Текст книги "Я смогла изменить судьбу!"

Автор книги: Ханна Михаэль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Согласно традиции, каждую комнату устилали ковры, они висели и на стенах, некоторые простые, другие – дорогущие, ручной работы. В Азербайджане домов без ковров просто быть не может. Но как же тяжело их пылесосить, а по весне ковры требуют особой заботы – их надо тщательно выбить, а затем просушить на солнце!

Я жила в большой верующей еврейской семье. По субботам мы ходили в синагогу, читали Тору, отмечали главные праздники. В шаббат старались не работать. На косяке входной двери у нас висела мезуза. Это, если кто не знает, своего рода оберег-футлярчик, в нем хранится пергамент с главными молитвами.

У нас так заведено испокон веку, что женщины во всем должны подчиняться мужчинам. Различие в положении, социальном статусе подчеркивается каждой деталью. Даже в синагоге женщины молятся отдельно, на балкончике, спрятанные от мужчин барьером. Барьеры, кстати, установлены не только в синагогах, они везде…

Однажды я, сама не знаю зачем, сорвала у нас в саду парочку еще зеленых помидоров. Дед Исаак, увидев это, неожиданно вспылил.

– Вредитель сельского хозяйства! Гореть тебе в Геенне огненной!..

Он кричал, топал ногами, брызгал слюной. Его гнев был несоизмерим с моей провинностью. К сожалению, бабушки Берты в этот момент не было дома, она бы меня наверняка защитила! Тем временем дедушка так распалился, что решил, раз я сильно провинилась, то совершенно необходимо строго меня наказать. К сожалению, он не придумал ничего лучше, чем потоптать мои нарциссы, а затем выкопать цветочные луковицы и выбросить их на помойку!

Я рыдала и молча проклинала его. Мое сердце рвалось от отчаяния: как он мог так поступить?..

Глава 2. Мои люди из снов

Я ЛЮБИЛА свою Красную Слободу, ее неторопливый темп жизни, весеннее бурное цветение садов, летнюю жару, даже нудные зимние дожди. Мне всё там нравилось, лишь немногое меня огорчало – строгие правила нашей патриархальной еврейской общины. Впрочем, некоторым с этими правилами легче жить. Поймите правильно, я завидовала свободным девушкам, жившим в мире, где нужно искать свою любовь, обретать ее и разочаровываться, а затем снова искать, допуская ошибки и исправляя их собственными силами, без помощи родителей и старших в семье. А с другой стороны, подумайте, не спокойнее ли жить, когда родители находят и сватают тебе мужа? Ты просто ждешь своего часа, от тебя не зависит ровно ничего в этой жизни. Что же остается? Лишь расслабиться и наслаждаться.

Вот и мои родители, поразмыслив, что лучше для их дорогих детей (меня, сестры и брата), перебрались в тот город, откуда отцу было удобнее всего выстраивать маршруты деловых поездок, где много хороших школ, где уже обосновались члены нашей большой семьи. Вот почему мы переехали в столичный центр огромной России – Москву.

Даже если бы мне удалось уговорить родителей оставить меня в Красной Слободе хотя бы еще на годик, ничего не получилось. Бабушка Берта и дедушка Исаак собрались уезжать в Израиль, они решили, что хотят жить на благословенной земле и им необходимо репатриироваться. Так в тринадцатилетнем возрасте мне пришлось переехать в город, который я сразу невзлюбила и, признаюсь, не могу полюбить до сих пор.

Думаю, вы можете представить, какие чувства тогда охватили меня! Вокруг стоят огромные дома, в любой из которых вместились бы все жители Красной Слободы, но тут даже не знают имен соседей по лестничной площадке! Все куда-то спешат, обгоняя друг друга, словно участвуют в спортивном соревновании «Успей первым!» Только неизвестно – куда успей. Меня это раздражало и злило. Я терпеть не могу опаздывать, стараюсь все делать по плану, а потому ненавижу торопиться, бежать впопыхах, ничего не понимая и не замечая.

А еще меня пугало одиночество людей в этих многомиллионных толпах. Я часто замечала такую картину: мужчина и женщина сидят за одним столиком в кафе, но даже не смотрят друг на друга, держа в руках мобильные телефоны, разговаривая не друг с другом, а с невидимыми собеседниками. Неужели они важнее, чем тот, кто сидит напротив? И даже квартира, пусть и трехкомнатная, мне не нравилась. Разве можно сравнить клетку в многоэтажке с собственным просторным домом, к которому прилегает тенистый благоухающий сад?

Нас с младшей сестрой Таней возили на машине в школу и обратно. Мы учились в еврейской школе № 1621 «Эц Хаим», расположенной в переулочке в районе Мясницкой. Считалось, что это обычное образовательное учреждение, но в отличие от прочих школ в ней изучали иврит, Тору, отмечали иудейские праздники. В субботу, в шаббат, мы не учились.

Хоть я и критически относилась к москвичам, не знающим имен ближайших соседей, но и сама не познакомилась с окружающими. Знаете почему? В семье просто осудили бы, обзаведись я подругами в доме или дворе. Зачем случайные знакомые «на стороне», когда есть семья, многочисленные родственники и члены своей общины? Из сверстников со мной рядом могли находиться только одноклассницы, многие из которых воспитывались в таких же «правильных» религиозных семьях.

Вынужденную домашнюю изоляцию я компенсировала увлечением кулинарией – пошли на пользу уроки знатной поварихи бабушки Берты. Впервые я самостоятельно пожарила котлеты еще в пятилетнем возрасте и к пятнадцати годам уже отлично готовила, знала огромное количество рецептов, а также умело экспериментировала, интересовалась итальянской, французской кухней. Я была мастером, особенно в нашей восточноеврейской кухне.

Замечу, что у татских евреев вы не встретите блюд, повсеместно признанных еврейскими: форшмака, халы, фаршированной рыбы-фиш, цимеса. Столетиями проживая рядом с иранцами, азербайджанцами, мы переняли многие блюда и привычки питания. Поэтому в моем «репертуаре» и сейчас долма, разные виды плова, хоягушт из курицы, яиц и каштанов, пельмени-дюшпере. Есть и такие блюда, на приготовление которых уходит по три-четыре часа! А еще, благодаря бабушкиным урокам, я научилась готовить очень вкусное варенье и соления исключительного вкуса. Вместе с сестрой мы увлеченно пекли волшебные на вкус мучные сладости. Так что нет ничего удивительного, что каждый день на нашем столе стояли блюда, приготовленные моими руками.

Однажды родственники пригласили нас на свадьбу, и я знала, что будет это «дорого-богато», так, чтобы от блеска рябило в глазах. Гостей, по нашим меркам, пригласили не так чтобы очень много – человек двести. Мне, честно говоря, идти очень не хотелось. Я уже бывала на таких праздниках, но маленькой девочкой, и тогда все выглядело по-другому. Сейчас, когда мне исполнилось четырнадцать лет, выезд на мероприятия превращался в ритуал, а точнее – своеобразные смотрины.

Наши праздники – свадьбы, дни рождения, юбилеи – это не только повод встретиться и повеселиться, но своего рода выставки потенциальных невест. А еще сборище еврейских женщин: сплетни, шуточки на грани фола, ревнивые взгляды, язвительные пикировки. Всё это было не слишком приятно, но в тот раз отец и мать сказали, что нужно идти, и никакие отговорки про головную боль на них не действовали. Значит я обязательно стану объектом пристального внимания со стороны молодых парней, их матерей и теток, подыскивающих подходящих невест. Учитывая эту нашу традицию, мусульманские свадьбы, где женщины и мужчины пируют отдельно, казались мне гуманнее. Там хотя бы на тебя не глазеют так, что кажется, будто вот-вот просверлят взглядами до дыр.

Я слышала шепотки и даже чувствовала их кожей: «Не пора ли к Александру сватов засылать? Не сегодня-завтра моему Исайке женится пора! Ханна – подходящая невеста!» Под чужими взглядами я ощущала себя диковинной птицей, выставленной в зоологическом саду на обозрение публики.

Наши свадьбы с соблюдением всех традиций длятся долгими часами, поэтому их обустраивают особенно тщательно. В синагоге или на открытом воздухе натягивают хупу, балдахин из белой обычно ткани на четырех шестах. Под хупой раввин и совершает таинство бракосочетания. И еще долгое чтение разных молитв, совещания родителей с обеих сторон о размере калыма и приданого, и еще много чего интересного, но, скажем откровенно, утомительного.

Мама долго и скрупулезно подбирала нам с сестрой наряды. Не так-то просто девушке выглядеть и скромно, и привлекательно одновременно. Было решено, что обаяние юности не нуждается в дополнительном украшении. Поэтому я была в черном брючном костюме, мои длинные волосы оставались распущенны, но на лице никакой косметики. Я не переживала, сознавая собственную привлекательность – спасибо природе и родителям!

Свадьба проходила в старинном ресторане на Ленинградском проспекте. Я даже не сразу поняла его название – «Яръ». Тогда я владела русским еще не так хорошо, чтобы знать дореволюционную орфографию, согласно которой твердый знак или «ер» в конце существительных не читается. Позже я узнала, что Яр – это фамилия француза, открывшего свой первый ресторан в Москве аж в 1826 году. И на Петербургском шоссе его загородное в ту пору заведение считалось самым лучшим в столице. Там бывали Савва Морозов, Максим Горький, Антон Чехов, Григорий Распутин, да считай все известные люди того времени…

Когда мы вошли в ресторан, интерьеры показались мне знакомыми: тяжелые шторы на окнах, столы и стулья с гнутыми ножками, мягкие ковры на полу. Где же я могла это видеть? Уж не во сне ли? Главный зал «Яра» был достаточно просторным, чтобы всех разместить за круглыми столами и оставить пространство для проходов.

В какой-то момент мимо нашего стола прошел парень, еще очень юный, лет семнадцати. Он был настолько красив, что выделялся из толпы. Его глаза со слегка монголоидным разрезом говорили об азиатских корнях, но лицо определенно было европейским. Черные густые волосы аккуратно уложены. Черный костюм превосходно сочетается с красно-синим галстуком. Молодой человек был строен, шел слегка пружинящей походкой, чем напоминал ловкого и сильного леопарда. Невольно я проводила его глазами и… встретилась с горящим ответным взглядом.

Что это было? Не знаю. Но в тот вечер я больше никого не видела.

Вот он уверенно идет к одному из столов. Вот почтительно склоняет голову перед мужчиной средних лет с зачесанными назад волосами… Боже мой, это был именно тот мужчина, который за что-то благодарил меня в моем загадочном сне. Это он! Я ни секунды не сомневалась! События знакового сновидения во всех подробностях в одно мгновение пронеслись в моей памяти.

Я с силой схватила за руку маму, торжественно восседавшую рядом.

– Ханна, что с тобой? – испугавшись, она отдернула руку. – Что случилось?

– Ты помнишь, я рассказывала свой сон? Два года назад, в Красной Слободе. Я говорила, что мне приснился мужчина, который держал меня за руку и за что-то благодарил. Вон он сидит, тот, что с золотым галстуком… Это он, он! Абсолютно точно.

Мама заговорила сердитым шепотом.

– Во-первых, потише! На тебя уже оборачиваются. Во-вторых, скромнее. Ты еще пальцем на него покажи! В-третьих, ты не могла его тогда видеть. Он тогда в Красную Слободу не приезжал.

В этот момент какой-то старик поднялся с бокалом и принялся произносить длинный и витиеватый тост. Но я его не слышала. Меня сжигало любопытство, и я продолжила перешептываться с мамой.

– Мама, а ты знаешь этого… в золотом галстуке?

– Его все знают.

– Да-а-а?

– Его зовут Аврум. Для тебя – дядя Аврум.

– А он кто? Наш родственник?

– Нет, не родственник. Он… ну, как тебе сказать, дочь… Он уважаемый человек, глава общины джуури в Азербайджане. Все к нему прислушиваются, советуются с ним по самым разным вопросам. Если у кого какие серьезные проблемы, обращаются к Авруму.

– Мама, а этот молодой человек восточного вида рядом с Аврумом – кто?

– Его сын Алан, – мама восхищенно зацокала языком. – Какой красивый мальчик, ах!

Подходили опоздавшие гости – пары, одиночки, целые семьи. Сначала они шли к новобрачным и их родителям, поздравляли, вручали подарки. А потом все без исключения подходили к Авруму выразить почтение. Он вел себя естественно – обменивался рукопожатием с мужем, приветливо улыбался жене, гладил по головкам детей. Было видно, Аврум пользуется авторитетом всей общины. Мой папа тоже к нему подходил, но я не посмела. Мое сердце билось так сильно, что ослабели ноги – увидеть в жизни того, кто тебе снился! Разве такое возможно?

Я сидела как на иголках больше часа и так устала от переживаний, что у меня, наверное, поднялось давление. Наконец к полуночи гости стали расходиться. Я в последний раз обернулась на Аврума и Алана, стараясь их лучше запомнить. Было ясно, что засну сегодня далеко не сразу…

Перед сном мама зашла в мою комнату.

– Ханночка, ты не спишь еще? Послушай, а может тогда тебе приснился просто какой-то мужчина? А на свадьбе ты увидела Аврума и вообразила себе…

– Я знаю, что видела именно его.

– Разве это может быть? Какая ты у меня фантазерка… Мама ласково потрепала меня по щеке и, поцеловав, вышла из комнаты.

Но спустя месяц мне снова приснился Аврум…

Я вижу его в нашей прихожей, где стоят какие-то коробки, мешки, свернутые ковры. «Ничего удивительного», – отметила я про себя. Мы тогда готовились к переезду на новую квартиру. Мой папа и Аврум что-то обсуждали, листали какие-то документы, которые гость доставал из папки и передавал отцу.

А вот и Алан! У него в руках букет красных роз. Я думала, он подарит их мне, но он всё медлил. Стоял и молча смотрел на меня. Мне хотелось заговорить, но я не смела, хотя слова были готовы сорваться у меня с языка.

И все же в моем сне не было ощущения неловкости, досады. Наоборот, я чувствовала себя прекрасно: свободно, радостно. Мне бесконечно нравился Алан, его добрый взгляд. Я словно бы купалась в озерах его черных глаз.

Проснулась я с уверенностью, что скоро встречусь с Аланом. Я так мечтала об этом! И, боясь сама себе в этом признаться, грезила о том, что он мог бы стать моим мужем.

А жизнь шла своим чередом и рано или поздно в наш дом постучалась ильчи (сваха в переводе с горско-еврейского языка). Обычно свахи начинают издалека, приветствуют хозяина, хвалят дом, ведут разговор, полный аллегорий и иносказаний. Но сводится всегда к одному: «Люди говорят, у вас распустилась прекрасная розочка. А у Рахили… Ну вы же знаете Рахиль… Так у нее подрос крепкий дубок».

Это может случиться, когда девушке всего пятнадцать, а то и тринадцать лет. Или даже одиннадцать. Да и жених тоже может быть еще подростком, это никого не волнует. Родители с обеих сторон вполне могут договориться о предстоящем слиянии семей и подарить детям специальные кольца, хотя сочетаться браком законно обрученные все равно будут в восемнадцать. Между прочим, как раз это большой прогресс, потому что раньше (десятки лет назад) в нашей общине могли сосватать и младенцев, а пятнадцатилетние матери встречались сплошь и рядом.

Без преувеличения скажу, ко мне сваталась половина Красной Слободы. Приезжали сваты и из-за океана. Самое интересное, что значительная часть юношей, которых мне планировали в мужья, состояла со мной в той или иной степени родства.

Небольшой народ татских евреев старался сохранить национальную чистоту, поэтому браки между двоюродными, троюродными родственниками у нас встречались и встречаются. Мы не боимся кровосмешения. Хуже, когда в семье нет уважения к мужу или жене, благоговения перед старшими, любви к детям. А с другой стороны, не скажешь, что наши традиционные семьи, созданные посредством сватовства, брачного договора по благословению раввинов, гарантируют любовь. Просто разводы редко бывают, опять-таки благодаря традиции. На разведенных, особенно женщин, смотрят косо, разорвать брачные узы – большой грех.

Ну а что касается сватовства… У моего дяди Бориса в Красной Слободе был друг дядя Семен. Тоже, наверное, мой родственник в каком-то колене. У Семена имелся сын Роман старше меня на год. Пухлый смешной мальчишка, такой толстый розовощекий поросеночек. Мы учились в одной школе. В ряду парней, на которых я могла бы обратить внимание, Рома, безусловно, занимал последнее место. Но он и его родители, видимо, думали иначе.

Я заметила, что Рома частенько по-соседски стал заглядывать в наш дом. То соли попросит, то книжку почитать, то домашнее задание забыл записать. И при этом старается побыть подольше, донимает расспросами. Вероятно, в какой-то момент Рома решил, что уже произвел на меня достаточное впечатление.

В десять вечера – стук в дверь. Я побежала открывать. За дверью, сияющий как начищенный медный самовар, толстый Рома с цветами и его родители, наряженные как на свадебное торжество. Подошла бабушка Берта. Соседи обошлись без услуг красноречивой ильчи (это все-таки денег стоит) и без лишних церемоний.

– Берта, мы по поводу Ромы и твоей внучки Ханны…

Позднее время для нас – это не повод не впустить гостей. Бабушка поставила чайник, подала на стол сладости. А вот присутствие на сватовстве будущей невесты необязательно, и бабушка отослала меня краснеть и переживать в нашу с сестрой комнату.

Больше всего я боялась, что пока мои родители, бабушка и Ромины родители ведут переговоры, парня отправят пообщаться со мной. А о чем с ним разговаривать? Но бабушка твердо стояла на соблюдении традиции, когда при сватовстве девушке отводится роль кота в мешке. Рома остался молча надувать щеки при разговоре взрослых. Ну а я на всякий случай заперлась на ключ. Правда, вскоре решила открыть и послала младшую сестру подслушивать под дверью.

Маленькая Таня вернулась с широко открытыми глазами.

– Ханна, тебя сейчас прямо замуж выдают!

– За поросенка Рому? Никогда!

Соседи получили отказ, чего и следовало ожидать.

На свое счастье в нашей общине я считалась престижной невестой из состоятельной семьи с современными взглядами. Плюс ко всему я красивая видная девушка, а Рома – кто? Рома был обыкновенным… Мои родители, как люди прогрессивные, поинтересовались моим мнением. Их ждал только один ответ:

– Ни-ког-да!

Но что вы думаете? Роман со своими родителями на первой попытке не остановился, решив взять меня измором. Он еще несколько раз приходил ко мне свататься, когда я жила в Красной Слободе. А позже появился и на пороге нашей квартиры в Москве! Но ему всегда был от ворот поворот…

Глава 3. Скажи мне о твоей нечаянной любви

В МОЕМ повествовании не обойтись без Нары – лучшей моей подруги. Естественно предположить, что она моя ровесница, но нет. Наре было около сорока, когда мне было одиннадцать! Я знала ее до того момента, когда смогла назвать подругой. У нее были хорошие отношения с моей мамой и бабушкой Бертой. Ну, как это бывает у женщин, помочь с готовкой, когда ожидается много гостей; дать советы по шитью нового платья; поделиться переживаниями.

Даже не помню в подробностях, с чего началась наша дружба. Может быть меня обидели в школе, и я пришла домой в слезах. Бабушки или мамы не было дома, а Нара выслушала и дала совет. Но в ту нашу встречу я почувствовала, что этой мудрой взрослой женщине можно доверить самые страшные девчоночьи тайны, и она не станет смеяться. Ей можно задать такой вопрос, какой я бы никогда не решилась обсуждать в своей семье.

Как же я благодарна судьбе, что решать эти задачи мне приходилось не одной, ведь рядом была и есть опытная добрая наставница. Когда я уехала из Азербайджана, Нара все равно оставалась рядом, мы часто созванивались.

У нас в Красной Слободе преобладало еврейское население. Но были и исключения, как почти везде в Азербайджане. Нара – турчанка из традиционной мусульманской семьи: муж, дети, внуки. По пятницам она ходила в Губинскую мечеть за рекой. Нара занималась своим небольшим домом, огородом. Мы были совершенно разными людьми – возраст, вероисповедание, национальность, благосостояние. Что могло нас сблизить? Отвечу. Нара тоже видела вещие сны, хотя и не такие яркие, как я. И помогала истолковать мои сновидения.

Позже, когда у меня в моей собственной семье начались проблемы с мужем, Нара не раз давала мне мудрые, точно попадающие в цель советы.

Добавлю, что кроме Нары моим другом и советчиком, дарящим истинную мудрость, был дядя Абик, тот самый, на чьих руках я выросла. Удивительно, но как же часто советы моих старших друзей совпадали! А ведь они были очень разными людьми. Это еще раз подтверждает, что истина всегда одна, неважно к какому полу, вероисповеданию и возрастной категории мы относимся.

Нара, маленькая смуглая женщина, чью голову покрывал мусульманский платок хиджаб, понимала меня лучше матери, отца или бабушки. Сначала мы общались только на русском языке. Стараясь стать ей ближе, я попросила Нару иногда говорить со мной на турецком, начав изучать язык самостоятельно. Зная азербайджанский, я без особых проблем овладела и им. С тех пор мы легко переходили с одного языка на другой.

Но однажды мне показалось этого мало, я вдруг решила, что мне необходимо принять ислам. Обаяние Нары, ее рассказы о своей религии очаровывали, меня исподволь потянуло к мусульманскому вероисповеданию. Нравилась мне и напевность в чтении сур, и строгость в поведении женщин. Может в прошлой жизни я была мусульманкой?

Рассказав о своем желании Наре, я услышала в ответ нечто неожиданное:

– Не спеши, ангел мой. Но помни, когда-нибудь ислам тебе понадобится.

Еще в то время, когда я жила в Красной Слободе и частенько встречалась с Нарой, чувствовала, что мама ревнует меня к ней. А уж когда мы переехали в Москву, и я звонила Наре, ловко переходя на турецкий язык, который мама понимала плохо, она словно бы напрягалась, настораживалась. Тем не менее мама старалась не выдавать своих чувств, так проявлялась её гордая сдержанность.

Я нахожусь в Красной Слободе, в доме моей прабабушки, мамы бабушки Берты – Сарры. Я ее почти не знала. Когда мне было семь лет, она с сыном репатриировалась в Израиль, там и умерла. Но память о ней была жива. Её хранил маленький кухонный фартучек, который прабабушка связала мне в подарок.

В ее старом двухэтажном доме я бывала не раз. Некрашеные бетонные стены были крепкими, но деревянные части строения уже прогнили. Мне запомнился красивый балкон с деревянными перилами и металлическими витыми балясинами, весь в цветущем плюще. Вокруг деловито сновали пчелы, а я, маленькая, их боялась. Мне всегда хотелось выйти на балкон, но переступить порожек на улицу было боязно, пчелиный мерный гул останавливал.

Сейчас, во сне, я видела дом в руинах. На полу мусор. Через дыры в потолке проглядывается небо. В окнах выбиты стекла. Я осторожно иду в сторону балкона, меня тянет к нему, как в детстве. Но балкона нет – ни пола, ни перил. Только металлические балки с застрявшими в них остатками кирпичей.

Меня кто-то окликает. Я оборачиваюсь и вижу дедушку Исаака, он стоит у дверей, ведущих в темноту комнаты: «Нам пора уходить! Не грусти, ты еще сюда вернешься».

Мне часто снилась Красная Слобода, наш дом, сад, школа, синагога. Но дом прабабушки Сарры в таком удручающем виде – никогда, поэтому я постаралась поскорее забыть это мрачное видение. Не дом, не руины должны мне сниться, а… Алан. Парень, которого я видела всего раз, но навсегда впустила в свое мятущееся сердце. О, это была тайна из тайн! Даже Нара не сразу узнала о том, как мгновенно глубоко и сильно я погрузилась в это еще зыбкое чувство, которому даже не могла найти подходящего описания.

Любовь?.. Не знаю. Если любовь, то еще очень юная, несбыточная, неземная. Она полностью овладела мной, я не могла ни на секунду отвлечься от мыслей об Алане настолько, чтобы его позабыть. Но в то же время ее словно бы не существовало на поверхности моей жизни. Она была призраком в реальности, но ощутимой и полноценной, мощной силой в моих снах.

Приблизиться к нему я не могла, мой единственный способ увидеть Алана существовал только в те часы, когда я погружалась в сон. Вечером я засыпала, пытаясь отвлечься от несбыточных мечтаний, надеясь, что сложная комбинация нервных импульсов памяти покажет милого мне юношу. И мне, действительно, показывали. Но даже в своих мечтах я не допускала свиданий с ним, объятий или поцелуев. Сны были целомудренными, как и моя первая любовь.

Вот мы вдвоем в помещении, похожем на кухню. Белоснежный кафель, журчит вода. Она бежит из массивного медного крана в стене. Алан стоит рядом, смотрит сначала на прозрачную водную струю, потом на меня: «Розочка моя…» Он протягивает мне белую розу, но сам не двигается с места. Я умиротворена и радостна, знаю, чистая вода, цветок, любимый человек – все это к счастью.

Но в то утро я проснулась от отцовского крика. Обычно сдержанный, папа на этот раз был выведен из себя. Он кричал в телефонную трубку:

– Я же вам сказал, что Ханну за вашего сына не выдам! Я сказал прямым текстом: «Не выдам!» Да причем здесь приданое? Забудьте этот номер телефона!

Я подумала тогда, что этот отказ тоже к счастью. И даже не поинтересовалась, кем был этот кандидат в женихи…

Прошел год. Мой роман в сновидениях развивался неторопливо, как в сказаниях из Торы. Хотя иногда я уже волновалась. Для молодых девушек, влюбленных в бесплотные мечты, время бежит с фатальной скоростью. А я не патриарх из Книги Бытия, которому отмерено 800 лет жизни. Случилось так, что нас снова пригласили на свадьбу. Женился мой двоюродный брат.

Я тщательно готовилась к предстоящему торжеству. Долго выбирала наряд и остановилась на малиновом платье – оно прибавляло мне лет, но также и очарования. Платье будто бы состояло из двух частей, составлявших элегантный костюм. По линии декольте шел темно-рубиновый волан, а юбка была грифельного оттенка.

Увидев в зале Алана, я вздрогнула, словно от удара током – он явился на свадьбу в малиновом галстуке, такого же цвета, как мое платье! Я расценила это как знак и была права – мы встретились глазами, и ни он, ни я уже не смогли отвести взгляд…

Разумеется, Алан был в курсе, кто я такая, чья дочь. Мы смотрели друг на друга, я – смущаясь, он – с вызовом. Никто из нас не пытался подойти или позволить себе какой-то жест. У нас такое поведение не принято. Полувзоры, вздохи, взмахи ресниц, легкие полуулыбки – это максимум того, что можно себе позволить. Родовые обычаи защищают целомудрие девушек куда лучше, чем благоразумие, которое испаряется, стоит только влюбиться.

Мы не могли познакомиться, пообщаться, дотронуться друг до друга. Повторюсь, у нас так не принято! Мы не могли даже поговорить, оказаться рядом в танце. Среди наших национальных танцев просто нет парных! Эх, тоска моя, еврейская лезгинка! Мужчины зажигательно топают, женщины плывут лебедушками. И над всем горит надпись, как в метро: «Не прислоняться!»

В ту же ночь я позвонила в Азербайджан Наре. Так поздно набирать ее номер было неудобно, но я не смогла сдержаться, эмоции переполняли, я бы взорвалась, если бы не поговорила с ней! И все-таки я не решилась рассказать ей о своей любви, лепетала только о том, что побывала на свадьбе, видела того и другого… но Нара – проницательная женщина – меня отлично поняла.

О моей нечаянной любви узнала не только Нара. Счастье, которое светилось в моих глазах, не давало покоя многим.

Пару дней спустя к нам пришла мамина сестра Алиса. И как бы между делом обронила:

– Люди говорят, Аврум собирается к вам ильчи засылать.

Зачем она это сказала?!

Услышав ее, отец почему-то покраснел. Позже я узнала, почему. Папа, конечно, желал мне счастья. Отсылая подальше незадачливых сватов, он понимал, что процесс идет нормально. Но в то же время были и подводные камни. В пятнадцать лет, согласно нашим обычаям, девушке пора быть сосватанной. Папа мог бы заинтересоваться словами Алисы, но считал, что статус нашей семьи ниже, чем у семьи Аврума. Боже, да какой по его мнению нужен статус для невесты Алана? Принадлежать к династии Хасмонеев? Быть потомками царя Соломона?

Наверное, отец сторонился авторитетного в нашей среде Аврума, не желая попадать под его влияние. А может, не считал их взаимоотношения достаточно близкими. Но то, что сделала Алиса, было просто невероятно – нельзя произносить слова, которые она ляпнула. Правда заключалась в том, что не «люди говорят», а она сама придумала то, что было ей выгодно. И похоже, сделала она это преднамеренно.

О, у Алисы были далеко идущие планы! Возможно, они заключались в том, чтобы выдать за Алана Марту, ее некрасивую, да еще и бесформенную дочь. Но вряд ли бы это получилось – статус семьи маминой сестры в нашем сообществе был совсем невысок. А вот навредить нам, сглазить даже самый легкий намек на мое счастье стало бы бальзамом на душу Алисы. Считается, что зависть – типично женская черта характера. Сильный бьет наотмашь, слабая щиплется исподтишка. Алиса была из тех, благодаря кому до сих пор существует этот предрассудок.

Впрочем, она не одна такая! Когда мы жили в Красной Слободе, то вынуждены были делить большой дом с семьей папиного родного брата Бориса и его жены Агаты. Хозяйство вели раздельно, каждая семья – свое и на разных кухнях. Обширный подвал для солений и консервации поделили на три части, так как с нами жили еще бабушка с дедушкой.

Однажды я спускаюсь в подвал за маринованными виноградными листьями и вдруг на самой низкой полке в углу (чтобы никто не заметил?) обнаруживаю скомканную бумажку, проткнутую иголками с вдетыми нитками. Вынимаю иголки, разворачиваю бумажку. На иврите написаны имена: мамино, папино, мое и сестры Тани. Брат в тот момент еще не родился. Я не могла понять, что это значит, но была смущена. Сердцем почувствовала что-то неладное.

Решилась рассказать об этом только Наре. Выслушав мой рассказ, она не на шутку испугалась и шепотом сообщила, что это колдовство, амулет для наведения порчи. Меня это поразило, но как в такое поверить? «А на кого наводилась порча?» – «Не понимаешь? На тех, чьи имена в записке!» Тогда я догадалась – это дело рук Агаты, жены Бориса.

Она никогда нас не любила, думаю, потому что завидовала. Особенно когда у отца дела пошли в гору. А Борис работал за одну зарплату, а потому и жили они хуже, чем мы.

Тяжело было покидать Красную Слободу и Нару, но от соседства с Агатой я избавилась с облегчением.

Не знаю, как для мамы и отца, но для меня после нашего переезда в Москву отношения с той самой тетей Алисой стали настоящим кошмаром. Пока мы жили в Красной Слободе, Алиса иногда присылала нам продукты. Понятно, что в 80–90 годы кое-где был дефицит продовольственных товаров. Но не у нас же, с нашим садом и огородом, с домашними заготовками, с богатым азербайджанским рынком! Благо, денег на рыночные товары папа зарабатывал достаточно. Но Алиса продолжала присылать нам по почте колбасу, консервы, муку. Знаете – зачем? Чтобы показать, что она живет не хуже нашего, а то и лучше – позволяет себе «помогать» родственникам.