Текст книги "Бремя молчания"

Автор книги: Хизер Гуденкауф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Помощник шерифа Луис

Мы с Мартином Грегори идем к дому Тони. Мартину не удалось найти девочек, от всей души надеюсь, что Калли и Петра сейчас сидят у Тони на кухне, уплетают поджаренные Тони оладьи и пьют чай. А может, они пошли к Грегори, и сейчас их кормит Фильда. Телефонная ссора с Кристиной никак не выходит у меня из головы. Стараюсь забыть ее обвинения, но не получается.

Тони распахивает дверь, не дожидаясь, когда мы позвоним. Она стоит на пороге и смотрит на нас, красивая, как всегда. Летом она всегда одевается одинаково – футболка без рукавов, джинсовые шорты – и ходит босиком. Она здорово загорела, потому что много возится в саду и гуляет с детьми.

Антония сразу все понимает.

– Вы их не нашли, – говорит она.

– Не нашли, – отвечаю я, и она пропускает нас в дом, но ведет не в гостиную, как в первый раз, а на кухню. Она приготовила кувшин с холодным чаем и три стакана с кубиками льда.

– Для кофе сейчас слишком жарко, – объясняет Тони, наливая нам питье. – Садитесь, пожалуйста, – говорит она, и мы садимся.

– Вы хоть догадываетесь, где еще они могут быть? – жалобно спрашивает Мартин.

– Бен ищет их в лесу. Он знает, куда обычно ходит Калли, – отвечает Тони. Странно, она как будто совсем не волнуется. Просто невероятно! Она что, не понимает, что девочки в самом деле пропали?

– Тони, Калли часто… гуляет в лесу? – Я стараюсь как можно аккуратнее подбирать слова.

– Лес для нее все равно что второй дом. Совсем как для нас с тобой раньше, Лу, – говорит она. Наши взгляды встречаются, в них плещется целое море воспоминаний. – Калли никогда не заходит далеко и всегда возвращается. – Подумав, она добавляет – по-моему, только ради Мартина: – Живая и невредимая.

– Мы не разрешаем Петре ходить в лес без взрослых. Там слишком опасно. Она не найдет обратной дороги… – Мартин вроде бы никого ни в чем не обвиняет.

Я невольно вздрагиваю, когда Тони называет меня Лу. Вот уже много лет она ко мне так не обращалась. С тех пор как они с Грифом стали женихом и невестой, она стала называть меня Луис. Как будто сухое, официальное обращение могло послужить буфером, как будто я не знаю ее вдоль и поперек.

– Мартин, Бен скоро вернется, – утешает соседа Антония. – Если девочки там, – своей тонкой, но сильной рукой она машет в сторону леса, – Бен их приведет. Не знаю, куда еще они могли подеваться.

– Может, нам тоже пойти туда за ними? – оживляется Мартин. – Организуем поиски. Далеко ли могут забрести две маленькие девочки? Можно двигаться рядом и обследовать большой участок леса. Чем больше народу примет участие в поисках, тем скорее мы их найдем.

– Мартин, – говорю я, – у нас нет доказательств того, что девочки пошли именно в лес. Мы бросим все силы только на один участок, а они, возможно, совсем в другом месте, и мы потеряем драгоценное время. Лес Уиллоу-Крик занимает огромную территорию, около шестидесяти квадратных километров, большая его часть не обустроена для туристов и не досматривается регулярно. Надеюсь, если девочки действительно пошли в лес, они не сходят с туристских троп. Опушку осматривает наш сотрудник. – Я показываю на вторую патрульную машину, которая стоит у дома Кларков. – И все-таки я считаю, необходимо оповестить всех, что две девочки потерялись.

– Потерялись? – кричит Мартин. Его лицо темнеет от гнева. – Я свою дочь не терял! Мы уложили ее вчера спать в половине девятого вечера, а утром, когда я проснулся, ее не оказалось в комнате. Бог ты мой, она в одной пижаме! Когда до вас дойдет, что ее могли просто увести из спальни? Когда вы…

– Мартин, Мартин, я вовсе не говорю, что вы или Тони что-то сделали не так, – говорю я, стараясь его успокоить. – Нет никаких оснований полагать, будто девочек похитили. Нет следов взлома и борьбы. Кроме того, пропали теннисные туфли Петры. По-вашему, похититель сначала заставил Петру обуться и только потом увел ее из дому? Так не бывает.

Мартин вздыхает:

– Извините. Просто не представляю, куда они могли пойти. Если девочек не… не похитили и их нет там, где они обычно играют, логично предположить, что они именно в лесу. Ведь Калли очень любит туда ходить и часто там бывает.

Антония кивает:

– По-моему, Бен скоро приведет их обеих. Представляю, как они подожмут хвостики, когда поймут, какая из-за них поднялась кутерьма!

В голову мне приходит мысль:

– Тони, туфли Калли тоже пропали?

– Не знаю. – Тони резко выпрямляется, не выпуская из рук запотевший стакан с холодным чаем. – Пойду проверю.

Тони поднимается на второй этаж, в комнату Калли. Мартин мелкими глотками пьет чай, ставит стакан на стол, но тут же снова хватает его, потому что не знает, куда девать руки.

На некоторое время в кухне повисает неловкое молчание. Неожиданно Мартина прорывает:

– Никогда не понимал, почему Петра и Калли так подружились. Ведь у них нет ничего общего! Калли все время молчит. Как две семилетние девочки могут играть вместе, если говорит только одна из них? – Он бросает на меня раздраженный взгляд. – Петра обычно спрашивает: «Можно нам с Калли взять по бутерброду? Для Калли только с арахисовым маслом, она не любит джем». Откуда она знает, что Калли любит или не любит, если Калли не говорит? Не понимаю. – Он качает головой.

– Родственные души, – слышится негромкий голос с лестницы. В кухню заходит Тони. В одной руке у нее ношеные теннисные туфли, в другой – такие же старые шлепанцы. – Они родственные души, – повторяет она, заметив наши недоуменные взгляды. – Каждая из них точно знает, что нужно подружке. Петра умеет читать мысли Калли, как книгу. Она знает, в какую игру Калли хочет играть, знает, когда ей больно, – в общем, все. И то же самое с Калли. Она знает, что Петра боится грозы, уводит ее к себе в комнату и нарочно громко заводит музыку, которая перекрывает раскаты грома. А если Петре грустно, Калли умеет ее рассмешить. Калли строит такие забавные рожицы, что даже мы хохочем до слез. Они лучшие подруги. Не знаю, как объяснить, но у них как-то все получается. И я этому рада. Петре все равно, что Калли не умеет говорить, а Калли все равно, что Петра боится грома и иногда до сих пор сосет палец. – Тони умолкает и показывает мне туфли. – Ее туфли здесь. На следующей неделе мы собираемся купить ей новые, к школе. Ее ковбойские сапожки в гараже, я их сегодня видела. Так что Калли ушла босиком… Не понимаю. Без обуви она в лес не ходит.

Подбородок у Тони начинает дрожать – впервые с тех пор, как пропала ее дочь, видно, что ей страшно. Я кладу руку ей на плечо, и она не отстраняется.

Бен

Я побывал во всех наших любимых местах. Первым делом спустился в Ивовую низину, где мы качаемся на ветках плакучих ив, когда играем в обезьян. Внимательно осмотрел все семь деревьев, надеясь, что под одним из них найду вас с Петрой и что вы играете в прятки. Потом я дошел до Моста Одинокого Дерева. На самом деле это не мост, а просто довольно узкое старое дерево, упавшее поперек речушки. Сколько раз мы с тобой перебегали по нему на другой берег по очереди и соревновались, кто быстрее! Я всегда выигрывал. Но вас не было и там. Я прошел всю тропу вдоль Квакшина пруда туда и обратно, уверенный, что найду вас там и что вы высматриваете лягушек. Снова неудача… Мне не хотелось возвращаться домой без вас.

Я начинаю думать: может, отец взял вас с собой на рыбалку? Такая выходка вполне в его духе. Ни с того ни с сего он иногда вдруг превращается в доброго папочку, который устраивает детям незабываемую поездку. Бывает, он по целым неделям не обращает на нас внимания, а потом вдруг замечает и ведет куда-нибудь развлекаться. Однажды он вот так же вдруг взял меня с собой на рыбалку на Ивянку. Мы вышли из дома вечером, только я и он. Наживки у нас не было, поэтому мы ловили на плавленый сыр, взятый в холодильнике. Мы довольно долго просидели на берегу, в том месте, где речка шире всего. Почти не разговаривали, только хлопали комаров да вытягивали головастиков и окуньков – и смеялись над нашим уловом. Потом мы поспорили на пять баксов, кто поймает самую маленькую рыбешку, и я выиграл. Я поймал окунька размером с гуппи. Еще мы грызли арахис, а скорлупу швыряли в воду. И пили газировку. Когда солнце начало садиться, мы услышали, как стрекочут сверчки, и папа сказал: «Можно вычислить, какая сейчас температура, по тому, сколько раз прострекочет сверчок». Я сказал: «Не может быть!» – а он ответил: «Еще как может!» И объяснил, как считать. Замечательный получился день, лучшего я и не припомню. Вот почему мне кажется: отец решил, что пора уделить внимание дочке, и взял вас с Петрой на рыбалку, только не подумал никому об этом сказать. И все-таки… вряд ли он взял с собой на рыбалку двух маленьких девочек. Хотя кто знает, что может прийти ему в голову?

Калли, надо отдать тебе должное, ты всегда держалась молодцом. Никогда не хныкала, как другие девчонки. Помню, тебе был год и ты только училась ходить – то и дело шаталась и спотыкалась. Мне было шесть лет, мама отправила нас во двор поиграть. Ты повсюду таскалась за мной и повторяла все-все мои движения. Я подбирал падалицу с земли под яблоней и швырял яблоки в дверь гаража, и ты тоже. Я злился, что какая-то малявка все за мной повторяет, но мне нравилось, как ты говорила: «Бе, Бе!» вместо «Бен». Когда ты меня видела, всегда ужасно удивлялась, что я рядом, и прямо светилась от радости, когда я входил в комнату, хотя мы с тобой до того виделись минут десять назад.

Мама смеялась и говорила: «Видишь, Бен, Калли любит своего старшего брата, правда, Калли?» И ты топала своей толстенькой ножкой и кричала: «Бата, бата!» Потом подходила, обнимала меня за ногу и прижималась к ней.

В том же году мне исполнилось семь, и я получил на день рождения крутейшие ковбойские сапоги. Черные с красной прошивкой. Я носил их везде и все время. Похоже, ты ревновала меня к сапогам – если, конечно, такая малышка умеет ревновать. Заметив меня у зеркала, ты подходила и, пыхтя, старалась стащить их с меня. Ну и смеялись же мы! Мама, бывало, садилась на полу в спальне и хохотала до слез. Не знаю, может, тебе казалось, что я люблю свои сапоги больше тебя, а может, тебе просто нравилось, когда я сердился, но какое-то время это было твоим любимым занятием. В конце концов тебе всегда удавалось стащить с меня хотя бы один сапог, потому что ты была гораздо меньше меня и я не мог отшвырнуть тебя ногой. Попробовал бы я – мне бы так влетело! А много раз ты подкрадывалась ко мне, когда я смотрел телевизор, хваталась за сапог, тащила его, сграбастывала в охапку и убегала. Почти всегда ты сбрасывала сапог во двор со ступенек крыльца, но один раз зашвырнула его в туалет. Ох и разозлился же я тогда! После того случая я отказался носить сапоги. Мама вымыла сапог и просушила на солнце, но у меня как отрезало. Сапоги перешли к тебе. Ты с удовольствием надевала их, хотя они были тебе очень велики. Ты носила сапоги со всем подряд: с шортами, платьицами, даже с пижамой. Не один раз маме приходилось стаскивать их с тебя уже в кроватке, когда ты засыпала. Ты и сейчас еще иногда носишь их. По правде сказать, я бы не удивился, если бы увидел, что ты топаешь в них сейчас по лесу.

До сих пор не понимаю, почему ты вдруг перестала разговаривать, но помню, когда это произошло. Тебе было четыре года, а мне – девять. Ты замолчала вдруг, внезапно. Только что ты носила мои сапоги, рассказывала глупые детские анекдоты и сама хохотала над ними, как сумасшедшая, а я закатывал глаза. А потом – ничего, ни слова. В доме стало так тихо… Как когда выходишь на улицу после первой серьезной метели в году, и все покрыто белым покрывалом, никто еще ничего не убирал, и на дороге нет машин. Все так тихо и красиво – но только сначала. Потом становится как-то не по себе. Тишина такая, что невольно орешь во всю глотку только ради того, чтобы услышать собственный голос, но ничего не слышишь в ответ.

Калли

Калли бежала по Широколистной тропе до самого обрыва, до того места, где тропа круто уходила вниз и, извиваясь, уступами спускалась к речке. На каждом уступе пахло по-своему: где вьюнками, где диким луком, где перегнившими листьями. В каждой низинке, за каждым поворотом как будто менялся и климат: то он теплый и влажный, то прохладный и сухой. Чем ниже спускалась Калли, тем прохладнее становилось. Высокие деревья тесно смыкались над головой, вьюнки цеплялись за лодыжки.

Гриф гнался за ней по тропе. Калли отлично его слышала. Она задыхалась от быстрого бега, у нее пекло в груди, но она не останавливалась. Скоро корявые древесные стволы и отвесные уступы стали пятнами расплываться у нее перед глазами. Солнце мелькало между ветвями, время от времени освещая участки леса. У нее закололо в боку, пришлось бежать медленнее, а потом и вовсе остановиться. Она внимательно прислушивалась к лесу. Внизу журчала Ивянка, на дереве пел кардинал, жужжали мухи. Калли озиралась вокруг, ища место, где можно спрятаться и отсидеться. В стороне от тропы крест-накрест лежали старые поваленные деревья – она решила, что за ними можно ненадолго укрыться и отдышаться. Она перелезла через гниющие стволы и села на землю, надеясь, что сверху, с тропы, ее не видно. Кое-как устроившись, девочка набросала на себя сухие ветки и листья, стараясь замаскировать яркую розовую ночнушку. Она сидела, держась за бок, и пыталась отдышаться, хотя боялась громко выдыхать. Если Гриф услышит ее и найдет, ей уже не убежать.

Шли минуты. Гриф не появлялся. Только дятел стучал где-то над головой да слышались другие мирные лесные звуки. Несмотря на жару, Калли дрожала. Она растирала предплечья, покрытые гусиной кожей. Сегодня Гриф снова выместил на ней злость, даже ненависть, и она сразу вспомнила другой день, о котором всеми силами старалась забыть. В тот день…

Декабрь, мороз. Ей четыре года. Бен убежал кататься на санках с друзьями. Мама с огромным животом варила какао. В чашку Калли она бросала белые пухлые зефирины и кубики льда, чтобы не так горячо было пить. Калли устроилась за столом, разложив перед собой бумагу и разноцветные фломастеры.

– Ну, Кэл, как назовем малышку? – спросила мама, ставя перед ней чашку с какао. – Пей осторожно, не обожгись.

Калли отложила рисование – она обводила по точкам елку, оленя и маленького, толстенького Санта-Клауса.

– Давай назовем ее Ледышкой, – ответила она, мешая в чашке тающие зефирины.

– Ледышкой? – засмеялась мама. – Какое необычное имя! Как еще?

– Кексиком, – хихикнула Калли.

– Кексик? Это второе имя?

Калли кивнула, набив рот липкой белой массой.

– Именинный торт, – добавила она. – Ледышка Кексик Именинный торт, вот как мы ее назовем!

– Славные имена, – улыбнулась мама, – только все какие-то… съедобные. Представляешь, позовешь малышку и тут же проголодаешься! Может, лучше назовем ее Лили или Эвелин? Эвелин звали мою маму.

Калли скорчила гримасу и нерешительно отпила глоток какао. Горячая сладкая жидкость обожгла горло, и Калли открыла рот и замахала перед ним ладошками.

Распахнулась дверь черного хода, на кухню ворвался клуб морозного воздуха.

– Папа! Папа вернулся! – закричала Калли. Она встала на стул, и когда отец поравнялся с ней, обхватила его руками за шею и заболтала ногами. Несмотря на то что Калли была в теплой фуфайке, она чувствовала холод, идущий от его куртки. Отец пытался утихомирить Калли:

– Не сейчас, Калли. Мне нужно поговорить с мамой.

Калли не выпускала его, и он неуклюже подошел к Тони, отодвинув дочку.

Ей в нос ударил запах пива.

– Фу! – Она наморщила носик.

– Я ждала тебя несколько часов назад, – ровным голосом произнесла Антония. – Ты что, закатился в город?

– Меня не было дома три недели, подумаешь, опоздал еще на несколько часов. – Хотя Гриф и не ругался, не произнес ни единого бранного слова, он говорил как-то особенно едко. – Зашел в «О'Лири», выпили с Роджером по рюмашке.

Антония внимательно оглядела мужа с головы до ног:

– Судя по запаху и по тому, в каком ты виде, выпил ты не одну рюмашку. Тебя не было целый месяц. Я думала, ты там, на нефтепроводе, успеваешь соскучиться по жене и детям.

Атмосфера постепенно накалялась. Почувствовав неладное, Калли принялась вырываться, но Гриф держал ее крепко.

– Да, я соскучился по жене и детям, но и с друзьями тоже надо повидаться. – Гриф открыл холодильник и стал искать пиво, но не нашел. С силой захлопнул дверцу, стеклянные бутылки задребезжали.

– Не хочу ссориться. – Антония подошла к Грифу и неуклюже обняла его – живот мешал. Калли потянулась к матери, но Гриф ее не выпустил. Он сел за стол, а Калли посадил на колени.

– Услыхал в «О'Лири» кое-что интересное, – сказал он как бы между прочим. Антония застыла на месте. – Ребята говорят, что Лорас Луис опять здесь ошивался.

Антония отвернулась и принялась доставать из шкафчика тарелки.

– На прошлой неделе он расчистил мне дорожку от снега. Он приезжал к миссис Нортленд. Почтальон забеспокоился, почему она не вынимает писем из почтового ящика. Оказалось, с ней все в порядке. В общем, он увидел, как я чищу снег, и предложил помочь. – Она обернулась, чтобы посмотреть, как Гриф отреагирует. – Бен болел, его тошнило. Он не мог чистить снег, вот я и вышла сама. А Луис просто проезжал мимо и остановился – подумаешь, большое дело. В дом он не заходил.

Гриф продолжал смотреть на Антонию. Невозможно было понять, о чем он думает.

– Что? По-твоему, я бы… мы бы… Я на седьмом месяце беременности! – Антония невесело рассмеялась. – Да ладно, думай что хочешь. А я пойду прилягу. – Она с трудом вышла из кухни. Калли слушала, как мама медленно, с трудом поднимается по лестнице.

Гриф вскочил и побежал следом, волоча за собой Калли. От неожиданности девочка прикусила язык и заплакала от боли, ощутив во рту металлический привкус крови.

– А ну, вернись! Я к тебе обращаюсь! – заорал он вслед жене. – Неужели тебе неинтересно узнать, о чем все говорят? – Гриф в два прыжка очутился у подножия лестницы. – Иди сюда! – Он набычился, на виске у него запульсировала синяя жилка.

Калли громко заплакала и принялась вырываться.

– Оставь ее! – крикнула Антония сверху. – Ты ее пугаешь!

– Замолчи! Заткнись! – заорал Гриф на Калли, взбегая по лестнице и волоча ее за собой. У Калли дергалась шея.

– Гриф, оставь ее! Ты делаешь ей больно! – кричала Антония, протягивая к Калли руки, стремясь выхватить ее.

– Грязная шлюха! Снова с ним спуталась! А меня за дурака держишь, так, что ли? Я пашу на Аляске как проклятый, чтобы прокормить семью, а ты, пока меня нет, любезничаешь со своим прежним дружком!

Он вопил, брызжа слюной, капли слюны попадали на заплаканное личико Калли. Девочка выгнулась, стараясь вырваться.

Антония закричала:

– Гриф! Прекрати! Прекрати, прошу тебя!

Гриф добрался до площадки второго этажа, подскочил к Антонии и схватил ее за руку.

– Шлюха!

Истерические крики Калли почти заглушали вопли Грифа.

– Мама! Мамочка!!!

– Заткнись! Заткнись! – Гриф с силой отпихнул Калли. Девочка больно ударилась головой о деревянный пол и на короткое время затихла, не сводя с матери отчаянного, умоляющего взгляда. Та отталкивала Грифа и рвалась к дочери. Калли видела, отец крепко держит маму за руку. Тони дернулась и вдруг отскочила назад, как резиновый мячик. Она зашаталась на верхней ступеньке, и Гриф вначале как будто удержал ее, но потом… Калли и Гриф в ужасе смотрели, как Антония рухнула навзничь и покатилась по ступенькам вниз.

– Мама! – взвизгнула Калли. Гриф бросился к Антонии. Он опустился на колени рядом с ее скорчившимся телом. Она лежала на боку, обняв руками живот. Лицо кривилось от боли. Она молча плакала.

– Сесть можешь? Заткнись, Калли! – рявкнул Гриф. Калли продолжала плакать. Гриф помог Антонии сесть.

– Ребенок, ребенок… – всхлипывала она.

– Все будет хорошо, все будет хорошо, – забормотал Гриф. – Ну извини, прости меня… Калли, да заткнись ты, черт тебя дери! Идти сама можешь? Пойдем, приляг на диван. – Гриф осторожно помог Антонии встать и подвел к дивану, где уложил ее и накрыл шерстяным платком. – Полежи, отдохни. Все будет хорошо.

Калли никак не могла успокоиться, она ковыляла вниз по лестнице, громко, взахлеб рыдая. Антония лежала на спине, полузакрыв глаза. Услышав совсем рядом отчаянный плач дочери, она протянула к ней руку.

– Убирайся отсюда! – заревел Гриф. – Отойди, бога ради, и заткнись! – Дрожащими руками Гриф подхватил Калли на руки и отнес на кухню. – Сиди здесь и молчи! – Гриф мерил кухню шагами, рвал на себе волосы и время от времени дрожащей рукой вытирал губы.

Калли по-прежнему захлебывалась в плаче, плач перемежался икотой. Гриф склонился над девочкой и долго, наверное, целую минуту, что-то шептал ей на ухо. Часто-часто моргая, Калли внимательно слушала злобное шипение отца. Его шепот перемежался тихими стонами матери. Потом Гриф вскочил и выбежал через черный ход, снова напустив в дом холод.

Вечером, когда Бен вернулся с прогулки, они с Калли по очереди дежурили возле мамы. Антония лежала на диване и горько, отчаянно плакала. Наконец Бен позвонил Луису, а тот вызвал скорую. Медики приехали как раз вовремя, потому что у Тони начались роды. На свет появилась хорошенькая мертвая девочка, похожая на птичку, кожа у нее была такой же синеватой, как губы матери. Новорожденную так и не удалось оживить. Ее увезли, но Калли успела ласково погладить мертвую сестренку по рыжим волосикам.

Прошло много лет. Калли пряталась за трухлявыми деревьями и вспоминала слова, которые тогда шептал ей на ухо отец. Она запомнила их на всю жизнь.

Сзади послышался шорох. Отец? Не может быть. Лесничий Фелпс? Сердечко у Калли забилось часто-часто. Может, выйти к нему из своего убежища? Она напряженно думала. Показаться или нет? Если она выйдет, лесничий Фелпс непременно отведет ее домой, а она не сможет рассказать ему, что случилось. А если по дороге они встретят отца? Лесничий, конечно, передаст ее Грифу с рук на руки, и тогда конец. Нет. Надо остаться здесь и затаиться. Дорогу домой она знала, ей только нужно потерпеть и переждать, пока Гриф не уйдет. Скоро ему надоест ее искать, ведь ему хочется поехать на рыбалку с Роджером и выпить. На уровне ее глаз промелькнули оливковые форменные брюки лесничего Фелпса. Несмотря ни на что, Калли ужасно захотелось выскочить из своего импровизированного шалаша и схватить его за руку. Лесничий пропал так же быстро, как и появился. Он словно растворился в зарослях папоротника. Мягкая земля заглушала его шаги. Калли села, подтянула колени к подбородку и закрыла голову руками. Она решила: если она не может увидеть своего отца, то он, конечно, тоже не сможет увидеть ее.