Текст книги "Гитлер, inc. Как Британия и США создавали Третий Рейх."

Автор книги: Гвидо Препарата

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

Требич одновременно разыграл несколько карт: (1) он одурачил генералов козырным тузом своих «британских связей»; (2) запугал социалистов и заставил их объявить забастовку, сфабриковав слух о том, что Добровольческий корпус явился для того, чтобы спровоцировать, а потом жестоко подавить выступление рабочих; (3) отпугнул от путча финансистов и промышленников фальшивкой о будущем восстановлении советов.

Провал Капповского путча был показательной репетицией схемы, воплощённой в жизнь двадцать лет спустя, перёд нападением Гитлера на Россию*,

* См. главу 5.

схемы, состоявшей в мнимом расколе британской властной элиты на два лагеря (то есть Черчилль против Малкольма) и использовании какого-нибудь средства в данном случае Требича – для того, чтобы заставить противника поверить, что поддерживающая его партия сильнее.

После того как буря улеглась, шеф берлинской полиции Рихтёр просто терялся, читая показания заговорщиков. «Либо они всё сбежали из сумасшедшего дома, – удивлялся он, – либо оказались обманутыми обманщиками» (87).

Однако на этом европейские приключения Требича не закончились. Ничуть не устрашённые провалом, уцелевшие заговорщики собрались в Мюнхене, собираясь вдохнуть новую жизнь в план «монархических переворотов в Австрии, Венгрии, Чехословакии и Германии с последующим вторжением в Россию силами этих стран при поддержке белогвардейцев и бывших русских военнопленных» (88). К середине 1920 года разгром русских белогвардейцев был практически завершён, и такие заговоры уже устарели, не успев родиться, но всё же миссию Требича нельзя было считать выполненной – до тех пор, пока вся Центральная Европа не была очищена от Белого движения.

В среде самих заговорщиков один только майор Франц фон Стефани, один из командиров Добровольческого корпуса, заподозрил истину и сразу предложил Бауэру и заместителю командира Добровольческого корпуса Эрхардту немедленно убрать Требича. Бауэр не обратил должного внимания на намерения Стефани и не придал им никакого значения, но Требич обо всём пронюхал. Складывалась благоприятная ситуация, позволявшая раз и навсегда уничтожить так называемый «белый интернационал».

Изображая импульсивное действие насмерть перепуганного человека, Требич похитил толстую папку со свежими заговорщическими планами белых и в Вене продал её чехам, которые не замедлили передать её французам и британцам: в результате несколько тайных военных организаций были разоружены, большая часть белогвардейских заговоров в Центральной Европе была раскрыта и уничтожена. После этого, запасшись шестью паспортами, Требич исчез на Дальнем Востоке. «О нём ничего не было слышно до 4 сентября 1922 года, когда он позвонил в американское посольство в Токио. Согласно непроверенным данным, в тот момент он, имея на руках советский паспорт, направлялся в Тибет, чтобы помочь группе немецких офицеров спланировать и организовать поход в Индию». Требич ещё раз всплыл в Шанхае под личиной буддийского монаха Чао Гуна (Свет Нёба) (89).

«Роялистский заговор», как окрестили его британцы, действительно «мог изменить всё». Если бы заговор генералов удался, то весь Версальский договор превратился бы в ничего не значащий клочок бумаги. Конечно, к тому моменту, когда в Берлине произошёл Капповский путч, с Колчаком было уже почти покончено, поэтому в то время едва ли можно было ожидать возникновения полноценного русско-германского белогвардейского альянса, но восстановление династической Германской империи, поддержанной сателлитами в Центральной Европе, послужило бы – и, думается, весьма успешно – делу ослабления большевистского влияния в Евразии при поддержке других белых армий – Деникина, Юденича и тех, кто уцелел после сибирского разгрома. Во-вторых, было бы большой ошибкой рассматривать Капповский путч как признак пробуждения нацистов – несмотря на свастики, украшавшие шлемы прибалтийских ветеранов, и их националистические песни; заговор Каппа – Люттвица был попыткой роялистского, а не нацистского восстания. Капп, Людендорф и их соратники не имели ничего общего с всплывавшим расистским культом подпольной Германии, культом, который позже консолидировался вокруг «одарённой личности» Гитлера – в ходе событий, душок которых Веблен уловил ещё в 1915 году. Генералы – победи они в 1920-м – восстановили бы бледную копию старого имперского порядка, и это свело бы к нулю всё труды британцев; нацизм в таком случае рисковал задохнуться в зародыше. Таким образом, в целом Требич блистательно справился со своим поручением; он способствовал уничтожению европейского Белого движения в тот критический момент, когда оно было ещё способно повлиять на исход Гражданской войны в России, упразднить Веймарскую республику с её бутафорским парламентаризмом, репарациями, хроническими социальными потрясениями и «встроенным» в неё способом взращивания «завтрашнего врага».

Требич был повивальной бабкой нацизма.

31 марта 1920 года, можно сказать, наутро после Капповского путча, Гитлер был официально уволен из армии и мог теперь полностью посвятить себя политической деятельности. Он занялся реорганизацией партии, которая была настолько нищей, что не имела далее печати (90), изменив в первую очередь её название. Отныне она стала именоваться Национал-социалистской немецкой рабочей партией (NSDAP)*.

* Nationalsozalistische deutsche Arbeiterpartei.

К февралю следующего года он затмил всех остальных действующих лиц набиравшего силу движения, став его единоличным вождём и непревзойдённым пропагандистом. В августе 1921 года, готовясь к схваткам с коммунистическими и социал-демократическими дружинами, он создаёт ядро СА (Sturm Abteilungen) – штурмовых отрядов, получивших впоследствии прозвище «коричневорубашечники». Новую военизированную организацию замаскировали под спортивное объединение.

В то время, когда Гитлер занимался организацией штурмовых отрядов, Матиас Эрцбергер отдыхал в Бадене, в Шварцвальде, готовясь к возвращению в большую политику, о чем он объявил в июне на съезде своей – католической центристской – партии. Он искренне верил, что вскоре станет канцлером Германии.

Во время прогулки с одним из своих друзей по горам Кнейбена Эрцбергер 26 августа 1921 года попал в засаду, устроенную двумя какими-то юнцами, которые в упор изрешетили его пулями и убили, прежде чем он смог укрыться за соснами.

Полиция неоднократно предупреждала Эрцбергера о возможности покушения. Никто не стал лить слёзы по поводу убийства. Консервативная пресса писала: «Такой человек, как Эрцбергер, пока он был жив, всегда представлял собой угрозу» (91). Убийцы – два молодых офицера, Генрих Тиллезен и Генрих Шульц – бежали в Венгрию не без помощи покровительствовавших националистам служащих баварской полиции.

Штурмовые отряды Гитлера получили боевое крещение в ноябре 1921 года в первой из бесчисленной череды кровавых стычек с социал-демократами и коммунистами: командир штурмовиков Рудольф Гесс на деле доказал свою доблесть.

В мае 1921 года была наконец обнародована лондонская схема выплаты репараций и их окончательная сумма. Германия оказалась должна союзникам сумму в 132 миллиарда марок (34 миллиарда долларов). Немцы – что неудивительно – возмутились.

В июне страна пошла на избирательные участки, и голоса безошибочно качнулись вправо – и это тоже неудивительно, так как социал-демократы, а с ними и республика не нравились никому. Теперь страну возглавила коалиция центра и демократов. Эта коалиция начала проводить в жизнь так называемую Erfullungspolitik (политику исполнения): правительство объявило, что Германия приложит всё усилия, чтобы исполнить требования союзников.

Вальтер Ратенау – невольная жертва русско-германского пакта

Вальтер Ратенау, невзирая на всю прогрессивную, если не сказать революционную природу своих общественных взглядов, был одним из самых твердолобых консерваторов вчерашнего мира – последний капитан промышленности, мечтавший стать владыкой утопического королевства. Именно ему было суждено стать символом разрушения Германии – страны, выбитой из привычной колеи войной и оказавшейся неспособной справиться с её последствиями. Твёрдо решив после поражения всерьёз заняться политикой, Ратенау, в качестве рейхсминистра, будет вести с союзниками переговоры, пытаясь разумно урегулировать вопросы репарации и внешней политике, то есть предметы, являвшиеся краеугольными камнями британского заговора против Германии. Будучи безусловно честным и благонамеренным человеком, Ратенау, так же как и его предшественник Эрцбергер, поступал так, объективно исходя из понятий и допущений – таких, что какие бы действия он ни предпринял ради блага (абсолютно иллюзорного) своего собственного и Германии, – которые означали для него смертный приговор со стороны правых кланов. Его личная судьба стала лишь одной из многих немецких трагедий наступившей эры: исключительно одарённая личность, отказавшаяся признать само существование дьявольской ловушки, в которую Британия заманила Германию после войны, Ратенау отказался осознать, что на деле он пытался делать политику «в клетке» и никакие, пусть даже самые блестящие дипломатические ухищрения не могли сломать прутья этой клетки. Даже человек его масштаба и положения не смог бы добиться решения ни одной из задач, поставленных им перед собой; его явное политическое бессилие достигло своего апогея в невольной уступке – в заключении в 1922 году сделки между Россией и Германией: именно тогда началось наполовину тайное военное сотрудничество, обеспечившее восстановление военного потенциала Германии, сотрудничество, которое – как это ни невероятно – продлилось два десятилетия – до самых последних дней, предшествовавших началу воплощения плана «Барбаросса» в июне 1941 года.

К маю 1921 года Германия выплатила только 40 процентов из тех 5 миллионов долларов, которые она должна была предварительно заплатить согласно статьям Версальского договора. Когда был опубликован окончательный счёт, великий блеф репараций достиг своего пика в шумихе, поднятой массой конференций, подогреваемой мнениями многочисленных экспертов и бесчисленными криптограммами, заполнившими страницы европейских финансовых бюллетеней, настолько затемнявших существо дела, что последнее стало абсолютно недоступным какому бы то ни было пониманию: из 132 миллиардов марок 82 миллиарда следовало представить в виде выпущенных для этой цели ценных бумаг, которые следовало оплатить в обозримом будущем, – иными словами, их надо было отложить в сторону и предать забвению – вся эта цифирь была вброшена в печать только ради сенсации.

Всё это означало, что Германии предстояло выплачивать остальные 50 миллиардов долларов со скоростью 2,5 миллиарда долларов в год для погашения процента и 0,5 миллиарда долларов в год для уменьшения суммы собственно долга (92). Ежегодный транш долга составлял приблизительно 5,8 процента ВВП Германии за 1921 год, или 40 процентов годовой стоимости размещённых за границей государственных ценных бумаг и облигаций (93): возместить всё это количество золотом или иностранной валютой представлялось абсолютно немыслимым (94).

Могла ли Германия платить? Да, она могла, если бы (1) рейх был способен обеспечить профицит годового государственного бюджета или (2) продавала бы за границу больше, чем покупала иностранных товаров: излишки на зарубежных счётах позволили бы накапливать средства в иностранной валюте, каковые потом можно было бы направлять бывшим противникам. Такая схема явилась бы просто безвозмездным подарком загранице – бесплатным экспортом. Вследствие огромного внутреннего военного долга и непоколебимой решимости союзников покончить с конкурентоспособностью Германии на мировых рынках, оба эти условия были невыполнимы (95). Убийство Эрцбергера доказало, что праздный класс Германии решил всерьёз сопротивляться налогообложению. Что же касается французов. то. поскольку они и сами были должны Британии и Америке, они отказывались принимать репарации в единственно возможной форме, то есть в виде немецких товаров и услуг. В довершение всего Британия ввела 26-процентную пошлину на всё ввозимые из Германии товары. Таким образом, всё – в полном согласии с предсказаниями Веблена – понимали, что Германия не может, а следовательно, и не будет платить.

Таким образом, Германия оказалась в зависимости от Франции (и Британии), Франция от Британии, а Британия от Америки, так Соединённые Штаты оказались в непривлекательной роли бездушного кровопийцы-ростовщика. Ни одна встреча в верхах по поводу репараций не обходилась без единодушного обращения к американским представителям с мольбой о списании внутрисоюзнических долгов. Но каждая такая просьба встречала «садистский» отказ США (96).

Всё в один голос обвиняли Америку в создании безвыходного положения, американцы сваливали вину на британцев, те перебрасывали мяч французам, которым ничего не оставалось, как винить во всём немцев. И так далее, по бесконечному кругу. В этой пьесе, достойной сцены театра абсурда, Германии, по мнению министра реконструкции Вальтера Ратенау, была отведена роль «нормального человека, надолго помещённого против его воли в сумасшедший дом, в результате чего этот человек начал понемногу усваивать повадки и поведение своих сокамерников» (97). Подвергаясь глухим угрозам далёкой Америки, обузданная французскими истериками, подчиняясь гипнозу лживого лицемерия Британии и приручённого ею советского сфинкса, Германия действительно сошла с ума.

В этой гнетущей атмосфере Вальтер Ратенау решил принести добровольную жертву своей безнадёжной объективности: он предложил американским представителям решить запутанную шараду, разрубив одним ударом гордиев узел: Германия могла взять на себя союзнические долги целиком, выплатив их Америке в размере 11 миллиардов долларов, выполнив сорок один платеж по 1,95 миллиарда долларов каждый (98). Таким образом, Германия будет должна только и исключительно Соединённым Штатам, освободит союзников от выплаты долгов и снимет с Европы бремя взаимных обид и претензий. Услышав это предложение, Вашингтон злобно зашипел, а британское министерство иностранных дел сделало Германии выговор: «Такой компромисс неприемлем ни в коем случае». Даже в одном из последних научных исследований на эту тему предложение Ратенау было названо «весьма эксцентричным»; то есть даже сейчас Вальтера Ратенау не хотят простить за такую ограниченную попытку, воспользовавшись временным затишьем, вероломно и целенаправленно нарушить условия выплаты репараций (99).

Дипломаты... разбирались с важными, но чуждыми для них экономическими вопросами с той осмотрительностью, которая характерна для людей, боящихся обвинений в том, что они ведут себя как слоны в посудной лавке; Ратенау же обошелся с этими вопросами с непринуждённостью прирождённого оратора (100).

Несмотря на то что он имел доступ ко всем техническим деталям сложившейся в стране ситуации и понимал их значение, Ратенау всё же пал жертвой тщеславия: подобно Эрцбергеру, этому демиургу «возможного», он недооценил шовинистическую враждебность немецкого общества и вообразил, что сможет в одиночку изменить судьбу Германии и переделать её по собственному усмотрению.

Наконец, 31 августа 1921 года Германия выплатила первый миллиард репараций в золотых марках. Этот трансферт был поистине суровым испытанием: деньги были собраны под поручительство международной банковской сети и превращены в тысячи тонн золота и серебра, перевезённого в бронированных вагонах в Швейцарию, Данию и Голландию; флотилии пароходов увозили золото в США – поистине это было похоже на эпическое повествование о царских кладах Тёмных Веков (101). Первый платёж вызвал падение марки относительно доллара с 60 до 100 марок за один доллар (102). Германия сильно пострадала от утечки золота, которое по закону должно было покрывать стоимость каждого бумажного банкнота в соотношении один к трём, и состояние рынка предвещало падение стоимости бумажной марки. Действительно, в мае 1921 года Центральный банк Германии временно приостановил конвертирование марки в золото; другими словами, было объявлено, что банкноты отныне не «эквивалентны золоту», – над питалась гиперинфляция.

Вальтер Ратенау был кронпринцем экономической империи, унаследованной им от отца, Эмиля, который строил её, не жалея сил. Воспользовавшись купленным у Эдисона патентом, Ратенау-старший основал AEG (Allgemeine Elektriyit'ats Gesellschaft, немецкий аналог «Дженерал электрик»), компанию, которая залила электрическим светом Берлин и всю Германию, а за счёт долевого участия и слияний с массой мелких местных компаний и зарубежными банками провела электрическое освещение и в такие города, как Мадрид, Лиссабон, Генуя, Неаполь, Христиания, Мехико, Рио-де-Жанейро, Иркутск и Москва (103). Блестящего отпрыска великой корпоративной династии, Вальтера пёстовали, учили и воспитывали как принца; он с лёгкостью оперировал сложнейшими финансовыми и техническими деталями, сверкая при этом талмудической осведомлённостью и классической эрудицией. «Он говорит о любви и экономике, химии и катании на каяках; он учёный, помещик и биржевой брокер – короче говоря, он соединил в себе те способности, какими каждый из нас обладает по отдельности» (104).

Первый политический опыт Ратенау, как и Эрцбергер, получил в администрации имперских колоний: в 1907 году он сопровождал секретаря по делам колоний Дернбурга в инспекционной поездке в Африку. Во время войны Ратенау участвовал в организации тыла, создав механизм мобилизации ресурсов (так называемые Kriegswirtschaftsgesellschaften)*,

* Военно-экономический консорциум.

с помощью которого осуществляли реквизиции, импортные закупки и производство эрзацев (заменителей) для того, чтобы кормить ненасытное чудовище войны (105), – эта же традиция нашла своё продолжение в четырёхлетнем плане Геринга, разработанном для подготовки ко Второй мировой войне**.

** См. главу 5, стр. 332.

Война породила новые духовные течения, и Ратенау, чутко уловив носившиеся в воздухе изменения, отчеканил своё видение будущего устройства общества в книге, сделавшей его одним из самых популярных в Германии авторов.

Общество, нисколько не смущаясь, утверждал он, управляется «тремястами людьми», которые хорошо знакомы друг с другом. Это гнусная, «надменная и чванливая в своём богатстве» олигархия, «оказывающая тайное и явное влияние», за которой послушно следует «разлагающийся средний класс... изо всех сил стремящийся не скатиться на уровень пролетариата», и далее «собственно пролетариат, молчаливо стоящий в самом низу: это и есть нация, тёмное, бездонное море» (106). В книге «Von kommenden Dingen» («О грядущем»), написанной в 1916 году, Ратенау пророчествовал, что «воля, поднявшаяся из глубин народной души», неминуемо уничтожит капитализм; «ответственные властители», происходящие из представителей «интеллектуальных династий», должны будут очистить Германию от оков и несправедливостей наследственного права и навсегда заклеймить свободное движение капиталов, чем можно будет обеспечить благосостояние общества и его жизнеспособность. В октябре 1918 года ему и в голову не приходила даже сама возможность капитуляции рейха. Со страниц газеты «Vossische Zeitung» он призывал немецких солдат оказывать упорное сопротивление противнику, а граждан – записываться в народное ополчение. Позже, в 1921-1922 годах, он использовал плоды этих калейдоскопических опытов в создании Ei fullungspolitik он тоже был современным поборником «возможного», равно как и одиозным порождением старого порядка.

В апреле 1922 года министр иностранных дел Веймарской республики (с октября 1921-го) Ратенау, вопреки самому себе, стал наконец невольной жертвой «тактики сумасшедшего дома», разыгранной против Германии на международной арене. Поводом стало проведение Генуэзской конференции, где впёрвые после Версаля встретились «русские и немцы – два плохих мальчика европейского семейства» (107).

В Генуе возобновилась постановка обычной комедии: Британия подстрекала Францию, уговаривая её подписать совместный проект меморандума по репарациям, основной упор в котором надо было сделать на статье 116 Версальского договора. В статье 116 говорилось о том, что Россия, если пожелает, может претендовать на свою долю в германских репарациях (108). Этот гамбит разжёг аппетит французов, так как Франция полагала, что ей дают в руки ещё одно оружие, коим можно будет и дальше терзать Германию; России предложили экономическое партнёрство, которое будет оплачивать не Франция, а Германия, от которой отсекут ещё часть её национального достояния.

Советы были проинструктированы соответственно: им предстояло шантажировать Германию, как огня боявшуюся 116-й статьи, и заставить её ратифицировать секретное соглашение о союзе с Россией. Эта комбинация направлялся из резиденции Ллойд Джорджа на вилле «Альберти», где за закрытыми дверями вели переговоры британские, французские и российские дипломаты, в то время как немцы, снедаемые тревогой и страхом, на эти переговоры допущены не были. Трижды за время проведения предварительных переговоров Ратенау требовал встречи с британским премьер-министром; трижды его требования были отклонены. С тех пор историки в один голос жалуются на «невежливость» Ллойд Джорджа, но в действительности эта «неучтивость» была лишь ещё одной уловкой в критически важной игре, дополнявшей коварную стратегию Версальского договора. Поздно вечером 14 апреля 1922 года русские нанесли визит немцам в их резиденции и предложили немедленно отправиться в близлежащее курортное местечко Рапалло и по-дружески там побеседовать. Немцы поначалу принимали русских посланцев в штыки, но после долгих размышлений согласились на приглашение – «дольше всех сопротивлялся Ратенау» (109). Рапалльский договор был подписан 16 апреля 1922 года. Ратенау подписал его, в общем, против своей воли (110). Сама идея большевиков была для него привлекательна, но своей свите он сказал, что желал бы совершить такой шаг с одобрения союзников: это означало, что он ни в малейшей степени не понял суть игры, окончательно оторвавшись от политической реальности.

В заключённом с русскими договоре подтверждалось намерение обеих сторон возобновить торговые отношения, а также аннулировались взаимные финансовые претензии, существовавшие до войны; другими словами, Россия отказывалась от всяких притязаний на немецкие активы. Это движение представлялось – пусть и крошечным – шагом на пути к созданию евразийского объединения. Но было ли оно таким в действительности? Надо ли было Британии тревожиться по этому поводу? Едва ли. Естественно, Франция громко выражала своё разочарование, но Мальцан, германский дипломат, отвечавший в немецком МИДе за русские дела, на балу, данном в честь окончания конференции, танцевал с миссис Ллойд Джордж, чей супруг ни на минуту не сомневался в том, что Раналльский договор главным образом и в первую очередь был заключён как пакт военного сотрудничества России и Германии. Но британский премьер и не думал осуждать договор – напротив, он и в частных беседах, и в дипломатических заявлениях говорил, что Рапалло – это противовес упрямому желанию Франции отодвинуть свою границу к Рейну, тем самым уничтожив германское национальное единство, – следовательно, британская политика «умиротворения» Германии началась уже тогда, в 1922 году (111). Таким образом, Британия слегка изменила тактику: теперь она открыто объявила о том, что реабилитация Германии необходима для противодействия высокомерным притязаниям Франции; но за этим хитрым предлогом скрывалась истинная конечная цель Британии – постепенное вооружение Германии. Здесь мы видим ещё один стандартный британский подход в действии: Британия использовала враждебность Франции как повод защитить Германию, опираясь для достижения цели на помощь России.

Пока разворачивались всё эти события, ожидавшие своего часа рекруты Добровольческого корпуса дважды терпели жестокое разочарование: первое случилось после ликвидации советов, а второе после дисгармоничного аккорда Капповского путча. Сидя в обшарпанных меблированных квартирах Берлина, они обсуждали политические проблемы, плели заговоры и составляли списки. Эти списки пополнялись именами исполнителей Erfiillungspolitik, поборников возможного, которые изо всех сил стремились взрастить и выпестовать Веймарскую республику и воспрепятствовать «дыханию мистических сил, кои разум, при всех его возможностях, не в состоянии постичь» (112). Объявленные вне закона «новые отверженные» Веймарской республики – кадеты, ветераны Добровольческого корпуса и демобилизованные солдаты, юная поросль немецкой консервативной революции – вышли на охоту за людьми, подобными Ратенау, – он, кстати, тоже был в списке.

«Здесь невозможно дышать! – с душевной болью говорил бывший военно-морской офицер, двадцатичетырехлетний ветеран бригады Эрхардта Эрвин Керн своим товарищам – Эрнсту фон Саломону и Герману Фишеру.– Мы, и никто другой должны проткнуть плотную корку, чтобы впустить хоть немного воздуха в нашу затхлую немецкую атмосферу!» (113) Фон Саломон переживёт всех, чтобы рассказать легенду об этих Geachteten («отверженных») в своей одноимённой книге, ставшей одним из свящённых текстов германских «новых правых». «9 ноября, – кричал Керн, – я всё равно что пустил себе пулю в лоб! Я уже мёртв... высшая сила требует разрушения, и я разрушаю... У меня нет иного выбора – я должен пожертвовать себя моей прекрасной и беспощадной судьбе» (114). Речь шла о Ратенау?

Ратенау начал «активную политику» исполнения; он стал «мостом»: мостом между еврейством, каковое Ратенау описывал как «тёмное, малодушное церебральное племя» своих предков (116), и светловолосыми, бесстрашными арийцами, которых он просто обожал. Он был корпоративным отпрыском, желавшим обложить налогами капитал и уничтожить страдания; экономистом, жаждавшим теократии; технократом, мечтавшим о коммуне. Ратенау, жаловался фон Саломон, был одновременно слишком велик и слишком мелок, «и тем и другим вместе», так же как и его книга «О грядущем», которую прочли всё «Отверженные» и нашли, что в ней не хватает «динамита»: на их взгляд, Ратенау пытался направить Германию по пути, не отвечавшему её внутренней сущности (116).

Убийство было назначено на 24 июня 1922 года.

Фон Саломон, учитывая его молодость – ему было в то время всего девятнадцать, – не был в числе непосредственных исполнителей, но на всякий случай спросил Керна, что говорить в полиции, если арестуют всю группу. «Говори что хочешь, – ответил Керн, – скажи, что Ратенау был одним из сионских мудрецов, или ещё какую-нибудь глупость... Они всё равно никогда не поймут, что движет нами» (117).

Тем временем и на политической арене Ратенау, так же как до него Эрцбергер, был отдан на заклание гневу правых радикалов. Ярый националист Гельфрейх опять, не удовлетворившись смертью одного Эрцбергера, принялся выступать с теми же обвинениями, но на этот раз в адрес Ратенау.

Так же как сербские националисты, немецкие «отверженные» устроили засаду и принялись поджидать в ней приближения лимузина министра. Когда показалась машина, Керн неожиданно выскочил из укрытия и выпустил точно в цель всё девять пуль обоймы. Фишер швырнул гранату. Было видно, как Ратенау взлетел на воздух. Оставшийся в живых шофёр нажал на газ и доставил патрона домой, где вызванный врач констатировал смерть (118).

Марка начала стремительно падать: от 370 марок за один доллар в июне до 1175 в августе 1922 года.

После бешеной погони двое молодых убийц забаррикадировались на верхнем этаже старого замка Заалек и оказали упорное сопротивление осаждавшим их полицейским. В завязавшейся перестрелке Керн был убит – пуля попала ему в висок, а Фишер, положив тело товарища на носилки, высунулся в окно, выкрикнул последнее «Hoch!» вождю Эрхардту и выстрелил себе в голову (119). На суде сообщники Керна механически называли в качестве причины убийства ту самую «глупость» о том, что Ратенау действительно был одним из трёхсот сионских мудрецов, готовивших заговор с целью захвата мирового господства.

Всё эти смертельно опасные юнцы были вооружены и неплохо финансировались, а нити от всех политических убийств того времени, включая покушения на Эрцбергера и Ратенау, тянулись к тщательно законспирированному руководству тайной ОС (Organisation Consul, неформальной группе телохранителей Эрхардта). На эту тему была масса спекуляций, но доказательства оказались весьма скудными. К примеру, командир Добровольческого корпуса Эрхардт отрицал причастность своих людей к убийству Эрцбергера, хотя и не отмежевался полностью от мальчиков, расстрелявших Ратенау.

Впрочем, судебные решения в данном случае не имели никакого значения; всё интуитивно чувствовали, что «мальчики» были manus longus немецкой праворадикальной реакции: Эрцбергер, Ратенау и многие другие были всего лишь побочными жертвами ужасающей братоубийственной вражды,.устроенной британцами, загнавшими династический рейх в прокрустово ложе бутафорской республики. Именно Британия заставила Германию играть в парламентскую игру, ожидая, когда реакция попытается в надлежащее время взять реванш. Эти смерти, как и другие бесчисленные катастрофы, поражавшие Германию в период между двумя войнами, были следствием этого извращённого плана.

Писатель Эрнст Юнгер, растягивая на свой нижнесаксонский манер гласные, спросил фон Саломона: «Почему у вас не хватило мужества признаться в том, что вы убили Ратенау только за то, что он еврей?» Фон Саломон ответил: «Потому что его убили не за это» (120).

Гитлер, однако, не одобрял террористическую тактику «отверженных». «Смехотворно и нелогично убивать какого-то отдельно взятого человека, – говорил он о политических убийствах, – когда рядом сидит и спокойно облизывается собака, на совести которой два миллиона убитых. [Нам же нужно] сто тысяч борцов за наш образ жизни» (121).

Рапалльский договор стал лишь формальной ратификацией союза, зарождение которого можно отнести к концу двадцатого года, когда представители главы Truppenamt*

* «Военное ведомство» – эвфемизм, обозначавший генеральный штаб, иметь который Германии было запрещено соответствующими статьями Версальского договора.

генерала фон Секта завязали контакты с Троцким, Радеком и командирами Красной Армии, закладывая основы перевооружения обеих стран (122). Ещё в январе 1920 года, то есть до Капповского путча, Сект «считал будущее политическое и экономическое соглашение с Советской Россией «стратегической целью» нашей политики», хотя в то же время неоднократно заявлял: «Мы готовы стать неприступным валом на пути распространения большевизма» (123). Надуманным предлогом учреждения нового альянса служило стремление уничтожить Польшу, общего врага России и Германии, но в действительности в тот момент Польшу оставили в покое, а военное сотрудничество неуклонно набирало силу. Поддержанные с 1921 года русским поверенным в Берлине Вигдором Коппом, одобренные Троцким и разведками Британии, Франции и Польши организация на российской территории центров подготовки офицеров, строительство заводов по производству боевых отравляющих веществ, самолётов и танков и обмен офицерскими делегациями в обоих направлениях протекали в целом весьма гладко (124). С этой же целью генерал Курт фон Шлейхер создал в министерстве обороны «особый отдел R», который в 1922 году отправил в Россию на переподготовку первую группу офицеров... Группа русских офицеров – среди которых был и будущий начальник генерального штаба Красной Армии Тухачевский приехала в Берлин, чтобы познакомиться с методами, которыми пользовался «Труппенамт» для подготовки будущих офицеров (125). Другие военные заводы строились в Турции, Швеции, Нидерландах и Швейцарии (126).