Текст книги "Путешествие безумцев"
Автор книги: Хелен Хамфриз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)
– Мэм, вы хотите, чтобы я прямо сейчас вам позировала? – удивленно воскликнула Энни. – Посреди ночи? Опять Офелия?
Она взглянула вниз, на очертания своего тела, скрывающиеся под изгибом ванны. Изабель улыбнулась, положив руку на край всего в дюйме от ее голой кожи.
– На этот раз нет, – сказала Изабель.
Изабель подумала, что вид спящей Энни вызвал у нее ощущение, близкое к счастью. Во сне сокрушение и печаль мгновенно соскользнули с лица девушки, буквально преобразив его на глазах Изабель. Теперь оно было милым и мирным, абсолютно детским. Большего нечего было и желать. «Не будь я той, что я есть», – подумала Изабель.
– На этот раз не Офелия, – сказала Изабель. – Не будет больше Офелий. Я хорошо продумала то, что ты мне сказала, – по поводу всех моих трагических героинь. Теперь надо попробовать кое-что другое. Теперь вообще я намерена работать в другом ключе.
– Кто же теперь? – спросила Энни.
«Какие у Изабель печальные глаза! – одновременно подумала она. – Печаль – вот естественное состояние ее души».
– Сапфо, – Изабель не сомневалась, что Энни слышит это имя в первый раз. – Великая лирическая поэтесса Древней Греции. К сожалению, от ее стихов до нас дошли лишь небольшие фрагменты. Про нее рассказывали, что она влюблялась как в мужчин, так и в женщин. Вот, послушай. – Изабель снова взяла свою книгу с туалетного столика:
Знаю, не дано полноте желаний
Сбыться на земле, но и долей дружбы
От былой любви – утоленье сердцу
Лучше забвенья.
Изабель посмотрела на Энни – стихотворные строки словно повисли в воздухе между ними.
– Чувствуешь? – спросила Изабель.
– Нет, мэм, – ответила Энни. «Естественно», – подумала Изабель. Ведь Энни не Элен, это всего лишь горничная, которой непонятен и недоступен высокий полет художественной мысли. Куда ей до Элен, не имевшей равных по чувствительности души! Ей не случайно позволили учиться вместе с Изабель, правда, только до десятилетнего возраста, когда Изабель должна была приступить к изучению серьезных предметов – литературы и географии. Элен понимала Изабель, как никто другой.
– «Тонкое под моей пламя бежит кожей», – процитировала она.
Кому какое дело до ее слов? Слова – это только сотрясение воздуха.
Энни сразу пришли на ум Тэсс и Уилкс, и не столько они сами, сколько ее собственное состояние, когда она стояла и смотрела на них. Слова древней поэтессы проникли ей прямо в сердце и останутся там до тех пор, пока что-нибудь необычайное и вместе с тем абсолютно реальное не освободит их. Это как раз то, чем тогда занимались Уилкс и Тэсс – ведь и они высвобождали таящиеся внутри их слова, слова, выступающие из их тел каплями пота и жидкостью последних содроганий. Ведь это такие слова, которые всегда находят способ овладеть человеком и, однажды овладев им, с тех пор уже никогда его не отпускают.
Однако все это – грех. И Тэсс с Уилксом в саду, и эта поэтесса, любившая как мужчин, так и женщин. Энни знала, что это грех, так же твердо, как азбуку, но, странное дело, все, что было грехом для ее ума, ее тело загадочным образом преобразовывало в удовольствие. Она не знала, что и думать об этом.
Вода в ванне остывала, нижняя сорочка под водой облепила тело.
– Мэм? – позвала Энни. – А зачем эта ванна, какой в ней смысл?
Она не могла уловить связь между ванной и желанием Изабель создать образ Сапфо.
Изабель закрыла книгу. Что с ней случилось сегодня, что она пустилась в такие сантименты? Изабель прильнула к камере, держа книгу на коленях. «Что есть истина?» – подумала она. И что ей сейчас следует ответить Энни Фелан? Пламя в камине горело то слабее, то ярче.
– Мне надо было воссоздать образ в натуре, так его легче продумать. И к тому же, – Изабель вдруг нахмурилась и сжала книгу обеими руками, – Сапфо ведь лучше, чем Офелия, разве нет?
– Не в пример лучше, мэм, – согласилась Энни.
Ее радовало, что теперь ей не придется ни умирать из-за любви, ни горевать из-за ее отсутствия.
– Мне надо было прочувствовать сцену, которую я собираюсь поставить, – объяснила Изабель. – И все это: ванна, огонь и твоя нагота – все это способ увидеть композицию наяву.
– Как пророчество, – сказала Энни. Некоторое время они молчали. Снаружи не доносилось ни звука – весь дом давно спал.
– Что я должна делать? – спросила Энни. Услышав это, Изабель мгновенно поняла, что видение композиции, которое у нее было до сих пор, никуда не годится – ведь Сапфо не может быть так осторожна и стыдлива в отношении собственного тела. Разве она не приказала Энни раздеться совсем? Почему же она все-таки не сняла нижнюю рубашку?
– Знаешь, в детстве у меня была подруга, – сказала Изабель и тут же почувствовала, как бессмысленно и бесполезно что-либо объяснять. Несколько секунд она молчала. – Я хочу, – наконец сказала Изабель, – чтобы ты сейчас сделала мою фотографию. Сможешь?
Сегодня за день Энни так устала, что ее уже ничто не могло взволновать. Слова древней поэтессы, которые она только что услышала, и сцена возле прачечной, которую она наблюдала часом раньше, отняли у нее столько жизненных сил, что ей просто необходима была опора. А опорой ей сейчас могла быть Изабель и эта комната, этот теплый камин. И пусть фотография вместит все это. Где-то в глубине ее подсознания мелькнула мысль о матери, о том, что больше всего ей хотелось бы знать, как она выглядела. И похожа ли на нее она сама. Достоверно она знала о своей матери лишь то, что та работала на дороге. Энни не могла представить, о чем тогда думала ее мать или как она была одета, но она точно знала, что чувствует человек, выполняя подобную работу. Шершавый камень истирает кожу рук до крови, пальцы, сжимающие кирку, перестают разгибаться, глаза болят, если поднять взгляд вверх от земли. Все очень просто.
– Да, я смогу, – ответила Энни.
Одевшись в платье, данное ей Изабель, Энни усаживает ее рядом с камином, поближе к свету, так чтобы освещение было сзади и сбоку. Сняв платье и корсет, в рубашке и панталонах Изабель уселась прямо на пол; Было что-то жалкое в том, как она сидела, словно ожидая, что вот-вот кто-нибудь ворвется к ней. Энни не знала, как это изменить.
– Смотрите на меня, мэм. – Энни стоит у камеры.
Где тот надменный взгляд, когда в доме миссис Хилл Изабель приказывала Уилфриду подать ей шаль? Когда она инструктировала Энни, как позировать для композиции? Энни попросила Изабель распустить волосы и раскинуть их по плечам.
– Учти, – сказала Изабель, – сейчас мы в помещении, поэтому потребуется более продолжительная экспозиция. Четыре, может быть, даже пять минут.
– Я поняла.
– И убедись, что пластинка полностью покрыта коллодиумом.
– Я знаю.
– А также…
– Мэм, – сказала Энни, глядя на Изабель сквозь камеру, – если что-то будет не так, вы все сделаете сами.
«Верь мне», – подумала Энни. Сквозь объектив Изабель выглядела обеспокоенной и даже испуганной, и Энни вдруг на мгновение потеряла уверенность в себе.
– Смотрите прямо на меня, мэм, – сказала она.
Теперь Энни поставила камеру так, чтобы лицо Изабель занимало весь кадр; на негативе размером семь на одиннадцать дюймов оно получится в натуральную величину. Объектив она настроила так, чтобы в фокусе были только глаза, при этом края оказались размыты, а фон и вовсе скрылся в дымке. Даже волосы Изабель по краям кадра теряли четкость и становились неразличимыми. Но Энни нужны были только эти глаза. Их прямой взгляд и дымка печали в них.
Не двигаться, – приказала Энни и сняла крышку с линзы.
Изабель глядела в объектив, словно в глубину собственной души. Какое это странное чувство! До сих пор объектив камеры был ее собственными глазами, глазами ее души, был частью ее личного видения мира. Теперь он больше не принадлежал ей, и она словно лишилась его силы. Закрыв глаза, Изабель доверилась Энни Фелан, ведущей ее сквозь этот темный коридор.
«…и хочу еще сказать тебе вот что: кто-нибудь когда-нибудь в будущем будет думать о нас.
Твоя Элен».
«И этот кто-то – я сама», – подумала Изабель. Никто другой не думает о нас, для всего остального мира мы просто не существуем. Может быть, в том лесу остались деревья, которые помнят твои прикосновения, помнят, как ты ждала меня там двадцать лет назад. Возможно, тот кусок коры, на который ты клала свою ладонь, теперь выше, чем я могу дотянуться, где-то у самых верхних ветвей.
Энни отмерила время по ручным часам Изабель. Теперь она одна двигала время вперед, одновременно сохраняя для вечности лицо Изабель.
Наконец Энни сказала: «Готово». Изабель быстро поднялась, торопливо оделась и, схватив кассету, почти бегом направилась в свой погреб. Энни слышала, как она, выходя из дома, хлопнула задней дверью.
Вычерпав ведрами воду из ванны, Энни в уборной вылила ее в слив. Затем проскребла ванну щеткой, насухо вытерла ее полотенцем и вернула на ее прежнее место за ширмой. Было уже так поздно, что не было смысла ложиться спать. Прихватив с собой ведра, Энни вернулась на кухню, села за стол и, не зажигая лампы, стала ждать, когда плита прогорит до конца и остынет и можно будет ее почистить. Энни оперлась подбородком на сложенные на столе руки. Какой необычный вечер! Там, наверху, в комнате Изабель, при мерцающем, таинственном свете камина она только что – целых четыре с половиной минуты! – была главной, какой бы сказкой и даже грехом это ни казалось. Это было как обладание целым миром, как ощущение неограниченных возможностей в себе самой. Что она и ее работа не одно и то же и что она реально существует вне этой работы. Ей доверяли. Ей доверили дело, и она справилась.
Кто-то зашел на кухню, задел пустое ведро, и оно со звоном покатилось по ступенькам.
– Мэм, это вы? – позвала Энни. В ответ послышалось сопение.
– Энни? – произнес тихий голос. – Это я. Это была Тэсс. Она протопала через кухню, вытянутыми руками на ощупь нашла Энни и тяжело опустилась с ней рядом на скамейку. В ее дыхании чувствовался терпкий запах алкоголя. Ты меня видишь? – спросила Тэсс.
– Вижу, – ответила Энни.
– Ты меня видишь. Ты меня видела, – сказала Тэсс, слегка покачиваясь.
– Да, я тебя видела, – ответила Энни.
– Не говори никому. Я могу потерять работу. – Тэсс снова качнулась на скамье.
Одной рукой Энни обняла Тэсс, другой сжала ее ладонь.
– Ты можешь упасть, – сказала Энни. – Пойдем, я отведу тебя в постель.
Положив руку Тэсс себе на плечо, Энни подняла ее и повела к лестнице. Спотыкаясь и цепляясь ногами за ступени, они наконец взобрались в свою мансарду. Тэсс уснула раньше, чем завалилась на постель. Энни стащила с нее башмаки, плотно укрыла одеялом. Наверху было холодно. Энни сидела на краю постели Тэсс. Снаружи об оконное стекло бился мотылек – словно удары сердца, если приложить ухо к груди. «Вы живы?» – спросила она миссис Гилби, неподвижно лежащую на полу гостиной. Ответ был: «Да». Ответ был: «Нет».
«Спишь ли ты, Энни Фелан? – думала Изабель, лежа в уединенной темноте своей спальни. – Удалось ли мне выразить мои чувства или они снова исчезнут утром, как только солнечный свет нарисует на фотографической бумаге изображение Сапфо?»
Весь день напролет Изабель напрягала воображение, пытаясь представить Сапфо по сохранившимся фрагментам ее лирики, разрозненным, словно лепестки розы. Весь день она пыталась представить себе, что значит одновременно любить мужчин и женщин. Эти изыскания даже увлекли ее, она специально приказала Энни прийти за ней и забрать ее домой, а потом приготовить ванну – для того чтобы без помех еще раз взглянуть со стороны на обнаженное женское тело. И в результате она сама, Изабель, оказалась Сапфо. Весь вечер Изабель была поглощена только попытками создать нужную атмосферу, совсем забыв о характере персонажей – любящем и любимом. Ведь по сценарию – по старому сценарию, – ее собственное место в композиции было определено совершенно четко.
Изабель раскинула руки и ощутила пустоту своего огромного ложа. Так удалось ли ей добиться того, чего она желала? Изображая Сапфо, стала ли она Сапфо хоть отчасти, хоть на время? Не исчезнут ли с наступлением утра те чувства, ускользающие остатки которых она пока еще ощущала в своем теле? И хочет ли она, чтобы они исчезли?
Элен, думала ли ты когда-нибудь обо мне?
Их отношения прекратились только после их третьего мертворожденного ребенка. Маленькие посиневшие тельца их детей отныне словно лежали между ними на супружеском ложе, и она не могла протянуть руку к своему мужу, чтобы случайно не коснуться их. Вот во что в конце концов превратилась их с Эльдоном любовь, которая когда-то была такой же яркой и горячей, как молодая и свежая кровь в жилах.
Три мертворожденных младенца.
Сегодня, когда Энни легонько дотронулась до ее подбородка, поправляя позу для фотографии, это было первый раз за несколько лет, что к ней прикоснулись с чувством и намерением. Быть Сапфо – значит подвергаться искушению. Любить женщину – значит, что результатом этой любви не может быть смерть. И в этом случае ей бы не пришлось держать в руках маленькие, перепачканные кровью тела, скользкие, словно рыбы, поднявшиеся из темных глубин океана к свету, который тут же убил их.
Энни не могла заснуть. Она зажгла свечу и спустилась по знакомому коридору в библиотеку. Она уже так много раз проходила этим путем, что свет ей был почти уже не нужен. Она могла найти дорогу в полной темноте, ни разу не оступившись.
Сегодня – и это было с ней впервые – она чувствовала себя слишком взволнованной, чтобы читать. Она ласково провела рукой по корешкам, и золотые искры тиснения приветливо засверкали под ее пальцами. Сегодня ей было мало одних только слов.
Не взяв никакой книги, Энни вышла из библиотеки и направилась в заднюю часть дома, в комнату, заваленную старыми детскими вещами, и уселась там на своем обычном месте. Комната больше не казалась ей страшной: раньше все эти вещи, словно ожившие духи прошлого, пугали ее. Но теперь это было для нее всего лишь место, где она проводила время за чтением.
Энни уселась на полу, положив подбородок на поднятые колени. Впечатления сегодняшнего вечера переливались в ее мозгу разноцветной радугой, мысли яркими светлячками кружились перед глазами. Что такое Изабель говорила о древней поэтессе, любовнице и женщин и мужчин? Энни представила Тэсс и Уилкса у стены прачечной. Она представила, как Изабель прижимает ее к кирпичной стене: на что это могло быть похоже – чувствовать своей голой кожей голую кожу Изабель? Она ощутила смертельный страх; сначала у нее перехватило дыхание, потом она вдруг задышала часто и прерывисто.
…На следующее утро Энни делала свою работу медленно, словно не чувствуя ничего вокруг. Она таскала собственное тело, словно тяжелый куль, не как что-то живое, а как навьюченную на нее тяжесть. К обеду она совершенно вымоталась и попросила у кухарки разрешения пойти к себе часок отдохнуть. Она плохо себя чувствует, сказала Энни, и это была правда.
Она мгновенно провалилась в тяжелый сон без сновидений, пока чья-то рука на ее плече и звук ее собственного имени, похожий на стук камня по полу, не разбудили ее. Энни открыла глаза. Ее имя погремушкой еще трещало у нее в ушах.
– Энни, Энни… – Изабель, стоя с ней рядом, трясла ее за плечо. – Энни, проснись…
– Что такое, мэм? – Энни с трудом попыталась подняться и сесть, но не смогла и снова упала на подушку.
Сон и реальность сейчас так смешались в ее сознании, что она не в состоянии была их разделить.
Изабель положила что-то ей на грудь. Фотография. Энни осторожно подняла ее к глазам. Лицо Изабель – Сапфо заполняло весь лист, в центре которого словно звезды сияли глаза. Ближе к краям фотографии лицо теряло конкретность, и распущенные волосы окружали его мягкой дымкой.
Изабель присела на край кровати, и Энни подвинулась, уступая ей место.
– Вот она, Энни.
– Вам нравится, мэм?
– А тебе? – Изабель в упор взглянула на Энни.
Энни снова посмотрела на фотографию – на первый взгляд все было в полном порядке: освещение, размытость изображения по краям. Выражение вышло грустнее, чем она хотела, но и это тоже было неплохо. Энни вспомнила прошлую ночь, свои мысли об Изабель и почувствовала, как жар волной пробежал по ее коже.
– Да, – ответила она.
– Искусство само находит нас, – произнесла Изабель.
Энни почувствовала, что краснеет. Изабель положила свою руку на руку Энни, держащую фотографию.
– Ты сумела представить меня так, что это поразило меня самое, – сказала Изабель и подумала: «Это даже чуть-чуть слишком. Слишком хорошо, но тем более удивительно».
Она поднялась, оставив фотографию в руках у Энни.
– Оставь это себе. Это твое. Изабель вышла из комнаты. Еще не проснувшись окончательно, Энни села в постели и опять взглянула на фотографию. Она совсем не была похожа на образ, сохранившийся в ее памяти: Изабель на полу, свет и тепло камина. И все же фотография передавала что-то из ощущений прошлой ночи. Вот оно! Этот взгляд Изабель. Взгляд, устремленный на Энни, словно она любит ее, словно уже полюбила.
Платье, в котором Энни заснула, измялось. Волосы растрепались. Прежде чем спуститься вниз, ей придется привести себя в порядок. Спустив ноги на пол, она заставила себя встать с постели, но перед этим спрятала фотографию под подушку, под Библию, слова которой стала уже забывать.
Или это бог стал забывать ее?
Перед тем как сесть на поезд и отправиться из Лондона домой, Эльдон успел сделать два важных дела. Во-первых, он зашел в паб, где осушил три стакана виски, а потом, набравшись хмельной смелости, которой сам от себя не ожидал, решительно отправился в соседнее заведение.
Тяжело дыша, он поднялся по грязной и темной, скрипучей лестнице, хватаясь, чтобы не упасть, обеими руками за обшарпанные стены справа и слева от себя. Комната наверху оказалась неожиданно светлой. Он зажмурился.
– К вашим услугам, сэр, – сказала женщина в комнате.
В углу, в шкафу с антикварными вещицами, он сразу заметил то, что ему нужно, и жадно схватил потными от возбуждения руками.
– Вы хотите это, сэр? – спросил фотограф, стоявший за камерой. Он сделал знак своей помощнице отойти в сторону.
– Да, я хочу это, – ответил Эльдон, чувствуя потными ладонями округлость маленького старинного медного глобуса. Льды полярной шапки приятно холодили ему пальцы. – Да, я хочу это.
Сидя в постели, Изабель разглядывает что-то у себя на коленях. Она вздрагивает от неожиданности, когда дверь резко распахивается, ударившись о стену.
– Эльдон? – спрашивает она в изумлении. Он замер в дверях и не двигается – после столь театрального появления он, похоже, не знает, что делать дальше. Костюм его измят. Борода спутана.
– Что случилось?
Эльдон по-прежнему не двигается.
– Нет, – говорит он.
– Нет?
– Нет. Дунстан сказал «нет». В ответ на мое предложение. Его ответ мне – «нет».
Изабель протягивает к нему руки, и он приближается к ней неверной, шаркающей походкой. Она усаживает его на край кровати, берет за руку.
– Можно найти другого издателя, – говорит она.
– Нет, невозможно, – возражает Эльдон. – Я мог работать только с ним. Он был единственным, кто еще соглашался иметь со мной дело.
Эльдон смотрит на свои заляпанные грязью туфли, стоящие на голубом узорном ковре. Еще в поезде по дороге домой он продумал все возможные способы исправить положение и окончательно убедил себя, что его ситуация безвыходна.
– До сих пор я верил, что он уважает меня и считает мое участие в работе над атласом важным для себя. Но он отказал мне в праве на собственное мнение. Он считает, что я просто должен делать то, что он скажет. – Изабель сжимает его ладонь. – Он опять говорил о тематической карте, он сказал: «Я бы мог восстановить свою репутацию, показав путь к рубиновым копям Африки и россыпям изумрудов в джунглях Амазонки». Именно так он выразился.
Эльдон чувствует себя опустошенным. Руки жены, сжимающие его руку, не успокаивают, а, наоборот, раздражают его. Он выдергивает руку и замечает фотографию, лежащую на коленях у Изабель.
– Что это?
Изабель молча протягивает ему фотографию.
– Автопортрет? – Он не знал, что она фотографирует себя. Она всегда изготовляла всякие финтифлюшки. Аллегории. – Это что-то новое?
– О нет, – отвечает Изабель. – Это не автопортрет.
Эльдон рассматривает фотографию внимательнее. Он никогда в жизни не видел свою жену такой. Выражение ее глаз было столь интимным, что ему захотелось отвернуться. Если фотографировала не она сама, то куда же направлен ее взгляд:
– Кто это снимал? – спрашивает он.
– Энни Фелан, – ответила Изабель. – Но, конечно, под моим руководством. Посмотри, какая сложная техника… И как удачно подходит для портретирования! Изображение в натуральную величину. Фокус настроен на глаза – это одно. А края и фон размыты и словно исчезают в дымке – это другое.
– Энни Фелан? – удивился Эльдон.
Он снова недоуменно вглядывается в фотографию, в лицо жены, полное нежности. Горничная сделала эту фотографию? А ведь Изабель до сих пор даже близко не подпускала его самого к своей камере. Однажды, когда он сам предложил ей снять ее, она раздраженно отказалась. Она не желала, чтобы он увидел ее такой. А когда он несколько раз позировал ей – еще до того, как ему окончательно надоело изображать всех этих Бореев и Артуров, – она никогда не смотрела на него с подобным выражением. Эльдон внезапно холодеет, затем его бросает в жар, потом снова в холод. Когда во время разговора с Дунстаном он понял, что потерпел поражение, окончательно разбит и начинает катиться по наклонной плоскости, он вдруг вспомнил историю Энни Фелан, рассказанную ему во время послеобеденной прогулки. Тогда это воспоминание немного поддержало его. Теперь же, когда перед ним столь очевидное свидетельство близкой связи, возникшей между ней и Изабель, эти теплые воспоминания немедленно испаряются. Энни – вот в чем секрет его жены, и, оказывается, она уже принадлежит ей, как и все остальное в этом доме! Все разочарование, накопившееся после встречи с Дунстаном, поднимается со дна его души и с головой захлестывает его.
– Она горничная, – произносит он жестко. – И фотография – не ее дело. И уж совсем не следовало позволять ей снимать себя.
– Да, конечно, дорогой, ты же знаешь, я этого никогда не поощряла, – оправдывается Изабель. – Слуги есть слуги.
Однажды, возвращаясь из города, отец Изабель заметил их с Элен, когда они вместе прогуливались по лугу. На следующий день ее вместе с матерью отослали из поместья. Изабель даже не успела попрощаться с подругой. Она узнала о ее отъезде только после того, как это случилось.
– Конечно, прислугу надо держать в строгости, – сказала Изабель. – Но ты ведь знаешь, у меня иногда не хватает на это твердости.
– Пора наконец стать взрослой, Изабель, – резко возражает Эльдон. – Ты же хозяйка дома – вот и веди себя соответственно. Горничная должна знать свое место. Слуги есть слуги, а не художники. И уж тем более не друзья.
Не глядя на Изабель, он медленно и тщательно рвет фотографию на куски и, подбросив обрывки в воздух, выходит из комнаты.
Кусочки фотографии медленно опускаются. Вытянув руки, Изабель ловит их. Падающие звезды. Снежинки, падающие с неба, мерцая в лучах проникающего из окна света, кружась в потоке ветра. В потоке дыхания, покинувшего ее тело.
