Текст книги "Путешествие безумцев"
Автор книги: Хелен Хамфриз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
Энни рассеянно оглядела запыленные детские вещи. Она настолько привыкла к ним, к их порядку, что сразу заметила нарушение в этом порядке. Одна из колясок, стоявшая раньше у стены, теперь была почти на середине комнаты. Кто-то наведался в это место, которое она уже начала считать своим.
На этот раз все получилось почти случайно. Сегодня Энни позировала для «Надежды»: она стояла у стеклянной стены, облаченная в длинный серый балахон с капюшоном, накинутым на голову, прижимая к груди букет полевых маков. Луч света за ее спиной протянулся, словно меч, занесенный над ее головой, и Энни внутренне согнулась перед его неумолимостью.
Изабель никак не могла решить, как же должна выглядеть Надежда. Она сажала Энни у двери и пересаживала на скамью, а теперь вот поставила у стены. С наброшенным капюшоном. Со снятым капюшоном. Без цветов. С цветами.
Под шерстяным капюшоном было жарко. По шее Энни сбегали струйки пота. Цветы, сорванные более двух часов назад, поникли. Выполняя замысел Изабель, Энни согнулась над ними, как бы пытаясь снова вдохнуть в них жизнь.
Изабель суетилась вокруг камеры. Сквозь щели в каменном полу у ее ног пробивался мох. Изабель что-то говорила, но Энни не слушала ее. Она опустила свой маленький букет, так как устала держать руки поднятыми. Головки цветов свесились к полу, роняя красный отсвет на стекло.
– Что ж, если ты считаешь, что так лучше… – проговорила Изабель.
Она снова замерла за камерой, оценивая новую позу Энни.
Луч света упал на ярко-зеленый мох у носков ее ботинок. «Я перестроила композицию! – подумала Энни, осознав смысл ее слов. – Я изменила картину. – Эта мысль дрожью пробежала по телу Энни. – Леди слушает меня!» Все внутри ее словно засияло. Вот и наступил ее черед сказать свое слово.
Энни подняла руку и сбросила капюшон с головы.
– Я думаю, так будет лучше, – сказала она, словно испытывая свою силу.
Изабель прильнула к камере. Надежда. Это чувство трудно выразить на фотографии. Безжизненные, поникшие цветы слишком очевидно контрастировали с гордым, даже высокомерным выражением лица Энни. Хотя, пожалуй, надежда и должна быть именно такой, пока не проявит себя открыто. Да, видимо, Энни права.
– Ты права, – согласилась Изабель. – Я поняла, что ты хочешь этим сказать.
Энни устремила немигающий взгляд на объектив. «Ты уже слушаешь меня, – подумала она. – Я способна заставить тебя увидеть то, что я хочу тебе показать».
– Наша леди была такая нарядная, вся в зеленом, – сказала Тэсс. – С такой красотой, да…
Она хихикнула в ответ на какие-то свои мысли. Тэсс, Энни и кухарка пили на кухне чай после ужина. Тэсс рассказывала, как выглядела сегодня леди, отправляясь вместе с мистером Дашеллом на ужин к Хиллам.
– Какая наша леди все-таки красивая женщина! – продолжала восхищаться Тэсс.
– Том повезет их? – спросила кухарка.
– Да.
– Значит, он вернется голодным. – Кухарка начала медленно подниматься из-за стола, но Тэсс, вытянув руку, удерживала ее.
– Не беспокойтесь, миссис, – сказала Тэсс. – Он перекусит у своего приятеля-конюха, вы же знаете.
Тэсс вдруг испугалась, что невольно обнаружила слишком близкое знакомство с его привычками. Кухарка уселась на свое место.
– Ну, раз ты так говоришь… – сказала она с облегчением, довольная, что хоть одна забота упала с ее плеч.
– Вот если бы я выглядела, как она, – сказала Тэсс, думая о том, в какой жизненной западне оказалась Изабель, – уж я-то была бы настоящей леди.
– И что бы ты тогда делала? – спросила Энни, устав от бесконечных описаний наряда Изабель.
– Что бы я делала? – Тэсс задумчиво посмотрела на Энни.
– Ну да, да, что бы ты делала, если бы была леди? – снова спросила Энни.
После недолгого обсуждения они решили разыграть эту сцену в лицах. Кухарка, изображая зрителей, села возле плиты. На кухонный стол поставили табуретку, и Тэсс уселась на нее, словно на трон. Энни, изображая горничную, должна была появиться из кухонной двери.
– Войдите, – сказала кухарка, услышав стук в дверь.
Энни вошла.
– Леди хочет тебя видеть, – сказала кухарка. Энни подошла к столу, стараясь не поворачиваться к кухарке спиной, чтобы не портить сцену.
– Вы меня звали, мэм? – спросила Энни, поклонившись Тэсс.
– Мне сказали, – произнесла Тэсс повелительным тоном, – что ты пренебрегаешь своими обязанностями. Что ты моешь пол не вовремя и не так, как надо.
Энни неожиданно для себя покраснела.
– Мэм, – пробормотала она.
– Ну, – Тэсс угрожающе взмахнула рукой, – что ты можешь сказать в свое оправдание?
Энни подняла глаза на Тэсс, возвышающуюся над кухонным столом. Ее руки с закатанными по локоть рукавами были все покрыты цыпками от мыла и соды, пальцы, которыми она изо дня в день терла ткань, были в мозолях. Тэсс говорила низким и хриплым голосом, ее выражения были грубы и порой даже вульгарны.
«Никогда ей не стать леди, – подумала Энни. – Ей легко сейчас играть эту роль, потому что в жизни ничего подобного ей не светит. Нет, никогда не найдется подобного лорда, который решился бы умыкнуть Тэсс Фэрли в свой замок и жениться на ней».
– Ну отвечай же, – топнула ногой Тэсс. – Ты, жалкое создание!
Энни вспомнила, какими прозвищами награждала ее миссис Гилби, когда сердилась. Она словно отвешивала ей, согнувшейся с тряпкой у ведра, пощечины. Неряха. Грязнуля. Язычница. Безродная собачонка.
– Я обречена на вечное страдание, запугивание, несправедливые обвинения, – ответила Энни.
– Что-что? – подозрительно спросила Тэсс. Такая интонация появлялась в ее голосе всякий раз, когда она чего-нибудь не понимала.
– Это из «Джен Эйр», – ответила Энни.
– Какой такой «Джен Эйр»?
– Из книги, – ответила Энни. – «Джен Эйр» – это такая книга.
– Это нечестно, – вмешалась кухарка. – Ты же знаешь, она не умеет читать.
– Да, – сказала Тэсс. – Это нечестно с твоей стороны!
Энни снова поглядела на Тэсс. Что она могла сказать в свое оправдание? Правда заключалась в том, что у миссис Гилби ее все время обвиняли к запугивали, и единственным способом избежать этого было представлять себя кем-нибудь другим.
– Я больше не могу, – сказала Энни.
– Что это с тобой? – удивилась Тэсс.
– Ладно-ладно, – снова вмешалась кухарка. – Лучше пусть она будет леди, кажется, это ей больше подходит, со всеми ее книжками и прочим. Только давайте играть дальше.
Кухарка налила себе в чай немного виски – вольность, которую она позволяла себе только в отсутствие хозяев.
– Ну спасибо тебе, – сказала Тэсс, слезая со стола спиной вперед. – Какая же ты все-таки зануда!
Не ответив на реплику Тэсс, Энни без особой охоты заняла ее место. Тэсс вышла за дверь. Стука долго не было, и Энни с кухаркой устали ждать.
– Войдите! – крикнула кухарка. – Неужели проклятая девчонка удрала? – сказала кухарка, обращаясь к Энни.
– Войдите! – снова крикнула она, на этот раз громче.
Дверь резко распахнулась, и Тэсс, вся красная, влетела в комнату, и за ней следом вошел Уилкс.
– Чем это вы тут занимаетесь? – спросил удивленный Уилкс. – Что это она делает на столе?
– Она изображает леди, – хихикнула Тэсс.
– Не сказал бы, что она похожа на леди, – ответил Уилкс. – Осталось что-нибудь поесть, миссис? – спросил он кухарку.
– Да, Том, сейчас. – Вздохнув, кухарка медленно поднялась со стула.
Энни с облегчением слезла со стола. Уилкс разрушил их тихий мирок, словно камень, брошенный в заросший тиной омут, и каждая из них теперь поспешила укрыться в своем углу.
Энни глядела в окно их спальни. Тэсс с Уилксом были сейчас где-то там, в туманной темноте сада. Энни хотелось, чтобы Тэсс пошла с ней наверх вместо того, чтобы гулять с Уилксом. Хотя беседы с Тэсс чаще всего ее разочаровывали, но, какая-никакая, это всё-таки была компания. А этим вечером Энни особенно не хотелось оставаться одной. Эпизод в кухне поднял со дна ее души пережитое у миссис Гилби.
Когда Энни была еще ребенком, миссис Гилби всегда запирала на ключ кухонный чулан, в котором на своей раскладной койке спала Энни. Просто на всякий случай, чтобы маленькая служанка не бродила по дому без надзора. Не трогала без разрешения вещи. Не сломала что-нибудь ненароком. И тогда только маленькая полоска света, пробивавшаяся из-под двери чулана, как-то успокаивала Энни, внушала надежду, что ее не замуровали навеки. Единственным способом справиться со страхом было разговаривать в темноте вслух, воображая, что твой голос принадлежит другому человеку.
Вот и сегодня Тэсс была ей нужна, чтобы тепло разговора разогнало холод одинокого мрака. По садовой дорожке мелькнула тень. То была не Тэсс. По развевающемуся платью Энни безошибочно узнала Изабель, быстро, почти бегом направлявшуюся в свою стеклянную студию. Энни увидела, как за стеклами студии зажегся свет и она стала похожа на большой фонарь, который господь бог, прогуливаясь, случайно оставил посреди этого сада.
Эльдон осторожно шел по темной дорожке вслед за женой.
– Не уходи, – попросил он ее, хотя они были уже внутри стеклянного дома и им некуда было идти дальше.
Изабель зажгла керосиновую лампу, и ее свет пробежал по стеклянным стенам до самого дальнего конца помещения.
– Невыносимо это низкое притворство! – воскликнула она. – Светский разговор о коровьей чуме! Подумать только, какое неудобство – не есть мяса так часто, как хочется! – Она положила ладонь на крышку камеры, потом снова убрала ее. – Знаешь, я иногда начинаю презирать свой общественный класс…
– И тем не менее не отказываешься от соответствующих привилегий. – Эльдон отступил в полумрак и словно бы растворился в нем.
– Почему ты вышла за меня замуж? – вдруг спросил он из темноты.
Он хотел бы сформулировать этот вопрос как-нибудь по-другому, например: «Почему ты все время жалуешься на то, что составляет твою выгоду?» Или: «Почему ты все время стремишься показать, что ты могла бы быть другой, не тем, кто ты есть?» Но он спросил: «Почему ты вышла за меня?» Хотя, в конце концов, разве это, по сути, не один и тот же вопрос?
Изабель глядела в темноту, откуда донесся его голос. Свет керосиновой лампы не достигал его и останавливался у его ног, как лодка, натолкнувшаяся на мель.
«Потому что ты путался у меня под ногами», – хотелось ей сказать ему в ответ.
– Потому что люди моего круга требовали от меня слишком многого, а ты от меня ничего не требовал и не ждал, – ответила она вместо этого.
– И что же, сбылись твои расчеты? – спросил Эльдон. – Что, я действительно от тебя так мало хотел?
– Разве это не удачное взаимовыгодное соглашение, – возразила Изабель, – которое в конце концов нас обоих устраивало?
– Что ж, каждый из нас двоих занимался своим делом. Твой отец купил нам этот дом. И живем мы на его деньги. Вполне удачное соглашение, – Эльдон сделал ударение на последнем слове.
Полярная экспедиция требует долгих месяцев и даже лет нудной подготовки, прежде чем нога путешественника наконец ступит на арктический лед. Вот и их с Изабель брак похож на долгую подготовку, только вот к чему? Где то предназначение, которое влечет их к себе через плавучие льды северных морей и голый, безжизненный камень суши?
– А что, если бы наши дети выжили? – вдруг спросил он.
Изабель не могла даже думать об этом… Она давно уже запретила себе эти мысли, всецело сосредоточившись на фотографии. На том, что она способна создать. На том, что она в силах создать. Жизнь – удел случайности, а искусство целесообразно.
– Могла бы я полюбить тебя? – произнесла она вслух, потому что именно это он хотел спросить.
Сад за стеклами курятника – листва и плющ, стволы и ветви – светился лунным светом. Безжалостная неумолимость природы одновременно успокаивала и пугала Изабель. Что, если искусство вовсе не самая большая сила в мире, а только предлог, чтобы спрятаться, уйти от жизни? Что было бы, если бы ее дети действительно выжили? Стала бы она им любящей матерью?
– Не знаю, – ответила на собственный вопрос Изабель. – И мы не узнаем этого никогда.
Припекает солнце, и Изабель клонит в дремоту. Время от времени она роняет голову, как увядающий цветок, но тут же, встрепенувшись, вскидывает ее. Перед ней на солнце «жарится» очередная фотография. Если, заснув, пропустить нужный момент, она зажарится до черноты. Изабель поднимается и начинает ходить туда и обратно, нервно постукивая каблучками.
Все живое вокруг ловит последние крупицы летнего тепла. Цветы, вытянувшись к солнечным лучам, словно зовут: «Я здесь! Я здесь!» Что поделаешь, тепло – насущная потребность любого живого существа. Изабель останавливается. В последние дни осенние цветы распустились необычайно пышно. Сейчас был тот период лета, вернее – его короткий момент, когда жизнь сада оживляется перед скорым и неизбежным увяданием. Цветы поникнут и согнутся и будут покачивать иссохшими головками, словно повторяя: «Не забывай, не забывай меня!» Но их увядание – это только начало, первый миг забвения, вслед за которым придет полное забвение зимы.
Изабель вытягивает руки к солнцу, подставляет ладони его лучам. Она подобна фотографии, которой надо пропитаться светом, чтобы проявиться из небытия.
У себя в студии Изабель опустила ломкий лист позитива в кювету с фиксажем и прополоскала бумагу в жидкости. Изображение чуть расплылось, потом стало яснее. Оно словно дышало под водой.
Эту часть своей работы Изабель любила не меньше, чем постановку сцены и модели, когда надежда достичь заветной цели достигала своего пика. Обработка фотографии заканчивалась, изображение словно поднималось к ней со дна кюветы – образ возвращался к первообразу.
Остальные процессы ей нравились гораздо меньше, ее раздражала та поспешность, с которой приходилось их выполнять – быстро бежать с только что экспонированной пластинкой в темный угольный погреб, пока коллодиум не подсох и вся работа не пошла насмарку. Согнувшись на полу погреба, не успев как следует перевести дух после торопливого бега, она погружала пластинку в проявитель, чувствуя, что в этот момент изображение действительно уходит навсегда. Ожидание его возвращения, вера в то, что оно вернется к ней из темноты, словно мысль, еще не облеченная в слова, всегда вызывали у нее большое внутреннее напряжение и отнимали много душевных сил.
И вот изображение снова с ней – красноватый, словно напитанный кровью, позитив. Изабель доставала его из кюветы – как фокусник достает за уши зайца из шляпы. На открытом воздухе позитив слегка темнел, приобретал кирпично-красный оттенок. Затем Изабель промывала его в дистиллированной воде, смывала последние капли фиксажа с его поверхности. К этому моменту ее руки от влаги покрывались морщинами, чернели от нитрата серебра. Они выглядели хуже, чем руки ее горничной. В тех редких случаях, когда она выходила в свет, она всегда надевала перчатки и всячески старалась не привлекать к своим рукам внимания окружающих. Однако вчера в гостях она, забывшись, позволила себе слишком эмоциональный жест – всплеснула руками на виду у хозяев дома. Ее пальцы блеснули мертвенно-ртутным отсветом в ярком свете канделябра, и она успела заметить мимолетное выражение испуга на лице Роберта Хилла и отвращения – на лице Летиции Хилл.
Теперь ее руки, словно серебристые рыбы, плавали в своей стихии, прополаскивая свежий лист позитива. Изабель извлекла лист из дистиллированной воды и, стряхнув него последние капли, приступила к завершающей стадии процесса. Это была обработка раствором хлорного золота – для тонировки изображения. Тонирование изображения хлорным золотом было нескончаемым экспериментом. Если химиката будет слишком мало – изображение выйдет еле видным, слабоконтрастным. Слишком много хлорного золота – и изображение сольется в сплошное черное пятно. Изабель постоянно варьировала количество химиката, всякий раз аккуратно отмечая в записной книжке и его количество, и длительность процесса.
В приглушенном свете студии было трудно точно уловить момент достижения нужной кондиции, и в этом Изабель больше полагалась на свою интуицию, нежели на свой глаз. Когда внутреннее беспокойство возрастало настолько, что его трудно уже было сдерживать, она за уголок осторожно извлекала оттонированный позитив из кюветы. Капли жидкости стекали по нему, как дождь по оконному стеклу. В заднем углу студии уже ждала натянутая веревка, на которую фотография подвешивалась при помощи бельевых прищепок и занимала свое место в ряду прочих просыхающих снимков.
Некоторые из них были еще влажны и висели ровно, другие уже подсыхали и закручивались лицевой стороной внутрь. Все они изображали Энни – Энни в образе Веры и Надежды, Энни в образе Любви. Ярче или темнее, бледнее или контрастнее, все они – как одно и то же слово, произнесенное с разным ударением и интонацией. Одни и те же – и все разные.
Изабель задумчиво рассматривала длинный ряд фотографий, пытаясь определить, какая из них ближе к ее первоначальному замыслу. Какая из них есть подлинное выражение ее души.
В конце двухчасовой работы ей порой начинало казаться, что она делает себя саму. Черные рыбы ее рук, миновав одну серебряную, одну прозрачную и одну золотую реку, выносят ее на берег, с которого ей открывается новый мир. И их влажное тепло на ее груди было как пробуждение давнего, многие годы назад забытого желания.
Полярная экспедиция
Чем ближе к Рождеству, тем беременность Тэсс становилась все заметнее. Когда она раздевалась перед сном, очертания будущего младенца проступали под туго натянутой кожей ее живота.
– Я могу помолиться за тебя и твоего незаконного ребенка, – сказала Энни, устраиваясь на своей кровати.
– Помолчи лучше. – Тэсс натянула ночную рубашку и плюхнулась в постель. Да, беременность не изменила ее характера к лучшему. – Сказано тебе, в этом доме бога запретили. Или ты не хочешь подчиняться правилам?
– Но это помогает, – возразила Энни, искренне желая помочь.
Тэсс презрительно фыркнула.
– Где твой бог был сначала, до того как все случилось? – ухмыльнулась она. – Когда еще можно было чем-то помочь? – Тэсс повалилась на подушку и некоторое время брыкалась под одеялом, пытаясь согреться. – Только не вздумай молиться за меня потихоньку, – добавила Тэсс, словно догадавшись, что сейчас делает Энни. – Сказано тебе – я ни в чем таком не нуждаюсь!
В комнате стало по-настоящему холодно, и от их дыхания в воздухе поднимался пар. Простыни отсырели, и хотя Энни положила на себя несколько лишних одеял, тяжесть которых буквально придавила ее, согреться ей не удавалось. В их мансарде не было камина, и по утрам оконное стекло покрывала изморозь.
В доме готовились к зиме, и работы было невпроворот. Всю осень Энни вместе с кухаркой вынимали косточки из плодов, варили варенье из терна и крыжовника. Полные банки выстраивались стройными рядами на полках в кладовой. Овощи с огорода тщательно убрали, засыпали в мешки из грубой ткани и упрятали в специальный погреб – теперь и в январе у них в изобилии будет картофель, морковь и лук, едкий, как правда. Они загружали дом съестными припасами, словно путешественники корабль, на котором намеревались выйти в плаванье по полярным морям.
В холодной спальне с вечно влажными простынями Энни начала тосковать по весне. Ранней весной Тэсс должна родить. Оказалось, что об этом знает уже весь дом, и никто этому не удивляется, что только для Энни это было тайной. Энни почувствовала себя крайне глупо и растерянно, когда кухарка неожиданно поделилась с ней предположением о сроке родов. А Изабель восприняла эту новость до странности легко, только бросила вскользь: «Этого следовало ожидать». О судьбе будущего ребенка не говорили. Отошлют ли его прочь из поместья или он останется тут? Тэсс только злилась на свою беременность, старалась не замечать ее, хотя, по крайней мере физически, это становилось все труднее.
Энни хотелось знать, что Тэсс сама думает о своем ребенке, что она чувствует. Рада ли она? Ведь ребенок, который зрел сейчас внутри ее, будет знать ее очень близко, лучше, чем кто-нибудь другой. Для этого младенца Тэсс сейчас олицетворяет всю вселенную.
– Тэсс? – позвала Энни в холодном мраке спальни.
Ответа не было.
Однажды рано утром, когда все в доме еще спали, Энни спустилась в библиотеку. Ее сжигала жажда чтения, но она не могла сразу решить, какую книгу лучше выбрать в этот мрачный холодный день. Энни остановилась перед шкафами, разглядывая тисненые корешки.
На большом столе мистера Дашелла лежало что-то необычное, что привлекло ее внимание своей странной формой и размером. Подойдя ближе, Энни увидела большой лист фото, на котором было двенадцать отпечатков, изображавших фоне голой стены. Правую руку он держал на старинном глобусе. Энни склонилась над столом, чтобы рассмотреть изображение получше. Да, и мистер Дашелл тоже не устоял, поддался всеобщей мании и сделал у коммерческого фотографа свои фотокарточки, такие модные в те годы, – вроде тех, что собирала их кухарка. Его напряженная и неуклюжая поза напоминала людей на кухаркиных карточках, но зато выражение его лица было совсем другим – радостным, почти ликующим.
– Да, и я поддался этой моде, – раздался голос Эльдона за спиной Энни.
Она подскочила от неожиданности.
Энни обернулась и посмотрела на него. Сейчас у нее не было с собой ни тряпки, ни ведра – ничего, что могло бы оправдать ее присутствие в этой комнате. Но, очевидно смущенный тем, что она увидела эту фотографию, он не спросил о причине ее присутствия в его кабинете. Энни хотелось спросить, знает ли Изабель об этой фотографии, так как была почти уверена, что леди восприняла бы ее буквально как измену, но задать этот вопрос у нее не хватило смелости.
– На снимке вы выглядите счастливым, сэр, – сказала она вместо этого, одновременно пытаясь выдумать причину, извиняющую ее появление в библиотеке.
Эльдон протянул руку и оперся о спинку ближайшего к нему стула.
– Я просто глупец, – сказал он.
– Почему же, сэр?
– Скажи мне, Энни Фелан, есть ли что-нибудь такое, чего бы ты очень хотела в своей жизни?
– Да, сэр, – быть хорошим человеком.
– Я не об этом, не в таком общем смысле. Я имею в виду какую-нибудь определенную страсть, которая бы сжигала тебя изнутри. И чем дольше она не находит удовлетворения, тем больнее жжет.
Эльдон поднял лист с фотографиями, некоторое время рассматривал его, затем положил назад.
– Ты что-нибудь слышала об экспедиции Франклина? – спросил он.
– Это который отправился на Северный полюс?
– Не совсем. Его задачей было отыскание морского пути на запад вокруг арктической части Канады.
– Да, сэр, я слышала, знаю – они все погибли.
– Они все погибли.
– Мне об этом рассказывали. – Энни вспомнила викария с Портмен-сквер, который однажды призвал своих прихожан молиться, чтобы спасательная экспедиция нашла следы Франклина и его команды.
Но какая тут связь с Эльдоном и его фотографическим изображением с рукой на глобусе?
– Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать, сэр, – наконец проговорила она.
Садись, – Эльдон подвинул стул, и Энни села.
– Я был почти подростком, когда в 1845 году экспедиция Франклина покинула Англию, – начал рассказывать Эльдон. – И я был вне себя от восхищения. Но как раз вслед за этим я тяжело заболел и на много месяцев оказался прикованным к постели. Все, о чем я был способен думать во время своей болезни, – это как продвигались среди арктических льдов его корабли «Эребус» и «Террор». Я не пропускал ни одного газетного сообщения об этой экспедиции.
Эльдон подошел к окну. За стеклом среди голых ветвей розового куста гулял ветер – ветви поднимались и опускались, как слова в его голове.
– Вы хотели бы быть на его месте? – спросила Энни. – Или принять участие в его экспедиции?
– Нет, нет, – махнул рукой Эльдон, вспомнив холодную комнату, в которой он лежал тем летом, когда экспедиция Франклина покинула Англию.
Прямо за окном той комнаты рос плющ, и весь август, пока его тело горело в жару, а ум плавал среди льдов пролива Барроу, шелест листьев напоминал приглушенный шепот людей в соседней комнате.
– Тогда это спасло меня от смерти – то, что я все время думал о них. Эти мысли так увлекали меня, что я забывал о том, что болен, и это меня спасло.
– А потом они все погибли, – сказала Энни.
– Это неточно. Они пропали, пропали без вести. Эльдон отошел от окна и вернулся к Энни.
– Через два года, в сорок седьмом году, они бесследно исчезли. И с этого времени и до тех пор, пока в пятьдесят девятом Мак-Клинток не вернулся, обнаружив их следы, каждый год на их поиски отправлялась спасательная экспедиция. Эти экспедиции в конечном итоге нанесли на карту больше арктических площадей Канады, чем сам Фраклин, – а ведь его задачей было именно картирование.
Эльдон снова посмотрел на свои карточки – на самого себя. Какое мальчишество и глупость – поддаться всеобщему помешательству на этих карточках, и в то же время как приятно потворствовать своей маленькой слабости! Ощутить себя на крыше земного шара – пусть этим шаром будет обычный глобус.
– Чего я больше всего хотел, Энни, – это отправиться на поиски Франклина в составе какой-нибудь спасательной экспедиции.
– И вы не смогли, сэр?
– Я не смог. Мое дело – обрабатывать полевые материалы, собранные, другими. В экспедиции от меня мало проку.
«Эребус» и «Террор». Энни подумала, что никогда бы не осмелилась отправиться в путь на корабле с такими зловещими названиями. Разве такое название само по себе не может накликать беду? И разве Фраклин совсем не заботился о себе?
– Спасатели в конце концов смогли выяснить, что с ним случилось, сэр?
– Не до конца, – ответил Эльдон. – В пятьдесят седьмом году леди Франклин на свои средства снарядила экспедицию Мак-Клинтока, которому посчастливилось найти больше, чем смогли найти остальные, – несколько мертвых тел, обрывки записей, – но он так и не смог выяснить, были ли выжившие и как долго они продержались. Где похоронен сам Франклин. И что случилось с судами.
Эльдон дотронулся до плеча Энни.
– Извини, – сказал он. – Я отвлек тебя от твоих дел.
«Но мне ведь интересно, – подумала Энни. – Мне необыкновенно интересна эта история людей, замерзших во льду, и других, отправившихся на их поиски».
– Может быть, ты на этот раз захочешь взять отчет Мак-Клинтока о поиске экспедиции Франклина? Это очень любопытное чтение. – Эльдон подошел к полке и снял нужный том.
Он вручил ей «Путешествие корабля «Фокс» в Арктических морях».
– Это куда интересней, чем словарь Джонсона.
– Так вы знаете, сэр? – спросила Энни, прикидывая вес тяжелого фолианта.
– Я знаю.
– Но как? Я поставила словарь не на то место?
– Именно так.
Эльдон не выглядел рассерженным, и Энни не стала оправдываться. Приветливо улыбнувшись ей, он снова направился к книжным полкам и вернулся с еще одной книгой.
– Возьми и эту, – сказал он ей. – Это отчет Франклина о двух его первых путешествиях – просто рвет душу. Я всегда удивлялся, как он мог рискнуть отправиться туда в третий раз. Я думаю, он просто не мог не отправиться. – Эльдон снова улыбнулся. – Так же как ты не можешь не читать. Верно?
– Верно, сэр. – Энни посмотрела на книги, которые держала в руках.
Мурашки пробежали по ее телу, словно заранее предвкушая леденящее душу чтение. Мистер Дашелл совершенно прав – чтение необходимо ей так же, как дыхание. По крайней мере, она так чувствует.
– Спасибо вам, сэр, – сказала она.
– Энни. – Эльдон широко взмахнул рукой в сторону полок и случайно зацепил рукой лампу на столе. – Энни, для меня большая честь, что ты пользуешься моей библиотекой. Мои книги всегда в твоем распоряжении. И может быть, как-нибудь потом, – возбужденно воскликнул он, – у тебя найдется время поговорить со мной о тех книгах, которые ты прочитаешь? Как тебе кажется?
Он нервно всплеснул руками и на этот раз сшиб лампу со стола.
Свой следующий свободный вечер Энни провела, лежа в постели, читая книги, которые дал ей Эльдон. Начала она с отчетов Франклина о первых его двух путешествиях в арктические области Канады. Во время первой экспедиции в 1819–1822 годах Франклин и его спутники на нескольких каноэ прошли от устья реки Коппермайн до полуострова Кент, где путешественники оказались запертыми во льдах и вынуждены были, разбившись на мелкие группы, промышлять охотой на берегу. Большую часть времени они находились на грани голодной смерти, варили похлебку из старых шкур, костей и башмаков. Среди людей Франклина были даже случаи людоедства. Можно считать чрезвычайной удачей, что большинству их удалось выжить. Но уцелевшие все как один были полны решимости еще раз вернуться в эти места.
Читателю, может быть, интересно узнать, как мы проводили время в столь неудобных обстоятельствах: остановившись на ночлег, первое, что мы делали, – это размораживали нашу обувь.
Энни недоумевала, почему Франклин так горел желанием вернуться в Арктику после того, как чуть не погиб там. За окном свистел холодный ветер. Она получше завернулась в одеяла. Ей несложно было представить, что чувствует одинокий путник в ледяной пустыне.
Отходя ко сну, мы весело беседовали, пока наши промерзшие одеяла не прогревались теплом наших тел…
О чем таком они могли весело беседовать, замерзая и погибая от голода? О своих семьях? О прекрасном лете, когда они покинули родину? О теплых ночах, полных запаха цветов и свежескошенного сена? Если бы они не предавались мечтаниям, а жили бы только тем, что было вокруг них, смогли бы они тогда перенести такие лишения? Несомненно, большую часть их «веселых разговоров» составляли воспоминания и мечты, ибо нет другого способа уцелеть в ничего не прощающей и безжалостной реальности арктической природы.
Следующая экспедиция Франклина оказалась намного благополучнее, никаких чрезвычайных происшествий не было. Он прошел на своем исследовательском судне вдоль побережья материка в западном направлении от устья реки Маккензи, нанеся на карту от имени Британской империи более тысячи семисот миль арктического побережья.
Энни оставила Франклина живым и здоровым, благополучно возвратившимся из своей второй экспедиции, и перешла к отчету Мак-Клинтока. Отчету о поиске бесследно пропавшей третьей арктической экспедиции Франклина.
Шестидесятидевятилетний Джон Франклин отплыл к берегам Канады в тот год, когда Энни появилась на свет, а Эльдон Дашелл едва не умер от горячки. На этот раз его целью было отыскание морского пути из Атлантического океана в Тихий вокруг Северной Америки. Кандидатура Франклина первоначально была запасным вариантом, так как Адмиралтейство планировало назначить главой этой экспедиции сэра Джеймса Росса. Однако случилось так, что тот накануне женился, и молодая жена выудила у него обещание более не участвовать ни в каких экспедициях. «До конца своих дней он должен был благодарить ее», – подумала Энни.
