Текст книги "Клянусь, что исполню..."
Автор книги: Хилари Норман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)
Теперь настал ее черед молчать. В ее голове проносился вихрь мыслей и надежд, и все они замыкались на тех днях, проведенных с Джимом в Ньюпорте и Бостоне. Может быть, Джимми тоже помнит это. Может быть, он надеется, что она подаст ему знак.
«Нет, – сказала она себе. – Не сейчас. Может быть, никогда».
– Оливия? – ворвался в ее мысли голос Джима. – Скажи мне, почему ты это сделала.
– Ты знаешь, почему мы это сделали, – ответила Оливия. – Ты, я и Энни. Наш союз, наша клятва.
– Это единственная причина?
Ей показалось, что она слышит мольбу в его голосе, но она не хотела ее слышать.
– Конечно, нет, – нежно ответила она. – Мы обе любим тебя, Джим.
– А-а, – сказал Джимми.
15
Из всех, кого знали Энни и Джим, Оливия была единственным человеком, любившим менять места жительства. Большинство нормальных людей считают переезд, как утверждает статистика, явлением того же порядка, что потеря близкого человека или развод. Оливия же говорила, что переезд – это прекрасное развлечение, что каждый ее переезд казался ей волнующим путешествием в новую страну.
– Это настоящее приключение, – говорила она Джиму и Энни. Они гостили у нее в Страсбурге в августе 1994-го. Она как раз перебиралась в Брюссель. – Ты оказываешься в совершенно незнакомом месте, которое надо превратить в свой дом. Надо заводить новых друзей, выяснять, в какие магазины и рестораны лучше ходить…
– И на каком языке лучше говорить, – добавил Джим, чистивший картошку. Все трое были в футболках, джинсах и передниках – шесть последних дней они обедали в ресторане, поэтому в этот вечер решили остаться дома, приготовить обед и помочь Оливии укладывать вещи.
– На этот раз на французском и фламандском. – Оливия сняла крышку с большой кастрюли, с одобрительной улыбкой вдохнула аромат: говядина, курица, окорок и куча пряностей.
– Фламандский – это почти то же самое, что датский? – спросила Энни.
– Не совсем, – ответила Оливия. – Брюссель – двуязычный город. У каждой улицы есть название на французском и на фламандском. – Она зачерпнула ложкой бульон, дала попробовать Джиму. – Ну как?
– Роскошно. Когда мы, наконец, сядем за стол?
– Когда сварится картошка.
– Я была бы в ужасе, – проговорила вдруг Энни.
– Ты о чем? – спросила Оливия.
– Если бы мне надо было уехать в другую страну.
– Но ты уже это пережила, и довольно легко.
– Не так уж и легко, – возразила Энни.
– А ты, Джим? – спросила Оливия. – Ты мог бы расстаться с Америкой?
– Если бы существовала серьезная причина, то конечно.
– Например, женщина, – предположила Энни. – Ты ведь поселился в Бостоне ради Кэри.
– Бостон нельзя назвать чужим для меня, – сказал Джим, – вспомни, что наше фамильное гнездо находится чуть ли не на соседней улице.
– Забавно, – проговорила Оливия, – но я никогда не считала этот претенциозный особняк в Ньюпорте твоим домом.
– Тем не менее так оно и есть, – сказал Джим.
– Я понимаю, но все равно это как-то не укладывается в голове.
Переезды с места на место манили Оливию и тем, что у нее появлялся предлог покопаться в том, что она называла «фамильным сундуком». Это был зеленый кожаный саквояж, который Артур Сегал купил на Пиккадилли вскоре после того, как семья осела в Лондоне. Оливия сложила в него вещи Артура и Эмили, когда закрывала дом в Хэмпстеде.
Когда они уже сидели за столом, Оливия сказала Джиму и Энни, что каждый раз она находит в своем сундуке что-то новое. Когда она переезжала из Нью-Йорка в Женеву, она нашла там старый диктофон Артура с кассетой, которую она раньше не заметила. Оливия до сих пор помнила радостное возбуждение, охватившее ее, когда ей удалось подобрать батарейку к старому прибору и услышать живой голос отца.
– А потом, когда я уезжала из Женевы, – говорила она, наливая всем вина, – я обнаружила пленку в мамином фотоаппарате. Почему-то я всегда думала, что он пустой. Но там была пленка, и я очень расстроилась, подумав, что теперь ее будет невозможно проявить.
– Конечно, после стольких-то лет, – сказал Джим.
– Но, представь, удалось, – вставила Энни. – Ливви показывала мне фотографии.
– Замечательные, радостные фотографии. – Оливия мечтательно улыбнулась. – Джим, я потом их тебе покажу. Мама и папа вместе, кажется во Франции, но наверняка судить трудно, они снимались за городом.
– А что мы найдем на этот раз? – спросил Джим. Оливия покачала головой:
– Наверное, ничего нового. – Она встала и начала убирать посуду со стола. – Уже все сто раз перебрано. Просто приятно взглянуть на все эти старые вещи.
Они выволокли сундук на середину комнаты. Там были милые сердцу семейные реликвии – визитные карточки, свернутые в трубочку дипломы, маленький коротковолновый приемник, который по ночам слушал Артур, записные книжки, благодарственные письма, фотографии. Пачка любовных писем родителей Оливии. После того как она прочла их в 1976 году, она перевязала их ленточкой и дала себе обещание, что никто никогда этих писем больше не прочтет.
– А здесь что? – спросила Энни.
Оливия взглянула на старый кейс из свиной кожи со сломанным замком и вдруг вспомнила, как, сидя на полу на кухне, ломала этот замок маленьким кухонным ножом. Она вспомнила и записку, которую нашла в кейсе. Короткую странную записку отцу от Карлоса Ариаса, написанную незадолго до катастрофы, которую она так и не показала Джимми.
– Ливви? – Энни недоумевающе смотрела на нее.
– В чем дело? – спросил и Джим. Оливия взяла кейс у Энни и открыла его.
– Просто я кое-что вспомнила, – ответила она. Записка была на месте.
Оливия развернула ее и прочла.
«Дорогой Артур!
Потрясен и взволнован известием о том, что ваши подозрения, возможно, небезосновательны. Нам надо поскорее увидеться.
Карлос Ариас».
Оливия взглянула на Джима.
– Я совсем забыла об этой бумажке, – сказала она. – Я нашла ее, когда разбирала лондонский дом. – Она протянула записку Джиму. – Тогда я ничего не поняла. Мы с Энни подумали, что это может тебя расстроить, и я ее убрала.
Джим прочитал записку, нахмурился, озадаченно покачал головой:
– Мне это ни о чем не говорит.
– Это может означать все, что угодно, – сказала Энни. – В том числе что-нибудь самое обыденное.
– Мне не кажется, что речь шла о чем-то обыденном, – заговорила Оливия. – Извини, Джимми, может быть, мне следовало показать тебе эту записку еще тогда?
– Думаю, что я и тогда понял бы не больше, чем сейчас. – Помолчав, он добавил: – И Энни права, я бы, наверное, расстроился.
– Наши отцы довольно редко общались друг с другом, – проговорила Оливия. – У них было мало точек соприкосновения: благотворительность, наша школа – вот, пожалуй, и все. Джимми, может быть, тебе известно больше?
– Нет, – ответил Джим. – Может, у них были какие-нибудь общие дела?
– Вряд ли, – с сомнением пробормотала Энни. – Кораблестроение и искусство – что тут может быть общего?
Джим пожал плечами:
– Не знаю.
– Поговори с Майклом, – предложила Оливия.
– Зачем?
– Он может знать, были ли у них совместные дела.
– Больше чем восемнадцать лет назад?
– Я думаю, вам обоим лучше всего выкинуть это из головы, – мягко проговорила Энни.
– Почему? – удивилась Оливия.
– Потому что вы все равно ничего не узнаете. Записка эта явно личного характера. Мне тогда показалось и сейчас кажется, что отец Джимми был сильно чем-то огорчен. – Она на секунду умолкла, собираясь с мыслями. – И что бы то ни было, по-видимому, и от твоего отца, и от отца Джимми мало что зависело. Так зачем ворошить прошлое?
– Ради любопытства, – сказала Оливия.
– Ты знаешь, что погубило кошку, Ливви?
– Знаю, знаю, – отмахнулась от нее Оливия.
– Человеку стоит жить хотя бы для того, чтобы удовлетворить свое любопытство. Еврейская пословица. – Джим усмехнулся.
– Давно ли ты цитируешь еврейские пословицы? – подозрительно прищурилась Энни.
Джим пожал плечами.
– У тебя завелась подружка-еврейка, – полуутвердительно-полувопросительно проговорила Энни.
– Ничего подобного, – ответил Джим. Оливия промолчала.
На следующий день после того, как Оливия поселилась в отеле «Амиго», Джим позвонил ей из Бостона.
– Как дела?
– Как обычно на этой стадии. – Оливия сидела на полу в спальне в окружении чемоданов. – Я обнаружила, что самые нужные вещи оставила в камере хранения. Поэтому сейчас у меня куча кастрюлек и совсем нет нижнего белья.
– Хорошо, что сейчас лето, – заметил Джим.
– Отличный предлог для того, чтобы прогуляться по магазинам.
– Кстати, – продолжал Джим. – На прошлой неделе я поговорил с Майклом об этой записке. Он знает не больше нас.
– То есть он не знает, вели ли они какие-нибудь дела?
– Нет, не знает. Но записка ему показалась несколько странной. Он спросил, не попадалось ли тебе еще что-нибудь в этом роде. Я сказал, что, кажется, нет.
– Мне действительно ничего такого не попадалось, – проговорила Оливия. – Но я и не искала.
– Я так и думал.
– У меня есть шкаф, до отказа забитый бумагами родителей. Если хочешь, я могу их просмотреть.
– Честно говоря, не вижу в этом особого смысла, – сказал Джим. – Как говорит Энни, слишком уж давно все это было.
– Тогда я сосредоточу свои усилия на том, чтобы купить нижнее белье, – рассмеялась Оливия. – Мне ужасно хочется побегать по магазинам.
– Оливия!
– Да?
– Перестань говорить о нижнем белье.
– Что ты имеешь против нижнего белья?
– Ничего.
– Тогда почему мне нельзя о нем говорить?
– Оливия! – повторил Джим.
– Что?
– Лучше прогуляйся по магазинам.
Удивительно, думала Оливия, что после стольких лет даже крошечный намек на то, что Джим помнит ночь в Бостоне, так ее взволновал. Нет – это не удивительно, решила она, это просто очень плохо.
Разумеется, только в том случае, если на самом деле Джимми ничего не помнит и не испытывает к ней никаких чувств, кроме дружеских.
А если наоборот? Тогда они оба просто идиоты.
– В любом случае мне действительно надо пройтись по магазинам, – вслух объявила Оливия, вставая с пола.
Три недели спустя она познакомилась с Бернаром Мартенсом. В скучный, промозглый октябрьский день она зашла в антикварный магазин. За полчаса она успела до безумия влюбиться в грузинский серебряный чайничек, а Бернар, хозяин магазина, до безумия влюбился в нее. Он был пятидесятисемилетним вдовцом, имел взрослых детей и пятерых внуков, жил в роскошном уединении в загородном особняке с многочисленной прислугой. До этого у Оливии ни разу не было романа с мужчиной такого возраста, но Бернар так прекрасно выглядел, он был так мил. Незаурядный интеллект и чувство юмора делали его таким приятным компаньоном, что Оливия начала свысока относиться к более молодым мужчинам.
Кроме, наверное, Джимми. Если бы Оливия была честна сама с собой, то она обошлась бы без «наверное». Она искренне не хотела влюбляться в своего лучшего друга, а когда поняла, что все-таки влюбилась, то стала шарахаться от этой мысли как черт от ладана. Иногда она вела с Джимом странноватые беседы.
– Как Кэри? – спрашивала Оливия самым небрежным тоном.
– Мы почти не общаемся, – обычно отвечал Джим. Тогда Оливия спрашивала – столь же небрежно – о других женщинах. Джим иногда называл какие-то имена, иногда кое-что рассказывал, но было ясно, что ничего серьезного с ним не происходит. И Оливия, к собственному стыду, ощущала величайшее облегчение.
Потому она принималась убеждать себя, что Джимми, несомненно, заслуживал самой замечательной, преданной и любящей женщины вроде Энни. «Но ни в коем случае не вроде меня», – мысленно произносила Оливия. Такое было у нее заклинание.
Именно Бернар Мартенс помог Оливии найти квартиру на углу улицы Эрнста Алларда в двух шагах от его магазина. Это было редкой удачей. В престижном квартале Саблон квартиры никогда не пустовали. Квартира Оливии – полностью модернизированная и изысканно обставленная – находилась на первом этаже старого доходного дома, принадлежавшего торговцу драгоценными камнями из Антверпена. В трех верхних квартирах были очаровательные балкончики, но Оливии повезло куда больше – она стала хозяйкой отдельного заднего дворика, которым она ужасно гордилась и который немедленно превратила в чудесный сад.
– А офис я нашла тоже неподалеку, на площади Гран-Саблон, – рассказывала она Энни по телефону в середине ноября. – Мне просто необыкновенно повезло – там всего одна комната, и мне волей-неволей придется поддерживать порядок.
– Это невозможно. – Энни недоверчиво хмыкнула.
– Знаю, знаю. – Оливия унаследовала от Артура способность приводить в состояние полного беспорядка любую комнату за рекордно короткое время. – Но я, по крайней мере, попробую.
– Значит, ты можешь ходить на работу пешком?
– Всего несколько минут ходу, Энни. И кругом сплошное великолепие. Это действительно самая красивая часть города.
– И магазин Бернара совсем рядом?
– Да, хотя он там теперь не так уж часто бывает. Энни засмеялась:
– Судя по тому, что ты говоришь, он очень приятный человек.
– Да, очень. Но не жди от меня невозможного, Энни. Я и раньше встречалась с очень приятными мужчинами.
– Ты счастлива, Оливия? – однажды декабрьским вечером спросил Бернар. Они обедали вдвоем в одном из своих любимых ресторанов. – Тебе достаточно того, что у тебя сейчас есть?
Оливия взглянула на него с удивлением. Она наслаждалась прекрасной кухней, шампанским и видом из окна на одну из самых больших и красивых площадей Европы.
– Неужели я похожа на несчастную женщину, Бернар? Мне очень хорошо здесь, в Брюсселе.
– И этого достаточно?
Наконец она поняла, что он имел в виду.
– На время или навсегда?
– Ну, выбери что-то одно.
– Я редко задумываюсь о «всегда».
– Попробуй хотя бы раз.
Несколько мгновений Оливия задумчиво смотрела на Бернара. Он был очень красив. Прекрасно подстриженные седеющие волосы, добрые и веселые синие глаза, твердый, хорошо очерченный рот. Он был воспитанным, нежным и великодушным. Он заслуживал честного отношения.
– Я думаю, на время, – сказала она.
Он слегка пожал плечами, но его улыбка почти не выдала разочарования.
Бернар был умным человеком и обладал слишком хорошо развитой интуицией, чтобы не понимать, что в их отношениях нет эмоционального равенства. Оливии он очень нравится, но она не влюблена. А поскольку он был также трезво мыслящим человеком, он не хотел ее связывать, понимая, что это самый верный способ ее потерять. Именно по этой причине он нашел ей квартиру, хотя, без сомнения, предпочел бы, чтобы она поселилась в его доме.
Жизнь в Брюсселе полностью устраивала Оливию, по крайней мере пока. От природы обладая беспокойной душой, она ни на минуту не верила, что сможет остаться здесь навсегда, но сейчас… сейчас все было хорошо. У нее не было недостатка в интересных заказах. Они с Бернаром пересмотрели все стоящие внимания оперы, балеты и выставки, часто ездили за город. Когда у Оливии было настроение, она посещала роскошные и дорогие бутики на улице Луизе, но квартал Саблон ей никогда не надоедал. Она любила, прогуливаясь, заходить в маленькие антикварные магазинчики и художественные галереи. Любила покупать сладости в популярной кондитерской. В дождливые дни ей нравилось сидеть за длинным столом в «Ле Пейн Котидьен», где подавали замечательный ржаной хлеб с сыром бри и каштанами.
Начало 1995 года Оливия провела в Гштааде, в очаровательном шале, вместе с Бернаром и его старыми друзьями, обаятельными и милыми людьми.
В феврале и марте она много работала. В апреле она поехала в Англию на пятидесятилетие Эдварда Томаса, а потом проводила Джимми до Бостона, где они провели вместе пять прекрасных дней. Джим хотел, чтобы Оливия остановилась у него, но она предпочла отель «Бостон Харбор». Ведь Джимми давно забыл то, что произошло в его квартире в 1989 году. Отчего же она так часто вспоминает об этом?
Она прилетела в Брюссель 22 апреля, взяла свою машину, оставленную на стоянке в аэропорту, и поехала домой на улицу Эрнста Алларда.
Как только она вошла в квартиру, в лицо ей дунул холодный сквозняк, и Оливия в недоумении остановилась. С минуту она настороженно прислушивалась и, ничего не услышав, медленно закрыла входную дверь.
– Эй! – позвала она хриплым от волнения голосом, не зная толком, что она будет делать, если услышит ответ.
Никто не отозвался.
Но по квартире действительно гулял сквозняк. Значит, где-то было открыто окно. Оливия твердо помнила, что перед отъездом проверила все окна и двери. Она могла быть небрежной, импульсивной, иногда безответственной, но, когда речь шла о том, чтобы надежно защитить дом перед отъездом за границу, эти качества уступали место собранности и методичности.
– Черт, – тихонько выругалась она.
Самым правильным и разумным в подобной ситуации было бы обратиться за помощью к соседям, но с людьми, которые жили справа и слева от нее, она была незнакома – они только обменивались кивками при встрече, – а в верхней квартире сейчас никто не жил.
Новый порыв ветра растрепал ее короткие волосы. Воздух шел со стороны кухни и сада. «Дверь в сад», – похолодев, подумала Оливия.
Она сделала несколько шагов. Дверь в гостиную была закрыта. Набрав в грудь побольше воздуха, она рывком распахнула ее.
– О черт! – повторила она.
В комнате все было перевернуто кверху дном. Лампы, столы и стулья лежали на полу, как жертвы несчастного случая. Книги – некоторые с оторванными переплетами – валялись повсюду. Ее замечательный викторианский письменный стол лежал на боку, пустые ящики она увидела в нескольких футах от него. Их содержимое было разбросано по ковру. Все дверцы комода были распахнуты, полки вынуты, а стоявшие на них безделушки превратились в черепки. «И все же, – подумала Оливия, оглядываясь по сторонам, – могло быть хуже. Они могли поработать топором или облить все кругом мочой, а они не сделали ни того ни другого».
– Сплошной хаос, – говорила она Бернару по телефону три часа спустя. – Я считаю, что это произошло примерно неделю назад. Они проникли в дом через садовую дверь, и ковер сильно намок, а всю последнюю неделю погода стояла сухая.
– А как ты? Ты в порядке? – В голосе Бернара звучала тревога. – Жаль, что ты не позвонила мне сразу.
– Ты же ничего не мог сделать, Бернар. Со мной все в порядке, – ответила Оливия. – Я в ярости, но не в отчаянии. Я думаю, это цена, которую в наше время приходится платить за жизнь в городе.
– Может быть, тебе переехать?
– Например, к тебе? – Оливия улыбнулась.
– А что, неплохая мысль, – непринужденно отозвался Бернар.
– Я думаю, для начала я поставлю замки понадежнее.
– Ну что ж. – Он постарался скрыть разочарование. – По крайней мере, я могу приехать тебе помочь.
– Пока не стоит. Полиции нужно, чтобы я написала список пропавших вещей, мне будут звонить из страховой компании, а потом придут стекольщики и слесарь. У меня не будет ни одной свободной минуты.
– Ты уже выяснила, что они взяли?
– Во-первых, серебряный чайничек. Помнишь его?
– Он нас познакомил, – с теплотой произнес Бернар. – Как я могу его забыть?
– Мою серебряную менору. – Она немного помолчала. – И мамину нефритовую лошадь.
– Эпохи Минь? Как жалко, Оливия. Я знаю, что ты ее очень любила.
В первый раз после того, как Оливия открыла дверь в квартиру, она почувствовала, что на глазах выступают злые, жгучие слезы.
– Мама никогда не обращала особого внимания на вещи, но эту лошадь она действительно любила. Она часто гладила ее кончиками пальцев и говорила, что ощущает связь с прошлым.
– Мне очень хорошо знакомо это чувство.
– Наверное.
С минуту он молчал, потом нерешительно произнес:
– Ты не думаешь, что тебе будет страшно ночью, дорогая?
– Не думаю. Но если будет, можно я тебе позвоню?
– В любое время. В любое. Оливия, ты же знаешь, ты всегда можешь на меня положиться.
– Я знаю, – сказала Оливия.
Оливии казалось, что убрать все это невозможно. Воры повытаскивали каждый ящик каждого стола, шкафа и гардероба. Ее три личные картотеки были разбросаны по всей квартире. Не пощадили даже холодильник. Один из полицейских сказал Оливии, что грабители скорее всего искали наличные.
– В холодильнике? – Оливия удивленно подняла брови.
– Вы даже не представляете, – ответил полицейский, – где некоторые люди прячут деньги.
– Хотя во многих случаях, – вставил второй полицейский, – взломщики просто получают удовольствие от разгрома.
– Я тоже люблю беспорядок, – сухо заметила Оливия, – но предпочитаю устраивать его сама и в собственной квартире.
А три дня спустя ограбили офис Оливии на площади Гран-Саблон. Здесь у грабителей были, очевидно, другие цели – исчезли компьютер, фотокопировальный аппарат и факс. Наибольший гнев Оливии вызывал беспорядок, который они оставили после себя, а также необходимость извиняться перед клиентами и переделывать на новой технике уже проделанную работу. Но, как сказала Оливия Бернару, это, по крайней мере, был офис, а не то место, где ты спишь, ешь и занимаешься любовью.
– Это просто какая-то эпидемия, – говорил Джим по телефону несколько дней спустя. – На днях мою квартиру тоже ограбили. Мою и три соседние.
– Много унесли? – поинтересовалась Оливия.
– Как обычно – видеомагнитофон, телевизор, стереосистему. Ни одной веши, которой бы мне было по-настоящему жалко. Я думаю, они просто не знали моих вкусов. Между прочим, месяц назад ограбили дом Питера и Кэри. Они, я полагаю, пострадали гораздо больше.
– Кто тебе об этом сказал? Майкл?
– Сама Кэри. – По голосу Джима было ясно, что он улыбается. – На прошлой неделе я встретился с ней на приеме, и она была со мной очень вежлива. Почти мила. – Немного помолчав, он добавил: – Наверное, правду говорят, что время исцеляет раны.
– Может, все дело просто в том, что у нее теперь есть иные раны, чтобы посыпать их солью.
Некоторое время назад Джим говорил Оливии, что союз Кэри со вторым Ариасом трещит по всем швам, но Майкл, будучи католиком, недвусмысленно дал понять Питеру, что он не потерпит еще одного развода в семье.
– Есть еще какие-нибудь перемены на этом фронте?
– Может, и есть, но мне о них ничего не известно.
– Они все еще живут вместе?
– Время от времени.
Оливия почувствовала, что Джиму неприятна эта тема.
– Джимми, скажи честно, ты все еще влюблен в Кэри?
Джим засмеялся:
– Нисколько. Почему ты спрашиваешь?
– Потому что ты чувствуешь себя виноватым, даже просто говоря о ней. Я же слышу. И знаю, что это не из-за того, что ты плохо относишься к Питеру.
– Нет, не из-за того. Но из моего брака ничего не вышло. Разве я должен желать, чтобы их брак тоже развалился?
– Господи, Джим, – вздохнула Оливия, – если бы я была на твоем месте, я бы прыгала от радости. Они оба заслуживают того, чтобы быть несчастными. Они заслуживают друг друга.
– Не могу с тобой не согласиться, – отозвался Джим.
– Это уже кое-что, – с удовлетворением отметила Оливия.
Две недели спустя, в воскресенье вечером, Оливия решила остаться дома, чтобы заняться наведением порядка. В эти две недели у нее было так много работы, что на уборку не хватало времени. В любимом доме еще оставались следы вторжения.
Картотека. Боже, как она ненавидела заниматься картотекой. Она сделала все, что могла, чтобы оттянуть время, даже почистила кошачий туалет. На следующий день после ограбления Бернар принес ей маленькую Клео, чудесного котенка черепахового окраса.
– Я предпочел бы подарить тебе собаку, – сказал Бернар. – Крупную собаку, с которой ты чувствовала бы себя в безопасности, но я понимаю, что тебе это не годится.
– Да, было бы нехорошо так часто оставлять ее одну, – согласилась Оливия.
– А маленькая Клеопатра, – он протянул ей корзинку с жалобно мяукающим котенком, – найдет чем заняться в твое отсутствие.
Оливия знала, что многие мужчины на месте Бернара надулись бы, – она отказалась приехать к Бернару и отказалась принять его у себя, – но Бернар ухитрился превратить последствия ограбления в развлечение. Оливии понравилось под новым предлогом проводить целые часы в галереях и магазинах в поисках замены пропавшим вещам. Но из всего, что купил ей Бернар, самое большое удовольствие она получала от Клео. Котенок обладал независимым нравом и, как и предсказывал Бернар, замечательно развлекался в ее отсутствие. Клео упорно игнорировала шершавую полосу, о которую следовало точить когти, и корзинку, в которой следовало спать. Она энергично драла когтями персидский ковер и кресла, а спала на постели Оливии, предпочтительно на подушке.
– Как тебе не стыдно, Клео, – сказала Оливия кошке, когда та с разбегу напала на стопку разложенных в алфавитном порядке писем. – Посмотри, что ты наделала.
Котенок с удовольствием прыгнул еще раз, и письма разлетелись в разные стороны. Оливия издала глухой стон.
– Шоколадный торт, – пробормотала Оливия. – Шоколадный торт – вот что мне нужно.
Накануне она купила в кондитерской симпатичный кусок шоколадного торта и теперь устроилась поудобнее на диване в гостиной, чтобы как следует им насладиться.
Не успела она откусить первый кусок, как Клео прыгнула к ней на колени.
– Ни в коем случае, – сказала Оливия. Котенок с интересом смотрел на торт.
– Кошки не едят сладости, – объяснила ей Оливия.
Клео не отрываясь смотрела на торт. Черные зрачки то расширялись, то сужались.
Они поделили торт пополам – Оливия съела бисквит, а Клео с громким мурлыканьем лизала крем. Только они успели разделаться с тортом, как зазвонил телефон. Это был Бернар.
– Мне скучно, – сказал он. – Ты уже сделала все, что хотела?
– Я только что начала.
– Приезжай ко мне, – попросил он.
– Не могу, – сказала Оливия. – Мне бы очень хотелось, но ничего не получится.
– А вечером?
– Может быть. Если я хоть что-нибудь успею.
– Хочешь, я приеду тебе помогать?
– И так не знаю, куда деваться от помощи, – проговорила Оливия. – Я имею в виду твою кошку.
– Она не моя.
– Твоя, когда она плохо себя ведет.
– Это как с детьми, – заметил Бернар.
– Как с детьми, я не знаю. – После этого Оливия положила трубку.
Телефон снова зазвонил.
– Как дела? – прозвучал в трубке голос Джима.
– Я пытаюсь воссоздать свою картотеку и прибраться.
– Господи! – с ужасом произнес он.
– Вот именно.
– Я мог бы сказать, что мне хотелось бы быть рядом, чтобы тебе помочь, но ты наверняка не поверишь.
– Ни единому слову.
– Я чувствую, ты не расположена со мной беседовать, – догадался Джим.
– Мне бы очень хотелось, – оправдываясь, проговорила Оливия. Она вспомнила о разбросанных по полу бумагах. – Но я не могу.
– Позвони мне, когда закончишь.
– Если я вообще закончу.
Оливия снова сидела в кабинете, выставив Клео за дверь, и, складывая письма в стопку, вдруг вспомнила – без всякой видимой причины – о записке Карлоса Ариаса. Ей вдруг пришло в голову, что со времени вторжения грабителей ей ни разу не попадался на глаза старый кейс из свиной кожи.
Она пошла в комнату для гостей, заодно служившую чем-то вроде кладовки, стала одну за другой открывать дверцы шкафов. Кейс в конце концов нашелся. Он лежал в углу на полу, где она, возможно, сама его и оставила.
Она открыла его и лениво просмотрела старые бумаги. Записки не было.
Ее охватило неясное беспокойство. Оливия была уверена, что, после того как она показала записку Энни и Джиму, она положила ее на старое место и с тех пор больше не вынимала. Она села на кровать и постаралась все последовательно вспомнить. Но последнее время ей пришлось столько убирать, переставлять и перекладывать, что она проделывала эту работу почти автоматически. И это означало, что записка Карлоса теперь могла оказаться где угодно.
Оливия понимала, что на самом деле это не имеет никакого значения, что ей не стоит тратить время на бессмысленные поиски. Пора вернуться к работе. Но она никак не могла заставить себя забыть о пропаже, как собака, потерявшая припрятанную кость.
Она вернулась в кабинет, открыла шкаф с картотекой и просмотрела секцию от «А» до «D». Нашла единственное письмо, написанное секретаршей Карлоса Ариаса по поводу какого-то грядущего праздника в Американской школе, но никакой записки. Она закрыла картотеку, пошла в спальню, где Клео уже мирно дремала на подушке. В изголовье кровати стояла тумбочка, точно такая, в какой большинство людей держит одеяла, но Оливия хранила там всякую всячину, в том числе груду писем от Энни и Джима.
Она в смятении смотрела на тумбочку.
– Почему? – спросила она Клео. – Почему это так меня волнует?
Котенок не проснулся.
Оливия уж начала подумывать о том, чтобы позвонить Бернару, попросить его приехать и забрать ее отсюда, но мысль о пропавшей записке жгла ее изнутри и побуждала к действию.
Оливия принялась искать. Кошка подкралась к краю кровати, припала к земле, хлеща себя хвостом по бокам, а потом стремительно прыгнула в тумбочку.
Оливия некоторое время поиграла с ней, подкидывая в воздух конверты и глядя, как Клео пытается их поймать. Потом она снова принялась за поиски и ничего не нашла.
– Если ты сама считаешь, что в записке нет ничего важного, почему ты так хочешь ее найти? – с некоторым недоумением спросил Бернар за обедом. В конце концов Оливия махнула рукой и на поиски, и на уборку.
– Сама не знаю, – пожала плечами Оливия.
– Может, тобой руководила интуиция? – Бернар питал почтение к женской интуиции.
– Возможно. – Оливия на мгновение умолкла. – Эта записка всегда меня волновала, с самого первого раза. Когда ее читаешь, испытываешь какую-то тревогу. А может быть, она так действует на меня просто потому, что является как бы символом незавершенного дела, прерванной жизни. – Она снова помолчала. – Но сейчас меня больше всего мучает то, что, кроме этой бумажки, исчезли только ценные вещи.
– Откуда ты знаешь? – спросил Бернар. Оливия улыбнулась:
– Ты намекаешь на то, что я неряха?
– Мне нравится, что ты неряха. Это часть тебя.
– Конечно, ты прав, – продолжала Оливия, как всегда сознательно игнорируя малейшую попытку изъявления нежных чувств со стороны Бернара. – Я действительно не могу с уверенностью сказать, что исчезло, а что нет. Но я точно знаю, что все, что я старалась найти, – кредитную карту, чековую книжку, свидетельство о рождении, – я находила.
– Кроме этой записки.
– Да. – Оливия энергично кивнула. – Мне следует просто забыть об этом и заняться делом. Но, понимаешь, я все время думаю об этой записке. Ужасно хочется узнать, в чем там было дело.
– Центральное отделение фонда твоего отца находится в Лондоне, не так ли? – Бернар имел в виду фонд Артура Сегала, который теперь владел и распоряжался его художественной коллекцией и продолжал его начинания в сфере благотворительности. – Может быть, у них сохранилась его личная переписка или картотека. Наверняка эта записка – не единственное письмо Ариаса к нему.
– Странно, что мне самой это не пришло в голову, – Оливия с признательностью взглянула на Бернара. – Но тебе не кажется, что немного неудобно поднимать на ноги людей в Лондоне?
