населения, к определенной лояльности. И их благородные порывы и стремление к порядку стали воспринимать в качестве типичной черты, свойственной "нашим скандинавским предкам", как начали называть викингов. В. П. Кер приводит очень необычное объяснение данной аномалии, когда вдруг жаждущий крови разбойник, отправляющийся в походы в иные страны, дома оказывается почтенным сельским жителем. Исследуя этот вопрос, необходимо учитывать, что лучшие примеры скандинавских саг были записаны и увидели свет благодаря деятельности современников Дж. Чосера, живших три века спустя окончания эпохи викингов. Нет никакого сомнения, однако, что в основе своей саги сохраняли сознательно культивировавшуюся традицию устной передачи информации, которая ни разу не прерывалась начиная с раннего периода эпохи викингов и поэтому может поведать многое об интересующем нас народе, но было бы опасно полагать, что те события и факты, которые излагались в сагах, являются истинной и непреложной правдой об эпохе викингов. Вот что В. П. Кер говорит о сагах: "это запись творившегося "беспредела" – история в прозе, рациональная и безучастная по характеру, взирающая на все события в беспристрастном свете. В целом саги представляют такой вид литературы, которому не нужно ничего перенимать ни от идей гуманизма, ни рационализма". Такая точка зрения справедлива не только в описании характера саг, но и вполне верна в формировании нашего представления об их авторах. Однако мы не должны заблуждаться, приписывая четкость и ясность в описании событий всем архаическим сказителям, которые в X веке сообщали, например, о визите Эгиля в Йорк, – приписывая в большей степени, нежели мы связываем достоинства "Гамлета" или "Макбета" Шекспира с Холиншедом или с утраченными английскими сагами, датируемыми X веком.

Мрачные описания, содержащиеся в "Речах Высокого", соотносимы с периодом викингов в большей степени, нежели уже слегка формализированный героизм некоторых персонажей саг, таких как, например, Гуннлауг или Гуннар. Подобный подход к описанию героев появился в сагах, поскольку те были записаны более поздними почитателями эпохи викингов, и поэтому оказались столь близки по духу переводчикам XIX века. Устная традиция, которую составитель саги использовал как сырой материал, возникла в эпоху викингов, и на ее основании мы можем представить, что захватывало народное воображение в то время. Однако литература периода викингов представлена в сагах только скальдическими поэмами, которые впоследствии цитировали различные авторы, поскольку полагали, что их строки были созданы в тот же период времени, к которому относились описываемые в сагах события. Данные поэмы не представляются нам совершенно удивительными и необъяснимыми, поскольку они всецело являются продуктом своей эпохи. Главный смысл их создания авторами заключается не в том, чтобы представить на наш суд совершенный стих или утонченность литературной идеи, так как сюжеты в скальдической поэзии обычно просты – это, например, восторг, в который викинга привели дары или хороший корабль, похвала конунга, обеспокоенность грозящей опасностью, – поэтому главное усилие автора направлялось в большей степени не на создание изящного повествования, а на конструирование сложного метафорического образа, должного свидетельствовать о некоем виде остроумия и искусности самого сказителя. Часто исследователи проводят аналогии между литературой и скульптурой, что нередко опасно, однако нельзя не признать, что искажение нормального синтаксиса и фантастическая сложность прорисовки частных и малозначительных элементов представляют в скальдической поэзии параллель с искажением и гипертрофированием образа животного, являющегося типичным для искусства викингов. Когда Харальд Суровый, возглавлявший последний набег викингов, произносит перед Стэмфордбриджем стихи по поводу предстоявшей ему битвы:

 
И встреч ударами
Синей стали
Смело идем
Без доспехов.
Шлемы сияют,
А свой оставил
Я на струге
С кольчугой рядом, —
 

но затем немедленно извиняется за свою немногословность, заявляя, что «эти стихи не были достаточно хороши, мне придется сочинить лучше», и декламирует другую строфу:

 
В распре Хильд – мы просьбы
Чтим сладкоречивой
Хносс – главы не склоним —
Праха горсти в страхе.
Несть на сшибке шапок
Гунн оружьем вежу
Плеч мне выше чаши
Бражной ель велела.
(Сага о Харальде Суровом, 91, перевод стихов О. А. Смирницкой), —
 

мы чувствуем, что осознали что-то важное, что подводит нас к правильному пониманию взглядов викингов на литературное сочинение. Например, человеческая рука – это земля ястреба, так как во время соколиной охоты викинги помещали на руку сокола, а огонь руки – это золото колец; именно поэтому под фразой «богиня огня на земле ястреба» следует понимать «госпожа», образ (кеннинг), который в поэзии иногда изменяется, если ее автор опускает слово «огонь». Литература викингов, очевидно, включала также трагические баллады о Вельсунгах и различные поэмы о богах, как трагические, так и абсолютно нелепые. Если говорить о других направлениях в литературе, то можно отметить, что у викингов была и высокопрофессиональная поэзия, создававшаяся на заказ по определенному случаю. Современному читателю такая поэзия неизбежно должна показаться недостаточно прочувствованной, особенно если сравнить ее с современной эпохе викингов поэзией англосаксов. Только в некоторых поэмах о море можно ощутить образы как реальной, так и выдуманной действительности, созданные авторами саг.

Если мы проявим достаточную предусмотрительность и осторожность, рассматривая саги как свидетельство определенного литературного вкуса (или событий) эпохи викингов, мы можем многое узнать о контактах между ранней скандинавской литературой и другими европейскими литературами этого периода. Поэтов, работавших на Британских островах на правителей, которые были викингами по происхождению, можно отличить от других авторов, так как для английских поэтов характерен более красочный стиль в изложении событий, описываемых в поэме, и точная рифма и, кроме того, они многое заимствовали от сохранившейся и культивировавшейся на территории англосаксонской Англии латинской поэзии. Неточная рифма и особая стихотворная форма скальдической поэзии уходят корнями в поэзию ирландских профессиональных поэтов, если принять версию, предложенную профессором Турвилль-Петра. Во всей Скандинавии был принят литературный стиль, созданный северными сказителями, сохранившими в своем творчестве ирландские и английские мотивы, которые появились в английской среде, и этот стиль также служат напоминанием об истоках происхождения некоторых декоративных стилей в искусстве викингов. Другую сторону контакта скандинавов с британцами и ирландцами необходимо рассмотреть, опираясь на сохраненный церковными хронистами материал, который использовался более поздними авторами как основа для создания саг. Мы обладаем некоторыми свидетельствами, позволяющими сделать вывод, что епархия архиепископа Йорка, занимавшаяся в том числе и вопросами культуры, находилась на службе у викингов.

Наполненный запутанными историческими событиями период между вторжением Великой Армии в 867 году и смертью Эйрика Кровавая Секира постепенно можно будет восстановить полностью, исследовав чеканку монет, осуществлявшуюся церковными монетными дворами по повелению тех или иных английских правителей скандинавского происхождения, в то время как район Пятиградия, который не обладал ресурсами Йорка, по всей видимости останется во многом неизвестным для историка. К сожалению, воссоздание истории викингов в Британии затрудняется и тем, что церковные хронисты более позднего времени уже не искали оснований для своих сообщений о тех или иных событиях исключительно в устной традиции норманнов, которая господствовала в королевствах викингов, хотя для нас апелляция хронистов к взглядам скандинавов была бы весьма ценна. Тем не менее очевидно, что на территории Британии существовала некая письменная хроника, которая оставалась в Йорке в течение всей его оккупации англосаксами, и она восприняла, хотя и частично, скандинавскую версию, описывая события с точки зрения норманнов и их влияния на интересы викингов, в отличие от других летописцев, которые рассматривали викингов только как врагов. Она, конечно, не сохранилась, но ее существование можно доказать, ссылаясь на то количество письменных сообщений, описывавших события этого периода с норманнской точки зрения, которые представлены церковными летописцами севера Англии, основывавшихся, вероятно, на одном общем письменном источнике. Некоторое указание на восприятие скандинавской точки зрения английскими церковными хронистами содержится также в манускрипте "Англосаксонской хроники", которая является продолжением хроники, созданной в Йорке: она ничего не сообщает о великом поражении скандинавов в битве при Брунанбурге (сражение в долине Винхейд в саге об Эгиле), но представляет отдельные записи о земельных интересах той или иной семьи, которые мы также встречаем в так называемых родовых сагах: "В этом году Ситрик убил своего брата Ньяля в Ирландии".

Однако, реконструируя исторические события, мы не можем всецело полагаться только на интерпретацию литературных источников, которые в любом случае отличаются от литературной формы, существовавшей в тот же период времени в самой Скандинавии эпохи викингов. Но разумное и осторожное использование письменных источников в какой-то степени делает для нас возможным составить свое представление о идеях и целях людей, живших и действовавших в эпоху викингов. С другой стороны, этот период времени часто представляется исследователями как некий необъяснимый взрыв человеческой энергии, сила которого в течение трех веков вела скандинавов через моря известного в то время мира, оставив после себя несколько топонимов, диалектных слов и героические истории, сюжеты которых столь последовательны, что заставляют нас говорить об оригинальном и поэтому легкоузнаваемом стиле и духе.

Алан Л. Бинис

Глава 1. Скандинавские истоки

Любая новая культура обычно является результатом постепенного развития, но в некоторых условиях значительные изменения могут происходить столь быстро, что мы оказываемся лишены возможности определить решающие факторы, воздействовавшие на процесс становления культуры. Контакты с другими странами важны, но не могут выступать в качестве единственных определяющих факторов культурного развития. Для Скандинавии эпоха викингов, на первый взгляд, может представляться периодом подобного резкого скачка в развитии культуры, но более пристальное изучение археологического материала свидетельствует, что в этот период были сохранены все основные признаки культуры, сложившейся до эпохи викингов. Постепенное ее развитие в контакте с Западной Европой уже происходило в предшествующий период, в Вендельскую эпоху, названную так по месту в Упланде (Средняя Швеция), где были обнаружены захоронения в ладьях. В данных захоронениях, как и в других захоронениях в ладьях, умершие погребались с пищей, оружием и предметами быта, среди которых уже были найдены стеклянные кубки и шерстяная одежда из Западной Европы.

Большой хутор на острове Хельге на озере Меларен, в 12 милях от Стокгольма, находился в тесном контакте с Западной Европой уже в VIII веке, а его владельцы, по всей видимости, были торговцами-мореплавателями и бондами (сельскими хозяевами). Орнамент с изображениями животных, обнаруженный на предметах, например изготовленных из металла, из скандинавских погребений этого времени, также свидетельствует о связи с Западной Европой и о том, что искусство резьбы по дереву в это время было забыто мастером, работавшим с другим материалом; однако более адекватным проводником к пониманию идей рассматриваемой эпохи (которая не оставила нам письменных источников) является художественная резьба на камнях на острове Готланд, в особенности резьба, которая относится к VIII веку. Изображения на камнях представляют Вальхаллу и сцены из легенды о Нибелунгах, напоминающие об исландских сагах и скальдах, которые ассоциировались с эпохой викингов; так как поэмы скандинавского происхождения этой эпохи не сохранились, древнеанглийский "Беовульф" с богатым материалом по истории Скандинавии является нашим единственным письменным источником, сопоставимым с археологическими данными.

Археологический материал эпохи Вендель ясно свидетельствует об одном факте: за ранними эпизодическими контактами скандинавов с другими балтийскими землями вскоре последовала колонизация последних. В Гробине, на востоке от Либавы (совр. Лиепая) в Курляндии (Латвия) Биргер Нерман, проводя раскопки с 1929 года, обнаружил три отдельных поля погребении, относящихся приблизительно к периоду от 650-го до 800 года. В одном из захоронений, содержащем около тысячи кремированных останков, были найдены как оружие, так и броши, которые представляли собой типичные образцы искусства, развивавшегося на острове Готланд. К этому же типу относится еще одно из данных полей погребений. Совершенно иные черты были свойственны третьему полю. Над его захоронениями возводились курганы, и предметы, обнаруженные в погребениях этого типа, свидетельствуют о контактах уроженцев Гробиня с жителями долины оз. Меларен в Средней Швеции. Недалеко от Гробиня располагается большой "форт", окруженный земляным валом. На его территории найдены наконечники стрел и керамика меларнского типа. Возможно, Гробиня – это тот самый Зеебург, город семи тысяч воинов, упоминание о котором мы находим у Римберта в жизнеописании святого Ансгария. Также сочинение Римберта указывало на существование "форта" в Апулии, которая находилась, как сообщает автор, южнее Гробиня в Курляндии (совр. Апуоле в северо-западной Литве), где действительно был обнаружен один из крупнейших древних "фортов" на Балтике. Представляется даже возможным предположить, что множество наконечников стрел, которые были найдены в насыпи перед "фортом", являются свидетельством шведских набегов на территорию современной Литвы.

Другая колония Готланда на южном берегу Балтики находилась рядом с Эльбингом. Возможно, это укрепленное поселение можно считать "офортом" Трусо, которое описал Вульфстан королю Альфреду. Погребения на территории этой колонии, представляющие типичные черты захоронений острова Готланд, появляются на территории Балтики уже в VIII веке и сохраняются вплоть до эпохи викингов.

У нас нет свидетельств о строителях и жителях этих поселений, несмотря на то, что в нашем распоряжении находятся запутанные рассказы Харальда Серая Шкура и Сигурда Хринга в более поздних сагах. Только от последующей эпохи викингов сохранились письменные источники. Но даже несмотря на сочинения Римберта, Отера и Вульфстана, для того чтобы исследовать историю Скандинавии в данный период, мы практически всецело должны полагаться на археологические данные.

Климат

Климат и условия жизни населения не подверглись радикальным изменениям. Распространение людей по территории Скандинавии можно проследить благодаря археологическим данным и топонимам: плотность населения, выросшая в Западной Европе, как, впрочем, и в Скандинавии, начиная с VII века достигла высшего пика в X веке. В Норвегии, например, в течение всего VII века хутора строились на гористых землях, на месте которых сейчас располагаются горные пустоши. Возможно, что в то время деревья на склонах росли немного выше, чем сейчас, но люди оказывались не готовы отстаивать свои отдаленные поселения на территории, отвоеванной у природы, и, исследуя поздний период эпохи викингов, в этих местах мы уже не встречаем археологических находок, так как люди покинули свои поселения, и те просто превратились в летние пастбища. В то же время наиболее легкие песчаные почвы и морена, по-видимому, находились в активном использовании, а более тяжелый глинистый грунт должен был ждать наступления XVIII века и появления мелиоративной системы, чтобы люди могли использовать эти земли не только в качестве пастбищ.

Поселения

В настоящее время мы не располагаем большим материалом о формах постройки, существовавшей в рассматриваемый период, так как дома строились из дерева и не дошли до наших дней. Но представляется вполне вероятным, что население жило как на изолированных хуторах, так и в деревенских общинах, возможно в разных пропорциях в различных частях Скандинавии. Например, усадьба в Эдсвикене на севере Стокгольма состояла из хозяйского дома и группы небольших подсобных помещений (включая кузницу, где плавили железо и отливали бронзу). Там, где дорога проходит через вершину горной гряды, на скале высечена руническая надпись, датированная XI веком: "Атфари и Торгильс высекли эти руны в память о Хореи, своем отце, и Видфари, своем брате". На невысоком холме к западу от хутора находится поле погребений. Тела умерших в богатых украшениях кремировали в каком-то другом месте, а затем их прах доставлялся на погребальное поле, где над могилой возводился небольшой курган или устанавливались каменные фигуры, образовывавшие квадраты и треугольники. Хутору в Эдсвикене также принадлежало другое кладбище, за болотистым лугом, могильные курганы которого переполнены кремированными останками. Возможно, это кладбище предназначалось для погребения рабов.

Несмотря на то, что усадьбы, подобные описанной выше, создавались для ведения замкнутого натурального хозяйства, в эпоху викингов существовали ремесленники, специализировавшиеся в том или ином деле и бродившие от поселения к поселению, подобно появившимся позднее точильщикам ножей. Об одном из таких ремесленников, жившем, видимо, на острове Готланд, мы можем составить ясную картину. Принадлежавший ремесленнику дубовый ящик с рабочим инструментом и два помятых бронзовых котелка, находившиеся рядом с ящиком, были найдены в 1936 году земледельцем, разрабатывавшим поле на месте высохшего Мястермюрского озера. Возможно, ящик упал за борт летом или ушел под лед зимой, когда ремесленник перебирался через озеро. Владелец ящика был разносторонним человеком. Для выполнения тяжелой работы по металлу в его распоряжении находились мощные молоты, болванка для клепки металла и инструмент для изготовления гвоздей. Для более легкой, например декоративной, работы по металлу он мог использовать напильники и кернеры. По-видимому, ремесленник также работал с медью, так как пользовался специальным молотом для ковки медных котелков изнутри, обжимкой для клепки металлов и ножницами, которые человек, нашедший ящик с инструментами, мог использовать по назначению и разрезать металлический лист. Возможно, ремесленник вырезал ножницами необходимые для ремонта медных изделий куски из своих помятых котелков, делая из них заплаты. Его можно назвать и плотником, так как в набор инструментария, найденного в ящике, входили топоры, тесло, рашпили, замечательная пазовая пила и рубанок для профильной резки, необходимый при обтесывании гарпунов для охоты на китов и других предметов. Одно из долот, принадлежавших ремесленнику, очень напоминает долото современного бондаря. Это значит, что наш ремесленник с таким же успехом мог делать и бочки. Весы, которые он использовал, заботливо отрегулированы и изящно украшены, что предполагает, что ремесленник продавал результаты своего труда (такие как, например, висячие замки и три больших коровьих колокольчика) на вес. Поразительно, как похожи его инструменты, относящиеся к позднему периоду эпохи викингов, на инструменты периода начала индустриальной эпохи.

Мы соприкасаемся с культурой эпохи викингов также в районе Ольборга в Дании, где в ходе археологических раскопок были расчищены часть деревни и поле погребений. Деревня отличалась большим количеством домов, построенных в пределах деревянного частокола. Деревенское кладбище находилось за пределами деревни на холме, с которого открывался вид на Лимфьорд с одной стороны и пролив Каттегат – с другой. Первые захоронения, относящиеся к VI веку, располагались на вершине холма, с течением времени новые захоронения возникали на южных склонах, ниже уровня старых погребений, подобно годовым кольцам на дереве. В конце X века деревня оказалась засыпанной песком, как Помпеи были погребены под лавой, и с тех пор находилась в полной неприкосновенности. Когда археологи расчистили деревню и погребения, перед исследователями предстало кладбище, оказавшееся в точности таким, каким оно было оставлено в X веке, с камнями, установленными так, чтобы образовывались фигуры в форме треугольников, кругов и квадратов; на месте погребений не выросла новая растительность, и ни один камень не был сдвинут со своего места. Распаханные поля, принадлежавшие жителям деревни, простирались вплоть до самого кладбища и в настоящее время все еще видны длинные, узкие и глубокие борозды, тянувшиеся по направлению к центру поля. Такая вспашка позволяла сделать почву достаточно рыхлой, чтобы создать условия для поддержания ее плодородности. Возможно, кладбище, а вместе с ним и пашня были засыпаны осенью сразу после вспашки. Вдоль поля проходила довольно узкая дорога, на которой сохранился след двухколесной повозки, проехавшей по вспаханной борозде как раз перед штормом, принесшим песок.

Когда люди вновь пришли в эти места (в этот раз они селились в верхней части старого поля с захоронениями), форма строительства поселений изменилась. Впервые в Скандинавии в середине XI века начали строить усадьбы, где хозяйственные и жилые постройки располагались вокруг внутреннего дворика, став общим типом для жителей южной Скандинавии. Он давал людям убежище, что было действительно важно, так как поселение располагалось на открытой стороне старого поля погребений над Лимфьордом. Возможно, по той же причине некоторые из построек подобного типа, обнаруженные в Линдхольме, были окружены массивными деревянными изгородями.

Военные лагеря

Совершенно иной тип построек характерен исключительно для Дании (возможно, что по его примеру велось строительство поселения в Англии в Уорхэм Кэмпе, недалеко от Уэльса в Норфолке). Оно состоит из круговых военных лагерей, окруженных большим валом (который был первоначально дополнен частоколом) и рвом. Внутри лагеря располагались дома, от которых до нас дошли только некоторые части плана первых этажей. Дома строились в форме ладьи в группах по четыре дома вокруг центрального внутреннего дворика. В Треллеборге были найдены четыре группы домов, каждая из которых занимала одну четвертую часть круговой зоны. Треллеборг, находящийся на западном побережье Зеландии, является самым известным из поселений этого типа, данные о котором были опубликованы в 1948 году археологом Поулем Нерландом. Недавние раскопки, производившиеся доктором Шульцем, привели к открытию другого важного и большего по размеру лагеря в Аггерсборге, состоявшего уже из 48 домов. Также доктор Шульц исследовал аналогичный лагерь в Фюркате. Четвертый лагерь находился в центре современного города Оденсе; в нем проводились полевые работы с целью определения типа построек.

Точный порядок, сопровождавший строительство подобных лагерей, указывает на наличие в них жесткой дисциплины, чуждой обычным гражданским поселениям эпохи викингов. Поэтому может представляться, что эти поселения были спроектированы с военными целями, но теория, указывающая, что население лагерей состояло исключительно из мужчин, может быть опровергнута обнаружением большого количества женских скелетов в Треллеборге.

Лагерь в Треллеборге довольно маленький, если сравнивать его с лагерем в Аггерсборге, используя в качестве стандартной единицы измерения римский фут (11,613 дюйма). Так, например, расстояние от центра лагеря до внутренней стороны круглой насыпи в Треллеборге составляет только около 234 римских футов в сравнении с 407 футами, зафиксированными в лагере в Аггерсборге. Тем не менее в более позднее время, видимо, назрела необходимость расширить лагерь, и за внешней стороной укреплений были построены пятнадцать домов, которые затем были окружены другим, меньшим по размеру, валом. Возможно, что именно подобные большие лагеря, как мы полагаем, определенно свидетельствуют об организованном военном духе, свойственном позднему периоду эпохи викингов, когда даны управляли огромной империей, протянувшейся от Северного моря до островов Силли. Если это так, то военные силы, которыми командовали такие короли, как Кнут и Свейн, должны были быть очень могущественными; раскопки показали, что лагерь в Треллеборге мог вмещать около двенадцати сотен вооруженных людей.