Текст книги "Бремя молчания"

Автор книги: Хизер Гуденкауф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Петра

Я заблудилась. Только что они были здесь, и вот их уже нет. В кустах слышатся всякие шорохи, только что по моей туфле проползла змея. Я заблудилась и не знаю, что делать – присаживаюсь на поваленное дерево отдохнуть.

Калли бы обязательно все поняла. Все думают, что я смелая и отважная. Но на самом деле я несмелая… то есть не совсем. В нулевом классе мы с Калли даже не были знакомы. То есть, конечно, я знала, что она моя соседка. Но мы с ней не играли. Лина Хилл сказала, что Калли не говорит. Ни слова. Вообще. Я не поверила Лине, но Лина и Калли ходили в один нулевой класс, и за весь год Калли ни разу не произнесла ни единого слова, даже когда к ней обратился сам директор школы. Я думала, что Калли ходит в специальный класс для отстающих, но Лина сказала, что Калли не глупая. Зато она каждую неделю должна ходить на занятия к мистеру Уилсону, школьному психологу. Я тогда подумала: вот здорово! Мистер Уилсон очень крутой.

Пошла вторая неделя учебы. Как-то в обеденный перерыв я поменялась местами с Джейком Муном и села рядом с Калли. Джейк особенно не возражал. Я хотела проверить, на самом ли деле Калли не говорит. Многие дети в классе помалкивают, зато во время обеда языки у них развязываются. Но Калли так и не заговорила. Сидела и молча ела свой сандвич.

– С чем у тебя? – спросила я.

Она молча отогнула верхний кусок хлеба и показала арахисовое масло и что-то белое, густое.

– Надеюсь, не майонез? Майонез – гадость, – сказала я.

Калли наморщила нос и высунула язык, показывая, что она тоже считает майонез гадостью. Она отломила половинку сандвича, и я откусила кусок.

– Арахисовое масло с зефирным кремом! – воскликнула я. – Везет же тебе! Мне никогда такой вкуснятины не дают. Моя мама готовит сандвичи с сыром.

Калли покачала головой, как будто сочувствовала мне.

Во двор на перемене мы вышли вместе. Я увидела подружек, с которыми всегда играла, и сказала ей:

– Пошли!

Мы вместе подошли к девочкам, которые прыгали через скакалку. Мы встали в очередь. Бри тут же крикнула:

– Мак, мак, василек! Петра – желтенький цветок. Раз, два, три – Петра, прыгай ты!

Я встала сбоку от длинной скакалки, которую крутили две девочки. Самое главное – поймать ритм и заскочить, когда надо. Все получилось, мы с Бри прыгали, прыгали, прыгали, а потом она выскочила, и я осталась одна.

– Мак, мак, василек! Калли – желтенький цветок! Раз, два, три – Калли, прыгай ты!

И Калли запрыгнула ко мне. Скакалка снова и снова хлестала о бетонные плиты двора. Мы с Калли прыгали и улыбались друг другу – у нас обеих одинаково не хватало двух передних зубов. Потом я выскочила, потому что в той игре такие правила, а Калли продолжала прыгать и никого не выкликала, не говорила считалочку про «мак, мак, василек».

Девочки начали злиться, закричали:

– Скорее, Калли, вызови кого-нибудь!

– Не будь свиньей!

Потом девочкам, которые крутили скакалку, надоело играть. Скакалка упала на пол. Зазвонил звонок на урок, и все побежали строиться. За мной встал Натан и заныл:

– Фу, какая она лохматая! Не хочу за ней стоять! Поменяйтесь кто-нибудь со мной! Поменяйтесь кто-нибудь со мной!

Никто не хотел меняться. Даже Лина и Келли, мои подружки. Сердце у меня сжалось. Неожиданно Калли оттеснила Натана и встала рядом со мной. А потом посмотрела на него сверху вниз, прямо в глаза. Он сразу струсил и сказал:

– Ну и стойте рядом, раз вы обе со странностями.

На следующий день за обедом я снова села рядом с Калли, в тот день у нее оказался сандвич с копченой колбасой и арахисовым маслом.

– Спасибо, но я не хочу, – сказала я, когда Калли снова протянула мне половинку. Во дворе я схватила ее за руку и снова потащила в очередь на скакалку. По-моему, Калли не очень обрадовалась – как и остальные девочки.

Когда настал мой черед, я крикнула:

– Мак, мак, василек! Калли – желтенький цветок! Раз, два, три – Калли, прыгай ты!

Мы долго прыгали вместе, а потом я выскочила. Калли опять осталась одна. Не дожидаясь, пока другие на нее разозлятся, я закричала:

– Мак, мак, василек! Лина – желтенький цветок! Раз, два, три – Лина, прыгай ты!

Девочки сразу повеселели, заулыбались. Лина заскочила к Калли, они немножко попрыгали вместе, а потом Калли выскочила.

Жаль, что Калли сейчас не со мной. Она бы помогла мне найти дорогу домой. А если бы мы заблудились, то по крайней мере вдвоем.

Очень хочется пить.

Помощник шерифа Луис

Бен медленно спускается по лестнице. Поразительно, до чего он похож на отца – даже завидно. Мой сын, Тэннер, пошел в Кристину и ее родню. Он маленький, темноволосый, с серо-голубыми глазами. Бену явно не по себе – правда, при мне ему часто бывает неловко, он даже вздрагивает. Но разговаривает со мной хорошо, учтиво.

– Бен, – говорю я, – это агент Фитцджералд. Он поможет нам найти Калли и Петру. – Фитцджералд протягивает Бену руку. Мы усаживаемся за кухонным столом. Тони сидит рядом с Беном, мы с Фитцджералдом напротив. Фитцджералд смотрит на Тони.

– Миссис Кларк, мы предпочитаем беседовать со всеми родственниками по отдельности. Бывает, в одиночку людям легче говорить.

– Ну а я, пожалуй, все-таки останусь с Беном, – решительно возражает Тони.

– Тони, я же буду здесь. Не волнуйся, – говорю я. Тони нехотя встает и выходит.

– Бен, – начинает Фитцджералд, – сколько тебе лет?

– Двенадцать, – тихо отвечает он.

Фитцджералд продолжает задавать Бену простые вопросы, чтобы он расслабился.

– Расскажи о своей сестренке, – просит Фитцджералд.

– Она хорошая, – говорит Бен. – Никогда не роется в моих вещах, выполняет все мои поручения…

– Какие поручения? – оживляется Фитцджералд.

– Разные. Вынести мусор, помочь убрать со стола, все такое, – отвечает Бен, пожимая плечами.

– Вы с ней когда-нибудь ссоритесь?

– Нет. Трудно поссориться с человеком, который тебе не отвечает.

Фитцджералд широко улыбается и смотрит на меня.

– Скажи, Бен, сестренка когда-нибудь отказывалась подчиняться тебе?

– Да нет… Она охотно мне помогает.

– Вы с ней дружите?

– Да, наверное. Мы часто вместе гуляем.

– Сколько тебе – двенадцать? Разве не странно, когда мальчик твоего возраста играет с семилетней сестренкой?

Бен быстро пожимает плечами:

– У Калли не очень много друзей, вот я с ней и играю.

– А как же Петра Грегори? Кажется, она – подружка Калли?

– Да, но они же не целый день вместе, – отвечает Бен.

Кажется, Фитцджералда его ответы устраивают. Впрочем, вскоре он переключается на другое.

– Бен, я слышал о тебе много хорошего, – ласково продолжает агент. – Учителя и соседи считают тебя добрым мальчиком.

Мне кажется, я знаю, куда он клонит. Фитцджералд уже расспрашивал меня, просматривая дело. Тогда я объяснил, что то происшествие ни при чем.

– С другой стороны, – продолжает Фитцджералд, – родители Джейсона Мичема рассказали, что у тебя с их сыном вышел конфликт. Расскажи, пожалуйста, что у вас случилось.

– Джейсон Мичем – придурок. Он все наврал, – сухо отвечает Бен.

– И все-таки расскажи.

– Я не обязан ничего вам рассказывать. – Бен хмурится и замыкается в себе.

– Да, не обязан, – негромко говорит Фитцджералд, – но расскажешь. Ты ведь хочешь помочь Калли?

– Хочу. Только интересно знать, как я ей помогу, если буду торчать в доме и отвечать на ваши дурацкие вопросы? – Бен вскакивает с места. – Ее надо срочно искать! Она где-то в лесу! – кричит он.

– Почему ты так думаешь? – тихо спрашивает Фитцджералд.

– Потому что она всегда туда ходит. Когда хочет спрятаться от родителей или побыть одна, она всегда идет в лес! – кричит Бен.

Фитцджералд шепчет тихо-тихо:

– А если у нее не было выбора?

Бен убегает.

Антония

На кухне разговаривают на повышенных тонах. До меня доносится имя Джейсона Мичема.

– Ради всего святого, что здесь происходит? – сердито спрашиваю я, распахивая дверь на кухню. – Что вы ему сказали? Неужели вы считаете, будто Бен в чем-то виноват? Он старается помочь, да поймите же вы!

Я в бешенстве. Заезжий агент выгнал моего сына из собственного дома, а Луис сидел сложа руки! Он опустил голову, точно так же он вел себя в семь лет, когда понимал, что угодил в переплет. Зато агенту Фитцджералду как будто все нипочем. Конечно, ему-то какое дело до нас! Приехал, всех перебаламутил, а когда все закончится, уедет и забудет… Так я ему и говорю.

– Я схожу за ним, – предлагает Луис, но я качаю головой.

– Не надо. Бен сам разберется. Я точно знаю, куда он побежал. Я сама пойду за ним и заодно поищу Калли. Все остальные, кажется, только тем и заняты, что обижают родных пропавшей девочки! – бормочу я себе под нос.

– Это вы не очень хорошо придумали, миссис Кларк, – возражает агент Фитцджералд. – Вы не помогаете следствию.

– А как же Бен? – вскидываюсь я. – Кто ему поможет? И при чем здесь поганый Джейсон Мичем? Тот случай не имеет никакого отношения к Калли! Не понимаю, зачем вы вообще про него вспомнили!

Заметив, что кричу, я заставляю себя успокоиться. Сейчас нельзя терять выдержку. Отдышавшись, я продолжаю:

– Помощник шерифа, вы меня удивляете. Зачем вы с агентом Фитцджералдом раскопали ту давнюю историю? – Я скрещиваю руки на груди и перевожу взгляд на агента Фитцджералда: – Объясните, пожалуйста, что я, по-вашему, должна делать. А заодно расскажите, что вы сами намерены предпринять для поисков моей дочери!

Агент Фитцджералд встает и тоже скрещивает на груди руки – совсем как я. У психологов это называется «зеркалит». Наверное, таким штукам его научили в спецшколе. Он хочет, чтобы я расслабилась.

– Мне жаль, что я огорчил вашего сына. И все же вынужден повториться. Мы обязаны рассмотреть дело со всех точек зрения. Вам не приходило в голову, что кто-то мог обидеться на вас, вашего мужа или Бена, а обиду выместить на Калли? Я не утверждаю, что так оно и есть, но мы обязаны все предусмотреть. Кстати, помощник шерифа Луис понятия не имел, что я буду обсуждать с вами давнишнюю ссору Бена и Джейсона. Пожалуйста, не вините его. – Фитцджералд явно раздосадован.

Я недоверчиво качаю головой:

– В чем дело? Вы что, играете в хорошего и плохого полицейского? А теперь послушайте меня. Делайте, что считаете нужным, но если к шести вечера Калли не будет дома, я обзвоню всех знакомых и организую свои поиски. Мы пойдем в лес. Я знаю, она там, и я ее найду.

– После наступления темноты идти в лес нельзя, – отвечает Фитцджералд. – Но вполне вас понимаю. Сейчас мы как раз организуем полномасштабные поиски. Ключевое слово – «организуем». Нам не нужно, чтобы толпа людей шлялась по лесу и глазела по сторонам – вдруг кто-то заметит девочек. Возможно, придется привлечь кинологов; если толпа добровольцев затопчет следы, собакам будет трудно искать. Наши сотрудники обходят тропы вблизи опушки. Если понадобится, вызовем подкрепление. Миссис Кларк, мы делаем все возможное для розыска вашей дочери… Но мне непременно нужно побеседовать с вашим сыном. Он обиделся и убежал, но этим он не поможет Калли.

– Ради Калли Бен готов на все, – говорю я сквозь зубы.

– Охотно верю, что так и есть, миссис Кларк. До скорой встречи. – Фитцджералд поворачивается к двери.

– Погодите! – кричу я ему вслед. – Что вы собираетесь делать сейчас?

– Проверить кое-какие предположения. Мы поговорим с соседями и некоторыми другими лицами, а попутно будем искать Калли и Петру.

– Какие еще предположения? Какие еще «другие лица»? Вы что-то знаете? – спрашиваю я в отчаянии.

– Пока ничего конкретного, миссис Кларк. По крайней мере, ничего такого, о чем можно было бы сообщить вам. Кстати, имейте в виду: скоро сюда примчатся представители СМИ. Сейчас огласка нам на руку. Только прошу вас, не говорите журналистам ничего, кроме того, что ваша дочь пропала. Раздайте всем, кому только можно, фотографии девочек. Чем больше людей увидят их лица, тем скорее их найдут. Скоро к вам приедут криминалисты; они соберут в доме необходимые улики. Прошу вас, пока не заходите в комнату Калли, чтобы не повредить возможные улики и не затоптать следы. Если можно, в то время, когда криминалисты будут осматривать ваш дом, побудьте у друзей или родных. Только сообщите им, где вас можно найти. До скорой встречи, миссис Кларк. До свидания!

Они уходят, и я не успеваю ответить, что не хочу покидать дом. Бен куда-то убежал, Калли пропала, и я совсем одна – только у входа стоит полицейский. Ужасное чувство! Я выхожу на улицу, стараясь решить, к кому можно заявиться без предупреждения. Кому захочется принимать участие в такой темной истории? Может, пойти к миссис Норленд, нашей пожилой соседке? Она мне все равно что близкая подруга – ближе ее у меня никого нет. Правда, общаемся мы нечасто, в основном просто машем друг другу со двора. Я оглядываю сад, который не мешает прополоть, и решаю сначала подождать каких-то новостей, а уже потом идти к миссис Норленд. Не позволю какому-то чужаку выгонять меня из собственного дома! Иду в сарай за садовыми перчатками, лопатой и ведром. Я уже много дней не поливала и сейчас не стану. Вода тут же испарится на палящем солнце, и растения совсем зачахнут.

Наш сарай очень старый – он покосился, потемнел, краска облупилась. Беру садовые принадлежности и мельком смотрю на четыре затянутых паутиной канистры с бледно-желтой краской. Давным-давно братья разъехались, а следом за ними уехал отец. Он признался мне, что здесь ему очень одиноко без мамы. После того как мы с Грифом поженились, отец отдал мне ключи от белого облупившегося двухэтажного дома и пожелал, чтобы мы были здесь счастливы. Тогда мне было восемнадцать лет.

Мне до сих пор хочется жить в доме желтого цвета. Я часами торчала в хозяйственном магазине, разглядывая образцы краски, и пыталась выбрать для своего дома самый красивый цвет. Через неделю после свадьбы я лично приволокла краску домой; Гриф улыбнулся и обещал покрасить дом. Да так и не покрасил до сих пор. Тогда мне было восемнадцать. Сейчас мне тридцать один год, а дома желтого цвета как не было, так и нет.

Я снова выхожу под палящее солнце и внимательно оглядываю клумбы. Не знаю, за что хвататься. Все клумбы сильно заросли, последние несколько недель было так жарко, что не хотелось выходить. На грядках полным-полно перезрелых помидоров и цукини. Цветки кошачьей мяты пожухли, стебли пожелтели. Чуть поодаль чернеет кусок голой земли. В начале лета я посеяла там газонную траву, но она не взошла. Наоборот, соседние участки тоже облысели, и теперь посреди огорода чернеет прямоугольник примерно полтора метра на метр. Подхожу ближе, споткнувшись о поникший стебель переросшего ревеня, вглядываюсь в прогалину. На черной земле отпечатались два следа детской босой ножки. Рядом с детскими следами – следы мужских ботинок. Они совсем рядом. И дальше еще два отпечатка мужских ботинок, немного смазанные. Я замираю от ужаса. Следы совсем свежие, сразу видно. Я наклоняюсь, набираю горсть земли, растираю ее между пальцами. Быстро вскакиваю, бегу в дом, чтобы рассказать обо всем полицейскому и позвонить Луису.

Мартин

Перед уходом Фитцджералд и Луис советуют нам некоторое время побыть у родственников или друзей. Они уверяют, что с близкими людьми нам будет спокойнее. А если мы останемся дома, к нам обязательно кто-нибудь придет и повредит возможные улики.

– А если Петра вернется? – спрашивает Фильда. – Я хочу остаться здесь и ждать ее!

Ее уверяют, что в доме останется сотрудник полиции и родителей постоянно будут держать в курсе дела.

Мы едем к матери Фильды. Миссис Моурнинг встречает нас в слезах и тут же начинает кудахтать над Фильдой. Вид у Фильды и правда плохой; мы с тещей оба убеждаем ее прилечь.

У нее болит голова – я роюсь в аптечке, ища таблетки, которые снимут боль. Если честно, ей сейчас не помешает кое-что посильнее, но я ни за что не дам ей сильнодействующее успокоительное. Наливаю в стакан холодной воды и вместе с лекарством несу в спальню. Фильда свернулась калачиком под стеганым одеялом, сшитым собственноручно ее матерью. Сейчас она кажется очень маленькой и какой-то постаревшей. Я замираю на месте. Поразительно! Фильда всегда в движении, она очень живая и энергичная, сильная от природы и молодая. Я не привык ухаживать за ней, наоборот, это она всегда ухаживала за мной. Странно, ведь я прожил холостяком до сорока двух лет и, пока не встретил Фильду, прекрасно заботился о себе сам.

Я вхожу в спальню и закрываю за собой дверь. В комнате тихо и прохладно. Фильда послушно кладет таблетки под язык и запивает их водой. Я укрываю ее одеялом, а она поудобнее устраивается на подушке.

– Только на минутку, – бормочет Фильда. Ей сейчас не до сна, она не может позволить себе заснуть, раз наша дочь пропала. Я тихо шепчу ей на ухо, чтобы она закрыла глаза – всего на минутку. Ее кудри разметались по подушке. На фоне белой наволочки они кажутся особенно черными. Мне ужасно хочется прилечь рядом с ней, тоже проглотить пригоршню пилюль и ненадолго забыться в блаженном сне. Но я не могу, не имею права. Мне нужно быть на ногах. Возможно, скоро мы отправимся искать Петру. Луис и Фитцджералд заверили меня, что свяжутся со мной, как только побеседуют с Антонией и ее сыном.

Когда Фитцджералд и Луис закончили допрашивать нас с Фильдой, пожали мне руку и сели в машину, я никак не мог отделаться от ощущения, будто нас облили грязью с ног до головы. Разумеется, впрямую нас ни в чем не обвиняли. И все же агент Фитцджералд попросил нас с Фильдой заехать в полицейский участок и сдать отпечатки пальцев – на всякий случай. Я не совсем оторван от окружающего мира. Временами, правда, бываю рассеянным. Но даже мне известно: когда пропадает ребенок, первым делом подозревают ближайших родственников. Чаще всего именно они и оказываются виновными. Неприятно представлять, что подумают про меня полицейские, соседи и коллеги. Неужели кто-то считает, будто я способен обидеть двух маленьких девочек, одна из которых – моя родная дочь? Разумеется, мы с Фильдой ни в чем не виноваты. Мне просто тошно при мысли о том, что драгоценные минуты тратятся на пустяки.

Помню, так же плохо мне стало, когда Фильда меня бросила. То был второй раз, когда мы с ней разлучились. Тогда меня накрыло волной страха – сразу заболело сердце, закружилась голова. С самого первого дня после нашей свадьбы Фильда говорила о детях. Ей хотелось иметь полный дом кудрявых, кареглазых малышей, которые бы любили читать, как я, и вкусно поесть, как Фильда. Честно говоря, вначале мне не верилось, что юная красивая женщина выбрала меня. Наш брак казался мне каким-то сказочным, призрачным чудом. А тут еще дети… Я не представлял себя в роли отца.

Фильда часами листала журналы для молодых родителей, изучала каталоги детской одежды, внимательно рассматривала картинки, строила планы. Когда она показывала мне статью о здоровье беременных и экологически чистой детской еде, я лишь кивал или мычал что-то неопределенное. Шли месяцы; прошел год, а ребенка не было. Теперь-то, по прошествии времени, я понимаю, что Фильда тогда очень переменилась. Плечи у нее понурились, уголки губ опустились вниз, и она всегда по-особому смотрела на молодых матерей в продуктовых магазинах и в церкви. Ну а я тогда ничего не замечал.

Два, три, четыре года Фильда штудировала книги по воспитанию детей. Она говорила только о детях. О том, как лучше забеременеть, родить, воспитывать. Стыдно признаться, но через какое-то время я потерял терпение. Вообще-то я не особенно рукастый, но починить текущий унитаз или заменить пробки могу. Видимо, в тот раз тоже что-то сломалось. Я спустился в подвал, где у меня стоял ящик с инструментами – почти девственно чистый от нечастого использования. Кажется, в тот раз нужно было кое-что поправить в ванной. Не знаю, почему та коробка попалась мне на глаза… В общем, я заметил большой некрасивый пластмассовый контейнер с синей крышкой. Оказалось, он доверху набит одеждой. Может, именно ярко-розовый цвет так резко контрастировал с темным подвалом, что я невольно обратил на контейнер внимание. Я снял его с полки и, воровато оглянувшись по сторонам, открыл крышку. Контейнер оказался доверху забит крошечными детскими костюмчиками: розовыми, голубыми, желтыми – еще с магазинными ярлыками. Платьица для девочки и комбинезоны для мальчика, крошечные носочки, которые не налезали мне на большой палец. Яркие бутылочки с надписями: «Папина любимица» и «Хочешь молочка?». И дело не в деньгах, хотя, наверное, эти костюмчики обошлись в целое состояние. Просто детские вещи, которые не на кого надеть, вызвали у меня грусть. Теперь, вспоминая тот день, я понимаю, что так Фильда выражала свою надежду на лучшее будущее. Покупая разноцветные крошечные костюмчики, она надеялась забеременеть и родить ребенка. Как будто она отсекала себе путь назад: ведь одежки уже куплены. Ну а тогда я просто озверел. Набрал полные руки пестрых одежек и, роняя невозможно крошечные футболочки и ботиночки, затопал вверх по ступенькам.

– Фильда! – заревел я.

Испугавшись, она выронила кастрюлю со спагетти, из которой собралась сливать воду. Она отскочила, чтобы не ошпариться, и длинные макаронины расползлись по полу.

– Мартин! – сердито крикнула она. – В чем дело?

– Вот в чем! – Я протянул ей разноцветные одежки. – Ты спятила? – спросил я и тут же пожалел о нечаянно вырвавшихся у меня словах. У нее сделалось такое лицо… По-моему, тогда она тоже сомневалась в своей способности мыслить здраво. – Фильда, у нас нет детей! И может, никогда не будет! Наверное, пора взглянуть правде в глаза.

– Мартин, у меня дети будут, – тихо ответила она, и мне стало страшно. – Мне нельзя без детей. И они у меня обязательно будут, – продолжала она, смерив меня испепеляющим взглядом. Меня пронзил ужас, но я отогнал его прочь.

– Прекрати сейчас же! – рявкнул я. – Не собираюсь сидеть и смотреть, как ты выкидываешь деньги на ребенка, которого не существует. – С таким же успехом я мог бы ее ударить. Ее лицо перекосилось, словно от боли. Мне до сих пор становится стыдно, когда я вспоминаю о том дне. И еще хуже, что именно я причинил ей такую сильную боль.

Фильда выбежала из кухни, поскальзываясь на спагетти и едва не падая. Почти неделю она со мной не разговаривала. Потом заговорила, но еще долго не подпускала меня к себе. Бывало, она целую вечность просиживала в ванной, выходила оттуда с красными, заплаканными глазами, но мне своих слез не показывала. Однажды я нашел в аптечке снотворное и подумал: вот и хорошо. Может, Фильда наконец будет спать по ночам, а не расхаживать по комнате. Будь я поумнее, я бы все сразу понял. Я должен был понять и выкинуть флакон со снотворным в тот миг, когда увидел его!

Постепенно у нас все вернулось на круги своя и Фильда стала прежней. Я думал, что она опомнилась, смирилась с судьбой. Но я ошибался. Она хотела ребенка так же сильно, как и раньше. Однажды нам позвонила медсестра, и трубку снял я. Оказывается, Фильда записалась на прием к гинекологу.

– Ваша жена сдала все необходимые анализы, – объяснила медсестра. – Они уже готовы. Доктор хочет обсудить результаты с Фильдой.

Я сказал Фильде о предстоящей консультации, старательно скрыв, что немного обижен. А как же я? Она словно отсекла меня от важной части своей жизни. Правда, я ни в чем ее не винил. Я ведь сам велел ей прекратить думать о детях, а на это Фильда не была способна. То есть она не желала сдаваться. Она поблагодарила меня и посмотрела на меня вызывающе, словно ждала, что я ее отругаю. Я промолчал.

В тот дождливый октябрьский день я поменял себе расписание, чтобы пойти в клинику с ней вместе. В зале ожидания я несколько раз пробовал взять ее за руку, но она всякий раз раздраженно отстранялась. Я начинал читать ей вслух разложенные на столике журналы, но она меня не слушала. Потом вскочила и принялась расхаживать по залу ожидания, разглядывая висящие на стенах моментальные снимки усталых матерей, которые держат на руках крошечных младенцев. Иногда рядом с роженицами стояли потрясенные мужья или спутники жизни. Когда медсестра назвала ее фамилию, Фильда вошла в кабинет, не оглянувшись на меня. Впрочем, через несколько секунд медсестра вернулась и вызвала меня.

– Мистер Грегори, будьте любезны, пройдите в кабинет. Доктор Берг просит вас присоединиться к нам, – сказала она, улыбаясь.

Я пошел за медсестрой, радуясь ее улыбке. Подумал, что меня ждет хорошая новость. Фильда станет прежней, расправит плечи, и глаза у нее снова сделаются веселые. Когда я вошел, Фильда, одетая, сидела на смотровом кресле, скрестив ноги и все время ерзая. Темнокожий врач смерил меня серьезным взглядом. У него были прямые черные волосы, зачесанные назад, и добрые глаза.

– Мистер Грегори, я доктор Берг, гинеколог миссис Грегори. Садитесь, пожалуйста. – Он показал на пластмассовый стул в углу крошечного кабинета.

– Нет, спасибо, – ответил я, по-прежнему стоя рядом с Фильдой.

– Сегодня мы пригласили на прием вас обоих, чтобы рассказать о результатах предварительных анализов, которые мы взяли с целью установить, почему миссис Грегори не может забеременеть.

Я кивнул и снова попробовал взять Фильду за руку. Она не отодвинулась.

– Начну с хорошей новости. Мы не нашли у миссис Грегори никаких отклонений или заболеваний, способных помешать зачатию. Конечно, мы сделаем еще анализы, но я бы рекомендовал вам пойти другим путем.

– Например… – начал я.

– Например, я бы советовал вам, мистер Грегори, сдать спермограмму. Бесплодие бывает вызвано недостаточной подвижностью сперматозоидов.

– Вот как… – Я натужно засмеялся. – По-моему, в этом нет необходимости. Думаю, все получится в свой срок. А может, нам просто не суждено иметь детей.

Фильда высвободилась одним движением. Она не выдернула руку, а именно высвободилась, и я не сразу встревожился. Мне стало страшно, только когда она соскочила со смотрового кресла и, ни разу не оглянувшись и даже не попрощавшись с врачом, выбежала из кабинета. Странно! Фильда всегда бывала неизменно вежлива со всеми. Я поблагодарил врача от имени нас обоих и пошел за ней. На улице шел дождь. Когда я выглянул на стоянку, Фильда отъезжала в нашей машине прочь.

Я прошел до дома пешком почти три километра, вконец загубив ботинки. Подошвы отсырели и размокли, я оставлял за собой мокрые следы. Дома Фильды не оказалось. Я решил, что она хочет побыть одна и подумать. Время тянулось медленно, минуты превращались в часы. Наступил вечер. Наконец я позвонил в «Моурнинг Глори» и неуверенно спросил тещу, там ли Фильда. Миссис Моурнинг ответила, что к ней дочь не приезжала.

– Вы с ней что, наконец поссорились? – добродушно спросила миссис Моурнинг. – Самое время, вы ведь женаты всего четыре года!

Я натужно рассмеялся и попросил передать Фильде, чтобы она мне позвонила, если вдруг объявится.

Дождь кончился, но уже стемнело. В полумраке мне стало совсем одиноко. Я едва не задыхался от пустоты. Наконец, я понял, что Фильде не просто захотелось побыть одной. Пошел в гараж и выкатил другую нашу машину – «обычную», как говорила миссис Моурнинг, «шевроле-шеветт» бронзового цвета. К счастью, краска удачно маскировала ржавчину. Целый час я ездил по всем переулкам и искал Фильду. Проехал мимо библиотеки, магазина тканей, кондитерской – безрезультатно. Даже ненадолго остановился перед «Моурнинг Глори» и заглянул внутрь. В кафе горел свет, но ни Фильды, ни нашей «тойоты-камри» я не увидел. От отчаяния я поехал в кемпинг «Уиллоу-Крик» – гнетущее и мрачное место, куда съезжаются, по-моему, одни бездельники, которые почему-то любят таскаться по лесам и горам с рюкзаками, сидеть вокруг костра и глушить пиво весь день и всю ночь напролет. Фильде совершенно нечего было там делать, просто я не знал, где еще она может быть. Едва подъехав к воротам кемпинга, обсаженным огромными тополями, чьи красные листья светились в полумраке, я увидел нашу машину и нажал на тормоз. Подойдя поближе, я сразу понял: что-то не так, случилось что-то очень-очень плохое. Медленно – не знаю, почему я не бежал, – я зашаркал по асфальту. Подошел к припаркованной машине. Сначала мне показалось, что внутри никого нет. Я подошел к водительской дверце и прижался носом к стеклу, приставив руки к глазам, чтобы было лучше видно. Моя Фильда сидела, как-то скособочившись, накренившись на пассажирское сиденье, закрыв лицо руками. Она как будто спала. Но она не спала. Я попытался открыть дверцу, но Фильда заблокировала ее изнутри. Я целую вечность возился с ключами, наконец нашел нужный и попробовал вставить его в замок. Пришлось несколько раз останавливаться и начинать все сначала – так у меня дрожали руки. Наконец я распахнул дверцу и подтянул к себе Фильду. В нос мне ударил запах рвоты и еще чего-то резкого, неприятного. Не помню, говорил ли я что-то – кажется, нет, но, помню, я взмолился: «Пожалуйста, Господи, не забирай ее у меня!» Я прижал ее к себе и стал укачивать, как ребенка. Постепенно я опомнился. Осторожно усадил ее на пассажирское сиденье, а сам сел рядом.

Я сел в «камри» и, нарушая все мыслимые правила дорожного движения, поехал в больницу, где медики тут же отобрали у меня Фильду. Меня к ней не пустили. Ей промыли желудок. Я передал медсестре из отделения скорой помощи пустой флакон из-под таблеток, которых наглоталась Фильда, и она, глядя на меня с жалостью, сообщила: то, что она выжила, можно считать настоящим чудом. Ее перевели в отделение кризисных состояний – мои студенты говорят попросту – психушка. Я понимал, что все вполне заслуженно косятся на меня. Я упустил жену и теперь наказан. Фильду у меня отобрали. Целых две недели она отказывалась меня видеть, хотя ей разрешали принимать посетителей. Я не читал лекции и не ходил на работу, каждый день я приезжал в больницу и сидел в холле, умоляя сестер впустить меня к ней на одну секунду, не больше. Я посылал ей цветы, конфеты, ее любимые булочки с маком, но она по-прежнему отказывалась меня видеть. Наконец – думаю, тут не обошлось без миссис Моурнинг – Фильда прислала за мной.

Я робко вошел в ее одноместную палату. Она оказалась не темной и грустной, как я думал, а солнечной, светлой. В ней пахло розами. Присланные мной цветы окружали ее постель вместе с открытками и пожеланиями скорейшего выздоровления от родных и друзей. Медсестры вышли и велели Фильде звать их, если ей что-нибудь понадобится. Фильда упорно отводила глаза в сторону. Она похудела и показалась мне маленькой и усталой – очень-очень усталой. И все же я подошел к ней, снял куртку и туфли и лег рядом с ней под одеяло, прижался к ней, и мы оба расплакались. Мы попросили друг у друга прощения и тихо, со слезами, простили друг друга.

Прошло десять лет. Стоит знойное, жаркое лето, и у нас пропала дочь. Фильда с головой укрылась одеялом, и я слышу, как она дышит во сне – тяжело и ровно. Я трогаю ее за плечо, а потом тихо выхожу из комнаты и закрываю за собой дверь. В коридоре я долго стою в нерешительности; не знаю, что мне теперь делать. Здесь, в доме свекрови, вдали от места событий, я оставаться не могу. Лучше быть рядом с полицейскими – вдруг я им понадоблюсь, и тогда все решат секунды. Кто-то увел мою дочь из дому, а я, никудышный отец, ничего не заметил и не почувствовал… Хотя должен был почувствовать! Кто-то прокрался ко мне в дом среди ночи, тихонько поднялся по лестнице, прошел мимо моей спальни, по коридору, заглянул в дочкину комнату, прислушиваясь к жужжанию вентилятора и присматриваясь к ее фигурке под одеялом.