Текст книги "Карамболь"

Автор книги: Хокан Нессер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Нет, вы… – начала Морено.

– Нечего прикидываться, – продолжала Марлен. – Знаю я, как это бывает. У Эриха кое-что было на совести, но в последние годы он с такими делами покончил. Никто из нас больше никакое дерьмо не употребляет, мы связаны с криминалом ничуть не больше остальных. Хотя что толку пытаться внушить это копам?

Ей никто не ответил. Вспышка Марлен Фрей ненадолго повисла в воздухе, в теплой тишине над печкой. Обстановку разрядил прогрохотавший по улице трамвай.

– Ладно, – произнес Рейнхарт. – Я понимаю, что вы хотите сказать, и, возможно, вы правы. Но сейчас все сложилось, как сложилось, и чертовски странно, если нас поносят за то, что мы, в виде исключения, обращаемся с людьми почтительно… думаю, это ясно всем и обсуждения не требует. Можем двигаться дальше?

Немного поколебавшись, Марлен кивнула.

– Диккен. Что у него там были за дела? У вас есть хоть какие-то предположения?

– Это могло быть что угодно, – ответила она. – Возможно, вы добиваетесь от меня чего-то типа наркотиков, но могу поклясться, что они тут ни при чем. Эрих покончил со всем этим еще до того, как мы съехались.

Рейнхарт окинул ее долгим взглядом.

– Хорошо, мы вам верим, – сказал он. – Эрих предполагал извлечь какую-то выгоду? Я имею в виду деньги… или собирался, например, просто встретиться там с приятелем? Оказать какую-то услугу?

Марлен Фрей задумалась.

– Скорее речь шла о работе. О какой-то работе.

– Он говорил, что направляется именно в Диккен?

– Нет.

– Или зачем едет?

– Нет.

– Даже не намекнул?

– Нет.

– А вы не спросили?

Марлен Фрей со вздохом покачала головой.

– Нет, – ответила она. – У Эриха на неделе иногда бывало семь-восемь подработок, мы обсуждали их только изредка.

– Он сказал, когда вернется? – спросила Морено.

Марлен снова задумалась.

– Пытаюсь вспомнить, но не уверена. Мне кажется, что он собирался вернуться домой, во всяком случае, часам к восьми-девяти, но уверенности в том, что он действительно это говорил, у меня нет. Черт возьми!

Она прикусила губу, и Морено увидела, что ее глаза внезапно наполнились слезами.

– Поплачьте, – посоветовала она. – Ведь можно плакать и говорить одновременно.

Марлен Фрей незамедлительно последовала совету. Морено наклонилась и с некоторой неловкостью стала поглаживать ее по рукам, а Рейнхарт заерзал на плетеном стуле. Попыхтел трубкой и раскурил ее.

– Как насчет имен? – спросила Морено, когда приступ подошел к концу. – Он не называл никаких имен в связи с тем, что собирался делать во вторник?

Марлен замотала головой.

– Вам известно, бывал ли он там раньше? Часто ли туда ездил?

– В Диккен? – Она усмехнулась. – Нет, там едва ли наша среда, или как вам кажется?

Морено слегка улыбнулась.

– Его в последнее время ничто не беспокоило? Не произошло ли чего-нибудь, что вы могли бы связать с несчастьем?

Марлен Фрей вытерла глаза рукавом свитера и снова задумалась.

– Нет, – сказала она. – Ничего в голову не приходит.

– Не появилось ли у него в последнее время каких-нибудь новых знакомых?

– Нет. Эрик знал многих людей… можно сказать, любого сорта.

– Ясное дело, – подтвердил Рейнхарт. – Например, Эльмера Кодовски… у которого он одолжил машину?

– Например, да, – согласилась Марлен Фрей.

– Вы с ним в последнее время общались?

Она покачала головой:

– Он сидит. Где – не знаю, он старый приятель Эриха… я с ним толком не знакома. Только пару раз видела.

– А вам самой в последнее время никто не угрожал? – спросила Морено.

– Мне? – переспросила она с неподдельным удивлением. – Вот уж точно нет.

На несколько мгновений воцарилась тишина. Марлен склонилась поближе к печке, потирая ладони в поднимавшихся волнах тепла.

– Вы довольно долго не обращались в полицию, – заметил Рейнхарт.

– Знаю.

– Почему же?

Она пожала плечами:

– Может, это и естественно. Как вам кажется?

Рейнхарт не ответил.

– Вы поддерживали контакт с матерью Эриха? – спросила Морено.

– Нет, – твердо ответила Марлен Фрей. – Абсолютно нет. Но я бы хотела поговорить с его отцом. Мне надо ему кое-что сказать.

– Вот как? – удивился Рейнхарт. – Что именно?

– Это я скажу ему, – заявила Марлен Фрей.

Потом они немного посидели в кафе «Гамбринус», пытаясь обобщить впечатления.

– Пока никаких намеков на версии, – констатировал Рейнхарт. – Как ты считаешь? Просто проклятие какое-то.

– Да, никаких, – согласилась Морено. – Правда, возникает ощущение, будто у него там была назначена встреча с убийцей. Хотя он, вероятно, плохо представлял себе ее исход. Странно только, что он сидел в ресторане один и ждал. Если можно полагаться на сведения Юнга и Роота… получается, что тот человек нарушил договоренность и не появился.

– Возможно, что дело обстояло гораздо проще.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Морено, отпивая глоток глинтвейна.

– Обычное ограбление, – сказал Рейнхарт. – Какой-нибудь наркоман с молотком захотел наличных. У Эриха вытащили даже сигареты и ключи, а это уже о чем-то говорит.

Морено кивнула.

– Думаешь, все так и было? – уточнила она.

– Может, да, а может, и нет. Ведь это не обязательно один и тот же человек… я имею в виду, убил его и обчистил карманы. Тот тип, что нам позвонил, едва ли совершенно чист не так ли?

– Скорее всего, да. Как бы то ни было, я склоняюсь к мысли, что дело не только в примитивном ограблении. Тут нечто большее… но считаю ли я так исключительно потому, что жертвой стал именно он, или по какой-то другой причине – даже не знаю… рассуждать так, конечно, неправильно.

– В мире мыслей много неправильного, – заметил Рейнхарт. – В конечном счете, интуиция и предрассудки – вещи одного свойства. В любом случае, начинать, пожалуй, стоит с этого.

Он достал потрепанную черную тетрадку, которую дала им Марлен Фрей в обмен на обещание вернуть после того, как они все скопируют.

– Вероятно, это доказательство того, что они действительно встали на путь истинный, – сказала Морено. – Кто же добровольно отдаст полиции целую адресную книжку, имея что-то на совести?

Рейнхарт листал тетрадку с озадаченным видом.

– Здесь полно народу, – вздохнул он. – Думаю, нам придется еще раз поговорить с ней и попросить кое-кого отсеять.

– Я завтра займусь этим, – пообещала Морено. – А сейчас, по-моему, пора расходиться по домам. Едва ли мы сегодня вечером додумаемся до чего-нибудь гениального.

Рейнхарт взглянул на часы:

– Пожалуй, госпожа инспектор права. Одно мне, во всяком случае, ясно.

– Что же?

– Нам необходимо с этим разобраться. Пусть мы до наступления нового века не раскроем больше ни одного чертова дела, но хотя бы с этим мы справиться обязаны. Это наш долг перед ним.

Морено подперла голову руками и задумалась.

– Если бы речь шла о ком-нибудь другом, я бы решила, что ты разглагольствуешь, как бойскаут. Но признаться, я с тобой согласна. Все и так плохо, и будет только хуже, если мы позволим убийце разгуливать на свободе. Ты завтра с ним снова свяжешься? Он ведь, наверное, хочет знать, как продвигается дело?

– Я обещал держать его в курсе. И сдержу слово. Хочу я того или нет.

Морено мрачно кивнула. Затем они допили остатки и покинули кафе, город и мир на попечение судьбы.

По крайней мере, на несколько часов.

9

Он проснулся и посмотрел на часы.

Без четверти пять. Ему удалось проспать двадцать минут.

«Эрих мертв, – подумал он. – Это не сон. Его в самом деле больше нет».

Он почувствовал, что ему жжет глаза. Они словно норовили выскочить из глазниц. «Эдип, – осенило его. – П, арь Эдип… блуждать остаток жизни слепым, в поисках милости, – возможно, в этом что-то есть. Некий смысл. Эрих. Эрих мертв. Мой сын».

Удивительно, как та же самая мысль способна час за часом заполнять все сознание. Те же два слова – даже, собственно говоря, не мысль, просто сочетание слов, непостижимое, словно заклинание на чужом языке: Эрих мертв, Эрих мертв, Эрих мертв. Минуту за минутой, секунду за секундой; каждую частицу каждого мгновения. Эрих мертв.

Или вовсе не удивительно. Наверное, так и должно быть. Похоже, так будет и впредь. Такой станет его жизнь. Эрих мертв. Сын окончательно завладел им; своей смертью он наконец полностью завоевал внимание и любовь отца. Эрих. Именно так. Больше ничего и не надо было.

«Я не выдержу, – подумал Ван Вейтерен. – Распадусь на части и пойду на дно, ну и пусть. Надо было умирать вовремя».

Женщина рядом с ним пошевелилась и проснулась. Ульрика. Ульрика Фремдли, ставшая его женщиной, несмотря на все сомнения и душевные терзания. Его терзания, не ее.

– Тебе удалось хоть немного поспать?

Он покачал головой.

– Совсем не удалось?

– Полчаса.

Она провела теплой рукой по его груди и животу:

– Хочешь чаю? Я могу сходить и приготовить?

– Спасибо, не надо.

– Хочешь поговорить?

– Нет.

Она повернулась на бок. Подползла поближе к нему, и вскоре он по ее дыханию услышал, что она снова уснула. Он выждал несколько минут, потом осторожно поднялся, закутал ее одеялом и пошел на кухню.

Красные электронные цифры на стоявшем на окне транзисторе показывали 04.56. За окном было по-прежнему совершенно темно; только несколько косых лучей от уличного фонаря падало на угол погруженного во тьму здания бывшей пекарни на другой стороне улицы. Предметы, которые он различал на кухне, казались окутанными такой же мертвенной дымкой. Стол, стулья. Плита, мойка, полка над кладовкой, куча газет «Альгемайне» в корзине в углу. Он открыл дверцу холодильника и снова закрыл. Взял с сушилки стакан и выпил воды из-под крана. «Эрих мертв, – подумал он. – Мертв».

Ван Вейтерен вернулся в спальню и оделся. Ульрика пару раз беспокойно повернулась в постели, но не проснулась. Он проскользнул в прихожую и закрыл за собой дверь. Надел ботинки, шарф и пальто. Вышел из квартиры, тихонько спустился по лестнице и оказался на улице.

Накрапывал дождь – или, скорее, опускался, точно мягкий занавес из парящих легоньких капель. Температура – семь-восемь градусов тепла. Полное безветрие, улицы пустынные, словно перед давно ожидаемой бомбежкой. Темные, погруженные в себя – и в бесхитростный сон окружающих домов.

«Эрих мертв», – подумал он и двинулся вперед.

Вернулся он через полтора часа. Ульрика сидела на кухне в полумраке и ждала, сжимая в руках чашку чая. Он уловил ее укоризненное беспокойство и сострадание, но это тронуло его не больше, чем ошибочный звонок или формальные соболезнования.

«Надеюсь, она выстоит, – подумал он. – Надеюсь, я не утяну ее за собой».

– Ты промок, – сказала она. – Далеко ходил?

Он пожал плечами и уселся напротив нее.

– В сторону Лера, – ответил он. – Дождь довольно слабый.

– Я уснула. Извини.

– Мне надо было пройтись.

Она кивнула. Прошло полминуты; затем она протянула через стол ладони. Они остались лежать приоткрытыми в нескольких сантиметрах от него, и через некоторое время он взял их в свои и нерешительно пожал. Он понимал, что она чего-то ждет, что надо что-то сказать.

– В детстве я знал пожилую пару, – начал он. – Их фамилия была Блуме.

Она слегка кивнула, глядя на него вопросительно.

Он скользнул взглядом по ее лицу, а затем продолжил:

– Возможно, они были не так уж стары, но казались самыми старыми на свете. Они жили в нашем квартале, через несколько домов от нашего, и почти никогда не выходили на улицу. Увидеть их можно было лишь иногда в воскресенье днем, и тогда… тогда замирали любые игры и вся жизнь на улице. Ходили они всегда под руку, по теневой стороне улицы, мужчина непременно в шляпе, и их окружало облако скорби. Бабушка рассказала мне их историю, когда мне, думаю, было не больше семи лет. Когда-то у супругов Блуме были две дочери, две прелестные молодые дочери, которые однажды летом отправились вместе в Париж. Там их обеих убили под каким-то мостом, и с тех пор родители больше ни с кем не общались. Девушек доставили домой во французских гробах. Вот такая история… мы, дети, всегда смотрели на них с глубочайшим почтением. Просто с чертовским уважением…

Он умолк и выпустил руки Ульрики.

– Дети не должны умирать раньше родителей.

Она кивнула.

– Хочешь чаю?

– Спасибо. Если ты добавишь туда несколько капель рома.

Она встала. Подошла к столику возле мойки и включила электрический чайник. Немного покопалась среди бутылок в шкафу. Ван Вейтерен остался сидеть за столом. Сцепил руки в замок и опустил на них подбородок. Прикрыл глаза и вновь почувствовал боль в глазницах. Жгучая боль распространялась оттуда к вискам.

– Мне уже доводилось переживать это…

Ульрика обернулась и посмотрела на него.

– Нет, не по работе. Просто я много раз представлял себе смерть Эриха… что мне придется хоронить его, а не наоборот. Не в последнее время, а гораздо раньше. Восемь – десять лет назад. Представлял со всей очевидностью… отца, который хоронит сына, не знаю, возможно, подобным мыслям предаются все родители.

Ульрика поставила на стол две дымящиеся чашки и снова села напротив Ван Вейтерена.

– Я – нет, – сказала она. – Во всяком случае, не столь явственно. Почему ты мучил себя подобными вещами? На то должны быть причины.

Ван Вейтерен кивнул, осторожно отпив крепкого и сладкого напитка.

– Да… – Он немного поколебался. – Да, причины были. По крайней мере, одна… когда Эриху было восемнадцать, он пытался покончить с собой. Наглотался таблеток, которых хватило бы на пять-шесть взрослых людей. Его обнаружила подружка и вовремя доставила в больницу. Если бы не она, он бы умер. Прошло уже более десяти лет, а какое-то время это снилось мне каждую ночь. Не только его пустой, отчаявшийся, виноватый взгляд в больничной постели… мне снилось, что его затея удалась и я хожу менять цветы на его могиле. И тому подобное. Такое ощущение, будто… будто я тренировался. Теперь это стало реальностью, ведь в те годы я знал, что рано или поздно так и будет… или думал. Я уже почти успел забыть, а теперь так и вышло. Эрих мертв.

Он снова умолк. По лестнице прошел разносчик газет или кто-то из соседей. Ульрика собралась было что-то сказать, но передумала.

– Я сейчас пытался зайти в церковь Кеймер, – продолжал Ван Вейтерен, – но она оказалась закрыта. Ты можешь мне объяснить, зачем надо запирать церкви?

Она медленно погладила его руки. Прошла минута. Потом две. Ульрика пыталась подобрать слова, он это понимал.

– Эрих умер не по собственному желанию, – наконец сказала она. – Это большая разница.

Он не ответил. Высвободил правую руку и отпил глоток.

– Возможно, – произнес он. – Может, разница и большая. Сейчас мне трудно судить.

Снова повисла тишина. Через окно в кухню начал проникать серый рассвет. На часах было несколько минут восьмого. Улица и город проснулись. Наступил еще один ноябрьский день. Жизнь снова набирала темп.

– Я больше не в силах говорить об этом, – сказал Ван Вейтерен. – Не понимаю, какой смысл обращать это во множество слов. Извини, что я так молчалив, я благодарен тебе за то, что ты здесь. Бесконечно благодарен.

– Я знаю, – отозвалась Ульрика Фремдли. – Слова тут ни при чем. Да и речь, вообще, не о нас. Давай пойдем немного приляжем?

– Мне бы хотелось, чтобы вместо него убили меня.

– Это бессмысленно.

– Знаю. Несбывшиеся желания всегда бессмысленны.

Он допил остатки и пошел за ней в спальню.

Ближе к середине дня позвонила Рената – его бывшая жена, мать его покойного сына. Она проговорила с ним минут двадцать: то говорила, то плакала. Положив трубку, он подумал о словах Ульрики:

«Речь, вообще, не о нас».

Ван Вейтерен решил попробовать держаться за эту мысль. Ульрика потеряла мужа при сходных обстоятельствах; дело было почти три года назад, тогда они и встретились. Ван Вейтерен и Ульрика Фремдли. Кое-что говорило за то, что она знает, о чем тут речь.

Насколько это можно знать. В два часа он сел в машину и поехал в аэропорт Маардама встречать Джесс. Та уже вышла ему навстречу в зал прибытия в полном отчаянии; они обнялись и простояли так в центре зала, наверное, несколько часов. Просто стояли, в обычной толпе и неразберихе, какие всегда царят в аэропорту, и раскачивались из стороны в сторону в незнающем слов и времени общем горе.

Он и его дочь Джесс. Джесс, оставившая в Рауэне семилетних близнецов и мужа. Сестра Эриха. Оставшееся у Ван Вейтерена дитя.

– Я еще не готова к встрече с мамой, – призналась она, когда они спустились к машине на подземную парковку. – Не могли бы мы просто поехать и где-нибудь посидеть?

Он доехал до небольшого кафе «Зейпорт», расположенного на въезде в городок Эгерштадт. Позвонил Ренате и объяснил, что они немного задержатся, после чего они провели несколько часов, сидя друг напротив друга за одним из столиков с видом на дождь и дюны. И на свинцово-серое морское небо, тяжелым куполом возвышавшееся над истерзанной ветром голой прибрежной полосой. Джесс настояла на том, чтобы не выпускать его пальцев из своей руки, даже пока они ели, похоже, как и Ульрика Фремдли, понимая, что сейчас ему нужны не слова.

Понимая, что речь не о них самих, а об Эрихе, и что важно как-то удержать отца.

– Ты его видел? – спросила она через некоторое время.

Да, он ненадолго заезжал в воскресенье в судебно-медицинскую лабораторию. Ему думалось, что Джесс тоже стоит там побывать. Если у нее есть желание. Скажем, в течение завтрашнего дня, он готов поехать с ней.

Она спросила также, кто это совершил, и он объяснил, что не знает.

Почему?

Этого он тоже не знал.

В половине шестого они покинули Эгерштадт, и через сорок пять минут он высадил Джесс перед домом Ренаты на улице Маалервех, где ей предстояло пока пожить. Рената вышла на лестницу и бросилась на шею дочери, а Ван Вейтерен ограничился тем, что достал с заднего сиденья вещи и договорился о встрече втроем на следующий день. В первой половине дня, чтобы, возможно, съездить посмотреть на Эриха – Рената тоже еще не успела этого сделать. Или была не в силах.

Вернувшись домой, он обнаружил на кухонном столе записку от Ульрики. Та писала, что любит его и будет дома около девяти. Он приготовил себе тодди [4]4
  Тодди – алкогольный напиток из забродившего сока некоторых видов пальм. – Примеч. ред.


[Закрыть]с вином и уселся в гостиной в полной темноте. Поставил диск Пендерецкого, но почти сразу выключил музыку.

«Слова лишние, – подумал он, – и музыка тоже. Эрих мертв. Тишина».

Минут через сорок пять позвонил Рейнхарт.

– Как дела? – поинтересовался он.

– А ты как думаешь? – отозвался Ван Вейтерен.

– Вы сидите в одиночестве?

– Временно.

На несколько мгновений воцарилось молчание: Рейнхарт подыскивал слова для продолжения.

– Хотите поговорить об этом? Мы могли бы завтра ненадолго встретиться.

– Возможно, – произнес Ван Вейтерен. – В таком случае я позвоню. Вам известно, кто это сделал?

– Понятия не имеем, – ответил Рейнхарт.

– Я хочу, чтобы вы его нашли.

– Мы его найдем… я еще кое-что хотел сказать.

– Еще кое-что? – удивился Ван Вейтерен.

– Марлен Фрей. Его подружка. Вы с ней встречались?

– Разговаривал по телефону.

– Она хочет, чтобы вы с ней связались, – сказал Рейнхарт.

– Обязательно свяжусь. Конечно. Могу я попросить тебя об одной услуге?

– Пожалуйста, – ответил Рейнхарт.

Ван Вейтерен несколько секунд помедлил:

– Когда вы его поймаете… то есть когда вы найдете убийцу… я бы тоже хотел с ним встретиться.

– Зачем же? – спросил Рейнхарт.

– Затем, что так надо. Если передумаю, я тебе сообщу.

– Ладно, – согласился Рейнхарт. – Разумеется. Вы сможете посидеть с ним с глазу на глаз, обещаю.

– Чем раньше, тем лучше, – сказал Ван Вейтерен.

– Я сделаю все, что в моих силах.

– Спасибо, я на тебя рассчитываю.

10

– Мне плевать на то, чем вы там еще заняты, – сказал Рейнхарт. – Мне все равно, если вам придется работать по триста часов сверхурочных в неделю. Я знать не хочу, что вы там говорите, считаете и думаете, – это наш главный приоритет! Убит сын комиссара,если у нас подстрелят министра внутренних дел и изнасилуют папу Римского – мы отложим это в долгий ящик, пока не раскроем данное убийство. Ясно? Усвоили? Возражения есть? В таком случае можете сразу подавать заявления о переводе! Черт возьми… off the record, [5]5
  Между нами говоря; не для протокола (англ.).


[Закрыть]ну?

– Я согласен, – сказал Роот.

Остальные, вероятно, тоже были согласны. Во всяком случае, никто не воспротивился. Вокруг письменного стола уже стало душно. Рейнхарт сумел втиснуть к себе в кабинет четыре дополнительных стула; в здании полиции, конечно, были помещения побольше, но там он не смог бы беспрепятственно курить, а с тех пор, как у них родилась дочь, они с женой заключили соглашение, что все вредные привычки останутся за пределами дома.

В оперативную группу входили семь человек. Инспекторы Морено, Роот и Юнг. Стажер Краузе, молодой и многообещающий, – как обычно. Интендант [6]6
  В некоторых странах Европы – один из старших полицейских чинов.


[Закрыть]де Брис и новое приобретение – оперативник Боллмерт, присланный из Аарлаха на время, пока интендант Мюнстер не завершит работу в комиссии министерства, причиной которой стало полученное девять месяцев назад ранение в почки при исполнении служебных обязанностей. И перебор рабочих часов.

И наконец, он сам, теперь уже комиссарРейнхарт. Правда, когда упоминали комиссара,всегда имели в виду не его – только начальник полиции Хиллер называл его так, пытаясь иронизировать или просто пошутить. Под комиссаромвсегда подразумевали комиссара Ван Вейтерена, который был начальником отдела уголовного розыска Маардама в течение полутора десятилетий, а его главной движущей силой вдвое дольше, но около двух лет назад сошел с Парнаса охраны правопорядка, чтобы дожидаться пенсии в качестве совладельца и продавца букинистического магазина «Антиквариат Кранце» в переулке Купинскис.

С полным правом, разумеется; все считали, что он заслужил право на покой и книги, и все скучали по нему со смешанным чувством благоговения, уважения и восхищения.

И теперь он, стало быть, оказался втянутым еще в одно дело. Комиссар.Самым жутким образом… не жертва, но вроде того. Убитый сын. «Проклятие, – подумал комиссар Рейнхарт. – Черт бы их всех побрал!» Много раз за свою так называемую карьеру он считал, что хуже быть уже не может, дальше некуда. Но это было хуже, чем всегда. Более чудовищно, чем он вообще мог себе представить.

«Надо постараться подавить злость, – думал он. – Нужно держать ее на расстоянии, иначе это станет мешать делу».

– Мы должны все-таки абстрагироваться от самого комиссара, – сказал он. – То есть от нашей личной заинтересованности. Надо разбираться как с любым другим делом… только отводя ему главное место. Мы обязаны его раскрыть. Будь я проклят. Сперва, как всегда, факты.

Рейнхарт отыскал нужные бумаги в лежащей на столе кипе и откашлялся.

– Эриха Ван Вейтерена убили двумя ударами в голову тупым предметом, – сообщил он. – Каждый удар сам по себе был смертельным. По крайней мере второй, пришедшийся на шею, как говорит Меуссе… он считает его профессиональным. Орудие было, вероятно, довольно тяжелое… из металла и без выступающих краев – возможно, труба или нечто подобное. Мы его не нашли.

– Жаль, – вставил де Брис. – Это бы облегчило нам задачу.

Рейнхарт сердито посмотрел на него в упор, а затем продолжил:

– Время: вечер вторника. Принимая во внимание показания бармена из «Траттория Комедиа», очевидно, сразу после четверти седьмого. Можно предположить, что преступник нанес удары на парковке, а затем оттащил жертву в кусты, где убитый и пролежал до субботы, пока мы не получили наводку по телефону. Относительно того, кто прибрал к рукам содержимое его карманов, можно лишь строить предположения. Скорее всего, либо сам убийца, либо кто-то другой. Возможно, тот самый анонимный господин наводчик. Версии? Нити? Мотивы? Пожалуйста, ваши соображения!

– Были на его одежде следы наркотиков? – поинтересовался Боллмерт.

«Наверное, пытается произвести впечатление», – подумал Рейнхарт. Розовощекий оперативник пробыл в местной полиции всего несколько недель и явно стремился показать свою осведомленность. Он вполне мог позволить себе не церемониться. То, что он никогда не встречался с комиссаром,могло, пожалуй, тоже считаться плюсом – в данной ситуации.

– Нет, ни на одежде, ни в крови, ни в волосах, ни в ногтях, – ответил Рейнхарт. – Можно констатировать, что его подружка об этом действительно говорила правду. Жаль, что он не рассказал ей, что именно собирался делать в Диккене, а то мы и тут могли бы опираться на ее слова.

– То, что он не рассказал, пожалуй, указывает на некоторую сомнительность цели поездки, – заметил Роот. – Он не упомянул о ней ни девушке, ни Отто Мейеру, которому чуть раньше тем же днем помогал разбираться с яхтой.

– Он даже не сказал ему, что собирается в Диккен? – спросила Морено. – Я имею в виду, этому Мейеру.

– Нет, – ответил Юнг. – Только то, что должен уйти около половины пятого, поскольку у него имеется еще кое-какая работа.

– Работа? – переспросил Рейнхарт. – Он употребил именно это слово?

Юнг кивнул:

– Мы довольно сильно прижали Мейера. Да, он назвал это работой. Вне всякого сомнения. Как бы то ни было, он покинул ангар возле Грейтсенхрахт сразу после половины пятого. Они возились с какой-то отделкой каюты и собирались продолжить на этой неделе. Яхта там довольно шикарная… восемнадцать метров, шесть коек… панели из тика, шкафчик для бара и все такое. Мейер, конечно, отъявленный мошенник, но с бумагами у него все в порядке, не наш клиент.

– Больше он ничего толкового не выдал? – спросил Рейнхарт.

– Ни черта, – ответил Роот.

Юнг с сожалением пожал плечами. Рейнхарт вздохнул.

– Отлично, – сказал он. – В общем, как с козла молока. Что у нас есть еще?

Ответ он уже знал, но все же обвел присутствующих взглядом, постаравшись принять оптимистичный вид.

– Адресная книжка, – произнес в конце концов де Брис.

– Именно, – поддержал Ренхарт. – Схватываешь на лету, как обычно. Как там идут дела?

Де Брис развел руками, едва не задев кончик подбородка Роота.

– Поосторожнее, семафор, – возмутился Роот.

Боллмерт нервно хихикнул.

– Идут как по маслу, – невозмутимо принялся объяснять де Брис. – В книжке значатся сто сорок шесть частных лиц, около пятидесяти организаций и тому подобное. Плюс около десятка записей не разобрать… там все перечеркнуто, разная мазня и так далее. Вероятно, он пользовался книжкой лет шесть-семь, во всяком случае, так думает его подружка, хотя она и знакома с ним только три года. Пока что ей удалось вспомнить тридцать пять человек, завтра начнем их проверять.

– А есть ли среди их общих знакомых такие, кто не значится в книжке? – поинтересовался Юнг.

Де Брис помотал головой:

– По большому счету, нет. Он явно был дотошный. Например, парень, с которым они познакомились на вечеринке всего несколько недель назад, там записан.

– Хм… – произнес Рейнхарт. – Значит, ты хочешь сказать, что среди этих имен обязательно есть убийца?

– Если это кто-то из их знакомых, то шанс очень велик, – ответил де Брис.

– Хорошо, – сказал Рейнхарт. – Возьми себе в помощь Морено, Краузе и Боллмерта, и смотрите у меня, ничего там не пропустите. Общайтесь с глазу на глаз и записывайте каждую беседу на магнитофон, помните, что пустой болтовней по телефону тут не обойтись. И составьте вопросник… я хочу на него предварительно глянуть. Какое у них алиби на вторник и так далее… никаких мягких подходов. Ясно? Это, черт возьми, пока единственное, что у нас есть.

– Предельно ясно, – отозвался де Брис. – Я ведь не идиот.

– Иногда это плюс, – пробурчал Рейнхарт. Закурил трубку и выпустил на собравшихся несколько клубов густого дыма.

– А подружка? – спросил Юнг. – Нам, пожалуй, надо еще разок с ней побеседовать. О последних днях – чем они с ним занимались и тому подобное.

– Разумеется, – ответил Рейнхарт. – Это я беру на себя. Роот и Юнг, вам придется опять отправиться в ресторан, по крайней мере, Рооту это будет по вкусу. Завтра дадим в прессу сообщение о розыске всех, кто был во вторник в Диккене. Это всегда что-нибудь да дает… раз уж мы не можем копать вглубь, придется копать вширь.

– Золотые слова, – заметил Роот. – Хотя главная рыба, если не ошибаюсь, обычно плавает довольно глубоко.

– Верно, – поддержал Боллмерт, который родился чуть ли не прямо на траулере, но решил, что сейчас об этом упоминать не стоит.

На несколько секунд воцарилось молчание, комиссар продолжал выпускать дым, остальные смотрели.

– Надо бы выдвинуть хоть какую-то гипотезу, как вы считаете? – высказался де Брис. – Почему его убили?

Рейнхарт откашлялся.

– Я выдвину ее, как только получше разберусь с прошлой неделей, – пообещал он. – Молодой Ван Вейтерен собирался встретиться с кем-то в Диккене, вероятно, планировал срубить немного деньжат, и, судя по всему, не продажей рождественских газет. Это все, чем мы сейчас располагаем.

– А его надули, – вставил Роот.

– Тот, с кем он встречался или кто-то другой, – добавил Юнг.

– А этот парень, у которого он одолжил машину? – поинтересовался Боллмерт.

– Его мы, вероятно, можем отбросить, – подумав две секунды, ответил Рейнхарт. – Он сидит в тюрьме, и, насколько нам известно, они не общались в течение нескольких месяцев. На побывку домой его из тюрьмы тоже давно не выпускали.

– За что он сидит? – спросил Роот.

– Много за что. В частности, за ограбление и незаконный ввоз людей. Незаконное хранение оружия. Четыре года. Ему осталось приблизительно два с половиной.

– О’кей, – согласился де Брис. – Его мы отбрасываем. Что-нибудь еще? Я голоден, ничего не ел с прошлой недели.

– Я тоже, – поддержал Роот.

Рейнхарт положил трубку в пепельницу.

– Только еще одно, – серьезно заявил он. – Я вчера разговаривал с комиссаром и пообещал ему, что мы это раскроем. Надеюсь, все понимают чрезвычайную важность этого дела? Помните то, о чем я говорил вначале. Мы обязаны с этим справиться. Обязаны! Уяснили?

Он оглядел собравшихся.

– Я уже говорил, что мы не идиоты, – заметил де Брис.

– Все образуется, – сказал Роот.

«Хорошо иметь уверенную в себе команду», – подумал Рейнхарт, но ничего не сказал.

Ван Вейтерен остановился на юго-западном углу узкой продолговатой площади Окфенер Плейн. Содрогнулся и засунул руки поглубже в карманы пальто. Огляделся. До субботы он не знал, что Эрих жил именно здесь – или, может, догадывался? Ведь этой осенью они дважды встречались: один раз – в начале сентября, второй – чуть более трех недель назад. Несмотря ни на что… – подумал он, пытаясь нащупать в кармане машинку для скручивания сигарет, – несмотря ни на что, он все-таки немного общался с сыном. В последнее время. Принимал его у себя дома, и они разговаривали как цивилизованные люди. Что-то сдвинулось с мертвой точки; неясно, что именно, – смутно и натужно, но все-таки что-то наметилось… Эрих рассказывал и о Марлен Фрей – правда, насколько ему помнилось, не называя ее по имени, – и наверняка упоминал о том, где они живут, почему бы и нет? Он просто забыл.

Стало быть, живут здесь… или жили. Почти в самом центре Старого города, в обветшалом доме девятнадцатого века, покрытый копотью фасад которого он сейчас разглядывает. На третьем этаже, почти на самом верху; окно за маленьким балкончиком с заржавевшими перилами слабо светилось. Ван Вейтерен знал, что она дома и ждет его; живая подруга его умершего сына, которую он никогда не видел. Он осознал – с внезапной и неодолимой силой, – что не сможет себя превозмочь. Не сможет заставить себя сегодня позвонить в эту облупившуюся дверь.