Текст книги "Клянусь, что исполню..."

Автор книги: Хилари Норман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

9

– Это безумие, – заявила Энни, когда Оливия изложила ей план мести Кэри Бомон-Ариас. – Нет, сама идея мне нравится, но это полное безумие. Я боюсь.

– Почему?

– Уж очень это все… из ряда вон.

– Идеально продуманный план, – возразила Оливия.

– Но это же абсолютно аморально! Нет, невозможно.

– Энни, мы имеем дело с безнравственной особой. Это единственный способ зацепить ее по-настоящему. Ударить в больное место.

– Ливви, неужели ты настолько ненавидишь Кэри? Оливия на миг задумалась.

– Не думаю. Пожалуй, я никогда в жизни ни к кому не испытывала настоящей ненависти. Вернее будет сказать, что я ее презираю.

– Ничего у нас не выйдет, – покачала головой Энни.

– Если бы я сомневалась, – ответила Оливия, – то ни за что не стала бы втягивать тебя в эту историю.

Был январь 1990 года. Подруги сидели на кухне у Энни, в Бэнбери-Фарм. Прошло почти три года с тех пор, как Энни в последний раз приняла таблетку валиума. Теперь она чувствовала себя прекрасно и ей казалось, что весь тот кошмар происходил не с нею. Всего какой-нибудь год назад, думалось Энни, Оливия вряд ли посчитала бы ее достаточно сильной, чтобы обращаться к ней за поддержкой в подобной ситуации. Откровенно говоря, в этом и заключалась одна из причин, по которым она одобрила план, предложенный Оливией. И то обстоятельство, что они сидели за столом и решали, как помочь Джиму, можно было рассматривать как признание ее окончательного выздоровления.

– Но ты уверена, что не надо ничего говорить Джиму? – с сомнением спросила Энни. – В конце концов, мы затеяли все это ради него. Разве он не имеет права знать?

– Нет, – решительно возразила Оливия. – И вот почему. Я хорошо знаю Джима – он ни за что на это не пойдет. – Она посмотрела на листок с заметками, и при мысли о том, какую игру они затеяли, ее глаза хищно блеснули. – И еще одно – все это может сработать только в том случае, если Джим ничего не будет знать.

Иногда Оливия думала, что, если бы ее родители остались в живых и увидели свою дочь взрослой, они скорее всего могли бы ею гордиться, но при этом испытывали бы некоторое смущение – уж больно непохожей на них она выросла. Артур Сегал, ее отец, родился в 1933 году в Берлине, в еврейской семье, которая через год после его рождения в поисках мирной, спокойной жизни переехала в Соединенные Штаты. Освоиться в новом мире им помог богатый дядюшка Артура с материнской стороны, который давно уже жил в Манхэттене. Артур добился видного положения, занимаясь торговлей предметами искусства и филантропией. Его собственная коллекция картин, основная часть которой была передана ему в Нью-Йорке старым приятелем Максом Вилденбруком, была весьма представительна – от великих французских импрессионистов до молодых, подающих надежды американских художников. Она вызывала всеобщее восхищение, равно как и зависть. При жизни отца коллекция чаще выставлялась на всеобщее обозрение в галереях, чем оставалась в доме владельца. Артур твердо верил, что произведения искусства существуют для того, чтобы на них смотрели. Такова была вся философия его жизни. Поэтому он с головой ушел в благотворительность, основывая всевозможные фонды и регулярно перечисляя огромные суммы на пожертвования различным обществам.

Артур частенько говорил, что занимается добрыми делами просто от стыда, потому что, глядя на Эмили, любимую жену, составлявшую смысл его жизни, чувствует себя ничтожеством. Эмили Сегал была светилом детской кардиологии, и муж искренне гордился ею. Эмили любила семью, уважала свои еврейские корни, но все понимали: для нее на первом месте работа. Всегда! Это важнее, чем дни рождения, важнее, чем традиционные ночные ужины по пятницам, важнее даже, чем священные праздники. Ради больного ребенка она могла забыть обо всем. Природа щедро одарила ее красотой. При этом Эмили была довольно равнодушна к своей внешности. Какой смысл, резонно спрашивала себя Эмили, покупать роскошные наряды и делать пышные прически, если почти все время она ходит в белом халате или стерильном комбинезоне, пряча волосы под шапочкой?

Родители Оливии были состоятельными людьми, добившимися полного успеха в жизни, но в высшей степени приверженными всем общественным условностям. Эмили, дочь двух врачей, горячо верила в освобождение женщин, но при этом не менее, чем Артур, стремилась иметь прочную семью и много детей, хотя из-за разрыва матки ей пришлось ограничиться одной-единственной дочерью.

Иногда Оливии думалось, что в ней пробудились гены дальнего предка женского пола – сумасбродной необузданной еврейки, вероятнее всего какой-нибудь прапрабабки со стороны отца. По сравнению с другими современными девушками Оливия не казалась чересчур смелой, но на фоне отца и матери она выглядела чуть ли не авантюристкой. Может быть, размышляла она в те редкие минуты, когда на нее накатывали угрызения совести, она просто старается вознаградить себя за то, что оказалась таким недостойным потомком славного рода Сегалов? Может быть, своими экзотическими выходками она хочет скрыть свою явную неполноценность? Она нередко задавалась вопросом: а как все сложилось бы, останься Артур и Эмили живы? Кто знает, но Оливии казалось, что совсем по-другому. Да, всеобщей известности у нее не было, зато она умела отлично извлекать из жизни всевозможные удовольствия.

Роман Оливии с Джанни Дресслером, начавшийся всерьез через неделю после отъезда Джима и Энни из Женевы весной 1987 года, жарко разгорелся летом, а к осени угас совсем. С тех пор у Оливии было немало мужчин. Не в ее натуре было подолгу оставаться в одиночестве. Она, конечно, дорожила своей независимостью, любила побыть одна и высоко ценила подруг. Но Энни однажды справедливо заметила, что в присутствии интересных, привлекательных мужчин зеленые глаза Оливии зажигаются огнем.

– Я понимаю, что ты не нарочно, – говорила Энни. – Но я не раз видела, как эта искра притягивает их, а потом они уже не могут вырваться на свободу.

– О боже, Энни, – хохотала Оливия. – Тебя послушать, так выходит, что я просто какая-то женщина-вамп.

Энни на мгновение задумалась.

– Не совсем так. Но твои глаза обещают, – сказала Энни. – Обещают веселье, приключения, тепло.

Позднее Оливии подумалось, что вряд ли такое суждение можно назвать нелестным или неприятным.

Все мужчины, какие перебывали в ее жизни после Дресслера, были, каждый по-своему, интересными, умными и привлекательными, но только Джанни сумел обнаружить и указать Оливии одну из немногих тайн, которые она, если честно признаться, старалась похоронить в глубинах сознания.

– Ты, безусловно, знаешь, – сказал ей Джанни Дресслер в тот вечер, когда они, по взаимному согласию, хотя и не без сожаления, решили закончить свои отношения, – что ты, как ни спорь и как ни возражай, влюблена в Ариаса.

– Не говори чепухи, – перебила Оливия. – Я уже говорила, Джим мой лучший друг.

– Дружба не мешает любви, – возразил Джанни.

– В нашем случае – мешает. – Оливия оставалась непреклонной. – Так же как и его женитьба.

– На женщине, которую ты терпеть не можешь.

– И при чем тут моя неприязнь? Джанни улыбнулся:

– Все зависит от того, почему ты ее не любишь.

– Не твое дело, почему я не люблю Кэри, – раздраженно огрызнулась Оливия. – И если я так и не влюбилась в тебя, Джанни Дресслер…

– Как и я в тебя, – нежнейшим голосом вставил он.

– Это не означает, что я влюблена в кого-то еще. – Она нетерпеливо встряхнула головой. – Честно говоря, Джанни, я думала, ты выше всей этой шовинистической ерунды.

– Нет, конечно, – снова усмехнулся Джанни. – Разве может швейцарец итальянского происхождения не быть шовинистом?

– Верно. – Оливия немного смягчилась. – Наверно, ты ничего не можешь с собой поделать.

– Точно так же, как и ты ничего не можешь с собой поделать. Ты влюблена в своего Джима, и все тут, – сказал Джанни. – Не забывай, я много раз видел вас вместе.

– Ты видел друзей. Двоих добрых друзей.

– Мне приходится повторяться – с каких это пор дружба стала помехой любви?

Оливия вздохнула.

– Отстань от меня, ради бога, – уже более покладисто произнесла Оливия.

– Как скажешь. – Джанни помолчал. – Так почему ты не любишь жену Джима?

– Повторяю, – отрезала Оливия, – это не твое дело.

Оливия и вправду невзлюбила Кэри Бомон с самой первой встречи, но она сумела достаточно быстро понять, что в первые дни после свадьбы Джим был по-настоящему счастлив с Кэри.

Какие бы удары жизнь ни наносила Джиму Ариасу, он по-прежнему оставался мягким, обаятельным добряком. Даже работая в мире рекламы – отрасли, как ни одна другая изобилующей головорезами, – Джим прославился не только выдающимся талантом в составлении рекламных текстов, но и старомодной отзывчивостью, редкой способностью сопереживать.

Джим постоянно ощущал вину за то, что не оправдал ожиданий отца. Его покойный отец, Карлос Ариас, полагал, что Джим, подобно старшему брату Питеру и двоюродному брату Майклу, автоматически войдет в семейное дело – корабельный бизнес. Будь Карлос жив, Джим, искренне обожавший отца, наверное, решил бы, что обязан подчиниться его воле. Но когда настал момент истины, он неожиданно для себя понял, что давно готовит себя к решающей битве с Майклом, сменившим Карлоса на посту главы «Ариас Шиппинг». К его великому облегчению, кузен охотно уступил его настояниям, сказав, что, по его мнению, сам Карлос больше всего желал бы, чтобы его сыновья чувствовали себя состоявшимися людьми.

– Если всей роскоши и могуществу нашей кораблестроительной компании ты предпочитаешь плебейскую суету рекламного дела, – усмехаясь, говорил Майкл юному кузену, – то поступай как знаешь. Хотя я должен сказать, что ни Питер, ни я не одобряем твоего выбора. – Далее Майкл указал, что личная доля Джима в семейном состоянии всегда остается за ним, в целости и сохранности, без всяких условий и оговорок. На что бы Джим ни решал тратить свое время, он все-таки был невообразимо богат. «Дай бог тебе в придачу и счастья», – резонно заметил Майкл.

Джим выбрал рекламное дело. Живой, гибкий, творческий склад ума, неутолимая потребность узнать хоть что-нибудь обо всем, что встречалось ему в повседневной жизни, мальчишеский интерес ко всему, чем занимаются, что любят, что не любят окружающие, – все эти качества делали его идеальным кандидатом для избранной отрасли. Однажды он говорил Оливии, что хотя и получил неплохое образование, но настоящую школу жизни прошел по телевизору. Он утверждал, что этот маленький злокозненный ящик, полный всякой чепухи – от новостей и документальных фильмов до художественного кино и даже мультиков – долгие годы возбуждал в нем больше интереса к познанию, чем все учителя и наставники, вместе взятые.

– Например, смотрю я «Даллас», – говорил он Оливии, – и понимаю, что смотрю первостатейную чушь, однако стоит мне услышать обрывок беседы между двумя нефтяными магнатами, как я тут же хватаюсь за блокнот. Благодаря этим мыльным операм можно узнать много нового.

Например, Джим Ариас мог в один прекрасный день услышать, что какая-то компания борется за рынок сбыта для некоего продукта – и на следующее утро он знал об этом продукте все: как он производится, зачем и для кого. На такое не был способен никто, ни в одном рекламном агентстве. После этого вперед выступал его настоящий талант – умение написать крепкий, острый, доходчивый и, кроме того, незабываемый текст рекламного объявления. Окончив Гарвард в 1980 году, он восемнадцать месяцев работал в «Огилви энд Мэтер» – этот период своей жизни он страстно любил; потом – одно, другое, третье, и наконец он оказался творческим директором в небольшом агентстве «Кейн Эдженси». Замыслы там были грандиозные. Норман Дж. Кейн, грубоватый, с хриплым голосом средних лет, уроженец Бруклина, начал звать Ариаса своим карманным ловкачом еще до того, как тот помог агентству завоевать свою первую премию «Клио». Джим, казалось, ничуть не обижался на такое прозвище, и Кейн тотчас же принялся радостно объяснять это тем, что Ариас – настоящий джентльмен.

Одной из главных черт, за которые Норман Дж. Кейн так любил Джима Ариаса, было безграничное желание и способность учиться.

Именно в период работы у Кейна, в конце 1984 года, Джим познакомился с Кэролайн Бомон. Он встретил ее на вечеринке, которую устроил босс специально для того, чтобы поближе присмотреться к малышке Бомон и, возможно, в дальнейшем пригласить ее на работу в свое агентство. Джим влюбился в нее с первого взгляда. Кэри Бомон обладала всем, чего не хватало ему: она была упряма, крайне честолюбива и горячо стремилась узнать, что же это такое – быть свободной духом. Но при этом она была очаровательнейшей из женщин. С первой же минуты Джим, завороженный блеском ее холодных голубых глаз, гладкой бледной кожей, вьющимися золотистыми волосами и безупречным бостонским выговором, пал к ее ногам.

«Я счастлив потому, – писал Джим Оливии, – что Кэри, кажется, тоже влюбилась в меня».

«Не вижу в этом ничего особенного, – отвечала ему Оливия, – влюбиться в тебя – дело несложное, особенно если учесть, что ты, пожалуй, один из самых перспективных холостяков в Манхэттене».

«Это не имеет значения, – радостно откликался Джим, – потому что если кто-то в наших отношениях и попался в чьи-то сети, так это Кэри – в мои. Денег у Бомонов не меньше, чем у Ариасов, а Кэри гораздо проницательнее меня, более утонченна и практична, чем я; словом, она куда более завидная партия, чем я. А в рекламном деле она настоящая находка». Такая вот была у них тогда переписка.

Кэри, которая была на пять лет старше Джима, с ходу отвергла приглашение Нормана Кейна и вместо этого быстренько увела своего новоиспеченного жениха из рук босса. У нее были свои планы. Она приехала в Нью-Йорк именно затем, чтобы набраться опыта, установить нужные связи и выждать благоприятного случая для осуществления задуманного. А задумала она ни много ни мало как основать собственное, небольшое, но процветающее агентство в родном городе – Бостоне.

– Я знаю, дорогой, что ты предпочел бы остаться в Нью-Йорке, – говорила она, заранее сводя на нет все его возражения, – но, в конце концов, твоя семья тоже живет в Новой Англии, поэтому ты должен понимать, что Бостон – единственный город, где мне по-настоящему хорошо, уютно. – Она вздохнула – легкие, натренированные аэробикой, дышали глубоко и свободно – и продолжала: – Я, конечно, капризная, избалованная девчонка, но теперь я знаю – впервые в жизни я точно знаю, чего хочу. – Огромные голубые глаза влюбленно распахнулись, лаская его озадаченное, но тем не менее восторженное лицо. – Я хочу, чтобы ты стал моим партнером. В деле, в семье, в жизни.

Джим не возражал.

– Мне кажется, она действительно в него влюблена, – как-то раз сказала Энни в телефонном разговоре.

– А что тут удивительного? – язвительно ответила Оливия. – Джим красив, умен, вдобавок он богаче ее, что наверняка для нее очень важно. И похоже, она вцепилась в него мертвой хваткой.

– Почему ты ее так невзлюбила? – спросила Энни.

– Однажды я говорила с ней по телефону, – сказала Оливия. – Когда она была у Джима, я его попросила позвать эту девицу, чтобы поздороваться.

– Ну и как?

– Она была совершенно неприступна. Очень вежливо говорила все, что положено, – как мечтает со мной познакомиться и все в таком же духе. В общем, она говорила все, что полагается. То есть как много Джим ей о нас рассказывал, какими чудесными мы станем подругами.

– Но ты считаешь, она говорила неискренне?

– Я не считаю, а твердо знаю, что она сама не верила ни единому своему слову.

– И все же, – осторожно заметила Энни, – давай не будем выносить окончательного суждения до тех пор, пока мы лично не познакомимся с Кэри. Может быть, она не так плоха, как кажется.

– Хотелось бы надеяться, – отозвалась Оливия. Энни улыбнулась в телефонную трубку:

– Нет, она определенно тебе не нравится.

– Энни, она холодная. Просто как ледышка. А Джим Ариас… Он может быть каким угодно, но только не бесчувственным.

– Что верно, то верно, – согласилась Энни.

Оливия и Энни вместе вылетели из Лондона в Бостон в начале июня, за пять дней до свадьбы Джима. Он встретил их в аэропорту и на вид был совершенно спокоен.

– Кэри просила извиниться за нее, но, разумеется, сейчас у нее хлопот полон рот, она не сможет прийти, – пояснил Джим.

– Конечно, – откликнулась Энни. – По правде говоря, я и не ожидала, что она придет.

– Когда же мы ее увидим? – бросилась в атаку непримиримая Оливия.

– Сегодня вечером, – ответил Джим. – Если вы не слишком устали после перелета.

– Мы всегда готовы к встрече, – решительно заявила Оливия.

– Где будем ужинать? – поинтересовалась Энни.

– В «Ритц-Карлтоне». Боюсь, будут одни напитки, – извиняющимся тоном сказал Джим. – Мы с Кэри даем ужин для одного потенциального клиента.

– Думаешь, сумеешь организовать хотя бы напитки? – Оливия даже не пыталась скрыть иронии.

– Не волнуйся, Ливви, – ответила Энни. – Я помню, как трудно было мне выкроить хоть пять минут за неделю до свадьбы.

– Я искренне извиняюсь, – сказал Джим, обращаясь к ним обеим. – И Кэри тоже.

– Да уж, она-то точно, – проговорила Оливия.

– Оливия, перестань, она ждет не дождется, когда же увидит вас.

Если раньше, до встречи с Кэри, они питали к ней смутную необоснованную неприязнь, то теперь, познакомившись, они ее просто возненавидели. Да, она была красива, обаятельна, гостеприимна и, как и прежде по телефону, говорила все, что полагается, но при этом испытывала к Оливии и Энни такую жгучую ненависть, что они буквально чувствовали, как эта ненависть захлестывает их тошнотворными кислыми волнами.

Позже, в Дарджин-парке, подруги, умирая от голода в ожидании вареных омаров, обсуждали случившееся.

– Она к нам ревнует, – заявила Оливия.

– Не говори глупостей.

– Может, это и глупости, но, держу пари, я права.

– Ты хочешь сказать – она ревнует просто потому, что мы женщины? – усмехнулась Энни. – Не может же она всерьез ревновать Джима ко мне.

– Почему бы и нет? – возразила Оливия. – Ты выглядишь грандиозно.

– Ты думаешь, что говоришь, – я замужем, и у меня трое детей.

– И все равно ты очень красива, и Джим тебя любит. – Оливия помолчала. – Энни, я серьезно говорю, Кэри просто с ума сходила от злости, так ей не терпелось нас выпроводить. Она ревнует из-за того, что мы так близки с Джимом.

Энни поднесла к губам бокал перрье.

– Может быть, – задумчиво откликнулась она. – Я бы на ее месте, наверно, тоже ревновала.

– Сомневаюсь.

– Нет, я честно, – настаивала Энни. – Знаешь, когда мы с Эдвардом поженились, у него была пара хороших подруг. Иногда они завтракали вместе, изредка обедали, но после помолвки эти встречи становились все реже и реже, а после свадьбы прекратились совсем.

– Из-за того, что ты так хотела? Энни покачала головой:

– Нет, я ни слова не говорила. Но если бы встречи продолжались, наверное, я бы была недовольна.

– Даже если они просто друзья? – удивленно спросила Оливия.

– Боюсь, что да, – сокрушенно усмехнулась Энни. – Может быть, сейчас я поступила бы по-другому… но в те дни я чувствовала именно так. – Она помолчала. – Так что, если Кэри ревнует, я отчасти могу ее понять – особенно в том, что касается тебя.

– Потому что я не замужем?

– Не замужем, красива, умна – и при этом полная противоположность ей. И вам с Джимом есть о чем вспомнить.

– Да уж верно, – хмыкнула Оливия.

– Поэтому давай все-таки не будем судить ее слишком строго.

– Ты хочешь сказать – будем плясать под ее дудку?

– Может быть.

– Плясать под дудку Кэри – это означает быстренько собраться и уехать домой, – рассудила Оливия. – Энни, ты хочешь домой?

– Ничуть.

– Я тоже. – Тут Оливия заметила, что официант несет им омаров, и подняла бокал шардонне. – За нашего дорогого Джима, – тепло произнесла она. – Пусть Кэри даст ему столько счастья, сколько он заслуживает.

Поначалу семейная жизнь складывалась очень неплохо – оба были влюблены, и секс был в радость, а иногда просто восхитителен, если Кэри была в хорошем настроении и давала волю чувствам. Оба горели рвением создать семейный очаг. Пока Джим был в Нью-Йорке, Кэри подыскала в Бикон-Хилл прелестный особняк. Ко всему этому они только что открыли на Ньюбери-стрит рекламное агентство «Бомон – Ариас». И, что важнее всего, они уважали друг друга. Правда, эта составляющая их брака исчезла раньше других. После этого совместная жизнь начала медленно, но верно скатываться в преисподнюю.

Причиной всех бед была Кэри. Джим давно, еще до свадьбы, установил основной недостаток в характере Кэри – она непременно хотела быть главной, первой во всем, – но решил, что он достаточно любит ее, чтобы мириться с этим. Кэри столь же быстро заметила все недостатки Джима и собиралась полностью их искоренить. По мнению Кэри, это были лишь милые мелкие чудачества, которые она, с присущей ей энергией, вскоре сведет на нет. Однако мягкость, благодаря которой, признавала она, Джим и стал столь покладистым мужем, была исконной чертой его характера, укоренившейся глубже, чем предполагала Кэри. Джим был воистину добросердечным человеком, хотя и не слабохарактерным. Поэтому едва он распознал намерение Кэри переделать его, как в нем начала проявляться та же сила воли, благодаря которой Джим сумел выйти из семейного бизнеса Ариасов. Он мягко, но непреклонно отвергал все поползновения Кэри.

А Кэри стремилась настоять на своем даже в мелочах.

– Джим, милый, ты не можешь сегодня вечером надеть этот галстук, – сказала она однажды, когда в начале второго года совместной жизни они собирались на ужин к ее родным.

– А что в нем плохого? – Джим оглядел себя в зеркале над камином. Галстук был очень хорош, чистый итальянский шелк, темно-синий, с аккуратным узором из веселых розовых крапинок. – Я его только сегодня купил.

– Правда? – Кэри нанесла завершающий штрих тональной пудрой. Она всегда уделяла много, может быть, даже слишком много внимания своей внешности. Что ни говори, обыкновенная женщина не возбуждает чрезмерного любопытства у окружающих; красавице же приходится всегда быть начеку. Кэри до сих пор помнила тот миг, когда Джим впервые увидел ее и влюбился с первого взгляда. Она не питала иллюзий относительно того, какие чувства испытал бы он или другие влюбленные в нее мужчины – а таких было немало, – будь она одета в скромный домашний халатик. Теперь, разумеется, Джим принадлежал ей. Он, конечно же, не станет возражать и даже вряд ли заметит, если волосы у нее вдруг станут блестеть меньше, чем обычно, или на носу появится хоть намек на – боже упаси! – прыщик. И тем не менее Кэри предъявляла к своей внешности такие же суровые требования, как и ко всем прочим деталям своей частной и профессиональной жизни.

– Где ты его взял? – Она снова вернулась к разговору о галстуке Джима, слегка коснувшись «Шанель № 5» запястий. Относительно духов у Кэри были строгие правила. Она не имела ничего против более современных ароматов, но для вечеров с родителями или другими истинными бостонцами подходила только настоящая классика.

– В одном магазинчике на нашей улице. – Джим намеренно не желал понимать, куда она клонит.

– В каком магазинчике? – Кэри встала. – Давай я схожу и поменяю его.

– С какой стати?

– Но ведь он ужасен. – Она нежно улыбнулась ему. – Знаешь, твой вкус иногда бывает не на высоте.

Джим снова посмотрел в зеркало:

– А мне нравится. Кэри вздохнула.

– Ну ладно, если уж он тебе так нравится…

Джим понимал, что она специально оборвала последнюю фразу. Кэри давала ему возможность рухнуть на колени и сказать, что если ей не нравится этот галстук, то какой смысл носить его. Месяцев шесть назад Джим так бы и поступил, но теперь на карту были поставлены принципы, поэтому он промолчал и остался в галстуке.

Кэри хотела, чтобы в агентстве «Бомон – Ариас», так же как и дома и в совместных путешествиях, все делалось так, как нравится ей. Джим, обычно покладистый, не раз пытался внушить ей, что, по его мнению, брак не должен лишать кого-нибудь из них права на собственный выбор. Он все старался ей объяснить, что различия во вкусах и характере – не беда, а преимущество. Но со временем Кэри становилась все более непреклонной. Если супруг осмеливался возражать ей, она топала изящными ножками в безупречных туфельках и закатывала скандал.

Но, разумеется, не на людях. На публике Кэри Бомон-Ариас представала в образе безмятежной, довольной жизнью супруги, которой выпало счастье сделать блестящую карьеру и при этом найти самого восхитительного мужа и партнера во вселенной. Все друзья, знакомые и коллеги сходились во мнении, что Кэри и Джим созданы друг для друга, что их брак заключен на небесах и там по сей день и пребывает. Но когда они оставались наедине, ее лицо становилось все более и более уродливым, ибо Кэри была не просто избалована, не просто помешана на совершенстве, не просто любила повелевать – она была сущей мегерой. И когда примерно через год после свадьбы она начала понимать, что ей до сих пор не удалось окончательно прибрать Джима к рукам, Кэри поступила с ним так, как обычно поступала с теми, кто становился ей поперек дороги. Она принялась его унижать.

– Знаешь, сегодня ты выглядел страшно нелепо, – однажды заявила ему Кэри.

Они только что вернулись домой и, налив по бокалу мартини, сели отдохнуть в своей изысканно меблированной гостиной. Джим снял пиджак, ослабил галстук, расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке и как раз собирался скинуть ботинки.

– Что, прямо весь день? – поинтересовался он, стараясь сохранять спокойствие.

– Я говорю о презентации, – сухо сообщила Кэри.

– И где же я оплошал?

– Все было ужасно, все…

– Вот оно что. – Джим с наслаждением пригубил мартини.

Кэри поставила бокал на столик возле кресла.

– Джим, ты просто знать ничего не желаешь. Тебе все равно, правда?

– Чего я не желаю знать, Кэри?

Джим знал только то, что он страшно устал. Вчера ночью он плохо выспался. Потом пришлось выслушать массу нелестных слов касательно рекламы светлого пива, которую они делали для Ролстона. В самом начале презентации Фред Ролстон заявил, что если уровень продаж компании и остается на высоте, то только благодаря высокому качеству пива, но уж никак не работе агентства «Бомон—Ариас». Джим и Кэри внимательно выслушали все, что обрушил на них Фред, потом приложили героические усилия для того, чтобы Мэгги Кармайкл и Дэвид Баум, лучшая творческая группа в агентстве, могли все же приступить к работе над новой рекламой. В общем, день был весьма и весьма тяжелый.

– Я очень устал, – сказал Джим.

– Думаешь, я не устала?

– Нет, я уверен, ты тоже. Но Кэри не унималась.

– Ясно как день, – заявила она. – В этих обстоятельствах ты должен был принести в жертву Баума и Кармайкл, а не возносить их до небес. – Она презрительно окинула взглядом его лицо. – Боже мой, Джим, неужели ты не видишь, что Ролстон просто-напросто жаждал их крови. Он ведь прямо сказал, что не доверяет им…

– Не им, а нашей компании, – поправил ее Джим. – Ты же прекрасно понимаешь, что он бесился только потому, что ему нравится выбивать людей из колеи.

Кэри пропустила его слова мимо ушей.

– На самом деле Ролстон хотел, чтобы мы взяли дело в свои руки. Он прекрасно знает, что мы до сих пор лучшая творческая группа во всем агентстве.

– Я не думаю, что он хотел именно этого, – возразил Джим, налегая на закуску. – И если учесть, как здорово поработали сегодня Мэгги и Дэвид…

– Баум и Кармайкл поработали, конечно, неплохо, – признала Кэри, – но не более того. Ты к ним слишком снисходителен. Я точно знаю, что если бы я как следует поработала над теми же идеями, то Фред Ролстон считал бы, что сотрудничает с гениями, а не просто с крепкими профессионалами.

– Ты же знаешь, Кэри, я в такие игры не играю, – проговорил Джим. – Это аморально, жестоко и просто недальновидно.

– Джим, ты обвиняешь меня в безнравственности? – В глазах Кэри вспыхнула холодная голубая молния. – Только потому, что я лучше тебя улавливаю желания клиентов или раньше тебя вижу, когда творческая группа исчерпала себя?

– Кэри, пойми, Кармайкл и Баум не исчерпали себя. Ты просто втемяшила себе в голову, что Мэгги тебе больше не нравится, хотя я не понимаю почему.

– Зато ты всегда, и в жизни, и в бизнесе, стремишься окружить себя только теми, кто тебе нравится.

– Теми, кому я доверяю, – поправил Джим. Он спокойно выдержал ее пристальный взгляд.

– То есть я тебе не нравлюсь?

– Не очень. Особенно когда бываешь такая, как сейчас.

– А мне все равно, нравлюсь я тебе или нет, – усмехнулась Кэри. – Гораздо больше меня разочаровывает тот факт, что я сама все меньше и меньше уважаю тебя. – Она помолчала. – И в последнее время замечаю, что я в этом не одинока.

– Ох, Кэри, – простонал Джим.

– Как прикажешь понимать?

– Очень просто. Похоже, ты напрашиваешься на очередную ссору.

– Не вижу смысла. Ссориться стоит только ради того, чтобы приятнее было потом помириться. Сегодня у меня нет такого желания.

– Значит, ты просто злишься, – заключил Джим, хотя ему самому эта мысль была ненавистна.

– Называй как хочешь. Но я бы сочла это честностью. Ты выслушал парочку горьких истин. – Кэри помолчала. – Извини, если они тебе не по вкусу.

– Не волнуйся, я не обиделся, – тихо ответил Джим. – Я не считаю, что в твоих словах заключена хоть капля истины.

– Очень жаль, – заключила Кэри. – Но, опять-таки, твоя главная беда в том, что ты не желаешь знать, что о тебе думают другие.

Долгое время Джим пытался обращать все в шутку. Он был скромен, но тем не менее знал себе цену. Но Кэри мастерски овладела искусством злобы, издевки, гнусных намеков и высмеивания. Иногда она наносила мелкие болезненные уколы, а иногда была просто варварски жестока. Но с Джимом ей пришлось нелегко – она никак не могла найти у него чувствительное место. Когда Кэри хотелось позлить мужа, она начинала критиковать в нем буквально все: он, мол, не умеет заниматься любовью, не умеет принимать решения, ей не нравилась его манера одеваться, мягкость, творческие способности. Однако ее упреки не достигали желанной цели: Джим продолжал оставаться самим собой – он отлично работал, пользовался успехом, всегда поступал так, как ему нравится, и был чертовски великолепен. Именно это, с точки зрения Кэри, и было в нем самое худшее. Все, что делал ее муж, он делал с удовольствием. В нем не было глубоко скрытого чувства вины или страха. За всю жизнь Джим испытывал угрызения совести только по двум существенным поводам: во-первых, за то, что нарушил волю покойного отца, предпочтя семейному бизнесу рекламное дело, и, во-вторых, хотя Джим давно уже отошел от религии, за то, что женился не на католичке.

Но самым грозным оружием в руках Кэри была любовь. Джим по-прежнему любил ее. Но любить ее становилось все труднее.