Текст книги "Путешествие безумцев"
Автор книги: Хелен Хамфриз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)
Офелия
Изабель врывается к Эльдону в библиотеку, держа двумя пальцами еще влажную фотографию. Она развевается и сворачивается в трубочку на ходу. Другой рукой Изабель придерживает юбку, чтобы та не мешала ее стремительному движению. Перед тем как распахнуть дверь библиотеки, она задерживает дыхание.
Эльдон обернулся на звук открывающейся двери. У его жены был такой всклокоченный и сумасшедший вид, словно половину своей жизни она провела в лесу среди фей и эльфов. Волосы растрепались, платье в беспорядке, и вся она была возбуждена. В ней было что-то привлекательное и отталкивающее одновременно: ему всегда нравились забавы и баловство, но претило сумасшествие.
– Осторожней с картами! – невольно воскликнул он, хотя намеревался сказать что-то совсем другое, но очень испугался, что она дотронется до его бумаг своими черными пальцами.
Его предупреждение задержало Изабель на пороге лишь на секунду. Шагнув к нему, она взмахнула отпечатком перед его лицом.
– Вот, Эльдон, – взволнованно выдохнула она, – мой успех, мой первый настоящий успех!
Он взял свернувшуюся трубочкой фотографию из ее рук и, аккуратно держа ее за края (хотя Изабель сама уже успела заляпать ее своими вечно черными пальцами), развернул. Сквозь матовый налет просматривалось недодержанное изображение их новой горничной, завернутой в простыню, и садовника Уилкса, – который, кстати, никогда ему не нравился, – задрапированного в старую скатерть. Оба замерли в нелепых, неудобных, опереточных позах – ничего нового по сравнению с тем, что его жена делала прежде. Но вот оно, то, о чем говорит Изабель и что он теперь ясно видит сам: взгляд их новой горничной, ее выражение – вот то, чем эта работа отличалась от прежних. Взгляд такой ясный и искренний, что казалось, она смотрит ему прямо в глаза. Взгляд такой, словно их ничего не разделяет, – вот что замечательно.
– Вижу-вижу, – сказал он. – Понимаю, что ты имеешь в виду. Она глядит так…
Сначала он хотел сказать прекрасно, но понял, что это слово здесь не подойдет. Ему вдруг пришло в голову, что точно так же некоторые древние карты, представляющие изображенную местность с высоты птичьего полета, не только содержат условные обозначения рельефа, но и создают у зрителя ощущение присутствия. Не просто изображают, а заставляют чувствовать.
– Именно, – сказала Изабель. – Правильный, абсолютно безукоризненный взгляд, я просто не могу поверить в это чудо. Просто необходимо было показать тебе сразу.
Ее слова растрогали Эльдона. «Как она все-таки великодушна!» – подумал он. И как это непохоже на него самого! Если ему невзначай случается совершить какое-нибудь свое маленькое открытие, он всегда предпочитает утаить его, приберечь для себя одного, чтобы воспользоваться им потом как топливом, когда вдруг потребуется согреть душу. Он словно боялся лишний раз открыть окно, чтобы ненароком не выпустить слишком много тепла.
– Искренне рад за тебя, дорогая. – Он аккуратно положил фотографию на край своего стола, прижимая углы, чтобы держать ее развернутой.
Некоторое время они вместе молча разглядывали ее.
Изабель не в состоянии сохранять спокойствие. Словно энергия, излучаемая фотографией, не дает ей усидеть на месте. Библиотека тесна для нее. В этой комнате все слишком упорядочение. Не трогай карты, не болтайся без дела, возмущая атмосферу торжественного спокойствия, нарушая покой древних документов. Насколько радостно она спешила сюда, чтобы поделиться с мужем своим успехом, настолько унылым показалось ей это место сейчас. Все эти старые, обтрепанные и пыльные карты сейчас словно душили ее только что родившуюся работу.
– Это можешь оставить себе, – сказала она мужу. – Этот оттиск я почти испортила, все равно придется делать новый.
Обогнув его, она исчезла за дверью. Вслед пробежала живая струйка воздуха.
Эльдон смотрел на фотографию на столе. Эти глаза словно следили за ним. В них было нечто, заставлявшее его всего собраться внутренне, ибо чувствовалось, что от их взгляда мало что сможет укрыться. Ни трусость, ни слабость. Задумчиво стоя у стола и нежно касаясь пальцами фотографии, Эльдон обводил контуры фигур – местами угловатые, словно очертания береговых линий, местами плавные, как склоны пологого холма.
Эльдон погладил ладонью лежащий перед ним широкий лист. Cosmograhia Universalis. Карта мира. Вещь, которую он мечтал однажды создать сам. Мечтал с детских лет до нынешнего сорокалетнего возраста, мечтал на протяжении всей своей профессиональной карьеры, мечтал все те пятнадцать лет, пока работал над атласом для издательского дома «Дунстан». Создать карту мира означало для него объединить все сведения, известные человечеству. Эта работа подразумевала обзор и рассмотрение всех существующих форм представления земной поверхности и выбор одной из них, наиболее подходящей и точной. Эта работа должна была включать изучение дневников и судовых журналов моряков и исследователей, которым удавалось проникнуть в регионы, до сих пор не нанесенные на карты, – Арктику и Антарктику, труднодоступные пустыни и джунгли. Эта работа означала, что придется самому шаг за шагом пройти по линиям маршрутов экспедиций через Атлантику от Португалии до Ньюфаундленда, самому пережить воспоминания их участников, записанные в их дневниках и судовых журналах, воскрешая увиденные ими пейзажи неведомых земель. Так, некто Лоуренс Новелл составил старейшую из известных ныне карт Британских островов. Он совсем не заботился о том, чтобы определять точные координаты или применять корректный масштаб – он просто обогнул побережье Британии в лодке и зарисовал то, что увидел. Его карта представляла собой узкую бумажную полосу в 25 футов длиной. Эльдон представил себе этого человека, раскачивающегося на волнах в утлой лодке. На веслах, наверное, сидел кто-нибудь из его друзей или родственников. Сам Лоуренс устраивался, конечно, где-нибудь пониже, ближе к килю, где качка мешала меньше, держа трепещущую на ветру бумагу. Глядя на открывающуюся перед ним панораму, он чертил карандашом ломкую линию выступов скал и заливов. Что и каким он видел, когда делал свое описание Англии? Наверное, что-то другое и не так, как видим мы. Был ли он убежден в своей правоте? И похоже ли то, что он изобразил на бумаге, на то, что было перед его глазами?
В старинных картах есть нечто чрезвычайно успокаивающее: отсутствие строгой перспективы, притягательное изящество пусть даже и недостоверных очертаний, конкретность отдельных изображений гор, озер, дорог, строений. Для древнего картографа в его каждодневной работе существовали четыре главных элемента: города, моря, горы и леса. Первозданная чистота акта сотворения древней карты предполагала, что ее создателю предстоит первым воспользоваться ею, чтобы однажды отыскать дорогу домой. Самому испытать свое творение, чтобы вслед за ним могли пройти и другие.
Заняться тем, что предлагал ему Дунстан, для Эльдона означало предать всех этих составителей древних карт, пойти против того, во что верили они. Все равно как если бы Лоуренс Новелл, сидя в своей жалкой лодчонке, зарисовывал бы только конфигурацию береговых скал, а не отмечал целиком все, что видел. Ограничиться указанием одних лишь только месторождений полезных ископаемых означало низвести карту до уровня путеводителя, ибо разведка недр, утратив свою первоначальную природу, к нашему времени превратилась из акта чистого познания в руководство по эксплуатации. Эльдону представлялось, что такие вещи, как карта Лоуренса Новелла, возникали в результате возвышенного и благородного, бескорыстного движения души. Если Эльдон Дашелл все-таки согласится делать эту мировую карту полезных ископаемых, разве будет она воспринята как памятник человеческому стремлению к чистому познанию?
Эльдон посмотрел на лежащую перед ним древнюю карту. «Верь мне». Вот главное, что говорили подобные карты. «Верь мне!» Ничего, что порой изголодавшиеся моряки разрубали свои металлические глобусы надвое и пользовались ими вместо горшков, варили в них солонину. Неважно, что все горы и башни, изображенные на древних картах, отбрасывают тени по направлению к северу, так как рисовальщики обычно работали, имея свет слева от себя, и выходило, что на их картах царит вечный солнечный полдень. Где бы ты ни оказался – там всегда будет полдень. Несущественно, что наиболее популярная проекция тех времен – проекция Меркатора – искажает пространственную перспективу так, что Гренландия получается в двадцать два раза больше своего истинного размера, Европа превращается в центр мира, а крохотные Африка и Южная Америка оказываются где-то сбоку. Ведь развернуть поверхность шара на плоскости не легче, чем переступить через край плоской Земли.
Расстояние. Место. Возможность найти обратный путь домой из любой точки зависит от того, где находится все остальное. Мы здесь – а вон там все остальное. Человеческое тело подобно компасу: голова – это север, ноги – юг, правая рука – восток, левая рука – запад. Верх – это север. Верх листа. Верх более важен, чем низ. Всегда глядеть вверх – туда, где за покровом звездного неба скрывается Вечность.
Вот там и есть твое место. Вот на что это похоже. Неважно, что ты не узнаешь ничего вокруг.
Верь мне.
Обходя вокруг садового сарая, Эльдон случайно наткнулся на новую горничную – она сидела на каменном порожке, прислонившись к двери спиной.
– Привет, Энни, – улыбнулся он, радуясь, что она совсем не похожа на фотографию, только что сделанную Изабель. – Чем занимаешься?
– Сегодня у меня свободный вечер, – ответила она, смутившись.
– И?..
Ей не хотелось признаваться ему, что она уже давным-давно сидит здесь, на ступеньках.
– Я не знаю, что с ним делать, – ответила она. – До этого у меня никогда не было выходных.
Острая жалость пронизала Эльдона физической болью, будь сейчас перед ним ее обидчик, он бы бросился на него с кулаками.
– Ну, – сказал он, – если бы твоя семья жила где-нибудь неподалеку, ты могла бы навестить их.
– У меня нет семьи, сэр.
– Тогда ты могла бы съездить в город.
– Мне нечего там покупать, – ответила Энни. Нечего и не на что. Ей не хотелось, чтобы мистер Дашелл об этом догадался. Миссис Гилби умерла, задолжав ей плату за три месяца, и стряпчий, занимавшийся делами наследства, не поверил ей, считая, что она просто пытается выманить у него лишние деньги.
– Я как раз собирался прогуляться, чтобы проветрить голову, – сказал Эльдон. – Если хочешь, пройдемся вместе – я покажу тебе нашу местность.
Энни не сумела найти убедительной причины для отказа. Она была уверена, что ей не подобает принимать это приглашение, но ведь здесь совсем другие правила, и, сидя на этих ступеньках, она уже устала ломать голову над тем, чем ей занять сегодняшний вечер. Пока что она не нашла ничего лучшего, кроме как в очередной раз обойти дом или сад.
– Буду рада пройтись вместе с вами, сэр, – наконец ответила она.
Некоторое время они шли молча, испытывая некоторую неловкость. Время от времени с непринужденностью знатока Эльдон указывал ей на какую-нибудь полевую птицу или ягоды в кустарнике. Яркий свет солнца окутывал пейзаж мягкой дымкой. Энни впервые увидела такие просторы: далеко в зеленых полях виднелись небольшие рощицы, стада овец, маленькие домики арендаторов. Восторг поднял ее к небу, словно крылья маленькую птичку, и понес над зелеными просторами. Солнце ласковым теплом гладило ей спину, указывало путь.
– Энни?
Задержав от испуга дыхание, она поняла, что мистер Дашелл только что обратился к ней, а она прослушала его слова, забыв обо всем на свете.
– Простите, сэр, что вы сказали? Я не расслышала.
– Только что, – повторил Эльдон, – там, у дома, ты сказала мне, что у тебя нет семьи.
– Они были ирландцы, сэр, и все погибли во время голода.
– Как же тебе удалось избежать этой участи?
Энни остановилась. Дорога убегала вперед, скрываясь за поворотом направо. Земля была плотно утрамбована колесами повозок.
– У меня было два брата, – ответила она.
В ее снах братья возникали чаще, чем родители. Отец, мать представлялись ей неопределенно, словно какие-то духи, но братьев – Коннора и Майкла – она видела ясно. Тогда она была совсем маленькой, слишком маленькой для того, чтобы самостоятельно передвигаться; плотно завернутая в одеяло, она лежала на краю дороги. В летнем небе не было видно птиц, не было слышно их пения. До нее доносился только ритмический стук железа о камень, камня о камень. Не менее регулярно повторялся другой звук. Это кашлял один из ее братьев.
– У меня было два брата, сэр, – повторила она.
Они с Эльдоном остановились. Ее слова прозвучали так же отчетливо, как звук удара кирки о каменистый грунт.
– Их звали Коннор и Майкл, они работали на дороге вместе с родителями.
Хотя она сказала правду, но в ее снах они никогда не работали, они всегда были рядом с ней. Они пахли травой. Один из них кашлял. Иногда они опускались рядом с ней на колени и пели колыбельные песни в такт звукам дорожных работ. Они пахли землей. Иногда они дотрагивались теплыми ладонями до ее спеленутого маленького тела. Они возвышались над ней, словно горы, и она чувствовала себя в безопасности под их защитой.
– На какой дороге? – спросил Эльдон.
Энни знала о себе, о своем происхождении очень мало, только то, что когда-то рассказывала ей миссис Куллен. Родилась она в 1845 году в графстве Клэр. Летом следующего года на картофель напала парша,[1]1
Картофельная чума – заболевание сельскохозяйственных растений – в середине XIX века поразила многие страны Европы, но Ирландия, где население традиционно питалось преимущественно картофелем, пострадала от нее особенно тяжело; считается, что около миллиона ирландцев тогда погибло от голода и около трех миллионов было вынуждено эмигрировать, что, конечно, очень много для этой небольшой страны.
[Закрыть] по всей Ирландии он почернел и сгнил прямо на полях, причем зловоние стояло еще много месяцев и разносилось ветром по округе. Осенью этого же года британское правительство приступило к осуществлению планов помощи голодающим, которых решено было занять на общественных работах. Так ее родители и братья отправились строить дорогу, и в январе отец там умер. Братья подхватили лихорадку, и ее мать просила Кулленов забрать с собой в Англию всех ее детей, но те не смогли взять мальчиков, так как они были больны и передвигались с трудом. Ее мать отдала Кулленам все ценное, что имела, в уплату за ее содержание – серебряный, доставшийся от бабушки медальон, обручальное кольцо. «Я вынуждена была их продать, – не раз говорила миссис Куллен Энни, – чтобы все мы смогли выжить». Энни была далека от того, чтобы осуждать ее за это. Но всякий раз, когда разговор заходил о кольце и медальоне, она чувствовала в словах миссис Куллен какую-то материальную тяжесть, некий вес, будто эти слова можно было подержать в руках вместо предметов.
– Общественные работы, – объяснила Энни. – Схемы помощи голодающим. Сначала чинили старые дороги и строили новые, которые действительно были нужны. Но людей было слишком много, и для них придумали работу, в которой не было никакой нужды. Моим родителям пришлось строить дорогу, которая не вела никуда, ничего не соединяла. Она даже близко не подходила ни к одной деревне.
Энни взглянула на дорогу, на которой они стояли: плавно поворачивая направо, эта дорога так бодро убегала вперед, словно ей передалась энергия путников, двигающихся по ней в неутомимом стремлении к своей цели.
– Мой отец умер на дорожных работах. Меня отправили в Англию с семьей, которая решила искать спасения там. Мои братья заболели лихорадкой и, я думаю, умерли вскоре после моего отъезда. Из Англии эта семья послала моей матушке известие о своем благополучном прибытии, но ее уже не было.
– Не было?
– Она уже умерла, сэр. Господь прибрал и ее.
Для Энни ее мать была не более чем героиней рассказа. Далеким, неуловимым чувством, которое улетучивалось, как только она просыпалась. От того времени в ее памяти не осталось вообще ничего реального – только рассказы и сон, в котором ее братья призраками склонились над ней.
– Мне часто снится эта дорога, – сказала она. – Пыльная, разбитая колесами и лопатами. Я никогда не вижу во сне родителей, не знаю, как они должны выглядеть. Но я вижу ту дорогу – она совсем не похожа на эту. Она вообще не похожа ни на что в этом мире.
Они пошли дальше. Чувствуя, что все, какие были, слова вылетели из ее уст с легкостью мотыльков и, подхваченные ветром, унеслись прочь, Энни не могла больше говорить. Никогда и никому прежде она не рассказывала о своих снах. Все, что она сейчас рассказала, никогда к ней больше не вернется. Не будет принадлежать ей одной.
Эльдон тоже не мог говорить. Рассказ Энни лег на него невыносимым бременем. Он понимал, что самые искренние слова сочувствия будут в этом случае недостаточны и неуместны. Все, что он мог сейчас сделать, – это просто молча идти с ней рядом. Отныне эта дорога навсегда сольется для него с той, другой, исчезающей в прошлом дорогой из ее снов.
– Если бы мы были не те, кто мы есть, я бы пригласил тебя на ужин, – сказал Эльдон.
Они приближались к дорожному трактиру. За ним виднелась небольшая деревня. Доносились голоса людей и ржание лошадей.
Энни решила было, что разницу между ними он видит в ее ирландском и собственном английском происхождении. Она оглядела сидящих вокруг людей. Их было около дюжины за столами на открытой веранде трактира. Возчики. Батраки. Никого, похожего на джентльмена, как мистер Дашелл. Ни одной девушки, похожей на горничную, как она сама. Действительно, такие разные люди и не появляются вместе.
Энни давно уже не приходилось бывать в трактире. Когда-то с одной из «Джейн» с Портмен-сквер от случая к случаю наведывалась в подобные заведения неподалеку. С одной из хороших «Джейн». Всех многочисленных кухарок, прошедших через кухню миссис Гилби, Энни делила на хороших и плохих «Джейн». Плохие задерживались там дольше. Та хорошая «Джейн» несколько раз водила Энни в трактир. Настоящее имя ее было Мэри-Энн. Однажды, выпив лишнего, она взобралась на стул у трактирной стойки и спела веселую песню про свои исподники. Все смеялись и хлопали в ладоши, и каждой из них поднесли стаканчик за счет заведения.
Мэри-Энн задержалась у миссис Гилби ненадолго, и Энни скучала по ней больше, чем ожидала. Особенно ее очаровывала непредсказуемость Мэри-Энн: как это вдруг ей пришло в голову взобраться на стул среди шумной толпы подвыпивших посетителей трактира и исполнить непристойную песню? Мэри-Энн сумела настолько потрясти Энни, что та на какое-то время забылась, перестав следить за своими поступками строгим взором миссис Гилби и господа бога.
– Если бы мы были не мы, сэр, – спросила Энни, – то кто тогда?
Иногда ей приходила в голову мысль, что во многом ее судьба есть следствие чистой случайности. Если бы миссис Гилби не взяла ее ребенком из работного дома, если бы она не стала горничной, что могло ее ожидать? Фабрика? Угольные склады? Или, может быть, место прислуги в трактире? В таком случае разве рассмешила бы ее непристойная песенка пьяной женщины, разве сочла бы она ее достойной бесплатной выпивки?
Эльдон взглянул на посетителей придорожной харчевни. Трудовой люд. В этот миг ему хотелось стать одним из них. Он не желал, чтобы Энни вдруг оказалась одного с ним круга, он желал сам быть ее ровней.
– Ну, – сказал он, – мне пора. Пошли назад, возвращаться к работе.
Тем же путем они направились обратно. Оба молчали, и вокруг них шелестело и жужжало лето.
– Спасибо за компанию и приятную прогулку, – сказал Эльдон перед тем, как расстаться с ней. – Нет ничего лучше, чем прогулка в хорошей компании летним вечером.
– Разве миссис Дашелл совсем не выходит с вами? – спросила Энни.
– Изабель? Нет, она слишком занята своей фотографией и не любит, чтобы ее прерывали, разбивали ей день. Я привык гулять один. С юных лет. Для укрепления здоровья. В юности я мечтал стать путешественником.
Он старался говорить непринужденно, делая это признание, которое считал глупым, тривиальным и абсурдным одновременно, но не выдержал и запнулся.
– Что говорить! Подростком и юношей я был болезненным и нездоровым, мне порой трудно было даже поднять свой чемодан… О морских путешествиях, о походах в горы, об экспедициях в Арктику не могло быть и речи… Что бы там со мной стало?
Когда-то он мечтал только об одном – отправиться туда, на самую Крышу Мира, постоять на верхушке шарика под белым арктическим небом. Забытая мечта юности скользнула в душе чистой и гладкой льдинкой.
– Вот и вся история моей жизни, – заключил он.
– Еще не вся, сэр, – отозвалась Энни.
Эльдон подумал, что рассказал про себя слишком много, выдал слишком много правды незнакомому, по сути, человеку. Впрочем, она права.
– Да, конечно, еще Изабель, – сказал он.
Он посмотрел на свои руки, совсем непохожие на грубые, узловатые руки моряка или альпиниста. Его руки – чистые, тонкие и слабые руки книжника, книжного червя, человека, не знавшего физического труда.
– Тебя никогда не удивляло, что у нас нет детей?
«Молчи!» – приказал он себе, но было поздно, он уже проговорился.
С чувством вины Энни припомнила свое тайное посещение дальней комнаты, заваленной колясками, колыбельками, детскими вещами, тишину и пыль.
– У вас такой большой дом, – ответила она.
– Да, дом достаточно велик, чтобы быть полным детей.
Эльдон поднял взгляд на Энни. Твердость ее взгляда успокоила его – она словно положила холодную руку на его разгоряченный лоб.
– Ты, наверное, уже знаешь – этот дом принадлежит Изабель. Это свадебный подарок ее отца, он был настоящий лорд.
– Это очень хороший и красивый дом.
– О да, дом у нас прекрасный!
Он подумал о своей библиотеке, такой уютной, полной книг и старинных карт. Когда за окном стужа и в камине гудит пламя, лучшего места не найти.
– Это я предложил Изабель заняться фотографией, – снова заговорил он. – Купил ей камеру. Она в душе художник – пыталась рисовать, но результаты были неважные. Я купил ей камеру после нашего третьего ребенка.
– Третьего, сэр?
– Да, нашего третьего ребенка. – Эльдон вытянул вперед руку с растопыренными пальцами, словно альпинист, хватающийся за выступ скалы. – Третьего мертвого ребенка. Мертворожденного. Как и остальные. Два мальчика и девочка. Первой была девочка. Я даже не держал их на руках.
«Два мальчика, – подумала Энни. – Майкл и Коннор». «Всемилостивый господь позаботится об их душах», – хотела было сказать она ему и самой себе, но вдруг вспомнила, что мистер Дашелл видит мир не совсем так, как она. «Бога нет. Все это глупости», – так сказала кухарка.
Энни посмотрела на руки Эльдона, его вытянутые пальцы – гладкие, белые руки джентльмена. А вот ее руки – с красными, толстыми пальцами, с потрескавшейся и грубой, словно древесная кора, кожей. Рабочие руки горничной, служанки. Что она может понимать в его потере? Его дети – не то же самое, что ее братья. Он и она живут в разных мирах.
Энни и Тэсс лежат в постелях в своей спальне на чердаке. Дует сильный ветер, деревья в саду стонут и потрескивают, скребут тонкими ветвями по оконному стеклу, издавая звук, похожий на скрип метлы по каменному полу.
Энни прислушивается к завываниям ветра. Как быстро она привыкла к этому новому жилью на чердаке, у самых верхушек деревьев! Она еще глубже забивается под одеяло и затылком чувствует под подушкой что-то твердое. Ее Библия. Она ощупывает ее, представляя себе, как слова выходят из книги и перетекают в ее тело. Интересно, что бы могла сказать миссис Гилби о нынешнем состоянии ее души?
«Молись о своих грехах, Мэри». Этот безжалостный упрек, даже воображаемый, вызывает слезы на ее глазах.
– Энни, – зовет ее Тэсс с другого конца комнаты, – ты еще не спишь?
– Еще нет. – Энни быстро, виновато прячет руку под одеяло. Что такое с ней происходит, если она вдруг стала стыдиться господа?
– Послушай, – говорит Тэсс, – что ты думаешь о Роберте и Бэтси?
– А кто это?
– Ну как же – лорд Роберт Монтегю, – объясняет Тэсс. – Тот, что женился на своей горничной Бэтси. Разве ты не слышала?
– Нет. В Лондоне я жила совсем уединенно, – отвечает Энни и думает, что это напоминает выздоровление после тяжелой болезни. – Меня почти что не выпускали из дому.
Ей показалось, что последнее прозвучало еще хуже.
– Ах ты бедняжка, – фыркает Тэсс, у которой в голове не укладывается, что кто-то может вот так жить в заточении.
Слова Тэсс пробуждают любопытство Энни. – Так что же Роберт и Бэтси? – спрашивает она нетерпеливо.
– Ладно… – Тэсс изо всех сил потягивается в постели, выставив обе ноги из-под одеяла. Это ее: любимая игра: гадать, что и как могло бы быть. Для нее не было ничего более приятного, чем, лежа в теплой темноте, перебрасывать, словно разноцветные воздушные шарики, свои вопросы на другую сторону комнаты. – Он увидел ее, когда она скребла лестничные ступени, и был так очарован ее красотой, что сразу решил на ней жениться. У нее уже был любимый, но, даже и не вспомнив о нем, она вышла за лорда Роберта. Интересно, а ты бы смогла, как она? Ты бы могла бросить своего милого ради лорда Роберта?
Эту игру Энни уже знает. По сути дела, Тэсс спрашивает себя саму. Энни нужна ей только для того, чтобы продумать свою ситуацию вслух. Но ей нравится участвовать в этой игре. Энни, которая раньше и помыслить не могла о чем-то подобном, пытается представить двух мужчин – своего возлюбленного и влюбленного лорда.
– Я не знаю, – наконец отвечает она. Мысль, что она могла бы привлечь к себе внимание, вызывает у нее неловкость.
Иметь возлюбленного означает чувствовать примерно то же, что она испытывала под взглядом леди Изабель, когда та делала ее фотографию. Это должно быть как пристальное, близкое изучение – она совсем не была уверена, что ей этого хочется. В доме миссис Гилби она часто ощущала себя невидимкой, и это, думает она, порой гораздо лучше.
– А я бы бросила, – вздыхает Тэсс, так и не дождавшись от Энни вразумительного ответа. – Я бы избавилась от своего милого в одночасье.
Она произносит это с полной убежденностью, и Энни остается поверить, что так оно и будет, что лорд Монтегю сейчас шагнет к ним из темноты, подхватит Тэсс на руки и унесет подальше от ее прачечной и поместья Дашеллов. Унесет прочь из этой ночи, из их общей комнаты, от скрипа деревьев за окном.
– Тэсс, – шепчет Энни, – а чем Дашеллы занимаются? Чем они зарабатывают на жизнь?
– Да они оба сумасшедшие, ты что, еще не поняла? – усмехается Тэсс. – Леди наряжает нас в простыни и заставляет позировать для нее в этом полном сквозняков стеклянном курятнике. А хозяин помешался на своих старых бумагах.
– Мистер Дашелл, – медленно выговаривает Энни. – Ведь он не интересуется прислугой, не так ли?
Она вспоминает о своей недавней прогулке с Эльдоном, такой неподобающей и одновременно такой приятной.
Тэсс некоторое время молчит.
– Ты это о чем? – отвечает она наконец. – Не пытался ли он поцеловать меня? Ты это имела в виду?
– Именно.
– Они оба сумасшедшие, – повторяет Тэсс. – Но безвредные. Впрочем, я сама здесь только недавно. Только на неделю больше, чем ты.
Тэсс замолкает, и Энни кажется, что она слышит, как в темноте медленно вращаются ее мысли.
– Они не будут нам сильно досаждать, – наконец произносит Тэсс. – Леди не собирается нас на чем-либо подлавливать, а хозяин не пристает к служанкам. Не то что на моем прежнем месте. – Тэсс ворочается в кровати, пружины скрипят. – Тебе рассказать? – спрашивает она.
– Нет, – быстро отвечает Энни.
– Хорошо, – ответила Тэсс. – Ты скоро сама все узнаешь.
– Это почему?
– Думаешь, тобой здесь никто не интересуется?
– Я просто…
Как объяснить Тэсс, что, слушая ее рассказ, она вынуждена будет судить ее, а Энни хотела бы избежать этого.
– Мне просто неинтересно, – говорит Энни и снова начинает прислушиваться к завыванию ветра и скрипу ветвей за окном.
Вскоре с другого конца комнаты доносится глухой храп Тэсс. Лежа в темноте, Энни не спит, боится заснуть. Боится снова увидеть свой сон. Она еще наполовину бодрствует, а мелькание лопат, гул ударяющегося о твердый грунт железа уже заполняют ее мозг.
Тэсс спит крепко, как уставшая ломовая лошадь, и даже не шевелится, когда Энни тихонько выходит из комнаты. Ступени лестницы лишь тихонько поскрипывают под легкими шагами Энни. Она спускается в передний холл, сжимая в руке свечу, пламя которой трепещет на сквозняке.
Библиотека мистера Дашелла оказывается точно такой, какой она запомнилась ей в первый день. Энни плотно прикрывает за собой дверь и в неверном свете свечи принимается читать названия на корешках. «Картография». «Геология». Энни останавливает свой выбор на книге Ричарда Хаклита «Путешествия, морская торговля и открытия в Новом Свете», снимает ее с полки и, прижимая к груди, возвращается к себе в спальню.
Сидя в постели и читая о морских путешествиях, полных опасностей, она мало-помалу забывает ту страшную дорогу. Слова в книге теплые и согревающие, как толстое ватное одеяло в холодную ночь, – в них можно так же завернуться и сидеть, как в теплом коконе. Шум лопат постепенно сменяется сладким журчанием слов, быстрым ручейком стекавших со страниц в пока еще ничем не занятый, пустующий покой ее сердца.
Следующим утром за завтраком, когда Тэсс и Энни торопливо поедают свою кашу, запивая ее сладким чаем, кухарка неожиданно вваливается в кухонную дверь, держа в каждой руке чайник с кипятком.
– Этого хватит? – спрашивает она с порога. Тэсс вскидывает на нее глаза, затем опускает их.
– А в чем дело? – недоверчиво хмыкает Тэсс.
– Это моя работа.
– Да, но благодаря мне одной заботой у тебя было меньше. Ты ведь этого хочешь? – Тэсс бросает взгляд на Энни. – Разве я не права?
Энни не понимает, что происходит в этом доме. Почему кухарка с ведрами кипятка в руках статуей замерла на пороге, почему ей вдруг понадобилось одобрение Тэсс? «Действительно, сумасшедшие», – думает она. Все как один, все и каждый, до последнего.
– Энни!
Энни останавливается на дорожке, ведущей к стеклянному курятнику, и ждет, пока Тэсс ее нагонит.
– Куда это ты?
Согнувшись пополам, Тэсс тяжело переводит дыхание. Лицо у нее красное после утра, проведенного в прачечной.
– Миссис Дашелл приказала, чтобы сегодня я для нее позировала.
– Но ты еще не собрала постельное белье, – выпрямляется Тэсс.
– Я знаю.
– Но я должна постирать простыни сегодня. Сейчас.
– Я соберу белье позже, когда освобожусь. – Энни смотрит в сторону курятника. Нехорошо заставлять Изабель ждать. – Оставь их на следующий раз.
– Это невозможно, – отвечает Тэсс.
Тэсс работает по строгому графику. По понедельникам, вторникам и средам она стирает и полощет белье. По четвергам и пятницам катает его, Крахмалит и гладит. По понедельникам она стирает полотно; муслин, крашеный ситец и шерсть – по вторникам; простыни и скатерти – по средам. Сегодня как раз среда. Если Тэсс не постирает что-нибудь в соответствующий день, сорвется ее недельный график, и это обязательно отзовется на всем хозяйстве усадьбы.
