Текст книги "Бог ненавидит нас всех"

Автор книги: Хэнк Муди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Хэнк Муди
Бог ненавидит нас всех

Глава 1

Дафна любила скорость.

Нет, не в привычном смысле: даже на своей старой, потрепанной «хонде-сивик» она редко включала четвертую передачу. Гонки Дафны происходили в лабиринтах ее сознания, в запутанных коридорах ее разума. Естественно, эта жажда скорости требовала постоянной подпитки. Кокаином, когда были деньги, или эфедриносодержащим аэрозолем от насморка, когда денег не было. Пару раз я видел ее на седьмом небе от счастья, когда ей присылали симпамину, что в переводе с итальянского, судя по всему, означало «трое суток беспрерывного секса, рок-н-ролла и маниакально самозабвенной работы по дому». С четырьмя непременными часами параноидального бреда и споров до хрипоты и рукоприкладства – на прицепе; а в нашу последнюю совместно проведенную неделю дошло до пары попыток самоубийства и одного вооруженного нападения.

С Дафной мы познакомились, когда я вернулся в университет после летних каникул – второкурсник без гроша в кармане в поисках хоть какой-нибудь подработки. В начале лета я планировал подкопить деньжат, убирая грязную посуду за снобами, обедающими в ресторане Хемпстедского гольф-клуба. Увы, все мои мечты рухнули в тот самый миг, когда я за рулем гольф-кара на полной скорости влетел в стеклянную стену ресторанной веранды. Моя пассажирка с прической как у Стиви Никс [1]1
  Стиви Никс (р. 1948) – вокалистка группы Fleetwood Mac, эффектная блондинка.


[Закрыть], подружка невесты, явно опаздывала к моменту, когда по плану свадебной церемонии ей надлежало произнести тост; еще бы не опаздывала, ведь несколько минут назад я славно надрачивал ей своими мозолистыми за магазинчиком для гольфового инвентаря. Мы с нею были снаружи, а свадьба гуляла там, внутри. Звон стекла и град разлетающихся осколков послужили роскошным финальным аккордом моей до сего момента успешной, если не сказать блестящей, попытки срезать дорогу через сложнейший участок с песчаными ямами в районе тринадцатой лунки. Моя страсть к подвигам была подогрета половиной бутылки «Столичной», преследующим нас по пятам взбешенным маршалом и благодарной возней девушкиных пальцев у меня в ширинке. Нам повезло: из этой передряги мы выбрались практически без единой царапины (бронезащитные свойства водки трудно переоценить), а разговоры об иске о возмещении материального ущерба так и остались разговорами. С работы же меня, естественно, выперли. Остаток лета я проваландался в родительском доме – ни дать ни взять неприкаянное безработное бельмо на глазу.

С началом учебного года я вновь решил попытать счастья, увидев в студенческой газете объявление о наборе персонала в кейтеринговую компанию, обслуживающую банкеты. Собеседование я начал с тщательно отредактированного отчета о своем опыте работы в ресторане гольф-клуба. Впрочем, проводившая интервью девушка – лет двадцати с небольшим, крашенная перекисью блондинка, фанатка панк-рока, а по выходным и диджей на местном студенческом радиоканале, к тому же обладательница убийственно обворожительной улыбки, – сумела меня разговорить. Мой сухой доклад постепенно начал обрастать все новыми и новыми подробностями, и через несколько минут мы с моим «работодателем» уже катались по полу от смеха. В общем, я и работу получил, и стал погружаться в удивительный мир Дафны Робишо. Курс молодого бойца я прошел быстро: альтернативная музыка, избранная фармакология, море секса, иногда не без налета «садомазо». Я разрешил проколоть себе левое ухо и даже выучил несколько аккордов на гитаре. В общем, вернувшись домой на рождественские каникулы, я объявил предкам, что бросаю учебу и намерен заняться музыкой. Жить я, естественно, тоже собирался со своей новой избранницей. Услышав это, мама разревелась и практически не говорила со мной до конца каникул. Отец же только пожал плечами: «Ну что ж, так хоть немного денег сэкономим».

Каким-то чудом, а быть может, просто по иронии судьбы мы с Дафной, сто раз поскандалив и помирившись, все еще оставались вместе к следующему Дню благодарения. Ни мне, ни ей не улыбалась перспектива провести праздники дома: мои предки по-прежнему дулись на меня за то, что я бросил учебу, а Дафна и вовсе утверждала, что она сирота и что ехать ей некуда. В общем, мы запланировали вылазку на Ниагарский водопад, которую гордо назвали Праздником Величайшей Неблагодарности: условились никому и ни за что не говорить в эти дни «спасибо». Ну да большую часть времени мы все равно собирались трахаться в самом пошлом и безвкусном номере для новобрачных, который только могли себе позволить.

Мы побросали наши шмотки в «хонду», и, едва сдав задом по заснеженной подъездной дорожке, Дафна чуть не переехала подходившего к ее дому почтальона. Он, глумливо оскалившись, протянул Дафне маленькую белую коробочку с итальянской почтовой маркой.

– Спасибо, – непроизвольно выпалила Дафна, забирая у почтальона посылку.

Тот в ответ показал нам средний палец и, не сказав ни слова, ушел.

– Хотелось бы отметить, что не прошло и, – тут я демонстративно бросил взгляд на дешевенький «тай-мекс», который отец, знатный юморист, называл моим наследством, – не прошло и тридцати секунд с начала путешествия, как ты успела нарушить единственное правило, которое мы установили для себя на все праздники.

– Рули давай, – сказала она, уже перебираясь через меня.

Я пересел на водительское место и вырулил на дорогу. За это время Дафна успела разодрать несколько слоев скотча, картона, оберточной бумаги и полиэтиленовой пленки с пузырьками и наконец выудила из недр свертка пригоршню своих итальянских подружек. У нее аж глаза загорелись, когда она увидела знакомые крупные таблетки характерной раскраски: одна половина – зловещего матово-черного цвета, другая – полупрозрачная, сквозь которую виднеются оранжево-белые кристаллики замедленного всасывания.

– Твое здоровье, – произнесла Дафна дежурный тост и проглотила таблетку всухую.

Где-то через час мы зарулили в практически пустой придорожный кинотеатр – из тех, где смотрят кино прямо не выходя из машины, – неподалеку от города Сенека-Фолз. К этому времени Дафна уже успела снять свои джинсы и расстегнуть молнию на моих. Как только машина остановилась, Дафна, проелозив по «торпеде», втиснулась ко мне на колени – я едва успел выключить зажигание. Она же вытащила мой член из ширинки и сдвинула трусики вбок так, чтобы я мог войти в нее. Она опускалась все ниже и ниже – медленно, с расстановкой.

Это было последним, что мы сделали медленно, – дальше мы двигались в ритме симпамины. Придерживая ладонью Дафну за затылок, чтобы не так билась о низкий потолок «сивика», другой рукой я дотянулся до регулятора кресла и откинул спинку сиденья. Кресло приглушенно лязгнуло и с готовностью разложилось. Мы с Дафной повалились вслед за спинкою, и этого движения, помноженного на наше ритмичное ерзанье, оказалось достаточно для того, чтобы машина тронулась с места и покатилась вниз по пологому склону. На ручник-то встать я и забыл.

Глаза Дафны мгновенно округлились. От страха? От возбуждения? И оттого, и оттого? Я-то, признаюсь, был до смерти перепуган, сползая вместе с машиной все дальше назад и безуспешно пытаясь нащупать ногой педаль тормоза. Вцепившись в спинку пассажирского сиденья, я сумел чуть-чуть приподняться, дотянулся до ручника и рванул его на себя что есть сил. Мы проскользили еще несколько футов по подмерзшей траве и наконец воткнулись в железный столб, на котором висел один из кинотеатровых динамиков.

Дафна склонилась ко мне, рассмеялась и без особых усилий вернулась к прежнему зажигательному ритму. Мы быстро кончили и вылезли из машины, чтобы посмотреть, насколько пострадал задний бампер. Оказалось, почти не пострадал. Дафна проглотила еще одну таблетку, и мы вновь выехали на шоссе.

Через два часа мы уже зарегистрировались в гостинице «Связной». Она приглянулась нам потому, что там был свободен люкс для новобрачных, а в фойе продавались футболки с надписью «За связь без брака». Мы с громким хлопком откупорили прилагавшуюся к номеру бутылку розового шампанского, опробовали джакузи и успели еще раз от души потрахаться на огромной кровати в форме сердечка, после чего я провалился в глубокий сон без сновидений. Проснулся я через восемь часов и обнаружил, что Дафна самозабвенно драит ванну. Баллончик с дезинфицирующим средством она явно где-то экспроприировала в ходе разведывательной вылазки по гостинице и ближайшим окрестностям – трофей симпаминовой бессонницы. Вдобавок Дафна уже успела составить план мероприятий на день: первым пунктом в нем значилась поездка на винодельню, расположенную прямо за канадской границей.

Экскурсовод рассказал, что полноценное выращивание винограда и традиционное виноделие в этих краях невозможны – слишком уж суровый климат. Заморозки прихватывают виноград раньше, чем он полностью созревает. Так что местные жители – ребята, похоже, находчивые, а к тому же явно не дураки выпить – разработали собственную, довольно трудоемкую технологию: из примороженных ягод выдавливалось буквально по несколько капель сладкой густой субстанции, которая, перебродив, разливалась по бутылкам и поступала в продажу под названием «ледяное вино».

Его-то мы как раз и не попробовали, хотя главной целью нашей экскурсии было ознакомление на практике с отдельными положениями канадского законодательства, которое весьма либерально относится к возрасту жаждущих усвоить высокую культуру потребления спиртных напитков. Дафна-то успела отметить свой двадцать первый день рождения год назад, мне же до этого заветного порога оставалось еще полтора года. Так вот, когда вся наша группа отправилась в дегустационный зал, Дафна взяла и затащила меня в туалет.

К тому моменту затяжная сексуальная одиссея начала взимать с нас свою дань. В первую очередь – с моего мужского достоинства: постоянные фрикционные процессы спровоцировали ощущение того, что мой затраханный член обрабатывается чем-то вроде электропескоструйной машины. Я все так честно и объяснил Дафне, когда мы вернулись на парковку и она в очередной раз расстегнула молнию на моих брюках, явно намереваясь осчастливить меня очередным сеансом орального секса.

– Не хочешь, как хочешь, – сказала она, резким движением дернув молнию вверх.

И, отвернувшись, направилась в сторону главной окрестной достопримечательности – ревущего водопада. Буквально через несколько шагов она перешла на легкую трусцу, затем и вовсе припустила к смотровой площадке, как заправский спринтер.

Может быть, она вовсе и не собирается бросаться в воду, мысленно пытался убедить себя я, припустив что было сил вслед за нею. При этом мне пришлось в буквальном смысле слова стиснуть зубы, потому что джинсы немилосердно терли мою перетруженную промежность. Может быть, Дафна и не собиралась кончать жизнь самоубийством, но выглядела ее попытка более чем убедительно. В общем, поймал я ее уже на самом краю смотровой площадки, для чего мне пришлось эффектным броском подсечь Дафну под колени и повалить на землю.

– Дафна, какого хрена?

Мой рыцарский поступок был вознагражден градом ударов кулаками по лицу и груди. Я прикрыл физиономию рукой и отпихнул Дафну. После чего непринужденно помахал пялившимся на нас зевакам и громко крикнул:

– Все под контролем! Девушка просто немного того.

Всю дорогу до гостиницы мы молчали. Когда я припарковался и вышел из машины, Дафна тотчас же вырвала ключи у меня из рук и, прыгнув за руль, умчалась. Я вернулся в номер и часа четыре пролежал на кровати, несколько раз успев посмотреть за это время подборку топовых моментов из недавних матчей, которую крутили по спортивному каналу. Наконец Дафна вернулась.

– Фу ты ну ты, а я уж и не надеялся, – сказал я.

– Я тоже не надеялась, – бросила она в ответ. – Боялась только, что ты таблетки зажмешь.

Она принесла бутылочку из ванной и закатила очередное колесо.

– Мозги проебешь, – сказал я ей. – Валяй проебывай, мне-то что.

– Это я уже слышала, там, на парковке, когда ты меня послал.

Вообще-то, я не слишком хорошо помню, что еще мы наговорили друг другу в тот вечер. Скорее всего, было как обычно: бесконечные взаимные обвинения, слезы, оскорбления, ну и, естественно, итоговое примирение. Разумеется, имела место и попытка заняться сексом – увы, не доведенная до конца в силу плачевного состояния моего воспаленного хозяйства. Тогда мы впали в безмолвный ступор, а затем и в беспокойный сон.

По крайней мере я уснул. Очухавшись же, обнаружил, что Дафна пристально смотрит на меня и чуть только не подпрыгивает на месте. Она явно была полна сил и энергии. Только покрасневшие, безумные, как у зомби, глаза выдавали тот факт, что она уже двое суток толком не спит.

– Номер Три! – торжественно объявила Дафна.

Наша первая «Самая Страшная Ссора» состоялась буквально через две недели после знакомства, когда мы с Дафной возвращались с концерта Мит Лоуфа. Затем, спустя еще неделю, после совершенно безумной вечеринки у меня в общежитии, мы, подогретые морем сангрии, устроили натуральный повтор гражданской войны в Испании, разве что в миниатюре. А после очередного примирения взяли грифельную доску, висевшую у Дафны в кухне, и расписали верхнюю пятерку самых серьезных ссор и скандалов в нашей с нею жизни. Чисто для острастки, в залог грядущей гармонии. Впрочем, сам список тут же стал вечным поводом для пререканий: все новые и новые ссоры и размолвки, случавшиеся у нас с Дафной, сражались за почетное право попасть в топ, оттеснив более ранние скандалы.

– Да неужели, – переспросил я, продемонстрировав Дафне синяки на моем предплечье. – Нет уж, дорогая, как минимум, Номер Два, а то и Номер Один, если шрамы останутся.

– Нытик, – заявила Дафна, съездив меня по плечу.

Вновь ехать к водопаду нас обоих не тянуло. В общем, через два дня гостиничный номер стал напоминать нам скорее тюремную камеру, чем временное убежище. Мы сели в машину и поехали обратно в школу. Начало обратного пути Дафна, естественно, отметила очередной таблеткой симпамины.

– Откуда ты вообще их берешь? – поинтересовался я.

– Дино присылает, – ответила она.

Дино. Так звали одного парня в Риме, с которым она встречалась, когда ездила на семестровую стажировку в Италию перед тем, как получить бакалавра по искусствоведению. Дино, гениальный художник. Я всячески изображал, будто мне дела нет до того, что Дафна о нем рассказывает, – в дополнение к творческим способностям он был якобы одарен ну просто motto mostruoso членом и, насколько я понял, успел получить диплом с отличием по итальянскому сексу. В общем-то, я никогда не комплексовал насчет моих собственных размеров и умений, но, слушая рассказы Дафны о ее Дино, каждый раз вспоминал, что в наших с нею отношениях она выступает более опытной и взрослой стороной, а я – этаким стажером, претендентом-недоучкой.

– Ах, Дино, – произнес я, – тот самый твой приятель, которого зовут как домашнего ящера у Флинстоунов.

– Эта шутка не была смешной даже в самый первый раз. И от шести тысяч повторений остроумнее не стала.

Дафна вся напряглась, явно готовая поскандалить и ожидающая для этого лишь малейшего повода. Я же оказался полным кретином и этот повод ей дал.

– Ну да, Дино, – продолжил я свои рассуждения, – тот самый гениальный художник, которому уже сколько? Да, кажется, уже тридцать лет, а он по-прежнему живет с родителями.

– Ты, твою мать, прекрасно знаешь: у них там, в Италии, так принято. Не то что в нашем сатанинском обществе потребления. Для них семейные ценности хоть что-то еще да значат.

– Ну, как скажешь. Я одно наверняка знаю: настоящие гении с родителями не живут.

Реакция Дафны была стремительной, действенной и едва ли не смертельной для нас обоих. Она вцепилась мне в руку и дернула меня – а вслед за мной и руль – к себе. Я дернулся в другую сторону, чтобы выправить руль, а Дафна, не выпуская мою правую руку, принялась лупить меня свободным кулаком по голове и шее, со всей силы и как могла быстро. Если, положим, сил у нее было и не так уж много, итоговые очки она сполна добирала за счет скорости.

– Ненавижу консьюмеризм! – провизжала Дафна.

Машину стало разворачивать поперек дороги, медленно, но неудержимо. Левой рукой я пытался совладать с управлением, а правой, на которой висела Дафна, отражал бесконечно сыпавшиеся на меня удары.

– Ненавижу консьюмеризм! Ненавижу общество потребления! – выла раз за разом Дафна, чем-то напоминая впавшего в экстаз монаха.

Вот нас развернуло на сто восемьдесят градусов, и я даже успел заметить, с какими лицами неслись в нашу сторону водители еще недавно попутных, а теперь на мгновение ставших встречными автомобилей. На этих лицах были написаны страх, потрясение и злость на непредсказуемость этого мира. Моя физиономия непроизвольно расплылась в улыбке, и с этой идиотской гримасой я дождался того момента, когда наш «сивик» завершил полный разворот и впечатался бортом в центральный разделительный барьер на шоссе.

Некоторое время мы с Дафной так и просидели на аварийной полосе, не вылезая из машины, – молча и неподвижно. Вдруг Дафна распахнула свою дверцу, бегом пересекла три шоссейных ряда с достаточно напряженным движением и скрылась из виду в заснеженной придорожной лесополосе.

Я со зла изо всех сил врезал кулаком по рулю. Я прекрасно понимал, что имею полное право бросить ее там – пусть, черт возьми, проветрится, а потом ловит попутку. Ничего с ней не случится, рано или поздно доберется до дома, пусть даже злая как сто чертей. Пусть она даже никогда теперь не простит меня. Плевать! Да пошла она на хрен. Мне до нее больше дела нет. Ссора Номер Два примерила на себя майку лидера. Обратного пути уже не было.

Я еще несколько раз изо всех сил огрел руль, в голос матеря Дафну, Дино, самого себя и даже моих родителей – а чего они оказались такими козлами, что мне пришлось не ехать домой на праздники, а переться в дурацкую поездку с этой придурочной бабой. Слегка отведя душу, я наконец отстегнул ремень, выбрался из машины и, в свою очередь, устроил реалити-шоу по мотивам «Фроггера», лавируя между несущимися по скоростной автостраде машинами. Почему-то я был уверен, что мне удастся найти Дафну.

Это действительно оказалось делом нетрудным. Она рухнула на колени буквально в каких-то тридцати ярдах от обочины. Я медленно подошел, раз за разом произнося ее имя и пытаясь оценить, в каком эмоциональном состоянии она сейчас находится. Молчание, которым она меня встретила, я принял за хороший признак и рискнул подойти вплотную и положить руку ей на плечо. Резкая боль в моем собственном плече весьма наглядно и более чем ощутимо показала, насколько неправильно я умудрился просчитать ситуацию.

Нож с выкидным лезвием – это был еще один ее итальянский сувенир. С собой же она его стала таскать днем и ночью после того, как на территории кампуса кто-то изнасиловал одну из студенток. Резким движением Дафна выдернула нож из моего плеча. У меня как раз хватило времени на то, чтобы вскрикнуть, прежде чем она ударила ножом снова. На этот раз – в бедро. Затем я увидел лезвие, нацеленное мне в грудь, и, повинуясь наконец проснувшемуся инстинкту самосохранения, с размаху оттолкнул Дафну локтем. Она потеряла равновесие и неловко, даже почти комично повалилась спиной в неглубокий сугроб. Я шагнул было к ней, однако нога отозвалась острой болью и подогнулась; я рухнул на колени и перекатился на спину, заливая снег кровью. Перед моими глазами распахнулось низкое серое небо, и я стал ждать смерти.

Глава 2

На пасхальном вечере у Киршенбаумов в 1984 году, разогретые кошерным вином и уже бурлившими в нас гормонами, мы с тринадцатилетней Таной Киршенбаум стали целоваться в укромном уголке, пока взрослые думали, что мы, как и положено детям, ищем афикоман [2]2
  Афикоман – спрятанный кусок мацы, который съедается в завершение первого пасхального вечера (седера); ищется детьми.


[Закрыть]. Я даже набрался наглости пощупать Танину грудь – уже тогда восхитительную, а с тех пор ставшую только краше – и щупал, пока Тана это дело не пресекла. Не то чтобы я ей не нравился, просто она уже в те годы сумела понять, что я в данном плане товарищ ненадежный. Что ж, упустив победу на личном фронте, я вместо подруги обзавелся сестрой. Начиная с того дня, Тана долгие годы выступала главным стратегом всех моих романтических кампаний. Она помогала мне спуститься с небес на землю и реалистично посмотреть на бурление моих чувств, а когда очередной «вечной любви» наступал конец, терпеливо выслушивала, как я каюсь во всех грехах. Взамен я всегда готов был дать Тане мудрый совет по поводу ее собственных сердечных дел. Ей как-то все больше везло на долгие объятия да многозначительные взгляды, а вот на глубокую греблю – не везло.

– Да он просто пидор, – таков был обычно мой вердикт.

Если не считать прошлый День благодарения – трудно поверить, что с Праздника Величайшей Неблагодарности прошел уже год, – Киршенбаумы приглашали нас к себе на все основные даты. Так уж получилось, что у обоих моих родителей с родственными связями негусто: мамин клан правоверных протестантов по большей части остался где-то в глуши ее родной Индианы. Отцовские же родственники – назвать их отступившимися католиками было бы, пожалуй, чересчур комплиментарно, учитывая всю глубину их падения, – постоянно грызлись не на жизнь, а на смерть, что совершенно исключало какие бы то ни было личные контакты между ними. Ларри Киршенбаум, трижды защищавший отца в суде, когда того обвиняли в управлении автомобилем, скажем так, «под парами», был, считай, его единственным другом. Это, впрочем, не мешает моему почтенному предку подозревать, что, приглашая нас на праздник, Ларри всякий раз списывает стоимость съеденного на представительские расходы. Разумеется, об этих своих подозрениях отец непременно напоминает нам всякий раз, когда мы садимся в машину, чтобы ехать к Киршенбаумам.

В этом году за праздничным столом собралось тринадцать человек – по меркам Киршенбаумов, скромная вечеринка, но никак не званый ужин. Все успели хорошенько набраться, по крайней мере про десерт никто уже не вспоминает. Я практически уверен, что Дотти, Танина мама, – злоупотребляющая глазными тенями, но в остальном на редкость хорошо сохранившаяся для своих лет дама, – явно заигрывает со мной. Чем иначе объяснишь ее неутолимый интерес к моей нынешней работе – продавец мороженого в «Карвеле» на Джерусалем-авеню.

Обтянутая чулком ступня миссис Киршенбаум, скользящая вверх по моей ноге, похоже, подтверждает мою гипотезу. Что самое неловкое, сижу-то я рядом с мистером Киршенбаумом. Вдвойне неловко мне оттого, что я абсолютно уверен: мой папаша и Дотти имели удовольствие узнать друг друга поближе, причем не раз и не два. Отец же – который сам весь вечер только и делал, что пялился на роскошный Танин бюст, – бросает на меня такие суровые взгляды, что самое время было бы испугаться, если бы я не видел, каким количеством виски он уже успел залить глаза. Хорошо еще, что мама вроде ничего не замечает – спасибо доктору Марти Эдельману, ортодонту, потратившему последний отпуск на поездку в долину Напа. Мама, похоже, вознамерилась прослушать отчет о столь увлекательном путешествии во всех подробностях от начала до конца.

Что ж, запустить мое эскимо на палочке в сахарную трубочку Дотти – не самая худшая перспектива, но стоит подумать, что я могу оказаться там, где уже развлекался мой папаша, и эдипов комплекс вскипает в полный рост. Я, извинившись, выскальзываю из-за стола – это дело надо перекурить.

Дядя Марвин меня опередил и уже маячит на крыльце. На самом деле он, конечно, не мой дядя, а Таны, но на этих сборищах мы видимся с завидной регулярностью. Лет ему под шестьдесят, но он сумел сохранить роскошную, пусть и изрядно поседевшую, шевелюру. Впрочем, это не столько признак бодрости, сколько жестокое напоминание о былом великолепии. В семидесятые он служил в Нью-Йоркской полиции и, попав во время какой-то операции в серьезную передрягу, получил шесть пуль в ноги и пах. Его отправили на пенсию по инвалидности, и он на всю жизнь остался хромым. Но это еще полбеды: его мочевыводящие протоки были изуродованы настолько, что с тех самых пор дядя Марвин вынужден повсюду таскать на себе приклеенный к телу пластырем мешок для мочи. Тана говорит, что он подрабатывает на полставки в какой-то конторе, занимающейся выселением должников, не сумевших погасить кредиты за жилье. Учитывая последние банковские и ипотечные скандалы, этот бизнес должен просто процветать. Но, судя по всему, дядя тратит заработанные деньги на что угодно, но не на свой гардероб: вот и сегодня он одет как всегда – брюки из синтетики, рубашка древнего фасона, с удлиненными концами воротника, и черный кожаный пиджак, который, как, впрочем, и сам дядя Марвин, знавал и лучшие дни.

– Дядя Марвин! – приветственно говорю я.

В ответ дядя Марвин бурчит что-то нечленораздельное, впрочем отчетливо давая мне понять, что я – форменный идиот. Я и не думаю обижаться: порой наши с ним разговоры и ограничиваются этим кратким обменом приветствиями. Несколько секунд он наблюдает за тем, как я выбиваю сигарету из пачки, а затем достает из кармана пиджака самокрутку и плоскую книжку спичек. Спичку он умудряется взять как-то хитро – так, что, едва чиркнув ею, надежно прячет огонек от холодного ветра в сложенных лодочкой ладонях. Эффектный трюк, ничего не скажешь. Он начинает пыхтеть, раскуривая свою самокрутку, а я тем временем дважды чиркаю колесиком «Зиппо» по штанине – это, конечно, не единственный навык, который я приобрел за недолгое время пребывания в стенах колледжа, но определенно самый полезный. Я закуриваю «Кэмел» без фильтра, глубоко затягиваюсь. И неожиданно улавливаю куда более экзотический аромат, чем тот, что исходит от тлеющей у меня в зубах смеси турецкого и американского табака.

– Что-то пахнет не так, как обычная сигарета, – констатирую я.

– Вы, молокососы гребаные, даже хорошую траву унюхать не можете, хоть ее под нос вам суй.

– Да ладно тебе, курил я твою марихуану, бывало дело, – возражаю я, мысленно ужасаясь, что могу показаться менее крутым, чем какой-то старый пердун с отстреленными яйцами, к тому же одетый, как Серпико [3]3
  Серпико – герой выпущенного в 1973 г. одноименного фильма Сидни Люмета о полицейском из Нью-Йорка, взбунтовавшемся против коррумпированности правоохранительных органов; в главной роли Аль Пачино.


[Закрыть].

– А вот моя племянница ни хрена никогда не курила, уверен.

– А я думал, нам полагается «просто сказать нет» [4]4
  Just Say No («Просто скажи нет») – лозунг кампании по борьбе с наркотиками, проводившейся в 1980-е гг. под патронажем Нэнси Рейган.


[Закрыть].

– Нет, молодежь, подобных советов вы никогда от меня не услышите, – говорит он, выдыхая дым сквозь плотно сжатые зубы.

Дядя Марвин предлагает мне затянуться, но я отказываюсь.

– У меня пока вроде как другая фаза, – поясняю. – Ну, там, сигареты, виски…

– Лови момент, скоро вообще ни хрена не останется.

Обычно наши разговоры с дядей Марвином особо не затягиваются – любых политесов он терпеть не может. Впрочем, сегодня я не горю желанием возвращаться обратно к столу, так что пытаюсь поддержать беседу.

– Спасибо за совет, – говорю. – Да, кстати, я тут вроде в город перебираться надумал.

– В город? – прищурившись, переспрашивает он. – Все, кого ни спросишь, оттуда бегут. Нью-Йорк – это настоящая выгребная яма.

– Ну что ж, тем легче мне там будет хату надыбать.

– Очень смешно, – говорит дядя Марвин без тени улыбки на лице.

Пара минут проходит в молчании, из чего я делаю осторожный вывод, что разговор, наверное, окончен.

– Как всегда, премного благодарен за милую беседу и остроумнейшие шутки, – говорю я, бросаю окурок на землю и затаптываю его носком ботинка. – Пойду-ка я обратно, пока мой папаша к твоей племяннице клинья подбивать не начал.

– Подожди-ка минуту… Поедешь в город – привезешь мне чуток этого… – Дядя Марвин выразительно поднимает зажатый в кулаке косяк.

– Дядя Марвин, ты же знаешь, я бы с удовольствием… Но я ведь и понятия не имею, где и куда…

– Я тебя на своего парня наведу. Вот держи… – Из кармана пиджака он извлекает рулон свернутых банкнот, отслюнявливает от него шесть двадцаток и всовывает их мне в ладонь. – Этого хватит на четверть.

– Четверть чего?

– Четверть унции. И смотри, чтобы он не втюхал тебе семян или стеблей. Мне такие довески на хрен не нужны.

Говоря начистоту, я по уши рад хоть как отвлечься от опостылевшего мороженого.

На следующее утро я встаю пораньше и затемно – пока родители не проснулись и не начали задавать лишних вопросов – потихоньку выскальзываю из дому. Пятнадцатиминутная прогулка – и вот я уже в вагоне лонг-айлендской электрички, направляющейся в Нью-Йорк. Все это дело изрядно напоминает мне поездку в скотовозке. Я пробираюсь на свободное место, по соседству с каким-то мудаком в костюме с галстуком. Мудак не замечает меня и увлеченно листает «Джорнал». Мягко покачиваясь, вагон проносит нас мимо бесконечных и одинаковых как две капли воды рядов загородных домиков рабочего класса. Я задумываюсь над тем, не является ли словосочетание «рабочий класс» оксюмороном, но отвлекаюсь от этих размышлений, когда по проходу величественно проплывает ледяная на вид блондинка в строгой офисной юбке. За время, проведенное с Дафной, я, среди прочего, успел убедиться в том, что никак не фетишист. Но тем не менее в сочетании капроновых чулок и кроссовок есть что-то такое, что заводит меня не на шутку. Следующие полчаса я размышляю над тем, нет ли в пригородных поездах какого-нибудь эквивалента самолетного майл-хая – неформального клуба тех, кто имел удовольствие потрахаться на борту летящего самолета. Наконец, электричка прибывает на вокзал, скот встает с мест и начинает пробираться к выходу, движимый инстинктом и кофеином. Я дрейфую вместе с массами, и вскоре поток выносит меня на Седьмую авеню.

«Контактное лицо» дяди Марвина обитает где-то в Алфавитвилле, на Манхэттене. Добираться туда ой как непросто. Нет, легче всего, конечно, было бы поймать такси, но я все-таки лелею надежду, что день, проведенный в роли наркокурьера, закончится для меня хотя бы с минимальной прибылью. В общем, хорошенько поломав голову над схемой метро, я пилю целый квартал на восток, выкладываю пару баксов за два жетона метро и сажусь на поезд, идущий по линии «Ф» в направлении Второй авеню. Какой-то немолодой алкоголик с седыми волосами, выбивающимися из-под лыжной шапочки, пробирается по вагону, держа в трясущейся руке пластиковый стаканчик. Всякий раз, когда кто-то из стоящих пассажиров бросает в стаканчик монету-другую, старик обещает жертвователю божью благодать и бесчисленные блага, которые, по всей видимости, должны свалиться на того откуда-то свыше. Меня так и подмывает прижать этого парня к стенке, тряхануть раз-другой для порядка и хорошенько потолковать насчет того, какой, интересно, бог, по его мнению, станет прислушиваться к его молитвам. Ответ на свой вопрос, по крайней мере частичный, я получаю буквально через минуту, когда на следующей станции в вагон с противоположного конца входит второй нищий, начинающий столь же усердно просить подаяние. Ручеек милостыни мгновенно иссякает. Ощущение такое, будто столь высокая концентрация полной безнадеги в ограниченном пространстве вагона парализует в людях всякий порыв проявить милосердие. В общем, если бог и помнит об этих двух пропащих душах, если эта встреча произошла не просто так, по стечению обстоятельств, а по какой-то высшей воле, то, должен заметить, у этого бога весьма странное чувство юмора.