Текст книги "По эскалатору вниз"

Автор книги: Ханс-Георг Ноак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

4

Противный чавкающе-скрежещущий звук, насмешливое стрекотание ножниц и убаюкивающий голос парикмахера, который, срезая прядь за прядью, увещевает Йогена так, будто имеет дело с норовистым псом.

– Все понимаю, мальчик мой. Жаль чудесных кудрей. Меня бы это тоже расстроило, вполне допускаю. Но я тут сбоку припека, сам видишь. Я лишь исполняю свои обязанности, а это каждому надлежит. Господин Катц вот не считает, что длинные волосы – это здорово, а господин Шаумель тем более. Впрочем, особенно длинными они и не были. Но из-за того, что волос вьется, впечатление сразу такое, будто их слишком много. Лучше не порть себе кровь, мой мальчик. Волосы отрастут снова. А я все сделаю исключительно нежно. Если мы снимем самую малость сверху и с боков, да еще сзади чуть-чуть уберем, будет казаться, что снято много, и в то же время я тебя не оболваню. Останется вполне достаточно.

У Йогена было прочное ощущение, что скоро уже ничего не останется, исподлобья он следил за тем, как темные пряди одна за другой падали на сероватую салфетку.

– Все равно ты какое-то время пробудешь у нас, а прическа тут роли не играет. На люди тебе выходить не придется.

Какая чушь! Что Йогену до людей и до их мнения по поводу его прически? Но ему-то самому придется несколько раз на дню смотреться в зеркало!

– Ну вот, готово. Думаю, теперь господин Катц ничего не будет иметь против твоей головы. А если все-таки господин Шаумель выразит некоторое недовольство, сошлись на меня: я, мол, утверждал, короче не получается. Иначе ты будешь смахивать на плохо выбритый кактус. Ну-ка, юноша, взгляни на себя в зеркало. Совсем недурно смотрится, а?

Парикмахер действительно постарался на славу, но Йоген растерянно глядел на свое отражение, он хотел было ответить, но закусил губу. Что толку? Здесь все совершалось не по его хотению. Может, волосы и должны быть коротко подстрижены, раз из него решили сделать порядочного человека. Специально, чтоб уж никаких желаний не возникало. Или чтоб ты их, по крайней мере, не проявлял. Перечить – себе дороже. Он сглотнул слюну, дождался, пока снимут салфетку, и под сочувственно-благожелательный взгляд старого мастера соскользнул с кресла.

– Ты тут, наверное, недавно? У меня, во всяком случае, не бывал.

– Со вчерашнего дня.

Старик понимающе кивнул:

– Тогда тебе все должно в мрачном свете видеться, а? Ничего, мой мальчик, привыкнешь. Обязательно. Я-то знаю. Сколько тут на моих глазах разных ребят перебывало… Сперва все они немного упрямятся. Их ведь и понять можно. Но скоро это проходит. Тут упрямство до добра не доведет, и, если ты это с самого начала поймешь, тебе же легче будет. Самое правильное – во всем чуточку уступать. В следующий раз я тебе сделаю стрижку на три миллиметра длиннее, а через раз – еще прибавим. Так что они там даже и не заметят, как твои волосы станут точно такими, какими были. Можешь мне поверить.

Он выдул волоски из машинки.

– Только не вздумай удирать отсюда. Ни в коем случае. Иначе опять ко мне попадешь, и тогда уж от всех твоих роскошных локонов ничего не останется. Но ты такого наверняка не выкинешь. Ты же вполне разумный малый, а?

– До свидания, – сказал Йоген и вышел: надо было немедленно доложиться господину Шаумелю.

– Вот теперь ты почти похож на приличного человека, – сказал воспитатель, внимательно осмотрев Йогена. – И все же старый Вольтер опять проявил излишнюю щедрость. Хотя прекрасно знает, что я требую максимально короткую стрижку. Ладно, это не твоя вина. Но это вот, – он ткнул указательным пальцем в листок бумаги, лежащий перед ним на столе, и Йоген узнал свое сочинение, – это целиком и полностью на твоей совести. Я называю это твердолобостью, Боксер. Элементарной твердолобостью. Но если мы хотим чего-либо сообща добиться, то все будет зависеть от твоей сознательности. Мы из тебя ничего не сможем сделать, пока ты сам не осознаешь свои ошибки. – Он улыбнулся. – В следующие выходные напишешь мне еще одно сочинение. Тема – та же. И если я опять не буду вполне удовлетворен, то через неделю тебе придется еще одно написать. И так далее – до тех пор, пока я не замечу по твоему сочинению, что ты все же осознал, в чем истинная причина твоего пребывания здесь. Я понятно говорю?

Йоген кивнул.

Если б еще не такая скука в школе!

Восьмой и девятый классы занимались вместе. Тем не менее набралось всего девятнадцать подростков; у Йогена сложилось впечатление, что все, что объясняет учитель, он знал уже с седьмого или даже с шестого класса.

Большинство ребят раньше учились в специальных школах для неблагополучных детей, и им, судя по всему, было безразлично, что их зачислили в основную школу и перетаскивали из класса в класс.

Единственной отрадой во всей школе был Свен, сосед по парте, который наплевательски относился к занятиям, потому что они не требовали от него ровным счетом никаких усилий; к тому же он давно изобрел собственный способ, как с пользой проводить время.

После того как Йоген минут пятнадцать свободно порешал в уме задачки, над которыми безрезультатно потели другие, он оставил это занятие и с жаром принялся играть со Свеном в морской бой; они столь увлеченно топили свои корабли на разлинованных в клеточку листках, что напрочь отключились от унылой игры остального класса – в вопросы-ответы.

– Йегер!

Йоген вздрогнул.

– Ну-с?

– Да?..

– Прошу, я слушаю!

– Я не знаю, господин Лёффлер.

Учитель, уже перешагнувший пенсионный рубеж, считал, однако, гуманным и полезным давать здесь хоть несколько часов в неделю. Слова Йогена, очевидно, удивили его.

– То есть как не знаешь? – Он полистал свою записную книжку. – У меня записано, что ты к нам попал из девятого класса. Верно?

– Да.

– Из основной школы, не из какой-нибудь специальной?

– Из основной.

– И при этом ты не знаешь, чему равняется одна треть в процентах? У тебя, видно, были чересчур добренькие учителя. Наверное, следовало бы тебя для начала отправить в восьмой класс.

– Тридцать три и три десятых, господин Лёффлер.

– Свен, нечего все время подсказывать. То, что ты это знаешь, я не сомневаюсь.

– Йойо это и сам знает, господин Лёффлер, – сказал Свен, привстав. – Я не подсказывал.

– Что ж, в ближайшее время мы его как следует прощупаем, тогда и увидим, что он знает, а чего нет.

Пришлось Йогену вполуха, маясь от тоски, следить за уроком. Еще не хватало, чтоб в такой школе его перевели в младший класс!

– Эй! Пошли-ка с нами к ограде!

Убедившись, что господин Шаумель у себя в кабинете и видеть их не может, Йоген вместе с Пуделем и Таксой выскочили после ужина из здания. Они обогнули кухонную пристройку, перемахнули через ряд мусорных баков, пробрались сквозь тисовые кусты, наводившие на мысль о кладбище, и очутились перед высокой живой изгородью, плотной, как стена, и ограничивающей территорию интерната с тыла.

Пудель выудил откуда-то из штанов мятую пачку сигарет, разгладил ее, достал три штуки, дал по одной Свену и Йогену, а третью сигарету зажал в губах и чиркнул спичкой.

Они курили торопливо, поглядывая в просветы между кустами и прикрывая огоньки ладонями.

– Где взял? – спросил Свен.

Пудель ухмыльнулся:

– Разве по марке не видно? У Рыжей Бороды.

– Он тебе что, подарил их?

– Не сказать чтобы подарил. На столе оставил. Но он столько курит, что наверняка решит, будто продымил все подчистую.

Они помолчали, потом Пудель спросил:

– А ты из-за чего сюда попал, Йойо?

Вопрос был неприятен. Мало того, что Йоген должен сочинение переписать, тут еще Пудель с тем же привязался.

– С матерью поскандалил и тэ дэ. А ты?

Пудель присел на корточки, остальные последовали его примеру.

– Ну, во всяком случае, не из-за таких детских шалостей, – ответил он с видимой гордостью. – У большинства здесь всего-то делов, что школу прогуляли или в магазинах шуровали – по мелочи. На моем счету малость побольше будет.

– Что именно?

– Двадцать два налета.

– Как это?

– Кража со взломом, салага. У нас банда была. Парни мировецкие, уж будьте любезны. Трое из нас киоски потрошили. Сигареты, шоколад, а то и кассу брали, если там что оставалось. Жратвы всякой у нас не переводилось, плюс еще куча товара. На продажу. Главное, всегда иметь полные карманы. А мы все по-умному делали, доложу тебе! Никто нас сцапать не мог.

– Как же ты тогда сюда попал

– Потому что один из нас скотиной оказался. Он нам однажды говорит, дельце, мол, есть, совершенно неопасное и как минимум шесть сотен чистыми. Ну, мы загорелись, сам понимаешь: шесть колов на троих – не кот наплакал. Да и кражи никакой по-серьезному не было. Просто вошли в дом, отперли входную дверь, прямиком к кухонному буфету, а там в чашке с золотой каемочкой и лежали бумажки. «Дорогим юбилярам» – на чашке написано. Говорю же, ничего серьезного. Это была квартира его бабки. И когда мы уже по лестнице спускались, встретилась нам одна тетка, и этот, который всех там знал, говорит: «Здравствуйте, госпожа Майер». Через полчаса бабка домой вернулась, с ходу заметила, что ее деньжата тю-тю, и как принялась блажить – весь дом на ноги подняла. А Майерша и говорит: «Внучка своего спроси, может, он знает». Ну, они его и взяли за жабры, а этот олух раскололся. И не только про шесть сотен рассказал, а про все двадцать два случая. Да потом еще разнюнился, как сосунок, и все на меня свалил – что я его, мол, совратил и прочая мура. Покаяться захотелось. А бабка его просто-таки растрогалась из-за несчастного малыша, как белуга ревела. А потом прямиком в полицию, и в тот же вечер легавые к нам нагрянули. Все бы еще, глядишь, обошлось. Я ведь ни разу не попадался. У них имя мое ни в одной бумаге не значилось. Но когда легавые пришли, мой папаша как раз под градусом был. И как начал с полицией базарить! То-то была потеха! Он им говорит: «Ну и что такого? Пацану деньжат на карманные расходы не хватало. Он ведь не состоит в полиции, где можно целыми днями баклуши бить, да еще за это деньги лопатой грести». Тут они, сам понимаешь, взбеленились. Надо было ему правду-матку потоньше нарезать. Если б он им сказал: «Знаете, господа хорошие, давайте все миром кончим, я сам своего огольца взгрею по первое число», – вот тогда еще, может, и обошлось бы. А так… Чего уж теперь, не век же мне здесь коптеть.

– А твой отец?

– Он-то? У нас с ним давно все в ажуре. Когда он меня тут первый раз навещал, мы с ним по саду гуляли, и он мне признался: «Знаешь, сынок, я теперь кучу денег экономлю! Месяцами сигареты покупать не нужно!» Это он наш тайничок раскопал. Такой довольный был! Он вообще-то мужик что надо, хоть и пьет. Без балды.

– А ты, Свен, почему тут? – спросил Йоген.

– Лучше я тебе как-нибудь потом расскажу, – ответил Свен, помедлив. – Слишком длинная история. А нам закругляться пора.

Пудель рассмеялся дребезжащим смешком:

– Он просто ломается. Не любит про это рассказывать. Я, впрочем, тоже постеснялся бы все выкладывать. Но раз он не хочет, и я ничего не скажу. Сперва он нам пел, будто мопеды угонял. А сам, наверно, и понятия не имеет, с какой стороны они заводятся. Но я раз у Шмеля в кабинете убирался, а на столе личное дело Таксы лежало. Ну, я, конечно, в него заглянул. Про угон мопедов и тому подобное там ни слова. Но я молчу как рыба. Захочет – сам тебе все расскажет. – Он еще раз хохотнул.

– Пошли, – сказал Свен смущенно.

– Зайдешь первым, Йойо, посмотришь, нет ли шухера, – распорядился Пудель. – Шмелю нам незачем попадаться.

Йоген пошел первым, но только он переступил порог, как перед ним возник Шмель.

– Откуда, Боксер?

– Немного подышал свежим воздухом. – Йоген стрельнул глазами через плечо – успели ребята скрыться? Видно их не было.

Воспитатель подошел вплотную к Йогену и стал принюхиваться, точно собака у фонарного столба.

– Ты курил.

Йоген молчал.

– Давай сюда сигареты.

– У меня их нет.

– По запаху совершенно ясно, что ты сейчас курил, значит, у тебя должны быть сигареты.

– Была, и то одна-единственная.

– Кто дал?

– Осталась в костюме, в котором сюда пришел.

– За мной.

Потом Йоген стоял перед воспитателем в его кабинете.

– Я полагаю, ты прочитал и усвоил наши правила поведения. Значит, ты должен знать, что курить тут запрещено. Я не люблю, когда вы нарушаете правила. Здесь положено подчиняться, ясно тебе это? Так оно ведь всегда и начинается. Вы не научились повиноваться, нарушаете все существующие запреты и установления. А что из этого получается, лучше всего проследить на твоем собственном примере. Но я этого так не оставлю, ясно тебе? Мы еще сделаем из тебя приличного человека, уж будь спокоен. А чтобы ты не слишком скоро забыл, что правила эти надлежит исполнять, следующие три вечера будешь отвечать за порядок внизу – в умывальне, в туалете и в душевых. Ступай!

У тех, кто дежурил внизу, было по крайней мере одно преимущество: не надо сразу после душа идти со всеми спать.

Йоген вымыл пол, протер зеркала, надраил краны, прошелся тряпкой по всем плиткам в душевых кабинах, помучился с дверной ручкой, удаляя с ее хромированной поверхности неподдающееся мыльное пятно. Наблюдать, как все кругом начинало блестеть, было даже приятно. Йоген так погрузился в работу, что вздрогнул от неожиданности, когда за его спиной вырос Свен:

– Эй, Йойо…

– Разве сюда можно после отбоя?

– А если мне приспичило? Как только услышим, что Шмель спускается, я быстренько шмыгну в туалет. Знаешь, я решил… В общем, ты меня тогда спросил, почему я тут. Не хотелось об этом при Пуделе распространяться. Ты ему не верь, он ведь все равно протреплется. От него все уже это знают. Но тебе я лучше сам скажу.

– Если не хочешь, Свен… И я о таких вещах не люблю распространяться.

Свен прислонился к большому умывальнику и уставился себе под ноги, будто изучая узор на плитках.

– Нет, нет, тебе я все расскажу. У нас в детском доме, там у меня с одной девчонкой история была. Ну, ты понимаешь… А потом она все сестре рассказала – у нас там воспитательниц сестрами называли. Ну, и наша сестра сказала, что я чудовище и моральная угроза для всего детского дома и держать меня там они больше не могут. Потому я здесь и оказался.

Он замолчал. Наконец поднял голову и посмотрел на Йогена испытующе, будто ему было страшно важно, осудит его тот или нет. Йогену стало не по себе.

– А при чем тут детский дом? – спросил он, пытаясь переменить тему.

– Потому что у меня родителей нет. Я, видишь ли, внебрачный ребенок, мать моя повесилась, когда мне было пять лет. Сестра в детском доме сказала, что я в мать пошел, она тоже такого же сорта была. Ну, это уже гнидство.

– Так, теперь вроде все в порядке, – сказал Йоген, еще раз внимательно оглядевшись и не заметив ни единого изьяна.

– Слышь, Йойо, – сказал Свен, глядя опять куда-то в сторону. – А у тебя когда-нибудь девчонка была? Чтоб ты ей нравился и все такое?..

– Отвяжись ты от меня с этими бабами, – проворчал Йоген и в сердцах швырнул половую тряпку и швабру в шкаф.

Тогда, несколько дней спустя после истории с транзистором, Йоген встретил Эльвиру на улице. С ней был другой парень, Йоген его знал – он учился с ним в одной школе, только в параллельном классе.

На Эльвире были бусы, которые он для нее украл.

Он подошел к ней и хотел поздороваться, но она запрокинула голову, отвернулась и прошествовала мимо, будто его в упор не видела. Йоген стоял как вкопанный, глядя вслед удаляющейся парочке. Он видел, как Эльвира что-то рассказывала своему спутнику, а тот повернулся и так нагло ощерился, что Йоген сразу догадался, о чем могла ему рассказать Эльвира.

Он пришел в ярость. Ну, ладно, то, что она не хочет с ним знаться, – это ее дело. Но так изголяться… Ведь ей отлично известно, что он все сделал только ради нее.

Следующим утром на большой перемене Йоген прогуливался по школьному двору и пил молоко. Тот парень из параллельного класса, проходя мимо, ухмыльнулся и довольно-таки громко, чтоб всем было слышно, сказал:

– Магазинный вор!

Йоген сделал вид, что ничего не слышал. Но на обратном пути как раз посреди двора снова повстречался с тем парнем. Его сопровождали еще двое одноклассников. Теперь уже они вместе проскандировали с издевкой:

– Бабник! Магазинный вор!

– Я тебя прибью, свинья! – крикнул Йоген и рванулся на парня, который был намного крупнее и мощнее его. Понимая, что в обычной потасовке шансов у него мало, он ударил противника по голове молочной бутылкой. Тот стал оседать на землю, прикрывая лицо руками. Сквозь пальцы струилась кровь.

На другой же день к ним явилась полиция. «Тяжелые телесные повреждения» – так называл это чиновник, который составлял протокол.

Мама и на этот раз ничего не сказала. Но она плакала. А через неделю пришла повестка в комиссию по делам несовершеннолетних. У инспекторши на столе лежало заключение из полиции, она говорила об акте насилия, держалась с безучастной приветливостью и советовала маме больше внимания уделять своему сыну, который, видимо, не подарок.

– С чего вообще началась эта драка? – спросила инспекторша Йогена.

– Он меня магазинным вором обозвал!

– Магазинным вором? Откуда ему такое в голову могло прийти?

В комиссии по делам несовершеннолетних о факте воровства ничего известно не было. Теперь Йоген, запинаясь, давал объяснения, а мама лишь изредка вставляла слово.

Инспекторша очень тщательно все записала, и отныне в его личном деле значились два правонарушения: кража, тяжелое телесное повреждение.

Йогену было все равно. Но когда в школе пошли слухи о происшедшем, он уже не мог относиться к этому безразлично. Он сразу недвусмысленно почувствовал: некоторые ребята, с которыми он был в прекрасных отношениях, стали избегать его. Зато другие, вовсе не те, с кем хотелось бы дружить, старались завоевать его расположение.

Но самое ужасное, что обо всем успел узнать господин Кремер. Как-то на перемене он отвел Йогена в сторону и сказал:

– То, что мне пришлось услышать, огорчило меня, Йоген. Ты же знаешь, я всегда был о тебе наилучшего мнения. И как тебя только угораздило влипнуть в эту историю? Это на тебя абсолютно не похоже! Однако сделанного не вернешь. Придется смириться с тем, что какое-то время твое имя будут склонять на каждом углу. В конце концов, сам виноват. А те, кто больше других языками чешет, чаще всего сами далеко не ангелы. Известное дело. И еще одно, Йоген. Между нами все остается по-старому, ясно? Я думаю, это был какой-то случайный срыв, и ничего больше. Глупость, конечно, первостатейная, ну, да с каждым случиться может. Есть старая поговорка: упасть не зазорно, стыдно не встать. Теперь ты должен взять себя в руки, чтобы никогда ничего подобного не повторилось. Могу я быть в этом уверен?

Йоген смущенно кивнул: он и вправду так думал.

Да только вскоре после этого разговора он опять столкнулся на улице с Эльвирой. На ней был небесно-голубой свитер, как в первую их встречу, и бусы смотрелись на нем просто великолепно.

– Эльвира, – сказал Йоген, загораживая ей путь, – ну зачем тебе понадобилось рассказывать кому-то про меня?

В ответе Эльвиры прозвучали вызов и самоуверенность:

– А пусть каждый знает, что ты за субчик. И нечего мне указывать, что я могу рассказывать своим друзьям, а что нет. Ну-ка пропусти!

В тот момент, когда она собиралась пройти мимо, Йоген попытался схватить бусы и сорвать их, но промахнулся и порвал небесно-голубой свитер. Он сделал еще одну попытку добраться до бус, но Эльвира сопротивлялась, и между ними завязалась настоящая борьба. Нитка у бус лопнула, и деревянные горошины зацокали по булыжнику.

Внезапно Эльвира закричала:

– На помощь! Помогите!

Из дома выскочил мужчина, подлетел к Йогену, крепко схватил его:

– Придется тебя, красавец, задержаться! И тебе, девушка, тоже. Интересненько, что этот парень расскажет полиции!

В полицейском участке за дребезжащей пишущей машинкой сидел молодой вахмистр.

– Чего же он от тебя добивался? – спросил он Эльвиру. Она зарделась:

– Сама толком не знаю. Думаю, хотел изнасиловать.

– Дура ты набитая! – крикнул Йоген. – Посреди улицы, так, что ли? Мне бусы нужны были, и тебе это отлично известно.

– Тяжелый случай, – сказал вахмистр и широко улыбнулся. – Так что же это – попытка изнасилования или преднамеренная кража?

Постепенно все прояснилось, а в изнасилование он с самого начала не очень-то верил. Рассказывая о том, как она с Йогеном познакомилась, Эльвира упомянула и Акселя.

– Выходит, тут замешан еще один? – заинтересовался вахмистр.

– Я его почти не знал, – поспешно вставил Йоген, – мы тогда только познакомились. Он тут совершенно ни при чем. Бусы украл я один. Аксель об этом и знать не знал, абсолютно. И при чем тут преднамеренная кража? Просто я хотел вернуть себе свои же бусы, и только. А эта вот – трепло известное!

– Ну уж, юноша, это не аргументы. – Вахмистру вся история, по-видимому, казалась весьма забавной. Составляя протокол, он то и дело расплывался в улыбке, и Йоген даже подумал, что, может, все еще обойдется.

Но вечером к ним заявилась Эльвира со своей матерью – по поводу порванного свитера. Мать у нее была очень полная, очень дерганая и страдала сильной одышкой.

– Мою дочь на улицу уже выпускать страшно: в любой момент на нее может напасть такая шпана, как ваш сынок, – заявила она. – А свитер стоил двенадцать марок восемьдесят, а по вашему паршивцу давно тюрьма плачет!

Мама отдала двенадцать марок восемьдесят, не проронив ни слова, и потом, когда Эльвира со своей матерью ушли, она хранила молчание.

На следующей неделе снова пришла повестка из комиссии по делам несовершеннолетних, и на сей раз инспекторша держалась заметно холоднее.

– Магазинная кража, нанесение тяжелого увечья, преднамеренная кража; если отвести указанные потерпевшей сексуальные мотивы, вполне солидный багаж для вашего мальчика, госпожа Йегер. Мне кажется, он действительно трудноуправляем.

– Когда парень в таком возрасте, а ты одна, да еще работать приходится, чтоб его прокормить…

– Да, да, это видно из документов. Могу себе представить, для вас это действительно непосильная нагрузка. В таком случае надо подумать, а не лучше ли в интересах вашего сына, пока до большой беды не дошло, воспользоваться добровольной отдачей на перевоспитание. Там и дисциплина, и надзор…

– Но не могу же я его просто так отдать куда-то! Я ведь его мать.

– Именно потому, что вы его мать, вам надо крепко подумать. Не хочу оказывать на вас какой-то нажим, госпожа Йегер, но мы теперь, разумеется, будем за вашим Юргеном-Йоахимом следить с особым пристрастием, и уж если еще что-то случится, не исключено, сами будете вынуждены ходатайствовать о направлении его в исправительное учреждение.

– Тогда уж, по крайности, не я его от себя отпихну.

– Это верно, но тут палка о двух концах. Если судья удовлетворит наше ходатайство, вопрос о том, когда его выпустят, будет решать соответствующее учреждение совместно с судом. Если же вы сами напишете заявление, то сможете в любой момент, как только будете уверены, что он взялся за ум, забрать его обратно. Еще раз повторяю: не хочу оказывать на вас какой-то нажим, но…

Часто говорят, что вот, мол, исполнительные инстанции любят работать не спеша. Но бывает и наоборот. Уже через две недели мама и господин Мёллер сдали Йогена в специнтернат.

Йоген все хотел поговорить с мамой, хотел поклясться, что больше наверняка уже ничего не случится. Но не сделал этого.

В последние дни мать вела себя так, будто его вовсе не существовало. Она подолгу разговаривала с господином Мёллером, и Йоген догадывался, что речь шла о нем. Какой же смысл говорить с матерью, которая не чает, как от него избавиться, поскольку это внушил ей господин Мёллер! Не мог же он убеждать ее в обратном!

В приемной господина Катца, директора специнтерната, господин Мёллер сказал:

– Теперь вы попробуйте из этого шалопая что-нибудь путное сделать.

Он вообще вел себя так, будто был его отцом. На что господин Катц реагировал недоумевающим выражением лица и всякий раз подчеркнуто адресовал свои вопросы матери. Но господин Мёллер, казалось, вовсе этого не замечал.

Если Йогену не изменяет память, мама вообще один лишь раз открыла рот – уже под конец, когда они прощались и Йогену поздно было что-либо говорить.

– Будь умником, мой мальчик, – так сказала мама.

А потом она ушла.