Текст книги "Франсиско Франко (Солдат и глава государства)"

Автор книги: Хельмут Дамс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

После победы республиканцев под Гвадалахарой В. Е. Горева направили на Северный фронт.

После официального приема у Агирре, который одновременно был и президентом, и военным министром Баскской республики, Горев немедля направился на передовые позиции ознакомиться с состоянием знаменитого "синтурона" – пояса вокруг Бильбао, который, по утверждению Агирре и его подчиненных, должен был остановить фашистов. К сожалению, дело обстояло далеко не так. Опытным глазом Владимир Ефимович обнаружил массу изъянов в оборонительных укреплениях, и я еле успевала записывать все его замечания.

В это время войска Астурийского фронта готовили большое наступление на Овьедо. Командир 8-й бригады Ладреда производил очень приятное впечатление. Это был жилистый, мускулистый астуриец с улыбкой чуть детской, чуть дерзкой, металлист, храбрец, которого обожали солдаты. Он жаловался, что его войско больше походит на партизанский отряд, оно плохо снабжается, не хватает оружия, обмундирования. И действительно, в одном из батальонов, который должен был первым вступить в бой, мы увидели совсем юных ребят, одетых кто во что горазд. Узнав, что к ним приехали русские, они обступили нас, засыпали вопросами и сами стали рассказывать, смеясь и перебивая друг друга, что хоть и трудно воевать – очень холодно по ночам, поэтому таскают с собой не только одеяла, но и матрацы, – но они стремятся стать настоящими солдатами, как те, в Мадриде; а пока они используют каждую свободную минуту, чтобы научиться хорошо ходить на лыжах по горам – без этого воевать в этих краях невозможно...

После ожесточенных боев и героического сопротивления республиканские войска вынуждены были оставить Бильбао и отойти на запад.

В июле 1937 года республиканские войска начали наступление на Центральном фронте в районе Брунете, и мы получили небольшую передышку, но франкисты снова бросили значительные силы против Севера. Когда мятежникам удалось прорвать фронт и выйти на ближние подступы к Сантандеру, командование приняло решение эвакуировать войска морем, чтобы продолжать борьбу в Астурии. Были мобилизованы все плавучие средства, все мелкие корабли, несшие сторожевую службу и занимавшиеся тралением и охраной рейдов, вплоть до рыбачьих шлюпок. День и ночь шла погрузка. В последние часы грузились уже под сильной бомбежкой и артобстрелом с фашистских кораблей, а "мессершмитты" носились над нашими головами, непрерывно обстреливая берег.

Несмотря на сильный огонь, войска были погружены и под самым носом у врага вышли в открытое море, а потом благополучно достигли пункта назначения – порта Хихон.

В. Е. Горев приказал группе советских советников и переводчиков как можно скорее прибыть в Хихон и продолжать там работу. Надо было выбраться из Сантандера, на улицы которого уже выползла из своих нор "пятая колонна". Закамуфлированные до тех пор, фашисты бесчинствовали, громили винные склады, охотились за коммунистами, искали советских людей. Из окон и чердаков раздавалась револьверная и ружейная стрельба.

На огромной скорости шоферы-испанцы проскочили через город и доставили нас туда, куда мы уже не надеялись попасть, – в порт. На шлюпках мы добрались до условленного места в бухте, где нас ждала подводная лодка С-6.

Быстро через люк спускаемся внутрь. Надо как можно скорее закончить погрузку и выйти в море до того, как корабли и самолеты мятежников обнаружат подводную лодку и обрушат на нее свой огонь. Матросы нервничают, они помогают нашим людям спускаться. Но вот очередь дошла до меня, и тут произошла мгновенная заминка: матросы не ожидали, что им придется взять на корабль женщину. Как известно, моряки – народ суеверный, и одна из самых живучих примет: женщина на военном судне приносит несчастье. Комиссар лодки быстро оценил ситуацию и крикнул матросам, что советская женщина исключение, она несчастья не принесет, даже наоборот. С неохотой, ибо вряд ли они поверили комиссару, матросы подхватили меня и бережно опустили в лодку.

Экипаж лодки состоял из 45 испанцев. Командовал ею советский подводник Николай Павлович Египко. Комиссаром был испанский коммунист товарищ Паоло, твердый и стойкий человек. Большинство команды составляли чудесные рабочие парни из Каталонии и Валенсии.

Мы знали, что у лодки С-6 славная история – она участвовала в боевых операциях, совершая смелые вылазки против фашистских кораблей.

В том походе мы стали свидетелями героического поведения экипажа и его командира Николая Египко.

Надо было как можно скорее покинуть порт и выйти в море: в город уже ворвались войска мятежников. Глубины были малые, и лодка шла в надводном положении, а из-за того, что берега были минированы, ей пришлось идти по фарватеру – проходу в минных полях. Ночь стояла ясная, светила луна. Командир и комиссар с мостика увидели приближавшийся с потушенными огнями корабль. Им оказался вражеский эсминец. Обнаружить подлодку для него не составляло особой трудности: силуэт ее рельефно выделялся на фоне лунной дорожки. К счастью, глубина моря в этом месте достигала 30 метров, и лодка успела быстро погрузиться. Шум винтов фашистского корабля еще долго был слышен экипажу подлодки. И только мы, неожиданные гости команды, в тот момент не подозревали, какой опасности только что избежали.

Но это было еще не все. Необходимо было уйти из поля зрения засекших нас фашистских кораблей. И вот лодка, погрузившись, стала маневрировать, то уходя далеко от берега, то снова приближаясь к нему. Командир разрешил мне взглянуть в перископ, и я увидела силуэты круживших на некотором расстоянии от нас двух вражеских кораблей. Ощущение было не из приятных.

Прошло несколько часов, я уже давно лежала на узенькой койке и, к своему ужасу, начала чувствовать, что к обычным неприятностям морской болезни прибавляется еще нехватка воздуха. Как оказалось, лодки класса С-6 имели естественный запас воздуха всего на 12 часов, а устройства для регенерации воздуха у них не было. Подняться на поверхность нельзя было, пока фашистские корабли не потеряли нас из виду. Дышать стало совсем трудно, и командир отдал приказ всплыть.

Сразу прекратилось удушье. Я хотела подняться с койки, как меня будто ударом отбросило назад, и я услышала противный скрежет, а затем взрывы. Это корабли открыли артиллерийский огонь. Лодка снова быстро погрузилась и стала маневрировать. Так продолжалось много часов. Было нечем дышать. И дальше я уже ничего не помнила. Прошло около полутора суток, пока командир, убедившись, что фашисты потеряли лодку из вида, решил войти в порт Хихон.

Очнувшись, я с удивлением обнаружила на одеяле много разных вещичек. Тут были и металлические иконки с изображением мадонны, какие матери, жены или невесты надевают матросам на шею, чтоб уберечь их от несчастья в море, и всякие другие талисманы, и даже кусочек испанского флага, с красной звездочкой посредине. Может быть, матросы поверили, что лодка, дважды обстрелянная, осталась невредимой благодаря тому, что они приютили советскую женщину, – ведь снаряд прошел совсем близко от борта. А может быть, они были так рады, что спаслись сами и спасли от верной гибели группу советских товарищей, что в естественном порыве отдали мне на память самое дорогое, что у них было с собой.

Все вышедшие из Сантандера военные корабли Северного флота, транспорты, рыбачьи шлюпки с солдатами уже собрались в порту Хихона, когда в него вошла С-6. Прибытие кораблей в Хихон сразу же стало известно врагу, и несколько фашистских бомбардировщиков, пользуясь тем, что в порту не было зенитной артиллерии, стали бомбить республиканский флот. Три больших транспорта, с которых, к счастью, успели сойти войска, были потоплены прямым попаданием, сильно пострадали подошедшая раньше нас подлодка С-4 и один эсминец.

Экипаж подводной лодки С-6 с огромным мужеством продолжал сражаться с фашистами. И однако после тяжелых повреждений, полученных в неравных боях, когда выяснилось, что во фронтовых условиях восстановить лодку невозможно, было принято решение взорвать ее, чтоб она не досталась фашистам.

Последние минуты С-6, лодки, до конца сохранившей верность Республике... Все молча стояли на катере и со слезами на глазах смотрели, как с жадным шумом ворвались в боевую рубку потоки воды, как исчезли корма и нос. Моряки сделали три круга над местом потопления лодки и, дружно крикнув: "Да здравствует Республика!" – вернулись на берег...

После падения Сантандера республиканские войска попали в чрезвычайно тяжелое положение. Фашистский флот полностью блокировал Хихон, единственный важный порт, оставшийся у республиканцев на Севере. Астурия оказалась совершенно изолированной. Надежды на помощь с воздуха или с моря не было уже никакой.

Астурийцы в который раз проявили образцы стойкости и мужества. Была объявлена всеобщая мобилизация мужчин от 17 до 50 лет. Женщины, дети и старики помогали в строительстве укреплений на близлежащих горах и в самих селениях. Но фашисты во много раз превосходили упорно сопротивлявшихся республиканцев. Несмотря на безграничный героизм и самоотверженность войск, Север, отрезанный от основных сил, был обречен. Правительство Республики отдало приказ о вывозе армии морем.

Из Москвы пришло указание об эвакуации небольшой группы советских людей. К нам на помощь пытались прорваться из Мадрида несколько самолетов, но, как мы узнали по радио, они были сбиты фашистами. Кольцо вокруг нас сжималось все уже, и тогда на маленьком туристском самолете к нам прилетел из Парижа французский летчик Абель Гидес, до того воевавший в Испании в эскадрилье Андре Мальро. Ему удалось совершить три рейса и спасти большинство наших товарищей. Но сам Абель Гидес был сбит и погиб.

Э. Л. Вольф "Незабываемое" Мы – интернационалисты. Воспоминания советских добровольцев – участников национально-революционной войны в Испании. Издание второе, дополненное. М.: Издательство политической литературы, 1986.

Приложение 2. Из «Испанского дневника» у Михаила Кольцова

14 августа

Бухаралос весь увешан красно-черными флагами, заклеен декретами за подписью Дурутти или просто плакатами: Дурутти приказал то-то и то-то. Городская площадь называется "Площадь Дурутти". Сам он со штабом расположился на шоссе, в домике дорожного смотрителя, в двух километрах от противника. Это не очень-то осторожно, но здесь все подчинено показу демонстративной храбрости. "Умрем – или победим!", "Умрем, но возьмем Сарагосу!", "Умрем, покрыв себя мировой славой!" – это на знаменах, на плакатах, в листовках.

Знаменитый анархист встретил сначала невнимательно, но, прочтя в письме Оливера слова: "Москва, "Правда"", сразу оживился. Тут же, на шоссе, среди своих солдат, явно привлекая их внимание, он начал бурный полемический разговор. Его речь полна мрачной фанатической страстности:

– Может быть, только сотня из нас останется в живых, но эта сотня войдет в Сарагосу, уничтожит фашизм, подымет знамя анархо-синдикалистов, провозгласит свободный коммунизм... Я войду в Сарагосу первым, провозглашу там свободную коммуну Мы не будем подчиняться ни Мадриду, ни Барселоне, ни Асанье, ни Хиралю, ни Компанису, ни Казановасу. Хотят – пусть живут с нами в мире, не хотят – мы пойдем на Мадрид... Мы покажем вам, большевикам, русским и испанским, как надо делать революцию, как доводить ее до конца. У вас там диктатура, в Красной Армии заведены полковники и генералы, а у меня в колонне нет ни командиров, ни подчиненных, мы все равны в правах, все солдаты, я тоже здесь только солдат.

Он одет в синее холщовое моно (комбинезон); шапка сшита из красного и черного сатина; высок, атлетического сложения, красивая, чуть седеющая голова, властен, подавляет окружающих, но в глазах что-то чересчур эмоциональное, почти женское, взгляд иногда раненого животного. Мне кажется, у него недостаток воли.

– У меня никто не служит из-за долга, из-за дисциплины, все пришли сюда только из-за желания бороться, из-за готовности умереть за свободу. Вчера двое попросились в Барселону повидать родных – я у них отнял винтовки и отпустил совсем, мне не надо таких. Один сказал, что передумал, что согласен остаться, – я его не принял. Так я буду поступать со всеми, хотя бы нас осталась дюжина! Только так может строиться революционная армия. Население обязано помогать нам – ведь мы боремся против всякой диктатуры, за свободу для всех! Кто нам не поможет, того мы сотрем с лица земли. Мы сотрем всех, кто преграждает путь к свободе! Вчера я распустил сельский совет Бухаралоса – он не помогал войне, он преграждал путь к свободе.

– Это все-таки пахнет диктатурой, – сказал я. – Когда большевики во время гражданской войны иногда распускали засоренные врагами народа организации, их обвиняли в диктаторстве. Но мы не прятались за разговоры о всеобщей свободе. Мы никогда не прятали диктатуры пролетариата; а всегда открыто укрепляли ее. И затем – что это может получиться у вас за армия без командиров, без дисциплины, без послушания? Или вы не думаете воевать всерьез, или вы притворяетесь, у вас есть какая-то дисциплина и какая-то субординация, только под другим названием.

– У нас организованная недисциплинированность. Каждый отвечает перед самим собой и перед коллективом. Трусов и мародеров мы расстреливаем, их судит комитет.

– Это еще ничего не говорит. Чья это машина?

Все головы повернулись, куда я указал рукой. На площадке у шоссе стояло около пятнадцати автомобилей, большей частью изломанных, потертых "фордов" и "адлеров", среди них роскошная открытая "испано-суиса", вся блистающая серебром, щегольской кожей подушек.

– Это моя, – сказал Дурутти. – Мне пришлось взять более быстроходную, чтобы скорее поспевать на все участки фронта.

– Вот и правильно, – сказал я. – Командир должен иметь хорошую машину, если можно ее иметь. Было бы смешно, если бы рядовые бойцы катались на этой "испано", а вы в это время ходили бы пешком или тащились бы в разбитом "фордике". Я видел ваши приказы, они расклеены по Бухаралосу. Они начинаются словами: "Дурутти приказал..."

– Кто-нибудь да должен же приказывать, – усмехнулся Дурутти. – Это проявление инициативы. Это использование авторитета, который у меня есть в массах. Конечно, коммунистам это не могло понравиться... – Он покосился на Тру-эву, который все время держался в стороне.

– Коммунисты никогда не отрицали ценности отдельной личности и личного авторитета. Личный авторитет не мешает массовому движению, он часто сплачивает и укрепляет массы. Вы командир, не притворяйтесь же рядовым бойцом – это ничего не дает и не усиливает боеспособности колонны.

– Своей смертью, – сказал Дурутти, – своей смертью мы покажем России и всему миру, что значит анархизм в действии, что значит анархисты Иберии.

– Смертью ничего не докажешь, – сказал я, – надо доказать победой. Советский народ горячо желает победы испанскому народу, он желает победы анархистским рабочим и их руководителям так же горячо, как коммунистам, социалистам и всем прочим борцам с фашизмом. Он повернулся к окружавшей нас толпе и, перейдя с французского на испанский язык, воскликнул:

– Этот товарищ приехал, чтобы передать нам, бойцам НКТ – ФАЙ, пламенный привет от российского пролетариата и пожелание победы над капиталистами. Да здравствует НКТ – ФАЙ! Да здравствует свободный коммунизм!

– Вива! – воскликнула толпа.

26 августа 1936 г.

Индалесио Прието не занимает никакой официальной должности. Ему все же отведен огромный роскошный кабинет и секретариат в морском министерстве.

Мадридские министерства – самые роскошные в Европе. Парижские и лондонские кажутся рядом с ними просто жалкими конторами по продаже пеньки.

Прието приезжает сюда утром, диктует ежедневный политический фельетон для вечерней газеты "Информасионес". Затем до обеда принимает политических друзей и врагов.

Он сидит в кресле, огромная мясистая глыба с бледным ироническим лицом. Веки сонно приспущены, но из-под них глядят самые внимательные в Испании глаза.

У него твердая, навсегда установившаяся репутация делового, очень хитрого и даже продувного политика. "Дон Инда!" – восклицают испанцы и многозначительно подымают палец над головой. При этом дон Инда очень любит откровенность и даже щеголяет ею, иногда в грубоватых формах.

Лукаво смотрит из-под тяжелых век и говорит на ломаном французском:

– Мелкий буржуа осчастливлен вашим вниманием и визитом.

Он произносит, как все испанцы: "пэты буршуа". В 1931 году я отчаянно ругал его в "Правде" за реформизм и соглашательство, я думал – он не читал!

Я спрашиваю его мнение об обстановке. В десять минут он дает очень пристальный, острый и пессимистический анализ положения. Он издевается над беспомощностью правительства.

– А что вы думаете о Ларго Кабальеро?

– Мое мнение о нем вообще известно всем. Это дурак, который хочет слыть мудрецом. Это холодный бюрократ, который играет безумного фанатика, дезорганизатор и путаник, который притворяется методическим бюрократом. Это человек, способный погубить все и всех. Политические наши с ним разногласия составляют существо борьбы в испанской Социалистической партии последних лет. И все-таки, по крайней мере сегодня, это единственный человек, вернее – единственное имя, пригодное для возглавления нового правительства.

– И вы?..

– И я готов войти в это правительство, занять в нем любой пост и работать под началом Кабальеро на любой работе. Другого выхода нет для страны, его нет и для меня, если я сегодня хочу быть полезен стране...

27 августа 1936 г.

Встреча со "стариком" в помещении Всеобщего рабочего союза. Здесь типичная обстановка реформистской профсоюзной канцелярии, только взбудораженной сейчас революционным шквалом. Маленькие чистенькие комнатки, многолетние просиженные стулья, бесконечные архивы и архивные чиновники за картотеками. Они смущены непрестанным потоком посетителей, вооруженных рабочих, женщин в штанах, запыленных крестьян из далеких деревень.

Сам Ларго Кабальеро одет в военное моно, с пистолетом на поясе, обветренный, загорелый, очень свежий и бодрый для своих без малого семидесяти лет. Альварес дель Вайо, организовавший встречу, служил нам переводчиком. Это было довольно трудно, потому что "старик" говорил быстрыми, стремительными монологами; впрочем, я все лучше понимаю этот язык, простой, звучный и плавный в построении фразы.

Без всяких предисловий и вступлений Ларго Кабальеро бурно и резко обрушился на правительство. Обвинил его в полном неумении и отчасти даже в нежелании подавить мятеж. Министры – неспособные, тупые, ленивые люди. Они проваливают все и вся на каждом шагу. Никто их не слушается, они не считаются друг с другом. У них нет ни малейшего представления об ответственности и серьезности обстановки. Им бы только благодушествовать в своих министерских кабинетах. Да и кого они представляют? Все народные силы объединяются вне рамок правительства, вокруг социалистических и анархистских профсоюзов. Рабочая милиция не верит правительству, не верит военному министерству, потому что оно пользуется услугами темных личностей, бывших реакционных королевских генералов, кадровых офицеров, заведомых изменников. Рабочая милиция уже не слушается правительства, и, если так дело пойдет дальше, она сама возьмет в руки власть.

– Какое же это правительство! – Кабальеро гневно приподымается со стула. – Это комедия, а не правительство! Это позор!

На вопрос, почему так затягивается переход от милиционных дружин к регулярной армии и кто в этом виноват, он не дает прямого ответа и опять нападает на правительство. Он считает вредным недавно изданный декрет, кладущий основу добровольной армии. В нее приглашаются вступить в первую очередь солдаты-резервисты и унтер-офицеры, затем все граждане, владеющие оружием и готовые в регулярных войсковых частях защитить республику. Чтобы обеспечить республиканский, демократический характер новой армии, декрет требует, как обязательное условие приема, от каждого солдата рекомендации партий и организаций народного фронта.

Кабальеро видит в этом декрете пренебрежение к рабочим бойцам и создание особых привилегий для кадровых солдат: "Опять возрождается армейская каста!"

Я убеждаю его в полезности для армии солдат-резервистов, особенно в такой штатской, военно не обученной, почти не воевавшей стране, как Испания. Он пророчествует, что регулярная армия отнимет у народа оружие, так дорого доставшееся ему.

Разгорается длинный горячий спор о преимуществах армии и милиции. Дель Вайо еле успевает переводить. Ларго ссылается на некоторые места из "Государства и революции" Ленина о вооруженном народе. Я напоминаю, что в другой обстановке сам же Ленин возглавил создание рабоче-крестьянской армии, отдавая ей полное предпочтение перед организационной пестротой милиционных дружин, колонн и отрядов. Соединение лучших, профильтрованных элементов младшего командного состава с передовыми революционными рабочими – вот сплав, из которого может быть создана крепкая народная антифашистская армия. При параллельном и равноправном существовании армейских частей и милиционных или партизанских отрядов между ними раньше или позже начинается противоречие, затем конфликт, и выигрывает всегда армия, как более высокая по уровню форма. Зачем же растягивать этот период противоречий? Надо ускорить объединение всех вооруженных антифашистских формаций в единый армейский организм.

Он прямо не возражает и на это, но начинает ругать коммунистов за их стремление "все организовать, повсюду поставить начальников, всему дать кличку, ярлык и номер". Он относит это к молодости руководителей партии, к их самоуверенности, основанной на успехах и опыте не их самих, а русских коммунистов. Говорит, что коммунисты, помогая правительству, делают вредное дело, приближают катастрофу, усиливают недовольство масс. Рабочим партиям нужно скорее смести чиновников, бюрократов, министерскую систему работы и перейти к новым, революционным формам управления.

– Массы протягивают к нам руки, требуют от нас правительственного руководства, а мы пассивны, уклоняемся от ответственности, бездействуем!

Все это вырывается у Ларго Кабальеро бурно, сердито, с упрямой силой убеждения. Трудно понять, откуда этот запоздалый радикализм и максимализм у человека, многие десятки лет отстаивавшего самые реформистские и соглашательские позиции в рабочем движении, шедшего на компромиссы и даже на коалицию с самыми правыми буржуазными правительствами, вплоть до реакционной королевской диктатуры Примо де Ривера. Но Альварес дель Вайо и многие другие уверяют, что "старик" в самом деле внутренне очень изменился, что борьба в Астурии и весь последующий период заставили его пересмотреть свой политический путь, что он разочаровался в канцелярских методах профсоюзного руководства, очень сблизился с живой рабочей массой. "Он еще окончит свою жизнь на баррикадах..." Коммунисты относятся к этой перемене без доверия. Подтрунивают над "старческой болезнью левизны". Этот холодок между коммунистами и Кабальеро отражается на возможности взаимного сотрудничества.

Мы разговариваем еще около полутора часов. Кабальеро несколько раз возвращается к неспособности и нелояльности республиканских генералов, личных друзей Асаньи, всех этих Сарабий... Потом, уже вдвоем с дель Вайо, мы спускаемся на улицу, в маленький бар. Он очень доволен встречей и разговором, уверяет, что теперь "старик" целиком согласился с необходимостью регулярной народной армии.

– Он вам этого не сказал открыто, у него такая манера, но вы увидите, как он будет теперь выступать за армию. Старик преклоняется перед Советским Союзом, перед опытом вашей революции. Жаль, что Аракистайна не было при разговоре, он очень хотел присутствовать, его что-то задержало. Но все равно старик сам даст Аракистайну все указания. "Кларидад", наверно, завтра же выступит по этому поводу. Я бы сам написал на эту тему, но лучше, если это сделает Аракистайн. Я очень рад, что вы так хорошо поговорили...

Луис Аракистайн – депутат баск, левый социал-демократ, директор "Кларидад", органа Всеобщего рабочего союза, ближайший помощник Ларго Кабальеро и официозный выразитель его мнений. Неизвестно, много ли иностранных делегаций посетило главную квартиру мятежников. Но фашистские полки, те, что наступают на Талаверу, уже отлично снабжены всеми видами вооружения последних немецких и итальянских образцов, вплоть до танков.

Это страна, чей народ не имеет даже опыта мировой войны. Крестьяне ходят с кремневыми ружьями, наваха (длинный складной нож) считается грозным оружием. Этот народ засыпают тучами снарядов, бомб, зажигательных, бронебойных, разрывных пуль. Единственный крупный центр военной промышленности на территории мятежников в Овиедо кругом осажден и поставлять оружие никуда не может. Откуда-то техника Франко и его огневые средства щедро пополняются. Откуда?! Захудалая испанская авиация вдруг обогатилась новенькими бомбардировщиками "фоккер", "юнкере" и "капрони", каких никогда и не мечтала иметь на вооружении. К Франко съезжаются на глазах у всего мира германские и итальянские пилоты, пехотные инструкторы, артиллеристы. Летчик самолета, сбитого у Талаверы, выпрыгнул с парашютом в правительственной зоне и пробовал откупиться деньгами от местных крестьян, но был ими расстрелян. На трупе найдены документы на имя итальянского пилота Эрнеста Монико и приказы от итальянского командира эскадрильи. Идут пароходы с пушками, с пулеметами, со взрывчатыми веществами. Для германских так называемых добровольцев севильская радиостанция каждый день, мы слышим, исполняет германский фашистский гимн.

Подавление мятежа вылилось в гражданскую войну, гражданская война превращается в борьбу с иностранной интервенцией, со вторжением иностранных фашистских войск.

2 ноября 1936 г.

Растет триумфальное неистовство мятежников, все выше волны ликования среди их друзей. По радио мы слышим свистопляску в Германии, в Италии, в Португалии, отчасти в Англии. Там считают – Мадрид уже в агонии. Газеты и радиопередатчики перечисляют предстоящие декреты и реформы генерала Франко по вступлении в столицу. У него уже сформирована полиция, готовы карательные трибуналы, разработаны списки всех "красных", назначены высшие должностные лица.

Из Франции доносятся какие-то беспомощные писки. Блюм что-то кому-то сказал, но затем опроверг. Дельбос заявил, но опроверг. Пьера Кота в палате атакуют за помощь республиканцам, за передачу им нескольких бомбовозов "потез" и истребителей "деву атин" – он опровергает.

В Англии ничего не опровергают. Лондонские газеты соревнуются в предсказании точного дня вступления фашистов в Мадрид. Одни считают, что это будет послезавтра, другие называют среду, пятого ноября. Из германских источников указывают пятницу, седьмого ноября, "день, который, по совету некоторых друзей, генерал Франко избрал специально для того, чтобы омрачить ежегодный праздник марксистов, годовщину большевистской революции".

7 ноября 1936 г.

"На улице завизжала сирена. Появились "юнкерсы". Взрыв глухо послышался издали. Но затем, вместо того чтобы разбегаться, публика заинтересованно и радостно задрала лица кверху.

Бомбовозы переменили курс, они повернули на запад и быстро удалились. Осталась группа истребителей, на которых напали сомкнутым строем сбоку подошедшие маленькие, очень скоростные и маневренные машины.

"Хейнкели" начали разбегаться, бой принял групповой характер. Один из самолетов рухнул вниз, объятый пламенем, он прочертил в небе линию черного дыма. Люди внизу восторгались, аплодировали, бросали береты и шляпы вверх.

– Чатос! – кричали они. – Вива лос чатос!

Через два дня после появления новых республиканских истребителей мадридский народ уже придумал им кличку "чатос" – курносенькие. У машины в самом деле такой вид: винтомоторная часть чуть-чуть выдается холмиком впереди крыльев.

"Хейнкели" удрали. Чтобы подчеркнуть это, "курносые" специально сделали два круга над столицей, красиво пикируя, кувыркаясь в фигурах высшего пилотажа, показывая на малой высоте трехцветные республиканские знаки. Толпы на улицах в радостном волнении внимали звонкому рокоту моторов-друзей. Женщины махали платками и, став на цыпочки, вытянувши шеи, посылали воздушные поцелуи, как если бы их могли заметить сверху.

22 ноября 1936 г.

После десяти начинают соревноваться передатчики из Тетуана, Тенериф и лиссабонский "радиоклуб".

Тетуан передает завывания и пляски под барабан. На арабском языке многословно объявляется, что Геринг-паша передал Франко-паше селям алейкум от шейха Гитлера, что полковник Магомет ибн Омар был вчера приглашен к столу Варела-паши и что все правоверные должны оценить эту великую честь.

Тенериф угощает слушателей сборной солянкой самых бредовых известий. Даже и фашисты считают, что этой станции терять нечего.

Из Тенерифа можно узнать, что Рузвельт провалился на президентских выборах. Что британский посол растерзан республиканской милицией на улицах Картахены. И даже что "Испанская фаланга", войдя в Мадрид, организовала раздачу молока детям, которых республиканцы морили голодом.

Португальский "радиоклуб" обычно старается давать глубокий и прочувствованный анализ военного, политического и международного положения.

Например:

"Замедление в мадридской операции вовсе не есть замедление, а есть пауза, которая дает возможность национальным войскам подготовить все эффективные средства для нападения, а противнику – реорганизовать свои средства обороны".

Или другое:

"Марксистские лидеры стоят на своем и упорствуют в намерении защищать Мадрид в Мадриде".

Военный обозреватель "радиоклуба" в корне не согласен с такой тактикой. По его мнению, защитники Мадрида должны оставить город и драться с фашистской армией в каком-нибудь, по договоренности с ней, другом месте.

Посожалев о таком упрямстве "марксистских лидеров", докладчик приходит к признанию неизбежности факта:

"Вполне логично они обороняют столицу. В конце концов это их долг".

Лучше всего конечный вывод лиссабонского теоретика:

"Мадрид до сих пор не сдается. Военное дело – дело очень опасное и трудное. Мы в этом убеждаемся сейчас особенно ясно и четко". Передатчик Бургоса начинает работать позже всех. Это орган самого верховного правителя, потому он напускает на себя солидность и серьезность:

"Япония и Германия уже покинули Лигу наций. Италия поддерживает с ней самые поверхностные отношения. Это три фашистские державы, которые начали священную борьбу с коммунизмом. Несомненно, первой страной, которая от этого больше всего пострадает, будет Великобритания. Что останется от этого огромного колониального государства, если Япония утвердит свое превосходство в Азии, а Италия – в Средиземном море!"